«И если б не было Одессы - что б я делал?..»
В далеком, теперь уже 64-м году по телевизору показывали очередной «Голубой огонек». Известный композитор Аркадий Островский присел к роялю и с хитринкой переспросил: «А можно… возможно?». Кажется, так. После чего напел незатейливую песенку под названием «Возможно». Песенку, конечно, о любви и о том, что для влюбленных все возможно и «ничего невозможного нет». Именно поэтому:
… И очень возможно пути их сойдутся,
Что часто бывает на этой земле.
Возможно в Одессе, возможно в Иркутске,
Возможно в Тамбове, возможно в Орле…
Внезапно услышав с экрана слово «Одесса», я вздрогнул от неожиданности. Не так-то часто из Москвы, да еще по Центральному телевидению (!), упоминали Одессу. Тогда конечно, я не задумывался, кто автор слов песенки «Возможно», ставшей весьма популярной, особенно в исполнении Майи Кристалинской, и как, собственно, туда попала именно Одесса?! Иркутск и Орел, понятно, были упомянуты исключительно из-за рифмы…
Так состоялось первое знакомство с замечательным поэтом-песенником, коренным одесситом Игорем Шафераном. Вот почему Одесса (его Одесса!) была тогда на слуху всего Союза.
Наверняка, нынешнему поколению одесситов, да не только одесситов, фамилия Шаферан ни о чем не говорит. И все же. Достаточно перечислить лишь некоторые произведения, созданные Игорем Шафераном, чтобы составить представление о его вкладе в отечественную культуру. Зачастую, напевая те или иные слова, запавшие в душу, мало кто догадывается, что написаны они Игорем Шафераном. Вот только небольшое перечисление его песен:
«А самолеты сами не летают» (муз. Я. Френкеля) — исп. Я.Френкель
«Белый танец» (муз. Д. Тухманова) — исп. К.Орбакайте
«Бродячие артисты» (муз. Л. Варданяна) — исп. А.Буйнов
«Будь со мною строгой» (муз. М. Фрадкина) — исп. Л.Утесов
«Вечная весна» (муз. Д. Тухманова) — исп. В.Ободзинский
«Для тебя» (муз. Я. Френкеля) — исп. М.Кристалинская
«Если б не было войны» (муз. М. Минкова) — исп. В.Толкунова
«Желтый лист» (муз. Р. Паулса) — исп. Л.Вайкуле
«Журавленок» (муз. Э. Колмановского) — исп. В.Трошин
«И все-таки море» (муз. Я. Френкеля) — исп. Э.Хиль
«И не то, чтобы Да» (муз. Д. Тухманова) — исп. О.Ухналев
«Море, море» (муз. А. Островского) — исп. Э.Хиль
«Мы желаем счастья вам» (муз. С. Намина) — анс. «Самоцветы»
«Настоящие мужчины» (муз. Я. Френкеля) — исп. М.Бернес
«Наши мамы» (муз. Э. Колмановского) — исп. М.Кристалинская
«Наши любимые» (муз. Д. Тухманова) — анс. «Песняры»
«Нейлоновое сердце» (муз. Я. Френкеля) — из к/ф «Мужской разговор»
«Обычная история» (муз. Ю. Саульского) — исп. С.Ротару
«Песня десантников» (муз. М. Минкова)
«Ребята нашего двора» (муз. О. Фельцмана)
«Серебряные свадьбы» (муз. П. Аедоницкий)
«Сколько видано» (муз. Я. Френкеля) — исп. А.Викторов
«Стань человеком» (муз. О. Фельцмана) — исп. Э.Пьеха
«То ли еще будет» (муз. Э. Ханка) — исп. А.Пугачева
«Я у бабушки живу» (муз. Э. Ханка) — анс. «Верасы»
Песни на стихи Игоря Шаферана пели самые известные исполнители - И. Кобзон, Л.Лещенко, М. Магомаев, Л. Зыкина, Э. Пьеха, В. Толкунова, М. Бернес, В. Кикабидзе, В. Ободзинский, М. Кристалинская, А. Герман, С. Ротару.
Игорь Шаферан работал много и плодотворно. Когда же возникали определенные творческие паузы, народ начинал беспокоиться. В те годы Шаферан даже удостоился распространённой в Москве частушке:
«… Опечален шах Ирана:
Нету песен Шаферана…»
Мол, даже далекий и невозмутимый шах Ирана(!) тоже как-то переживает…
Это, конечно, шутка, но наряду с Леонидом Дербеневым и Михаилом Таничем, Игорь Шаферан по праву входил в тройку лучших поэтов-песенников страны.
Творчество - творчеством, а что сегодня известно о жизни Игоря Шаферана?
Как все складывалось? Какими путями-дорогами шел этот одесский паренек, чтобы занять свое место на человеческом и творческом олимпах?
Увы! Сведения, приведенные в различной литературе, тем более в интернет-изданиях, как правило, изобилуют значительными ошибками и неточностями, порой обидными…
Начнем с самого начала.
Согласно справки ЗАГС Правительства Москвы, в мае 1960 г. фамилия и имя изменены на Игорь Шаферан (запись №26 от 17.05.1960 г.).
Итак, Гарик Шаферман родился в Одессе, на Малой Арнаутской, 87, кв. 12 (тогда ул. Воровского). Учился в школе №118 (ул. Малая Арнаутская, угол Преображенской), в 1950 г. окончил школу рабочей молодежи №11 (теперь здание Института усовершенствования учителей, Барятинский пер., 8). Кстати, в те же годы, с «разницей в два класса», в школе №118 учился и Михаил Михайлович Жванецкий (1934 г.р.). Однако, в то время с Гариком Шаферманом он знаком не был, познакомились они уже в Москве.
Широко распространённая легенда о том, что Игорь Шаферан плавал механиком на китобойной флотилии «Слава» тоже не подтверждается. Как следует из автобиографии, в 1948 г. он поступил на работу в объединение «Совтанкер» Черноморского Государственного морского пароходства. Однако, ни в одной судовой роли фамилия Шаферман не упоминается, т.е. в плавсоставе «Совтанкера» он не значился, а, очевидно, занимал какую-то «береговую» должность в самом управлении.
Но море и все морское притягивало его всю жизнь. Забегая вперед, у Игоря Шаферана множество стихов на морскую тематику. А одни из самых-самых первых - «Будни» и «Матросы» - давнишние публикации в журнале «Юность», №7, 1958г. Вот эти два, увы, уже забытые стихотворения, написанные со знанием дела, с глубоким проникновением в морскую специфику.
МАТРОСЫ
Тяжело приходилось бывало
В первый год, в самый памятный год
Нас качало, мотало, швыряло
У далеких ревущих широт
Так проходят морскую закалку
… А вернулись домой корабли
По земле мы пошли вперевалку,
Словно пробую прочность земли.
БУДНИ
Мальчишкой мне казалось, что на судне
Лишь ураганы встретятся в пути.
Я плохо знал, что есть на судне будни,
Которые трудней перенести.
Я палубу перемывал три раза,
Чтобы она сверкала, как желток,
И до меня дошло совсем не сразу,
Что боцман справедлив, а не жесток.
А в аппетитном царстве щей и каши,
Где даже в холод жарче, чем в Крыму,
Передо мною кок стоял, как маршал,
Когда я в помощь придан был ему.
Узлы вязал, покраску вел умело,
От шлака очищал колосники
И даже не заметил среди дела,
Как постепенно вышел в моряки.
А где-то очень смелые на судне
Встречали ураганы лишь в пути.
Плывут мальчишки, забывая будни,
Которые трудней перенести.
Да, «выйти в моряки» не получилось, хотя и на берегу трудностей было предостаточно.
В августе 1951 г. Гарик Шаферман поступает в Одесский сельскохозяйственный институт, на зоотехнический факультет. Почему именно в сельскохозяйственный институт? Вряд ли это говорит о его призвании. Скорее всего, в те годы с такой анкетой в Одессе других вариантов почти не просматривалось… Тем не менее, учился хорошо, активно занимался спортом - волейболом и боксом.
В сентябре 1952 г. отчислен из института «в виду перевода в другое учебное заведение». Другое учебное заведение - некая Военная академия (?!). Возможно, «фокус» с Военной академией был придуман, чтобы наверняка отпустили из Одесского сельхозинститута. По некоторым данным, его, как хорошего волейболиста, переманили во Фрунзенский сельхозинститут, пообещав, что будет включен в сборную Киргизии для участия в Спартакиаде народов СССР. Так что, после Одессы он, очевидно, учился (числился?) во Фрунзенском сельхозинституте. Оттуда уже и переехал в Москву, где пытался поступить в Литературный институт им. А.М. Горького. С первого раза не получилось, год отучился в Тимирязевской академии.
В 1956 г. все же поступил в Литературный институт. На свой курс его взял сам Михаил Светлов! Кстати, по некоторым данным, возможно Светлов и предложил несколько подкорректировать фамилию, выбросив одну единственную «принципиально лишнюю» букву. Надо сказать, что Игорь Шаферан боготворил Светлова, в рабочем кабинете всегда висел его портрет.
В 1962 г. Шаферан окончил Литературный институт по специальности «литературная работа» (диплом С №214036). Жилось довольно трудно, поэтому, в 1972г., на всякий случай, он получил аттестационное удостоверение №7334 о том, что Министерство культуры РСФСР считает его «артистом разговорного жанра
I категории с разовой ставкой 9руб. 50коп». Для того времени приработок, в принципе, неплохой.
… Именно Михаил Светлов разглядел в Игоре Шаферане талант поэта-песенника, настоятельно предложив его «услуги» композитору Аркадию Островскому. Их творческое знакомство началось с песни «Мальчишки, мальчишки», которую с огромным успехом исполнил Иосиф Кобзон в Москве, в Колонном зале Дома Союзов (!).
…Плывут в океанах, летят высоко в небесах
Солидные люди с мальчишеской искрой в глазах.
Мальчишки, мальчишки, пускай пролетают года,
Мальчишки, мальчишки, для нас вы мальчишки всегда…
Вот с этой песней и пришла к Игорю Шаферану её величество «ИЗВЕСТНОСТЬ».
Дальше были замечательные стихи, глубокие и продуманные, проникновенные и лирические, берущие за живое каждого. А его слова к песне «Гляжу в озера синие…» (к кинофильму «Тени исчезают в полдень», муз. Л. Афанасьева) едва не стали государственным гимном России:
…Гляжу в озера синие,
В полях ромашки рву…
Зову тебя Россиею,
Единственной зову.
Не знаю счастья большего,
Чем жить одной судьбой,
Грустить с тобой, земля моя,
И праздновать с тобой…
И еще один парадокс. У абсолютного большинства слушателей не могло быть малейших сомнений в том, что «Ромашки спрятались, поникли лютики» - слова народные. Кому могло прийти в голову, что написаны они одесситом с Малой Арнаутской?!!!
Ромашки спрятались, поникли лютики.
Когда застыла я от горьких слов.
Зачем вы, девочки, красивых любите,
Непостоянная у них любовь.
Ведь даже сегодня, наверное, ни одни сельские или другие посиделки не обходятся без надрывного исполнения этой, действительно, ставшей народной песни.
А песенка «Сколько видано» (муз. Я. Френкеля) стала чуть ли не морским гимном, когда простыми словами, без высокой патриотической ноты, переданы чувства моряков, которых, куда бы не заманивали, а все равно «только тянет домой»
..И в Италии, и в Бразилии
Побывали с тобой.
Солнца вроде бы изобилие,
Только тянет домой!
Эх, сколько видано,
Эх, перевидано!
Солнца вроде бы изобилие,
Только тянет домой.
Не туристы мы, но на пристани
Мы подолгу стоим.
Воздух. родины - он особенный,
Не надышишься им.
Эх, сколько видано,
Эх, перевидано!
Сколько видано, перевидано
Не надышишься им…
Мало кто знает, что к юбилейному вечеру Аркадия Райкина на слова Шаферана написана замечательная песенка «Добрый зритель в девятом ряду» (муз. Я Френкеля).
Вот несколько строк:
…Скрипки пробуют голос несмело,
Заполняется публикой зал…
Может, Гамлета или Отелло
Я бы с большей охотой сыграл,
Или, скажем, читал бы сонеты,
Тихо жил бы со всеми в ладу,
Только как же посмотрит на это
Добрый зритель в девятом ряду?…
….
Может, всё бы забросить под старость,
На скамейке сидеть бы в саду,
Только как же я с вами расстанусь,
Добрый зритель в девятом ряду…
После её исполнения Аркадием Райкиным в зале не скрывали слез. И всякий раз это повторялось. Потому, что, наверное, у каждого был свой добрый зритель в каком-то жизненном ряду…
А что Одесса в творчестве Игоря Шаферана?
В 1985 г., для кинофильма «Подвиг Одессы» (реж. В. Стрелков), написана песня об Одессе «Я дома» (муз. Я Френкеля), ставшая стержнем этой киноленты:
Немало есть мест, где каштаны цветут,
Где плещется море и солнца не ждут словно милость,
Но именно тут,
Понимаете, именно тут
Я вырос, я вырос…
Мне город любимый от сердца всего
Безбрежную даль подарил на Приморском бульваре,
Ведь я для него,
Понимаете, я для него
Свой парень, свой парень…
Конечно, весь свет повидал я не весь,
И мне из морей только Черное море знакомо,
Но именно здесь,
Понимаете, именно здесь
Я дома, я дома…
Нуждаются ли эти слова в каких-либо комментариях, если каждая строчка - это признание в любви к Одессе! Признание не формальное, признание трогательное и трепетное… Потом эту песенку пел и Андрей Миронов и, сам Ян Френкель, и многие другие, всякий раз перетягивая «музыкальное одеяло» на себя, «приписывая» эту любовь уже к своим родным местам.
И еще одна выдержка из письма:
«Знаете ли Вы о песне об Одессе, которую Шаферан написал с композитором Марком Минковым? Был вариант, что ее споет Пугачева, но что-то не срослось, и, что называется, в широкие массы она не пошла. Хотя песня, на мой взгляд, великолепная, я ее обожаю на гитаре играть».
А вот и оригинал текста упомянутой песни «Старая Одесса»:
Наши детские мечты,
Слава, музыка, цветы,
Где они?
Но гляди с надеждой вдаль,
И улыбкою печаль
Разгони.
Что не знаешь ты забот,
Что душа твоя поёт
Сделай вид!
Впрочем, что мы говорим
Разве мне быть другим Одессит.
И все-таки Одесса,
Одессой остаётся,
И нет такого места,
Где есть такое солнце,
Где есть такое море,
А в море - парус белый.
И если б не было Одессы
Что б я делал?
Жизнь несётся как волна,
И швыряет нас она
Вверх и вниз.
Всё на свете может быть.
Только как же не любить
Эту жизнь?
И уже не меркнет свет,
И уже печали нет,
Нет обид.
Впрочем, что мы тратим пыл,
Где ты видел, чтобы ныл Одессит?
Слова эти можно отнести и к самому Игорю Шаферану. Это его жизнь (а не слепая привязанность к жизни), его чувства, его одесская точка опоры…
И ещё одно утверждение:
«…Конечно, вы помните прекрасную песню Юрия Антонова «На улице Каштановой»:
Пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную,
И на Тенистой улице я постою в тени.
Вишневые, Грушевые, Зеленые, Прохладные -
Как будто в детство давнее ведут меня они…
Жители сразу нескольких городов утверждают, что эта песня посвящена именно их малой родине. Я же ставлю на Одессу. Родом отсюда был автор текста Игорь Шаферан. А если вы вооружитесь картой Одессы, то без труда найдете и Абрикосовую, и Виноградную, и Вишневую».
И я тоже ставлю на Одессу! Без сомнения, Игорь Шаферан срисовывал и подсмотрел это в своей Одессе, потому что в памяти навсегда «застряли» улицы из «раньшего времени».
Теперь о слухах.
…Спасая в кровь израненную шкуру
Из наших мест недавно и давно
Бежали Врангель, Гитлер и Петлюра,
И прочее подобное… Махно.
И не спроста врагам Советской власти
У нас в родной Одессе говорят:
«НЕМА делов, где сели, там и слазьте».
У нас в Одессе это не едят…
Хорошо, что сегодня такие призывы, к счастью, в прошлом. И, Слава Богу, что всё это давно уже «съели». Короче, уже давно «НЕМА делов»… По воспоминаниям народного артиста Украины Михаила Ильича Бакальчука, где-то в конце 60-х годов, Игорь Шаферан дописал эти несколько куплетов для программы известного одесского конферансье Аркадия Астахова. Так это или не так? В Одессе всё может быть…
А, собственно, из какой семьи Игорь Шаферан? Его ближайшие родственники - обычные одесситы, обычной одесской национальности:
«Отец - Шаферман Давид Исаакович, мать - Шаферман Мирель Копелевна. Бабушки: Карп Двойра Гител, Шаферман Шендл. Дедушки: Фальбаум Копель, Шаферман Мендель.
В 1954г. с того же адреса (Одесса, ул. Воровского, 87, кв. 12) родители переехали в Москву, чтобы быть вместе с сыном, когда он получил работу. Родной дядя со стороны матери - Григорий (Гирш) Копелевич Фальбаум, проживал в Одессе. Родной дядя со стороны отца - Майор (Меир) Исаакович Шаферман, проживал в Одессе.
Родная сестра: Полина Давидовна Шаферман (Рабинер), в 1996г. с мужем переехала в США. Племянник: Игорь Рабинер (1973 г.р.) - известный спортивный журналист, живет в Москве».
…В декабре 1964 г. Игорь Шаферман женился на Виталии Виленской - дочери известного советского архитектора Бориса Виленского. Их дочь: Анна Шаферан (1965 г.р.) - окончила винодельческое отделение факультета биотехнологий Московского пищевого института. Живет в Москве.
Внучка: Милаша Шаферан (1990 г.р.) - живет в Москве.
…Игорь Шаферан бывал в Одессе не так часто, как хотелось.
«Останавливался у многочисленных родственников. Приезжал в Одессу: 1970 г. - круиз по Черному морю;
1976 г. - с композитором Марком Минковым; 1983 г. - на похороны дяди Гриши, ещё позже на похороны дяди Майора».
…Хотя времена не выбирают, но жить в эпоху перемен не просто. И Игорь Шаферан жил по старым правилам, выверенным всей прошлой жизнью. Его же словами из песни «Нейлоновое сердце» (1968 г.):
Говорят, что будет сердце из нейлона
Говорят что двести лет стучать ему,
Может это, по науке, и резонно,
А по нашему,ребята ни к чему
…
…Нет ребята, не для нас определенно,
Жить не видя и не слыша ничего,
Даже если будет сердце из нейлона-
Мы научим беспокоиться его
А по другому он не мог.
В одной из публикаций Анна Шаферан вспоминала:
«Приход капитализма оказался для него страшным психологическим ударом. Ничем другим, кроме поэзии, он не занимался. И у него было ощущение своей ненужности. На почве стресса он заболел. Лежал в онкологическом центре. Но врачи не смогли ничего сделать и, поняв это, попросту выпихнули умирать домой».
…Заметно и незаметно пробежало время.
Сейчас об Игоре Шаферане - большом художнике, который помогал жить и чувствовать, подталкивал идти в ногу со временем, чьи мысли стали ориентирами для целого поколения - сейчас о нем вспоминают постольку-поскольку… В подтверждение — слова Анны Шаферан:
«К сожалению, папа не отличался деловой хваткой. Поэтому многие из его стихов до сих пор остались невостребованными. Я была бы рада, если кто-то написал на них песни. Но никто не проявляет интереса. Хотя найти нас проще простого. Телефон у нас остался тот же, что и много лет назад…»
В 2002г., к 70-летию Игоря Шаферана усилиями семьи «пробили» в Москве, в Доме композиторов, благотворительный вечер его памяти. Внучкой Милашей Шаферан был подготовлен документальный фильм «Не найти нам друга ближе ни сегодня, ни потом».
И это всё. До обидного всё…
Перенося акцент на Одессу, в письме Милаши Шаферан отмечается:
«Никакого одесского материала у нас больше нет. Моей маме он лишь всегда говорил, что любил Одессу, что это его любимый город, который он никогда не забывал…»
Никогда не забывал Одессу…
А Одесса?
Одесса забыла. А помнила ли?!
Забыла истинного одессита. Одессита, никогда не кичившегося ею. Одессита, никогда не отказывавшегося от неё в угоду заманчивым столичным ценностям. Одессита не кричащего, не делавшего, как иные, бизнес на Одессе - признанном мировом бренде.
А ведь не так уж много настоящих ЛИЧНОСТЕЙ дала Одесса миру - личностей, унаследовавших от её первостроителей прежде всего честь и достоинство, сочетающимися с неизменным талантом.
…С некоторых пор улица Малая Арнаутская в Одессе известна не только тем, что именно здесь делалась (и делается!) вся контрабанда.
Здесь жили многие заметные и незаметные одесситы, составившие наш неприкосновенный запас. Запас, замешанный на своем восприятии окружающего мира.
Здесь в 51-м номере, всю жизнь прожил незабвенный Саша Розембойм - писатель и историк Одессы.
Здесь 87-м номере родился и жил Игорь Шаферан, память о котором в Одессе не должна быть короткой. Проходя мимо этого старого кирпичного дома приостановитесь, поднимите голову. Отсюда начинался путь в большую жизнь Гарика Шафермана - обычного одесского паренька, ставшего гордостью и славой нашего города.
А в заключение рекомендую посмотреть небольшой десятиминутный фильм об Игоре Давыдовиче Шаферане:
Автор стихов песни из мультфильма «Зимняя сказка» («Елочка, елка, лесной аромат…») и множества других известных стихов для детей. Три песни на его стихи («То ли еще будет», «Я у бабушки живу», «Всё не так у взрослых») написаны от лица ребенка и исполнялись женщинами (первая - Аллой Пугачёвой). Песня «Созвездье Гончих Псов» вдохновлена детской повестью Лилии Неменовой «Щен из созвездия Гончих Псов», но приобрела более широкий характер.
Недаром она заинтересовала руководителя и солиста группы «Диалог» Кима Брейтбурга , уже написавшего арт-роковые сюиты на стихи Семена Кирсанова и Юстинаса Марцинкявичуса , песни на стихи Арсения Тарковского и Евгения Евтушенко . «Созвездье Гончих Псов» вошло в первую пластинку «Диалога». Брейтбург также попросил Шаферана переделать песню «Маргарита», написанную на слова своего приятеля, поэта-любителя. Игорь Давыдович сделал это очень талантливо (осталось только имя Маргарита, и совершенно изменился, стал гораздо глубже смысл - это при том, что песня довольно короткая). (Ким Брейтбург, «Диалог». М., 2008).
Пожилой Игорь Шаферан сотрудничал с такими известными рок-группами, как «Круиз», «Карнавал», «Альфа». Его песни записывали «Машина времени», СВ Алексея Романова и Вадима Голутвина .
Почти двадцать лет Игорь Шаферан сотрудничал с Давидом Тухмановым . С песней Тухманова на стихи Шаферана «Ненаглядная сторона» впервые выступил на телевидении Валерий Леонтьев . Началось же сотрудничество с песни «Вальс» («С полуслова…»), которую исполняли в начале 1970-х «Веселые ребята», а на юбилейном концерте, посвященном 60-летию Тухманова, спел Александр Градский . Закончилось сотрудничество в конце 1980-х песней «Ты замуж за него не выходи», которую исполнила продюсируемая Тухмановым популярная группа «Электроклуб».
Композиторы Георгий Мовсесян и Эдуард Ханок в документальном фильме «Не найти нам друга ближе ни сегодня, ни потом», подготовленным внучкой поэта Милашей Шаферан, говорили о добродушии, остроумии Игоря Давыдовича.
Посвященной Шаферану главе Танич дал в своей книге заглавие «Красно солнышко».
И Юстинаса Марцинкявичуса , песни на стихи Арсения Тарковского и Евгения Евтушенко . «Созвездье Гончих Псов» вошло в первую пластинку «Диалога».
Шаферан также переделал песню «Маргарита», написанную Брейтбургом на слова малоизвестного поэта. Игорь Шаферан сделал это очень талантливо (осталось только имя Маргарита, и совершенно изменился, стал гораздо глубже смысл - это при том, что песня довольно короткая) .
Несмотря на возраст, Игорь Шаферан сотрудничал с такими известными молодёжными рок-группами, как «Круиз» , «Карнавал» , «Альфа» . Его песни записывали «Машина времени» и «Воскресение» .
Почти двадцать лет Игорь Шаферан сотрудничал с Давидом Тухмановым . С песней Тухманова на стихи Шаферана «Ненаглядная сторона» впервые выступил на телевидении Валерий Леонтьев . Началось же сотрудничество с песни «Вальс» («С полуслова…»), которую исполнял в начале 1970-х годов солист «Весёлых ребят» Леонид Бергер (с оркестром), а на юбилейном концерте, посвящённом 60-летию Тухманова, спел Александр Градский . Закончилось сотрудничество в конце 1980-х годов песнями «Ты замуж за него не выходи» и «Дело в шляпе», которые исполняла продюсируемая Тухмановым популярная группа «Электроклуб» .
Шаферан был болельщиком московского «Спартака» . Спортивный журналист Игорь Рабинер , автор книги „Как убивали «Спартак»“, является племянником поэта.
Композиторы Георгий Мовсесян и Эдуард Ханок в документальном фильме «Не найти нам друга ближе ни сегодня, ни потом», подготовленным внучкой поэта Милашей Шаферан, говорили о добродушии, остроумии Игоря Давыдовича.
Похоронен на Донском кладбище в Москве.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг"ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L"Empereur! L"Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu"est ce qu"il a dit? Qu"est ce qu"il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
Игорь Давыдович родился 13 февраля 1932 года в Одессе. Учился в школе № 118. Стихи начал писать еще в школе.
Плавал механиком на китобойной флотилии “Слава”, но тяга к творчеству взяла верх. Пытался поступить в Литературный институт им. Горького, но неудачно. Год отучился в Тимирязевской академии, посещая литературное объединение “Магистраль”, которым руководил поэт Григорий Левин. Занимался вместе с Александром Ароновым, Ниной Бялосинской, Эльмирой Котляр и другими известными впоследствии литераторами. В Литинститут попал со второго захода, к Михаилу Светлову. По его совету начал писать тексты для песен.
Первой исполненной с эстрады песней стала “Береговые огоньки” (композитор – Э. Колмановский). После окончания института в 1960 году Шаферан занимается литературной работой, знакомится с композитором Аркадием Островским, с которым сочиняет песню “Мальчишки”. После того как ее в Колонном зале Дома Союзов исполнили Иосиф Кобзон и Виктор Кохно, песня становится необычайно популярной, и многие ведущие композиторы страны начинают сотрудничать с молодым поэтом.
В 1960-х гг. один за другим из-под пера Шаферана появляются шлягеры: “Белый свет”, “Журавленок”, “Моряк сошел на берег”, “Песенка находит друзей”, “Ходит песенка по кругу” и многие другие. Поэт постоянно сотрудничает с Оскаром Фельцманом, Павлом Аедоницким, Эдуардом Колмановским, Марком Фрадкиным, Яном Френкелем, Никитой Богословским и другими классиками советской песни. Эти произведения звучат в исполнении Леонида Утесова , Муслима Магомаева, Иосифа Кобзона, Эдуарда Хиля, Вадима Мулермана, Владимира Трошина, Людмилы Зыкиной, Марии Лукач, Эдиты Пьехи, Ларисы Мондрус, Майи Кристалинской, Анны Герман и многих других артистов.
Поэт не снижает творческой активности и в 1970-80-е годы, когда на песенной эстраде преобладают ВИА (вокально-инструментальные ансамбли), появляется новая поросль композиторов и солистов. В эти годы он становится соавтором Давида Тухманова, Раймонда Паулса, Юрия Антонова, Эдуарда Ханка, Марка Минкова, Юрия Саульского, Евгения Птичкина, с которыми выпускает в свет такие популярные песни, как “То ли еще будет”, “Листья желтые”, “Белый танец”, “Для тебя”, “На улице Каштановой”, “Мы желаем счастья вам” и др.
Песни на слова Игоря Шаферана украшают многие фильмы. С экрана они, что называется, пошли в народ. Так, “Ромашки спрятались, поникли лютики” вообще считается народной песней. А “Гляжу в озера синие” предлагалась даже как вариант нового государственного гимна России.
Поэт в своем творчестве отдал дань и родному городу. Для фильма Одесской киностудии “Оборона Одессы” он написал песню “Но именно здесь я – дома” (музыка Я. Френкеля).
Тексты песен и стихи поэта вошли в его авторские сборники “Слушай сердце!” (1971), “Красно солнышко” (1973), “Для тебя” (1985) и др. Однако, по признанию дочери, И. Шаферан не обладал деловой хваткой, потому при всей своей популярности, в отличие от некоторых коллег, так и не удостоился никаких официальных званий и наград, кроме призов всесоюзных и всероссийских конкурсов песни.
Жизнь поэта складывалась удачно. Он был популярен, богат, женился по большой любви всего через неделю после знакомства на дочери известного архитектора Бориса Виленского, но приход “дикого капитализма” оказался для него сильнейшим потрясением. Утрата сбережений, отсутствие заказов и другие катаклизмы привели к тому, что он серьезно заболел. И хотя врачи и родные делали все возможное для его спасения, их усилия, увы, оказались тщетными. Игорь Давыдович Шаферан умер 14 марта 1994 года, прожив всего 62 года.
Александр Галяс, журналист
28 апреля 2017 года состоялось открытие мемориальной доски Игорю Шаферану на фасаде дома по улице Малая Арнаутская, 87, где родился и жил поэт. Доска установлена по инициативе члена Всемирного клуба одесситов, краеведа Михаила Пойзнера.
Известный поэт-песенник Игорь Шаферан, личная жизнь которого долгое время интересовала многих, родился в 1932-м году в Одессе. В школе он учился в одном классе с Михаилом Жванецким. Считается, что именно Игорь посоветовал Жванецкому попробовать себя в юморе, хотя тот хотел заниматься другим.
Творческие способности открылись у Шаферана еще в школьные годы, он стал писать первые стихи. Окончив школу, Игорь отправился в качестве механика в плавание на китобойной флотилии «Слава». Затем он уехал в Москву, где поступил в Литературный институт имени Горького. Однако поступил он туда не сразу, а только через год, потратив его на обучение в академии. Игорь попал на курс известного поэта Михаила Свелова.
В 1960-м году Шаферан окончил институт. Еще во время учебы он писал свои первые песни. Одной из них были «Береговые огоньки». Уже через несколько лет сам Иосиф Кобзон исполнял песню «Мальчишки, мальчишки» на стихи Шаферана. После этого он стал известным на весь Союз поэтом.
Секрет успеха своих песен Игорь видит в том, что в них сочетаются мудрость, поэтический оптимизм, лиричность, эмоциональность и гражданственность. Некоторые его песни настолько полюбили, что приняли за народные. Сейчас их исполняют на концертах, радио и телевидении лучшие российские певцы. А композицию «Гляжу в озера синие», авторство которой за Шафераном, раньше даже предлагали сделать государственным гимном России.
Песни Игоря можно услышать в исполнении Кобзона, Лещенко, Магомаева, Зыкиной, Толкуновой, Кикабидзе, Леонтьева, Анны Герман и многих других артистов. За свою жизнь Шаферан издал несколько сборников, становился лауреатом всесоюзных и всероссийских конкурсов. Он также писал стихи к песням, звучащим в известных российских мультфильмах. Работал с рок-музыкантами из групп «Карнавал», «Круиз», «Машина Времени», «Воскресение» и других. Больше 20 лет работал вместе с Давидом Тухмановым. Стихи Шаферана печатали в «Крокодиле», «Неделе», «Сельской жизни» и других изданиях. Он написал пьесу в двух частях под названием «Как стать главным инженером».
Жена Игоря Шаферана — дочь известного архитектора Бориса Виленского. Умер Игорь после длительной тяжелой болезни в 1994-м году в возрасте 62-х лет. Друг поэта Михаил Танич рассказывал о его смерти так: «Он долго и тяжело болел. Его нечеловеческой больничной боли не позавидуешь. В таких случаях обычно говорят «Отмучился». Танич также написал книгу, в которой целую главу посвятил Игорю. Похоронили его на одном из московских кладбищ.
Уже после смерти поэта его дочь Анна рассказала, что большим ударом для него стал приход капитализма. У Игоря появилось некое чувство своей ненужности. Болезнь поэта протекала на почве стресса. Врачи не могли ничего сделать и просто отправили его домой. Осталась у Игоря и внучка – дочь Анны – Милаша.
2106 Просмотров