Хабаровск православный. Наталья Скуратовская: Когда церковь превращается в ролевую игру Наталия скуратовская психолог биография

Наталья Скуратовская занимается необычным делом: проводит психологическое консультирование православных людей, в том числе священников. Кроме того, она — автор уникальных психологических тренингов для будущих пастырей. Сейчас эти тренинги успешно проводятся в Хабаровской семинарии. Недавно она выступила с публичной лекцией «Психологические манипуляции в Церкви» , которая вызвала большой резонанс в православном сообществе. Мы побеседовали с Натальей о психологических проблемах, которые возникают на приходе между священниками и прихожанами. Кто такой «метафизический отец», что значит «заламинировать грехи» и как священнику уберечься от выгорания и от запрета одновременно — читайте в интервью.

Где прячутся неврозы

— Тема «Психологические манипуляции в Церкви» возникла для вас тогда, когда к вам стали обращаться люди, столкнувшиеся с подобным в стенах храма. А на себе вы манипулятивные приемы ощущали?

— У меня такой опыт был, но я изначально неподходящий объект для манипуляций. Так сложилось мое детство: у меня были не авторитарные родители, и уже с двух-трех моих лет они были готовы не требовать, а обосновать свое требование, поэтому у нас сразу сложились достаточно взрослые отношения. Эта установка потом сохранилась в общении с любыми авторитетными людьми. Мне легко не согласиться, задать уточняющий вопрос, не боюсь быть белой вороной, «маргиналом», не переживаю, что меня не так воспримут. Я вынесла из детства ощущение собственного принятия, поэтому мою самооценку не снижает, когда мне говорят, что я «неправильная, недостаточно православная». Стараюсь отделять конструктивную критику, помогающую работать над собой, от манипулятивных приемов или обесценивания.

Я в Церкви с 18 лет, православная в первом поколении, это был мой собственный порыв. В неофитский период я сталкивалась с разным. Конец 80-х, только-только возрождалась церковная жизнь, много было неопределенностей, перекосов. На манипуляции я уже тогда реагировала: или отходила, или, по юношескому максимализму, оказывала сопротивление. Постоянно вступалась за своих друзей, которые оказывались жертвами манипуляций, и, как мне казалось, не могли за себя постоять.

Сейчас уже понимаю, что не всегда тактично вмешивалась, например, в их отношения с настоятелем. Настоятель не доплачивает клиросу, говорит, что вы же во славу Божью пришли служить, как вам вообще не стыдно быть такими меркантильными, мол, не Богу служите, а маммоне, — а люди, собственно, живут на это. И я кидалась стыдить настоятеля и вышибать из него деньги для этого клироса — реальный случай. Потом я поняла, как такие ситуации решать мягче, тактичнее и без конфликтов. А в молодости получалось, что люди, которых я пыталась защитить, попадали в категорию неудобных заодно со мной. Это меня тоже многому научило.

— Как воспринимают священника современные люди, прихожане? Кого, прежде всего, они видят — требоисполнителя, психотерапевта, небожителя?

— Все перечисленные варианты присутствуют в реальной жизни, но, к счастью, священники, кроме всего вышеперечисленного, бывают и пастырями, душепопечителями.

Действительно, кто-то видит в священнике жреца-требоисполнителя. Это люди, которые в религии ищут средство для достижения собственных прагматических целей. Поставлю свечку, чтобы выздороветь, чтобы сын в институт поступил. То есть я Богу отдам что-то, чтобы Бог, в свою очередь, позаботился о моих насущных потребностях и мирских делах.

— Но и тут ведь отношение может быть разным. Как к специалисту сферы услуг — если священник отказывается освящать что-то или крестить по требованию, тут же на него обрушивается поток негатива. Либо есть отношение снизу вверх, как к некоему высшему существу. Недавно встретила где-то в фейсбуке формулировку «сильный священник».

— Да, когда священник воспринимается как носитель неких сверхспособностей — это другой перекос, и это не полезно ни самим священникам, ни тем, кто таким образом к ним относится. Не полезно, прежде всего, тем, что формируется система завышенных ожиданий, связанных с наличием священного сана. Будто бы священник должен знать ответы на все вопросы, должен быть чуть ли не чудотворцем, самозабвенно служить 24 часа в сутки, в любой момент к нему можно обратиться и потребовать внимания. Он же святой человек, должен всегда откликаться.

Это такое искушение, которое пастырям, особенно молодым, очень трудно преодолеть. Хочется соответствовать. На выходе же имеем либо прелесть и младостарчество, либо надлом, эмоциональную и духовную опустошенность — именно из-за ощущения тщетности попыток оправдать эти завышенные ожидания, из-за ощущения собственной двойственности, несоответствия внешнего образа и внутреннего самоощущения.

Для прихожан, ищущих в священнике небожителя, того, кто за них все решит, это тоже очень неполезно. У них закрепляется состояние духовной инфантильности и безответственности — в священнике видится метафизический отец, на которого можно свалить все свои проблемы и оставаться младенцем в духовном плане до конца дней своих.

Часто бывает, что складываются такие деструктивные отношения, но обе стороны этим довольны. Инфантильные прихожане находят священника, самолюбию которого льстит такое отношение, и он начинает верить, что он «не такой, как прочие человецы», особенный, что любая мысль, которая пришла ему в голову, вложена Господом.

Если такого священника спрашивают о вещах, о которых он понятия не имеет, он говорит любую отсебятину, но считает, что это воля Божья через него так проявляется.

По большому счету, это прелесть. В таких отношениях обе стороны получают свои, в том числе психологические, выгоды. Но к духовной жизни это имеет, скорее, негативное отношение. Такие прихожане пребывают в иллюзии спасительности выбранного пути, порой в этих отношениях как раз прячутся неврозы, страх непредсказуемости бытия. Часто именно такие приходы окружают себя стеной враждебности ко всему внешнему, мирскому, исканием признаков конца света, эсхатологическим неврозом — все плохо, только у нас спасение, кругом враги, только с нашим батюшкой или в нашем монастыре спасение.

Как тут христианам быть «солью мира», при таком отношении к этому самому миру, совершенно непонятно.

«С нами иначе нельзя»

— По моим ощущениям, многим православным нравятся как раз священники-манипуляторы. Почему людям хочется, чтобы ими манипулировали?

— Здесь стоит начать с того, для чего вообще многие люди приходят в Церковь и чего они в ней ищут. Когда ищут защиты от своих страхов, подтверждения того, что есть какой-то единственно правильный путь, то с батюшками определенного склада они это находят. Нередко люди приносят в Церковь свой собственный опыт созависимых отношений, в которых они являются стороной слабой, а есть кто-то сильный, авторитарный, в психологическом плане агрессивный, кто их заставляет…

— …родители, муж или начальник?

— Да, это все происходит потому, что люди, привыкшие к подобным отношениям, легко встраиваются в такие же отношения, в определенном смысле им в них комфортно, потому что не надо в себе ничего менять.

— Таким людям обычно очень не нравится, когда священник говорит: «Думайте сами».

— Да, для них это свидетельство того, что это какой-то неправильный, «слабый» священник, не хочет он всех «усыновить» — в смысле признать вечными младенцами, которыми надо манипулировать, которые по-другому не понимают.

Второй момент: люди со склонностью к созависимым отношениям эти отношения привычно оправдывают — «С нами иначе нельзя». У них уже искажен образ самих себя. В таких священниках, которые на них смотрят сверху вниз, они видят подкрепление этого искаженного образа, их картина мира подтверждается, и это успокаивает: «Я знал, что ни на что не гожусь и своим умом не проживу, ну вот и батюшка мне говорит это, и надо его во всем слушаться».

Это ментальность, которая является следствием и исторических причин. Об этом мать Мария Скобцова писала еще в 1930-е годы: что когда Церковь в России перестанет быть гонима и власть ее будет поддерживать, на поверхность выйдут те же самые люди, которые из газеты «Правда» узнают линию партии — кого им ненавидеть, кого осуждать, а кого одобрять. То есть люди с нерефлексивным, некритичным мышлением, полагающие, что на каждый вопрос существует один-единственный ответ, и не способные посмотреть на проблему во всем ее разнообразии.

Люди с таким некритичным мышлением, придя в Церковь, сначала будут учиться — искать себе наставника, который в тех же категориях даст им этот «единственно правильный ответ», а потом, когда поймут, что основную концепцию уже усвоили, в том же духе «непогрешимости» будут учить от имени Церкви, предавая анафеме всех, кто с ними не согласен. То, что это станет доминирующим типом церковности — это было совершенно логично предсказано, исходя из социально-психологических фактов начала ХХ века.

— Верующие действительно отождествляют мнение любого священника с мнением Церкви…

— Здесь основная подмена в том, что авторитет Церкви в высоком смысле этого слова распространяется на отдельных ее представителей, а несогласие с отдельными представителями Церкви преподносится как отвержение Церкви как таковой. При этом мы забываем, что в истории православия существовали внутри Церкви разные позиции, споры. Вспомнить хотя бы Вселенские Соборы — в каких дискуссиях рождались истины, и то, что в Православной Церкви нет догмата о чьей-либо непогрешимости. Мы осуждаем католиков за догмат о непогрешимости Папы, а у нас при этом многие священники (не говоря уж о епископах) претендуют на такую же непогрешимость своих суждений, становясь «мини-папами» во вверенных им приходах, благочиниях или епархиях, а любое несогласие со своим частным мнением воспринимают как нападки на Церковь.

Громче всех нетолерантное меньшинство

— С другой стороны, священника, который говорит что-то отличное от мнения большинства, воспринимают как «неправильного».

— Они видят непогрешимость не в любом, а только в том, кто подтверждает их собственную картину мира и Церкви.

Насчет большинства — тут тоже все неоднозначно. Особенно в последние годы, когда внутри РПЦ отчетливо наметились различные тенденции. Однажды в компании священников, преподавателей богословия, мы насчитали внутри РПЦ 8 различных «религий», почти не пересекающихся друг с другом — от крайних фундаменталистов до сторонников парижской школы богословия. Изнутри каждой фракции видится, что «у нас православие самое правильное, а кто с нами не согласен, те не вполне православные».

Собственное мнение кажется мнением большинства. Хотя мы обычно не знаем мнение большинства — наиболее громко звучит голос нетолерантного меньшинства. Те же крайние фундаменталисты — это не большинство, но они громко заявляют свою позицию. А священноначалие не оспаривает их по разным причинам, поэтому кто-то начинает это воспринимать как позицию всей Церкви. Например, кто-то из фундаменталистов выступает против некоторых культурных явлений, а внешние начинают думать, что Церковь везде лезет: в театры, школы и т.д. со своим мнением и запретами.

— Но люди нецерковные обычно видят это мнение в прессе церковной: таких священников печатают, зовут на телеканалы, поэтому их и воспринимают как рупор церковный. А прихожане, как люди, присоединяющиеся к мнению большинства, начинают считать, что если ты все это критикуешь, то ты какой-то нецерковный… Насколько эта ситуация нездорова, или, может, она естественна? И к чему это может привести?

— Ситуация объяснимая, хотя, конечно, ненормальная. Подобное мы наблюдали в советское время применительно к разным явлениям: все ведет к выхолащиванию смыслов.

Люди в Церкви собираются не для выяснения отношений по социальным вопросам, но именно за счет этих дискуссий подменяется само понятие христианской, церковной жизни. Фокус внимания смещается со спасения, обожения на попытки навязать некие внешние моральные нормы окружающему миру. Хотя если вернуться к Евангелию, Священному Преданию, это никогда не было задачей Церкви.

— Нынешние семинаристы, будущие пастыри — на какие образы они сейчас ориентируются? Они понимают, что от них хотят прихожане, чего хотят они сами?

— По моим наблюдениям, понимают, но далеко не всегда. Приходят, руководствуясь самыми разными соображениями: от желания послужить Богу и людям до восприятия семинарии как социального лифта: живу в деревне, денег нет, перспектив нет, а тут пять лет на всем бесплатном, да и вообще в Церкви главное — пристроиться, а дальше уж как-нибудь, можно жить и зарабатывать…

Семинария в большей степени задает ту атмосферу, в которой формируются будущие пастыри. Семинарии очень разные: и в плане установок, и методов воспитания. Есть, на мой взгляд, и довольно деструктивные духовные школы, в которых воспитывают отношения жесткой созависимости, где основная цель — встраивание в систему иерархических отношений.

Священники не понимают азов кризисной психологии

— Я общаюсь с большим количеством священников, и по общению легко определить: учился ли человек в семинарии или сначала окончил светское учебное заведение, а семинарию, возможно, заочно. Стиль публичной речи молодых священников, которые окончили только семинарию, полон церковнославянизмов, клишированных оборотов, они совершенно не умеют «переключать регистры» и говорить как живые люди. А человек после светского вуза легко эти регистры переключает.

— Усваивается определенная манера речи и поведения — в этом проявляется одна из проблем современного духовного образования, да и в целом внутрицерковного общения. Большинство священников совершенно не владеют искусством диалога, они монологичны: он вещает — ему внимают. Любой вопрос (не говоря уже о несогласии) вызывает реакцию почти паническую, которая нередко выражается в попытках «заткнуть» рот несогласным.

— Часто это прослеживается у преподавателей семинарии…

— Да, отсюда и начинается неумение вести диалог, манипулятивные приемы — использование формального статуса как возможность заставить замолчать своего оппонента. Это переносится потом и на священническое служение.

Когда я работала с ребятами в Хабаровской семинарии, мы занимались развитием коммуникативных навыков, умением организовывать дискуссии, слушать собеседника, говорить на языке своей аудитории. А потом в семинарии проводился проект (который, надеюсь, продолжится и дальше) «Пастырская практика»: семинаристы выполняли реальные церковные задачи, взаимодействуя не только с прихожанами, но и с различными нецерковными аудиториями: школьниками, студентами, воспитанниками интернатов для больных детей, солдатами срочной службы. Организовывали «десант» из старших семинаристов в сельские приходы для помощи тамошним настоятелям: катехизация, беседы с прихожанами, организация мероприятий для школьников поселка. Мы с семинаристами отрабатывали навыки общения на языке аудитории, чтобы понимать мотивы, интересы людей, адекватно реагировать на возражения.

У нас были такие занятия: я делила группу на «священников» и «антиклерикалов». Вторые составляли списки всех типичных претензий к Церкви, начиная от пресловутых «попов на мерседесах», и те, кто был в роли «священников», должны были на эти претензии обоснованно ответить — не формальными отговорками, а так, чтобы это соответствовало их убеждениям, без лукавства. Потом группы менялись, чтобы у каждого была возможность научиться адекватно реагировать на «спорные вопросы». Благо, в тренинговом формате у них была возможность поработать и с собственными убеждениями тоже. Когда дается ответ, формально одобряемый, но сам священник в него не верит, этот ответ никого не убеждает, воспринимается как лицемерие. А когда удается свои собственные сомнения вытащить, озвучить, осмыслить, ответы даются уже на другом уровне, и нет страха столкнуться с вопросами.

Претензии к Церкви — это легкая задача. Более сложный уровень работы со старшекурсниками — это претензии к Богу: почему Он допускает страдания невинных, что говорить родителям детей-инвалидов или родителям, потерявшим детей.

В жизни конкретного священника это всплывает постоянно: многих в Церковь приводят именно скорби. При этом священники не понимают азов кризисной психологии: что такое горе, как оно переживается, какие есть стадии, как с этим работать в плане душепопечения — что человеку можно говорить, что нельзя ни в коем случае, что его разрушит.

(В данный момент как раз пишу статью на эту тему: «Священник и горе».) Я считаю, что это должен знать каждый священник, но пока еще практически ни в одной семинарии этому не учат.

У нас, к сожалению, в Церкви есть укорененные мнения по поводу того, «как за какие грехи Бог наказывает», хотя я с этим категорически не согласна, да и святые отцы от этого предостерегают. Люди суд Божий подменяют своим собственным судом.

— Тем самым травмируя людей, которые травмированы и без этого…

— Да, а иногда приводя в такое отчаяние, что это отталкивает от Бога навсегда. Я сталкивалась с такими случаями именно как психолог. Люди пытались получить утешение в Церкви после смерти детей или во время тяжелой беременности, угрозы выкидыша. Или женщина православная, но не очень церковная, приходит на исповедь, а ей говорят: «А, брак-то у тебя невенчанный — умрет твой ребеночек или больной родится! Проклят твой ребенок от Бога за твои грехи, за твою жизнь!» И такая позиция, которая была господствующей в 90-х годах, до сих пор существует.

Насколько духовны надутые щеки?

— Что для прихожан «хороший» священник? Насколько важны его внешний облик, манера поведения? Как это влияет на отношение к нему? По моим ощущениям, чем проще священник себя ведет, тем меньше к нему пиетет, слабее восприятие его как священника. А чем надутее щеки, чем длиннее борода, эпатажнее, манипулятивнее поведение, тем больше к нему уважения, тем более духовным он видится людям.

А представление о том, что такое духовность, у разных людей разное. Обычно духовность — это подтверждение их собственных представлений о том, что такое хорошо, что такое плохо. То есть чем больше батюшка это подтверждает, тем он духовнее. При этом представления могут быть агрессивными, далеко не христианскими.

Что касается надутых щек, манеры поведения, подчеркивания своего статуса — да, есть значительная категория прихожан, для которых это свидетельство того, что батюшка — особый человек, с особыми дарами. А если он ведет себя просто, им кажется, что он роняет достоинство священного сана, не умеет заслужить авторитет.

В то же время для людей думающих (не тех, которые ищут готовые ответы на все вопросы) все наоборот: они не будут общаться с «надутым и важным», а будут искать того, кто умеет разговаривать нормальным человеческим языком. Так происходит расслоение «церковных субкультур».

Люди расходятся по разным приходам, а если на одном приходе разные батюшки, может возникнуть внутренний конфликт, в том числе и между священниками: появляется некая конкуренция. Не секрет, что порой батюшки ревниво относятся, к кому сколько прихожан на исповедь стоит, сколько у кого духовных чад. Это может служить поводом для скрытых войн, зачастую манипулятивных, а иногда, к сожалению, и для интриг.

Но в отдаленной перспективе ставка на благообразный внешний вид, на «надутые щеки» себя не оправдывает. Кроме внешнего есть еще и внутреннее, и если священник приводит пасомых к внутреннему опустошению или озлоблению, ничего, кроме вреда, своим служением он принести не сможет.

Мало кто серьезно занимался этим вопросом с позиций святоотеческой аскетики. Но есть, например, отец Гавриил (Бунге), многим известный, который занимался патристикой, еще будучи католическим монахом, а потом принял православие и присоединился к РПЦ. В свое время, исследуя вопрос духовного опустошения священнослужителей (я этим интересовалась в связи с синдромом пастырского выгорания), он писал, что попытка компенсировать внутреннюю опустошенность внешней активностью совершенно разрушительна и для пастыря, и для паствы. В итоге священник закрывается от своих духовных проблем, и прихожан своих тоже ведет от духовного к внешнему.

Внешняя активность может выражаться в очень хороших формах — социальном служении, например, но может и быть пресловутым «православным активизмом» с погромом неблагочестивых выставок и т.д. Годится что угодно, лишь бы отвлечься от духовной жизни. И при этом чувствовать себя людьми, занятыми церковным деланием. Но за всем этим стоит опустошительное самооправдание.

Заламинируйте свои грехи

— Основное место встречи священника и прихожанина — это исповедь. Есть ли разночтения в понимании таинства исповеди священниками с одной стороны и прихожанами с другой? Могут ли тут быть манипуляции?

— Конечно. И проблемы есть, и манипуляции могут быть. Причем проблемы отчасти системные. Само понятие покаяния в массовом церковном восприятии порой подменяется книжками типа «Тысяча и один грех». И подготовка к исповеди часто формальна, а порой и манипулятивна, с требованием признать грехом то, что внутренне грехом не считаешь. Понятие покаяния подменяется неким формальным ритуальным действом, которое к внутренним изменениям человека не побуждает.

Вторая подмена: для некоторых прихожан исповедь — это заменитель психотерапии. Под видом исповеди они стараются рассказать священнику о тяготах своей жизни, вместо исповеди получается самооправдание: какие все плохие, как я страдаю от них. «Грешен гневом, но они же любого доведут!» Или спрашивают советы, что с этим делать, а у батюшки не хватает смелости сказать, что он не знает, и он дает стандартно-благочестивый ответ, который к внутреннему состоянию спрашивающего никакого отношения не имеет.

В моем представлении, хороший, «сильный» священник — тот, кто не боится признать, что он знает не всё. Который может своему пасомому сказать: я не знаю, что тебе ответить — давай вместе помолимся. Который не пытается подменить Бога для своих пасомых.

«Батюшка, что мне делать?» — это, с одной стороны, манипуляция священником, перекладывание на него ответственности. А большинство священников не обладают тем уровнем святости и прозорливости, чтобы достоверно сказать, выходить или не выходить замуж за этого человека, искать или не искать другую работу (если речь не идет о чем-то явно криминальном). Но коль такой вопрос задан, батюшка нередко считает себя обязанным на него ответить. И эти ответы рушат судьбы. Получается, с одной стороны, священник манипулировал доверием, своим скрытым страхом потерять авторитет, а также гордыней, что я такой особенный, Бог дал мне право судить обо всем.

Исповедь не для того, чтобы грехи перечислить, а для того, чтобы измениться, оставить свои страсти. Это признание своих ошибок и готовность к ним не возвращаться. А в реальной жизни бывает, что люди год от года приходят с тем же списком, исповедь становится формальным допуском к Причастию, а Причастие становится формальной процедурой, подтверждающей твою принадлежность к Церкви. Как горько шутил один знакомый священник: ну что они приходят с одним и тем же списком — пусть заламинируют, а если от чего-нибудь избавятся, я сам подарю им маркер, чтобы вычеркнуть…

Это одна из тех вещей, которая в нашем церковном возрождении не вполне возродилась.

— А откуда она должна была возродиться, из каких времен?

— Это тоже непростой вопрос: многие аспекты церковной жизни фактически возродились по образцам конца Синодального периода — не лучшего, скажем прямо, времени существования нашей Церкви. Думаю, прежде всего, нужно возрождать смыслы, а формы искать в честном открытом диалоге.

— Чем покаянное чувство отличается от чувства вины? Как мне кажется, люди часто эти два чувства путают: если человек не ощущает в себе пресловутого «я хуже всех, я хуже всех», ему кажется, что и нет у него никакого покаяния.

— Отличить можно по вектору приложения усилий: нормальное покаянное чувство должно побуждать человека к изменению — не к самоуничтожению, не к самобичеванию, а к тому, чтобы изжить в себе страсти, исправить совершенные ошибки. Нельзя сказать, что наше чувство вины всегда вредное, всегда необоснованное, но не надо путать навязанное чувство вины и голос совести. Мы совершили ошибку, но можем ли мы ее исправить или нет? Причинили зло человеку: можем его исправить или нет?

— А если не можем исправить?

— Так бывает, если мы человека убили или он сам умер. Но обычно мы считаем, что всё, отношения разорваны и ничего изменить нельзя, но на самом деле мы можем и прощения попросить, и что-то исправить, сделать что-то для человека, которого мы обидели. Наши собственные страхи, самолюбие мешают этому исправлению.

Есть объективные ситуации, которые мы не можем поправить. Тут возникает следующий вопрос: как мы можем это искупить — перед Богом и людьми? Вспомним, что в православии не юридическая концепция спасения, спасаемся мы по милости Божьей. Человек причинил непоправимое зло, но он может постараться сделать какое-то добро. Например: женщина сделала аборт, потом воцерковилась, раскаялась, но исправить уже ничего невозможно, смерть есть смерть. Но всё возможно искупить любовью: к своим детям, чужим, помощью другим женщинам в такой трудной ситуации — и психологической, и материальной. Если совесть подсказывает, что нужно искупить, то всегда можно найти возможности.

— Покаянные молебны, которые служатся для женщин, совершивших аборт, — это не тупиковый путь? Считается, что это должно оказать им какую-то поддержку…

— Сами по себе эти молебны могут усилить деструктивное чувство вины, если все ограничить только молебнами, без добрых дел. К этому ведет осознание неисправимости содеянного одновременно с осознанием (иллюзорным) того, что Бог не простит. И надеяться на искупление посредством молебнов нельзя: Бог прощает не потому, что человек определенное количество раз совершил определенные действия, а потому, что человек изменился.

Духовная жизнь — это внутреннее перерождение, а если женщина, совершившая аборт, будет продолжать жить с чувством непрощенности, непоправимости содеянного, она будет продолжать нести зло в мир, не сможет дать любви ни своим детям, ни мужу, не сможет помочь другим людям, а все ее силы будут направлены на самоуничтожение. Убить себя даже в психологическом плане — это не исправит зло. Наша Церковь самоубийство не одобряет ни в каком виде.

Разница между покаянием и чувством вины — в созидательности или разрушительности данного чувства.

Пастырское раздвоение личности

— Дружба священника с прихожанами: насколько распространенный тип отношений, есть ли тут подводные камни?

— По моим наблюдениям, это не самый распространенный тип отношений, именно потому, что часто считается, что священник должен быть «особым», слишком человеческие отношения могут уронить его авторитет. Порой и сам священник считает нужным играть перед прихожанами некую роль, усвоенную им либо по образцам духовной школы, либо от тех священников, которые способствовали его формированию. Поэтому иногда он считает дружеские отношения не очень для себя приемлемыми.

Реальные опасности тут тоже бывают: излишняя фамильярность священника с прихожанами может сделать его объектом манипуляций с их стороны. Полезно это или не полезно — зависит от зрелости священника. Если это отношения взрослых людей, это, скорее, полезно. Если это приятельство — вместе пиво попить, порой и позлословить, то это может потом осложнить пастырские отношения.

— Профессиональное раздвоение личности — как часто это у священников бывает? Как избежать того, что человек в храме один, а с друзьями, домашними — другой?

— Бывает такое нередко, потому что сама система церковных отношений диктует определенную роль. Священник не находит в себе сил уйти от требований внешней среды. Опасность очевидна — это внутренний конфликт. Возникает вопрос: где же он настоящий? Если в храме он не настоящий, это подрывает его веру в конечном итоге, приводит к кризисам не только психологическим, но и духовным: к «расцерковлению», уходу из священства.

Человек понимает объективные проблемы церковной жизни, и попытка убедить себя, что этих проблем не существует, часто приводит к такому раздвоению — как священнослужитель он тоже имеет отношение к этим проблемам, но ничего изменить не может, поэтому проще их не замечать или оправдывать. Возникает «стокгольмский синдром» — эмоциональное оправдание «своих» агрессоров. Такая раздвоенность чревата глубоким неврозом.

Как избежать этого? Нужно, чтобы во внутреннем мире было меньше страха и больше искренности. А вот какими методами этого добиваться — тут нет универсального рецепта, зависит от того, что у конкретного человека есть сейчас.

— Какие выходы находят священники из этой ситуации, кроме снятия сана?

— Есть несколько выходов, и далеко не все они конструктивны. Один из самых распространенных — церковный, профессиональный цинизм. Да, работа у меня такая, кадило-кропило, жрец-требоисполнитель, буду таким, раз прихожане и священноначалие так хотят. С одной стороны, это обесценивание своего служения, своей миссии, с другой — защита от совсем уж деструктивных поступков: чтобы не спиться, например.

Как я уже сказала, еще одним «выходом» является созависимость, идентификация себя с агрессором. Либо уход в отрицание, в защитную позицию: мол, Церковь свята, и всё в ней свято, я во всем неправ, а Церковь во всем права. Это невротическая позиция, не полезная ни для священника, ни для паствы, но довольно распространенная.

Третья позиция: всё это перерасти, в самом себе «отделить зерна от плевел», выйти из мифов, отчасти придуманных самим, отчасти навязанных церковной средой, к более объективному осознанию церковной реальности. Осознать: что я могу сделать конкретно такого, что соответствует моим убеждениям, моей вере. И через это преодолеть раздвоенность.

Хотя в реальной жизни бывает, что когда священник пытается пойти по этому пути — быть нелицемерным с людьми и Богом, быть искренним — он встречается с проблемами внутрицерковными. Его начинает выдавливать система: начальство, люди, которые с ним служат — и этому очень трудно противостоять.

Выгорают душевно активные

— Пресловутое выгорание: некоторые утверждают, что это не проблема, не повод для сочувствия. Это — грех. Мол, у всех бывает, а кто не справляется, тот сам виноват, лузер, предатель в рясе и т.п. И нечего вообще эту тему поднимать.

— Обычно это утверждают те же люди, которые считают, что священник — это сверхчеловек, несгораемый терминатор, который 24 часа в сутки семь дней в неделю должен быть святым чудотворцем, аскетом, всем все давать, что попросят. Это манипуляция с целью отказать священнику в праве на человеческие чувства, в праве на ошибку, на слабость. Очевидно, что это в корне неверно: священник остается человеком, которому бывает тяжело, который устает, у него бывают сомнения.

Эмоциональное выгорание — это профессиональный риск, связанный с постоянным общением с большим количеством людей. Особенно он силен в «помогающих» профессиях, к которым относятся священники, врачи, психологи — все те, к кому идут с проблемами, от кого ожидают эмоциональной поддержки. Естественно, человек, добросовестно относящийся к своему служению, начинает вкладываться в это эмоционально. Плохо, если нет возможности восстанавливаться — и объективно, и из-за непонимания того, что такое эмоциональный ресурс и как его надо восстанавливать. Есть запрос: должен служить, давай, у тебя благодать. А если чувствуешь усталость, опустошенность, значит, плохо молишься, ты плохой священник.

Это манипуляции, с одной стороны, любовью, с другой — гордостью, с третьей — страхом обесценивания. Это очень тяжелая для священнослужителя ситуация. Многие и сами верят в подобное, и пока у них еще есть силы вытаскивать себя, служить, общаться с людьми, вместо того чтобы вовремя сделать паузу, восстановиться и вернуться с новыми силами к своему служению, вымучивают из себя это служение и доходят до крайней степени опустошения.

В последней стадии выгорания есть физиологическая потребность в отчуждении от всех людей. Так и священник чувствует, что его уже почти «сожрали», и он уходит в крайнюю защитную позицию, чтобы хоть что-то от своей личности оставить. Кончаются силы, сложно встать утром, не говоря уже о большем.

Это не грех, это профессиональный риск. Поэтому нужно, во-первых, знать, что такая проблема есть, а во-вторых, вовремя остановиться и восстановиться. Но нужно, чтобы это понимали не только сами священники, но и священноначалие. А прихожане должны понимать, что священнику дана особая сила совершать таинства, а не сверхчеловеческие возможности. Прихожане не должны использовать священника как постоянного «донора».

В тренингах для священников мы этой проблемой занимались, потому что это частый запрос: где взять силы на все? За консультацией часто обращаются именно с позиции «больше не могу»: «Перегрузка, ничего не могу, не хочу, личная жизнь рухнула, детей не вижу, матушка в депрессии, все плохо». А все плохо потому, что нарушен баланс между служением и личной жизнью, между отдачей и восстановлением. Есть завышенные ожидания, которые человек старается оправдывать. И тут надо остановиться и начать восстанавливать этот баланс.

В Православной Церкви эта проблема озвучена буквально в последние годы. В начале 2011-го я выступала на Рождественских чтениях с докладом о пастырской психологии, по итогам первой школы пастырей (тогда еще на Камчатке это мы проводили), о психологических запросах. Коснулась темы выгорания и была буквально предана анафеме возмущенной православной общественностью. Активные женщины из зала кричали мне: «Как вы смеете! Кощунство! Вы клевещете, благодать священства гарантирует от выгорания! Такого не может быть!» При этом священники, сидевшие в зале, кивали, подходили ко мне, благодарили, что «хоть кто-то в нас людей увидел», брали координаты, говоря, что вот, есть у меня проблемы, которые не с кем обсудить: «Кажется, вы поймете — можно с вами?»

Так у меня началось психологическое консультирование священников. После этого буквально года не прошло, как наш Патриарх высказался про пастырское выгорание и тема перестала быть табуированной. Но все равно многие до сих пор считают, что пастырское выгорание — это про ленивых священников. Хотя я бы сказала, что это не про тех, кто духовно ленив, а про тех, кто душевно активен. Кто сильно рассчитывал на силы душевные, и служение людям слишком затянуло, с головой.

А Католическая Церковь и протестанты с этой проблемой работают уже не первый десяток лет. Например, есть такая практика, как «дома обретения новых сил» — в Германии точно такое есть, по-моему, и в Италии. Начинали это католики, потом объединились с протестантами. Это своего рода санатории для священнослужителей, подвергшихся пастырскому выгоранию, трехмесячный курс терапии. Эта терапия включает в себя и время для индивидуальной молитвы, и (когда они уже более-менее восстановятся) участие в богослужениях — священнику надо литургисать, Евхаристия целительна.

Такая практика есть, но когда я рассказывала о ней нашим православным священникам, реакция была — горький смех: «Так и вижу, как мой архиерей отпустит меня лечиться от пастырского выгорания, будет бережно ко мне относиться, разгрузит меня от епархиальных послушаний…»

У нас проблема комплексная. Священник отчасти может себя защитить, и мы на тренингах с этим разбирались: как организовать свою жизнь, чтобы причины выгорания по возможности свести к минимуму. Найти возможности восстанавливаться и в течение недели, и в течение года — в цикл богослужебной жизни включить такое же циклическое восстановление.

И один из аспектов — как построить взаимоотношения с архиереем, как защититься в случае отказа от каких-то епархиальных послушаний, чтобы не попасть под прещения. Это было на уровне «помоги себе сам». Как вы понимаете, архиереи очень редко обращаются за психологической консультацией.

Что отталкивает от Церкви

— Я думаю, ни то, ни другое. То, что присутствие священников в соцсетях отслеживается, «каждое ваше слово может быть использовано против вас» — в церковной среде это очень актуально. Для многих это единственный способ откровенно обсудить какие-то свои мнения, сомнения. Бывает, что это стихийная психотерапия — психическое напряжение настолько велико, что можно его выплеснуть или в чем-то деструктивном, либо под псевдонимом высказаться о наболевшем.

К сожалению, многие священники даже не допускают себя до мысли о психотерапии, им кажется, что если они обратятся к психотерапевту, то уронят свой авторитет как священника. Но это ловушка — поддерживать свой авторитет ценой собственного здоровья и жизни.

Но когда собирается круг таких же людей с теми же проблемами, разочарованиями (а так как система у нас одна, то и разочарования похожи), часто вместо осознания и осмысления это ведет к взаимному индуцированию цинизма и обесценивания. С психологической точки зрения помогает, а с духовной — если это не переходная стадия, а конечная, — может быть вредно.

— Я слышала, в Польше у католиков есть реабилитационные центры для священников-алкоголиков. А как у нас относятся к священнику, например, с алкогольной зависимостью?

— Отношение разное. На наших тренингах для священников есть такое упражнение: мы выясняем, что людей приводит в Церковь, а что отталкивает. В большинстве групп, с которыми я работала, причина номер один, которую чаще всего называют, — это грехи пастыря. Священники сами осознают, насколько их грехи и зависимости могут разрушительно влиять на прихожан. Но то, что осознают между собой, в узком кругу, не означает, что в присутствии прихожан они этих грехов не отрицают (частая позиция — это отрицание проблемы). У людей с зависимостями в принципе отрицание — очень распространенная позиция, а все те, кто пытается указать на проблему, попадают в категорию врагов, злопыхателей, исключаются из круга общения.

Отношение со стороны прихожан чаще всего осуждающее. Есть категория, для которых это является оправданием собственных грехов: вот и батюшка у нас не святой, а мне — так сам Бог велел. Но того отношения, которое помогло бы батюшке справиться с зависимостью, не встречается практически никогда. Нужно понимание: не быть для него агрессором, но и не становиться «спасателем», который помогает оставаться в этом положении.

— По-моему, у нас единственным способом «помощи» батюшке является отправка его на какое-то время в запрет…

— Несколько раз я сталкивалась с исключениями. Реальная ситуация: священник служит один на сельском приходе, трудная семейная ситуация, он начал с горя-тоски выпивать. В какой-то момент скатывается к алкоголизму до такой степени, что прихожане начинают жаловаться епископу. Епископ в запрет его не отправляет, а переводит в городской храм под руководство настоятеля, который имеет навыки реабилитации.

В одной епархии даже шутка была, что это у нас «реабилитационный храм». Настоятель там был и в духовном плане уважаем, и помогал справиться не только с зависимостями, но и из отчаяния вытаскивал — такой вот психолог от Бога. А архиерей адекватно оценил, что такое сокровище в епархии есть, и можно использовать это для помощи священникам в сложных ситуациях. И на год-два такого священника в этот храм назначали, а когда настоятель говорил, что такой-то отец в порядке, можно его отпускать, священник получал новое назначение.

Но, во-первых, нужны такие люди в епархии, а во-вторых, возможно такое в небольших епархиях, где хоть какие-то личные отношения между архиереем и священниками имеют место быть.

— Как бы ответили на этот вопрос прихожане: что отталкивает их от Церкви? По моему ощущению, не грехи священника, а скорее, лицемерие.

— Я бы назвала две причины для прихожан: первая — лицемерие, а вторая — «шли за любовью, а получили насилие». Шли за Евангелием, за внешними обещаниями, что «Бог есть любовь», христианство — это путь спасения, путь приближения к Богу. Но, приходя в Церковь, люди этой любви не видели. Наоборот, им быстренько объясняли, что это они сами настолько плохи, что не видят ее, им надо работать над собой, смириться, исправиться. И когда люди понимали, что стали еще несчастней, чем были, что любви теперь еще меньше, чем было до прихода в Церковь, это и становилось одной из причин ухода, вплоть до отпадения от христианства, от веры в Бога.

— И люди видят личные грехи священника, одновременно слушая его цветистые проповеди, в которых священник обличает эти самые грехи в других…

— Да, это то самое лицемерие, с которым психически нормальный человек примириться не может, у него возникает когнитивный диссонанс. Если у священника видны грехи, но он с ними борется, раскаивается (духовная брань есть не только у прихожан, но и у священника)… Тут можно вспомнить историю, рассказанную митрополитом Антонием Сурожским, как ему в молодости пришлось исповедоваться у священника-пьяницы, и эта исповедь перевернула его жизнь. Священник так искренне плакал вместе с ним, так сопереживал, осознавая свою недостойность…

Уныние или депрессия, батюшка или психотерапевт?

— Как человеку (неважно: священнику или прихожанину) понять, что у него есть именно духовная жизнь? Человек иногда может путать духовную жизнь с некой самопсихотерапией, которая помогает справляться с неврозами, депрессией. Например, ты долгое время не причащался, появляется некий внутренний дискомфорт — ты идешь, причащаешься, и баланс восстанавливается, живешь дальше. А потом снова. И человек может подумать: может, это вообще никакого отношения к духовной жизни не имеет, лишь последовательность ритуалов, которая помогает человеку невротическому держать себя в относительной гармонии.

— Я полагаю, что понять можно по плодам. Как писал апостол Павел, плоды духа — это мир, радость, долготерпение, милосердие, кротость, воздержание… А если человек много лет ходит в церковь, а плодов духа не прибавляется, а наоборот, убавляется, то это повод задуматься, что вместо духовной жизни есть некая иллюзия.

Если человек в Церкви вместо любви учится осуждению, если вместо радости чувствует подавленность, вместо мира — озлобление, то каково качество его духовной жизни?

— Чем отличается психологический подход от подхода духовного? Как понять, в каких случаях тебе надо больше поститься, молиться и смиряться, а в каких — идти к психотерапевту?

— Замечать это надо не только в себе. Мудрому и тактичному священнику надо бы замечать это в прихожанах и советовать им обратиться к специалисту.

Один из признаков : хождение по кругу — одни и те же грехи, страсти, ситуации. И вроде бы человек с ними борется, постится-молится, принимает на себя подвиги, на него накладывают епитимии, но ничего не помогает. Это может быть указанием на то, что проблема лежит не только в духовной плоскости, а скорее в психологической, и без преодоления этой проблемы невозможно даже приступить к духовной жизни.

Второй признак — постоянное самооправдание. Все виноваты, я не виноват. Неспособность человека принять на себя ответственность за свои поступки — это один из признаков невроза.

Таким же признаком может являться озлобление, агрессия, чувство, что кругом враги, страх. Весь спектр негативных эмоций, который часто сопровождает психологические травмы и невротическое восприятие реальности.

Церковь часто предлагает другой ответ: это твои грехи, ты должен с ними бороться. Но если это невроз, то лучше справиться с неврозом, а потом с теми следствиями укоренившихся страстей, которые омрачают и духовную жизнь.

И, наконец, стоит обращать внимание на симптомы психопатологии и психических болезней. Те же эндогенные депрессии, которые не стоит путать с унынием, — это, в некотором смысле, такое же нарушение обмена веществ, как и диабет. Только нарушается баланс не тех гормонов, которые влияют на тело, а нейромедиаторов, которые влияют на сознание, на нервную систему. И если у человека упал уровень серотонина и дофамина, то, конечно, чудом Господь может исцелить, но позиция Церкви, всё же, — Господа не искушать и от врачебной помощи не отказываться.

Если депрессивное состояние не проходит, усугубляется, если от попыток бороться с унынием уныния становится все больше, если категорически хочется ограничить круг общения, по максимуму ничего не делать, если нет сил встать с утра, причесаться, зубы почистить, стоит обратиться к врачам, чтобы подобрать соответствующие препараты. Либо, если это не депрессия, но за этим стоит другое физиологическое нарушение, определиться с причиной этих проблем. Такое состояние, например, может быть при некоторых болезнях щитовидной железы.

Наши психические и соматические состояния связаны, и то, что мы воспринимаем как грех, страсть, порой имеет медицинскую причину.

Беседовала Ксения Смирнова

Отзывы

• Poisk - 07.11.2018 23:52
  biomehanik пишет здесь со знанием дела, не нужно его обвинять в бездуховности. Возможно, он сам священник, причём наверно самоотверженный и глубоко фундаментальный в хорошем смысле. Но считаю, что обе точки зрения легитимные. Да, у них разные точки отсчёта и системы координат. Не все могут выносить тяготы мира на таком уровне, как биомеханик. Думаю, психолог здесь тоже действует из любви к ближнему и иногда может оказать скорую помощь. Богу Богово, бизнесменам - тренинг, а психам - скорая помощь. А Господь рассудит.
• Белый Хорват - 16.07.2017 21:29
  Ольга, биомеханик пишет о своих внутренних проблемах. Текст Скуратовской он читал поверхностно. Ещё раз перечитайте текст, и поймёте, что текст прекрасный, а брань совершенно пустая и бездуховная.
• Белый Хорват - 16.07.2017 00:56
  Ярость благородная бьёт в словах биомеханика. Хорошо ли это? "Святая святых Церкви" - священники? Это откуда? Я всегда считал, что Святая святых - это Тело и Кровь Христовы. В целом текст непоследовательный, внутренне противоречивый и немного "донкихотский" - с мельницами биомеханик борется.
• Ольга - 09.07.2017 23:04
  Сначала мне очень понравилась статья Н.Скуратовской и я чуть не поверила ей, что всё дело в батюшках, а прочитав отзыв Биомеханика убедилась, что дело во мне. Спасибо за вразумление и "избави нас от лукавого и не введи во искушение"!
• biomehanik - 06.02.2017 20:12
  Новые апостолы: мы наш, мы новый мир построим

  Краткий ответ на статью Натальи Скуратовской «То, что мы считаем грехом, порой имеет медицинскую причину».

  Священник, которому потребовалась помощь мирского психолога – уже не священник. У священника есть только один Утешитель – Бог. Все остальные – от лукавого.

  Если священник не может помочь сам себе, значит он ничем не может помочь и своим прихожанам и цена ему, как пастырю – ломаный грош. Если священник пришёл на консультацию к психологу, значит он сам, по своей воле, отрёкся от Духа Святого, переданного ему по Апостольскому преемству священноначалия. Рассуждать о священничестве в отрыве от Святого Духа и преемства священноначалия – значит либо не понимать до конца сути вопроса, либо лукаво уводить его в сторону мирского упрощения – туда, где к священничеству можно легко применить все шаблоны погрязшего в грехе социума. Что само по себе очень привлекательно для мира – запятнать священничество ярлыком «одни из нас». Психология и всё, что с ней связано – один из таких способов низвести роль Церкви до ещё одной «сферы обслуживания», подменив Бога своими постулатами.

  Психология, как наука, есть абсолютно ничтожное человеческое учение, являющееся плодом сугубо умственных домыслов и искусственных методик последнего времени. Тысячи лет человечество существовало без психологов, обращаясь к Богу за исцелением души и тела. А тут вдруг, чуть ли не позавчера, оказалось, что жизнь без психологов и психоаналитиков невозможна в принципе и сами священники срочно нуждаются в специалистах подобного рода весьма интимных услуг. А как их можно назвать ещё?

  И если бы только исповедника... Так ещё и «тренера». Мы о ком вообще говорим – о лошадях? Их тренируют, согласен. А людей, вообще говоря, обучают. Но не слишком ли смахивает «тренерство», предлагаемое автором для священнослужителей, на разного рода экспресс бизнес-курсы с т.н. «кейсами» – домашними заготовками шаблонных примеров для заучивания наизусть и последующего «применения на практике»?

  Заслуживает внимания и упоминание о святости. Говорить об «уровне святости и прозорливости» священника, которую по словам автора ищут в священнике прихожане – это значит тотально не понимать смысла святости. СРЕДИ ЖИВЫХ ЛЮДЕЙ НЕТ СВЯТЫХ. Живущие могут быть только праведниками, но не святыми. Только живой Бог Един Свят в Пресвятой Троице.

  Святость – это прежде всего признание Богом праведной жизни, прожитой человеком или его мученичества ради веры. И только потом уже – Церковью. Возведение в святые без воли Бога и при жизни – грех. Священники – отцы духовные, но не святые отцы. Автору статьи двойка за невыученный урок!

  Насчет «сильного священника». Признать, что знаешь не всё – это не сила, а констатация факта. В этом нет ничего сильного. Ибо никто не знает всего, сколь бы он ни был обременён научными степенями и всякого рода чинами и званиями. Сила священника не в его всезнайстве, но в силе его веры и его верности Богу. Сила священника – в слезах его прихожан во время службы, когда душа рвётся к Богу от его слов и пения хора. Сила священника в том, что человек смиренно и в благоговении опускается на колени перед своим Творцом, когда тот провозглашает: «Достойно благодарим Господа!», пусть даже все вокруг стоят, заложив руки за спину. Сила священника в том, чтобы дать исповедаться перед причащением ВСЕМ, кто пришел к Богу на исповедь и на причастие – даже если это существенно увеличит продолжительность литургии – потому что он выполняет свой долг перед Богом и перед людьми. Сила священника в том, чтобы дать человеку благословение на богоугодное дело, даже если тот отвержен всеми и позволить поцеловать свою руку – ибо через нее прихожанин целует руку Бога. Сила священника в том, что своим служением он вскрывает самые тайники души человека и возносит его к Богу. Для этого и существует священство.

  Но эта сила не доступна для тех, кто смотрит на Церковь как на ещё одну «поляну» для разворачивания прибыльного бизнеса и тем, кто захаживает в Церковь «на всякий случай». Для них священник – субъект пристального внимания с тем, чтобы обнаружить в нём нечто, что можно покритиковать, осмеять, оболгать. Не важно где – на каком-нибудь помоечном форуме в сети или в «респектабельном журнале для специалистов». А если выгорит – то и подзаработать на нём.

  Пара слов о превратном понимании любви – и автором, и теми персонажами, которые её «искали в Церкви». Всё та же потребительская инфантильность. Может ли человек, который не нашёл любви в самом себе, увидеть её в других? Неужели Бог одних наделил своей Любовью больше, нежели других – настолько, что надо икать её где-либо, кроме как в себе самом, в своём сердце? А не найдя, но, скорее, не приложив ни малейших усилий для этого, вопить что есть мочи и на каждом углу и разбрасывая листовки: «Меня обманули!» И явственно слышится в этом обиженном вопле всё то же загребущее «ДАЙ!» Церковь и путь к Богу – это работа над собой, а не место бесплатной раздачи поцелуев и объятий. Не перепутала ли автор и защищаемые ею «захожане» Православную Церковь с харизматической сектой?

  Да и не всегда священник обязан источать любвеобилие. Иногда надо напомнить грешнику о его долгах перед Всевышним. О предстоящем Суде и страхе Божием. Одно упоминание о Суде должно вызывать трепет. Но человек не знает страха перед Богом и вместо этого предпочитает продолжать грешить. И чем же? Он осуждает священника. Вместо покаяния – новый грех, который автор с услужливой готовностью покрывает «тонко подмеченной» недостаточной психологической подготовленностью священника и его якобы ущербными личными качествами. А в них ли суть?

  Поверхностный взгляд скользит по внешнему, не проникая вглубь...

  Забыв о бревне в собственном глазу, неудовлетворённый священником прихожанин, ищет и обязательно найдет массу недостатков и грехов у священника – и действительных, и мнимых. Но есть ли в этом смысл? Каждый отвечает перед Богом только за свои грехи. Кивать на священника в оправдание своего бездействия в отношении своих грехов на Суде Божием не выйдет. И да будет известно любому читающему эти строки ревнивому оценщику служителей Бога, что помимо общих для всех заповедей Господних, для ВСЕХ членов Церкви существуют ещё Правила Апостолов (http://lib.pravmir.ru/library/readbook/1311#part_13887). Их 85. Они регламентируют отношения внутри самой Церкви и внешние отношения между Церковью и миром. Правила Апостолов распространяются и на епископов, и на священников, и на всех остальных служителей Церкви, а также на православных мирян – в том числе и тех самых, кто «захаживает» в Церковь. Нарушение этих правил также является грехом.

  Отождествлять священника с Церковью и Богом неправильно. Священник – прежде всего человек. И по природе своей он так же грешен, как и прихожанин. И все же священник отличается от прихожанина – в Церкви (втом числе за пределами храма) именно он представляет Бога – по данному ему на это праву согласно преемства от самих Апостолов. Он может не нравиться, он может быть даже антипатичен. Но священник – это не вся Церковь и тем более, не Бог. Отождествлять священника со всей Святой Церковью и переносить на неё свое отношение к нему – это значит мыслить на уровне плинтуса. Но именно так и мыслит «психически нормальный человек» в статье автора, о котором она столь печётся и ради которого затеян весь этот психологический псевдоправославный сыр-бор, который по сути своей есть духовный ленивец, приходящий в Церковь для ублажения своей многоликой потребительской алчности.

  У автора слишком упрощённый подход к покаянию, весьма далёкий от истинно православного. Особенно к аборту. Покаяние даже самыми добрыми делами не заменить. Об этом говорят святые отцы Церкви, до молитв которых, автор, похоже из-за великой занятости в тренировке семинаристов, не успела добраться, хотя именно с них начинается день всякого истинно православного человека: «Вера же вместо дел да вменится мне. Боже мой, не обрящежи бо дел, отнюд оправдающих мя. Но та вера моя да довлеет вместо всех, та да отвещает, та да оправдит мя, та да покажет мя причастника славы Твоея вечныя». А где вера – там покаяние. Православной веры без покаяния не бывает.

  Бог принимает только покаяние. Иначе любой грех можно было бы отмазать «добрыми делами», а то и просто «отмазать» щедрой жертвой. Людские мерки к Богу и Его Суду не применимы. Бог не торгуется. Раскаяние, как нечто разовое и не слишком обременительное, дабы не «усилить деструктивное чувство вины», не годится. «Деструктивное чувство вины» – это лукавое иезуитское измышление умствующего теоретика, даже близко не знакомого с покаянием.

  Аборт – тяжелейшее преступление перед Богом и надеяться на лёгкое избавление от этого греха – легкомысленная и весьма опасная для спасения души наивность. От греха аборта человека может освободить только Сам Бог. Лично. И только Бог даст знать кающемуся о прощении Им греха аборта грешнику-детоубийце, а к ним относятся как женщина-«мать», так и мужчина-«отец», а также и все, кто участвовал и содействовал аборту, включая так называемых «врачей», сделавших операцию аборта. БОГ и больше НИКТО. И если для этого надо будет каяться в горючих слезах и соплях каждый день в течение всей жизни – значит такова воля Бога. Другого пути к прощению нет: «Воспряни, окаянный человече, к Богу, воспомянув своя согрешения, припадая ко Творцу, слезя и стеня; Той же, яко милосерд, даст ти ум знати волю Свою». (Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу).

  Хотя, впрочем, у автора есть свой вариант «решения вопроса», который с радостью приемлет греховный социум, погрязший в абортах – зачем надрываться в покаянии, разрушая себя «деструктивным чувством вины», если «делами» можно всё исправить. А потом снова нагрешить и снова «исправить». Не выйдет.

  Подменять православные молитвы и святоотеческие покаянные каноны, не говоря уже о Евангелии, доморощенными советами домохозяйки с «психологическим» уклоном (или даже дипломом) – преступно. Сбивать семинаристов и читателей с толку – значит толкать их со стези заповедей Божьих на путь лукавых мудрствований и греха.

  Об искуплении. Совесть – не продажная торговка. Совесть – это голос Бога в человеке. И «искупить» можно далеко не всё. А то, что можно искупить, как правило, искупается кровью. Причем, исключительно СВОЕЮ. Как это сделал Сам Христос. Если автор имеет в виду в своей статье и советует на консультациях своим читателям и клиентам именно в этом духе искупать то, «что нужно искупать» – т.е. искупать свои грехи кровью, то встаёт вопрос, а советчик кто? Если же эти рассуждения – откровенная торговля с Богом (я Тебе – дела хорошие, а Ты мне – отпущение грехов), тогда они ничтожны и греховны.

  Об ошибках. Можем ли мы исправить ошибку, согрешив в отношении человека, или уже ничего не можем исправить – конечно же, важно. Но дело не только в «исправлении ошибки». Если автор имеет в виду под «исправить» – вернуть на место взятое без спросу, склеить разбитое, попросить у человека прощения за нанесённую обиду, то этого катастрофически недостаточно.

  Хотя вполне хватит для психолога. Убедив человека в том, что он без него погибнет, психологу затем важно убедить клиента и в том, что не всё так плохо, как ему кажется, что он сам не так уж и плох, несмотря на все свои безумства и творимые беззакония. Что достаточно по определенной «авторской методике» ПРОСТИТЬ СЕБЯ САМОГО, а не винить себя – чтобы не выпасть из «обоймы жизни» и далее продолжать свое победное шествование к «вершинам успеха и благополучия».

  А если посмотреть более внимательно на то, что делает психология с человеком, то можно, не слишком уж глубоко копая увидеть, что она даёт ему то, что тот САМ ХОЧЕТ УСЛЫШАТЬ. Психология – это проститутка социума.

  К великому сожалению, она проникла и в Православную Церковь. И, судя по рассматриваемой статье, пользуются её услугами, с попустительства церковных властей, не кто иной, как семинаристы, будущие священники, а может и уже служащие на приходах – предстоящие перед Богом исповедники кающихся грешников. Лет этак 400 назад таких священников, в лучшем для них случае, за отступничество предали бы анафеме, отлучили бы от сана и сослали бы навсегда туда, где и сейчас человек может жить лишь вахтовым методом - при всех достижениях цивилизации. О худших вариантах я умолчу, чтобы не вызвать у читателя какого-нибудь непозитивного «диссонанса» – когнитивного или итого похуже.

  Услуги психолога – это искушение для священника. Бог искушает по-разному, чтобы укрепить в вере. И так тоже. И в то же время это искушение для самого психолога – Бог даёт ему шанс принять правильное решение и возможность вовремя остановиться. Так работает Промысл Божий – испытание выбором. У всякого есть свои пределы. Церковь – Тело Христово и в ней не место умственным измышлениям по заученным сценариям. В Церкви человек как нигде чувствует своё единство с Богом – сердцем и всей своей душой. А для этого человеку и Богу не нужны никакие психологические приемы: Творец и творение едины.

  А касаемо исправления ошибок искуплением... Совершая любой грех в отношении ближнего своего, человек прежде всего грешит против Бога и всего Неба. Любой грех, в чём бы он ни проявился – это НЕБЛАГОДАРНОСТЬ ко Творцу. Поэтому «исправлять» и «просить прощения» у человеков МАЛО – надо КАЯТЬСЯ ПЕРЕД БОГОМ и вымаливать прощение у НЕГО. А не лёжа на кушетке у психоаналитика, сквозь сладкую дрему, слушать столь милые для него убаюкивающие сказки о «целительности самопрощения». Лёгкие пути ведут только в ад.

  Любой профессиональный психолог прежде всего – КОММЕРСАНТ со своей налаженной практикой – кабинетом, клиентурой, маркетинг-планом и методами наращивания клиентуры, т.е. машиной для делания денег. В психологии не получится заработать, если говорить клиенту правду о нём, которую ко всему надо ещё уметь видеть. Но обычно поверхностный взгляд, ограниченный шаблонами – взятыми на вооружение из учебников или в тщеславном самолюбовании самолично состряпанными, не позволяет узреть истину, лежащую на поверхности. В итоге слово, изреченное психологом клиенту, есть ложь. Ибо в нём нет Бога. А если и есть, то лишь для того, чтобы оправдать «психологический метод». Для прикрытия. Что мы и наблюдаем...

  Нельзя служить двум господам одновременно – и Богу, и мамоне. Так психологией человек уводится с истинного пути – известно куда.

  И высказанная в статье мысль о том, что «мудрому и тактичному священнику», заметившему нелады у своих прихожан, следует «советовать им обратиться к специалисту» (в смысле, к психологу) – это неприкрытое ничем утверждение автора о бессилии Бога и всесилии психолога. Не абсурд ли? Лукаво мудрствующий в своём кабинетике, арендованном в бизнес-инкубаторе, «специалист», оказывается, сильнее Бога – он может исцелить душу, а заодно и тело человека, ибо они связаны при жизни его нераздельно, некими своими методиками, как правило авторскими, и от этого не столь дешёвыми, как бесплатная исповедь перед Творцом, облегчающая душу от скверны и дающая исцеление телу. Но скверна души – понятие не психологическое и не коммерческое. Слёзы покаяния тоже редко встречаются в психологической практике. Зато рассуждения о когнитивном диссонансе, эндогенных депрессиях и прочей высокомудрой ерунде, в определении которой путаются сами «специалисты» – частый гость в их рассуждениях: прежде чем кому-то вправлять мозги, их надо основательно запудрить.

  Вот только не надо считать идиотами всех, кроме себя. Чего стоит этот цитируемый абзац, в котором автор советует священнику, как вести себя с прихожанином: «И, наконец, стоит обращать внимание на симптомы психопатологии и психических болезней. Те же эндогенные депрессии, которые не стоит путать с унынием, - это, в некотором смысле, такое же нарушение обмена веществ, как и диабет. Только нарушается баланс не тех гормонов, которые влияют на тело, а нейромедиаторов, которые влияют на сознание, на нервную систему. И если у человека упал уровень серотонина и дофамина, то, конечно, чудом Господь может исцелить, но позиция Церкви, всё же, - Господа не искушать и от врачебной помощи не отказываться».

  Я так понимаю, что перед исповедью теперь священник должен замерить у кающегося уровень серотонина и дофамина – не упал ли, а для верности попросить его принести с собой еще анализы мочи и стула – мало ли что...

  Позволю себе мягко напомнить уважаемому автору, что не Господь искушается человеком. Это абсолютная бессмыслица. Творение не может искушать Творца. Лично у меня возникает сильнейшее искушение подвергнуть сомнению смелое утверждение автора о какой-либо её причастности к православию. Потому что надо очень сильно постараться, чтобы забыть молитву «Отче наш», дарованную человечеству Христом, в которой чётко сказано: «и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго». Не оттого ли забыта, что там о лукавом речь? И я очень сильно сомневаюсь, что позиция Церкви – не важно по какому вопросу – может звучать в контексте «не искушать Господа». Такие очепятки непростительны для того, кто взялся учить уму-разуму православное священство.

  Натаскивать священника психологическими методиками – значит искажать суть его служения. Психология и все её приемы, включая иезуитские НЛП-методики, действуют от ума. Священник же – от сердца. Грех рождается в уме, но не в сердце человека. Нельзя соединить несоединимое. Священник не может быть психологом в том смысле, который вкладывает в это слово социум. Священник – пастырь, ведущий к Спасителю через покаяние. Его призвание – доносить Слово Божие до сердца человека, но не искушать его ум лукавыми витиеватыми мудрствованиями, почерпнутыми их психологических практикумов и кейсов, рождённых во чревах бизнес-центров.

  И, наконец, о главном. Вдумайтесь в название статьи, которое гласит: «То, что мы считаем грехом, порой имеет медицинскую причину». ЧТО ЭТО?! Если вы не поняли до сих пор, то это – программное заявление автора о пересмотре Евангелия и отрицании истинности Слова Божия. Кто из православных – настоящих, а не ряженых, может на такое решиться? Не безумие ли это?.. Как показал Иисус во время своего земного служения, ЛЮБАЯ болезнь – есть СЛЕДСТВИЕ ГРЕХА человека. ЛЮБАЯ. Без исключений. Ничто не происходит с человеком вне воли Бога. Не для этого ли Господь исцелял калек и безнадежно больных, и воскрешал мёртвых – чтобы человек понял губительность греха и всемогущество Отца Небесного? И не для этого ли через благодать Святого Духа дал способность исцелять болезни своим Апостолам? Не ради этого ли Он взошёл на Крест?

  Другой взгляд православного человека на этот вопрос выводит его за пределы православия. После такого заголовка, всё, что написано автором в статье, можно назвать только одним словом – ЕРЕСЬ.

  Отдельный вопрос – к администраторам тех православных ресурсов, на которых опубликована подобную ересь: вы какому богу служите? Не мешает вникать в смысл хотя бы ЗАГОЛОВКОВ предлагаемых для публикации статей.

  Даже беглое знакомство с другими «трудами» Натальи Скуратовской вызывает стойкое ощущение их запредельной «токсичности» – если пользоваться её же терминологией. Т.е. отравляющих, а точнее, подрывающих и разрушающих православную Церковь. Опять же самую её основу – священство. Надуманность и шаблонность высосанных из пальца (это самое пристойное из того, что приходит на ум) проблем Церкви и «методов» их решения, замешанные на столь же поверхностном – сугубо рациональном, умственном, но сплошь и рядом прикрытом цитатами из святоотеческого наследия и для убедительности богословской терминологией – понимании сути православия и сдобренные доброй порцией гордыни и тщеславия, и впридачу плохо скрываемое неприязненное отношение к Святой Православной Церкви, выраженное в пренебрежении к священству, наносят непоправимый вред служителям Церкви и православным мирянам, которые приняли весь этот псевдоучёный иезуитский безбожный «антисектантский» бред за чистую монету.

  Без собственной работы над своими грехами прихожанина, ему не сможет помочь ни один священник – даже «с нуля» выращенный из пробирки в бизнес-инкубаторе по методике Натальи Скуратовской. Бога надо искать не в храме, и не каком-то неуловимом «прозорливом» батюшке, в поисках которого многие полжизни колесят по всей Руси, словно язычники, ищущие СЕБЕ нового идола. Бога надо искать В СЕБЕ, в своём сердце, но не в уме. Он не скрывается и никогда не скрывался от человека. Бог всюду – весь мир есть Бог. И между Богом и человеком не нужны посредники. Бог ответит на любой вопрос Своего творения, ищущего Его, и поможет решить любую проблему – для того, кто не только молится, но и ждёт, и надеется услышать ответ именно от Него. Храм же Божий – место, где человек, с помощью Бога и своего Ангела Хранителя УЖЕ проделавший над собой надлежащую духовную и молитвенную покаянную работу, может, присягнув Богу на Евангелии и на Кресте, искренне исповедаться в грехах с намерением не грешить более и получить их отпущение через ЛЮБОГО священника по данному тому от Бога праву и приобщиться Святых Даров вечной жизни. Священник – это лишь помощник от Бога, но работник по исправлению его греховной жизни – САМ человек.

  ***
  Слишком уж сладок кусок пирога для многих – наложить свою мохнатую лапищу, когтистую лапу или даже нежную лапку с маникюром на приклеенных коготках на Святую Православную Церковь, священство и прихожан. И точка входа нашлась – психологические консультации. Не торопясь и постепенно, через прихожан, сопутствующие светские структуры, властные мирские и церковные кабинеты, липкие от алчности щупальца социума наконец-то присосались к святая святых Церкви – к священникам – носителям Апостольского преемства. И со слюной на губах агрессивно и «аргументированно» – на таблицах и блок-схемах, доказывают теперь своё право указывать тем, кому Богом доверены тайна исповеди и отпущение грехов, как исповедывать кающихся.

  Уж не новые ли это апостолы?.. Вполне возможно. Вот только кто их бог?

• Белый Хорват - 25.10.2016 20:23
  "Нужно, чтобы во внутреннем мире было меньше страха и больше искренности".
  Вот оно, то самое слово.

Ваш Отзыв
Поля, отмеченные звездочкой, должны быть обязательно заполнены.

Совместимы ли православие и психология? Почему наиболее распространенным психическим расстройством среди православных верующих считается депрессия? Что прихожанин может противопоставить манипуляциям в церкви? В чем заключается здоровая церковность? На эти и другие вопросы отвечает Наталия Скуратовская - психолог, психотерапевт, преподаватель курса «Практическая пастырская психология» Хабаровской духовной семинарии, генеральный директор тренинговой компании «Viv Актив».

Наталия, как сочетаются православие и психология?

Предмет психологии - это психика, не душа и не дух. Конечно, отчасти мы можем сказать, что понятие психики соприкасается с тем, что называется душой, но только отчасти. В психологической науке есть разные подходы и теории: одни из них созвучны христианскому мировоззрению в большей в мере, другие - в меньшей.

Верующий человек вполне может использовать наработки практической психологии для решения тех или иных внутренних или межличностных проблем. Существует и такое направление, как христианская психология, которое пытается совместить православную антропологию и современное психологическое знание.

Психологию часто обвиняют в атеистичности и чуть ли не в связи с темными силами.

Есть и такое. Когда семь лет назад я начала заниматься вопросами психологии в церковной среде, один архиерей пригласил меня провести тренинг для священников, и мне приходилось опровергать подобные предрассудки - что психология не от лукавого, что это не сатанинская наука, а просто способ разобраться в том, как функционирует человеческая психика, как строятся отношения между людьми в семье, коллективе, обществе, какие закономерности на это влияют, какие бывают проблемы и как их можно решить.

Еще очень часто можно услышать возражение, особенно со стороны священнослужителей, что психология пытается подменить душепопечение. Это неверно потому, что душепопечение прежде всего касается отношений человека и Бога, то есть сферы духа. Психология же с этой сферой дело не имеет в принципе - то, что связывает нас с Творцом, может развиваться только в религиозном, церковном контексте.

Нередко приходится наблюдать, как верующий выдает какие-то свои эмоциональные переживания за «откровение свыше».

Это серьезнейший вопрос в православной аскетике. С этим связано такое понятие, как прелесть - самообман, когда человек считает, что он уже пришел к святости или обрел какие-то ее признаки. Аскетика подсказывает способ различения, который называется трезвением. Это весьма созвучно такому психологическому понятию, как критичность.

Аскетика учит, что нужно испытывать природу своих духовных переживаний. Психология также рекомендует не принимать безусловно те или иные установки, особенно, если что-то нам кажется «откровением свыше», и проверять, не связано ли это с какими-то нашими эмоциями, настроениями или же психическими отклонениями.

Исходя из вашей практики, какие психологические проблемы наиболее часто встречаются у православных верующих?

Люди разные, и проблемы у всех разные. Нередко в церковь их приводят неоправданные ожидания, в том числе и психологические проблемы - горе, потери, неудовлетворенность отношениями, чувство одиночества, отчуждение от мира и невротические переживания.

В религиозном контексте мы верим, что человека призывает в церковь божественная благодать, но она ощущается обычно на уровне неких смутных ощущений - мол, надо туда идти, чтобы найти защиту, опору и спасение, которое, как правило, понимается не в высшем смысле, а как избавление от внутренней неустроенности. Есть и другой вариант: человек начитается духовных книг и впадает в состояние прелести, думая, что он познал истину и теперь спасет остальных.

Психологически устойчивых людей, лишенных каких бы то ни было эмоциональных проблем, наверное, просто нет. Каждого из нас жизнь и окружение так или иначе ранят. Попадая же в церковную среду, человек может травмироваться вторично. Те качества, которые его побудили искать отдушину и отраду в церкви, зачастую приводят его в ту же систему отношений, от которой он искал спасения.

Например, человек рос в ситуации домашнего насилия под гнетом жестокого авторитарного отца, который пил, бил, морально уничтожал и так далее. Он несет эту травму в церковь и часто находит себе духовника, который во многом похож по психотипу на того самого отца. Но теперь это как бы благопристойно: никто не пьет, не бьет, но при этом учит считать себя хуже всех, не жить своим умом, потому что человеческая воля повреждена, и нельзя шагу ступить без благословения.

И таким образом человек оказывается в привычных для него психологических условиях, но отныне его проблемы стали якобы благочестивыми - неспособность принять на себя ответственность и стандартная позиция жертвы превратились в «смирение, послушание и отсечение воли». На самом же деле эти невротические проявления не имеют ничего общего с тем, что у святых отцов понимается под смирением, послушанием и отсечением воли.

Кстати, об отсечении воли. Как это понимать?

Начнем с того, что само это понятие появилось в монашестве. Большинство наставлений, касающихся аскетики и устроения духовной жизни, написаны в основном людьми монашествующими. Большинство трудов, определяющих нашу сегодняшнюю церковную жизнь, написаны на заре христианства. И там было четкое разделение двух путей - монашеского и семейного. Ни один из них не лучше и не хуже, они равночестны, исходя из того, что есть люди разного душевного устроения.

Отсечение воли прежде всего относится к монашествующим. Антоний Великий, когда об этом говорил, отмечал: как для монаха пагубно жить своей волей, так и для семейного человека губительно отказываться от нее. Поэтому если мы говорим о мирянах, то отсечение воли в любом случае это скорее исключение, чем правило.

В наше время духовные отцы, которые в высоком смысле ведут своих чад к спасению, - это большая редкость. Тут нужно разделять роли: духовника, который регулярно принимает исповедь у человека, хорошо знает его внутренний мир и может направлять его духовную жизнь, как более зрелый в духовном плане, и того, кто берет на себя полную ответственность за жизнь другого человека.

Кроме того, чтобы передать кому-то свою волю, ее нужно иметь. Личность должна обладать способностью принимать волевые решения, а не занимать инфантильную позицию. Мудрый священнослужитель способствует духовному росту верующего, а не его закрепощению в роли вечного ребенка.

И с этим связаны наиболее распространенные проблемы «старшего церковного возраста». Живя в иллюзиях, неофит рано или поздно начинает ощущать внутренний конфликт. Почему и говорят, что наиболее распространенное расстройство среди православных - это депрессия.

Содержание молитв и церковных богослужений направлено на то, чтобы мы осознавали свою греховность, но при этом мы забываем, что святые отцы писали это в твердой уверенности, что Бог с ними, что он их любит, и видели свое несовершенство в свете этой любви. Это было не самоиздевательским ковырянием в своих болячках, а воодушевленным стремлением к очищению и приобретению божественных качеств.

А если мы только говорим: мол, я самый грешный и хуже всех, но при этом не чувствуем, что Бог нас любит и такими, принимает нас теми, кем мы есть на самом деле, и ведет нас к спасению, то наша духовная жизнь превращается в хождение по кругу своих психологических проблем.

Психология может помочь разгрести эти душевные проблемы, мешающие вести подлинную духовную жизнь, при этом не вмешиваясь в сферу духа, а помогая устранять препятствия.

Есть такое мнение, что внешний традиционализм церкви и строго вертикальные отношения между клириками и мирянами становятся все менее оправданными в современных условиях, более равноправных, чем в предыдущие века.

Метафора отношений отца и детей пронизывает всю церковную жизнь, начиная с того, что Бог - это Отец. Но не свирепый, а любящий. В то же время священник предстоит от имени общины перед Богом в статусе духовного отца. Но даже в житейском смысле задача отца - вырастить своих детей, чтобы они стали взрослыми и сильными. Ненормален тот отец, который пытается держать своего ребенка всю жизнь в памперсах.

Я могу говорить только о Русской православной церкви, которую хорошо знаю изнутри, и о некоторых других поместных церквях, где определенные вещи устроены по-другому. В Украинской церкви, насколько мне известно, во многом то же самое, что и в Русской.

В современной церковной педагогике мало что рассчитано на духовное взросление прихожан, зачастую они искусственно задерживаются в «манеже». Человек попадает в регламентированную систему, и первое время его это успокаивает. Он начинает разбираться во всех правилах, зачастую не вникая в их внутренний смысл, становится «знатоком», но при этом ничто не побуждает его духовно взрослеть.

Если у священника есть такой личный дар, он способствует, чтобы человек в церкви рос, а не оставался «вечным младенцем», однако в нынешней общепринятой церковной практике подобных инструментов практически нет.

Затем прихожанин начинает чувствовать неудовлетворенность: мол, я хожу в церковь 10, 20, 30 лет, но не чувствую Бога, нет ощущения, что приблизился к святости, совершаю те же самые грехи; да, какие-то перестал, но добавились новые. У человека наступает разочарование, вплоть до сомнения в существовании Бога, и нередко это приводит к обесцениванию веры.

Если священник чуток к своим духовным чадам и способствует их взрослению, он понимает, что это - нормальный кризис. Здесь можно провести аналогию с подростковым возрастом. С одной стороны, подростку кажется, что он уже взрослый, с другой - у него еще в чем-то не хватает разумения, в чем-то недостаточно самостоятельности, для ощущения безопасности ему по-прежнему нужен родительский тыл.

Если такого прихожанина не начинают попрекать в том, что он «нецерковный», «не наш», если община его не отторгает, то он, пережив кризис, приходит к более зрелой и осознанной вере. Он начинает понимать, что «не человек для субботы, а суббота для человека», что вычитывание утренних и вечерних правил, канонов перед причастием, соблюдение постов - это не основное содержание духовной жизни, а всего лишь ориентиры на пути.

В нашей церкви отношения очень иерархические, воспроизводится средневековая византийская модель отношений, которая не получила у нас практически никакого развития. В этом есть элемент ролевой игры в средневековье. Тогда иерархия была естественной, общество снаружи соответствовало обществу в церкви. Сейчас у нас действительно существует разрыв между системами отношений внутри церкви и за ее пределами.

Конечно, церковь всегда «не от мира сего», и она не должна гнаться за ним, но ведь человеческая личность тоже изменилась за последние 2000 лет.

Начиная с того, что самому понятию личности от силы лет 250. То, что подразумевали под ним в средние века, соответствует нынешнему понятию индивидуума. В современном же понимании индивидуум и личность - это «две большие разницы».

Где православная церковь не составляет большинство верующих, она трансформировалась быстрее. Там нет такой дистанции между клириками и мирянами, как у нас, внутрицерковные отношения зачастую демократичнее и более открытые. Последние двадцать лет запрос на изменение внутрицерковной системы отношений стал формироваться и у нас. На мой взгляд, наша церковь вскоре к этому придет.

Если человек сталкивается в церкви с манипуляциями, что он может этому противопоставить?

Прежде всего нужно учитывать, что манипулятор не всегда осознает, что он манипулирует. Часто он воспроизводит модели поведения, которые привычны для него самого - им манипулировали, и он не умеет по-другому. Манипулятор воспринимает это как норму отношений. Заметив это, человек порой начинает возмущаться. Этого делать не стоит. Священник и так называемые авторитетные прихожане - не святые. Они просто люди, способные в том числе и на осознанные или неосознанные манипуляции.

Нужно на ясную голову, холодным рассудком, проанализировать ситуацию: что у нас происходит, осознает ли манипулятор, что он пытается воздействовать на других. Осознанная манипуляция направлена обычно на ту или иную конкретную выгоду - например, материальную или статусную. А неосознанная - как правило, на получение большей власти над человеком и удовлетворение тщеславия.

Далее вычленяем, с какой целью нами пытаются манипулировать, как это соотносится с нашими собственными интересами и что мы можем этому противопоставить. Обычно достаточно вскрыть эту манипуляцию, проговорить ее.

Например: «Мне кажется, что вы добиваетесь, чтобы я бездумно с вами соглашался, но церковь учит нас стоять в свободе, дарованной Христом, что свобода воли - это дар Божий, и если у меня есть другие суждения по этому вопросу, мне хотелось бы, чтобы мы их по умолчанию не отвергали, а аргументированно обсуждали».

Если манипуляция осуществляется давлением на эмоции - нагнетается страх или «давят на жалость», нужно отделить слова и факты от эмоциональной составляющей, задать себе вопрос, какую сейчас эмоцию хотят во мне вызвать и для чего.

В случае эмоционального давления стоит отойти на шаг в сторону и понять, о чем на самом деле идет разговор, - вернуться к буквальному и объективному смыслу сообщения, которое вам пытаются донести под соусом этих эмоций. И затем разговаривать по этому «сухому остатку».

Предложить побеседовать спокойно, давая понять, что вас не удастся заразить паникой. Например: «Мы готовы помочь, но мы не любим вымогательство». Таким образом, мы выстраиваем границы.

Вернемся к невротическим проявлениям у верующих. Некоторые церковные психологи используют такое понятие, как «православный невроз». Какова его природа?

Невроз - это собирательное понятие. Их великое множество, в том числе и среди православных. Но самое главное, что невротизирует, - это внутренний конфликт. И зачастую он происходит между идеальным и реальным, отверженным «я», которому не дается возможности проявляться во внешнем мире.

Срабатывает такая установка: чтобы быть любимым, нужно быть одобряемым. И человек начинает выстраивать свое ложное «я»: вместо того, чтобы совершенствовать в церковной жизни свою подлинную сущность, он шлифует свой невроз в православной системе координат.

Это не то чтобы осознанное лицемерие, а скорее неосознаваемый внутренний конфликт, которому очень способствуют особенности нашей церковной жизни. Есть система предписаний и готовые модели для формирования ложного «я»: мол, если ты будешь таким-то и таким-то, тогда станешь православным и мы тебя примем.

Человек это принимает и идет по пути самообмана, который обычно предполагает искаженное понимание Бога - грозного судьи, который карает, фиксирует все наши грехи и за малейший из них отправит в ад, и вообще отправит туда всех, кто не такой, как мы. Подобная психология присуща сектам и, к сожалению, нередко встречается в православной среде, рождая околосектантские образования.

Нормальный подход строится на осознанности и принятии. Как и в психотерапии, где базовое условие - это безусловное принятие. Мы принимаем человека таким, какой он есть, со всеми его особенностями и недостатками; не оцениваем и не судим, а понимаем его качества, что не означает потакания его порокам. По умолчанию мы относимся к нему с симпатией, в идеале - с любовью, даем эмоциональную поддержку и, возможно, обратную связь по поводу его слабостей и недостатков, но при этом убеждаем, что он может их преодолеть. Подобному учит и православная аскетика.

В церковном учении есть очень хорошая основа для здоровой церковности, мы просто зачастую ее неправильно трактуем и применяем. Мы говорим, что церковь - это больница, куда человек приходит лечиться, но в реальности ему зачастую предъявляются требования изображать из себя здорового, чтобы не расстраивать главврача, под угрозой вечной смерти.

Здравая церковность предполагает, что отношения строятся не только вокруг дисциплины, но и вокруг любви. А если не любишь себя, то и другим никакой любви ты дать не можешь. Не принимая себя таким, каким ты есть, нельзя безусловно принять другого.

Комментирует психолог Наталия Скуратовская.

«Священник убил жену» — это ужасает, но увы, не удивляет. Семейное насилие встречается в священнических семьях (да и просто — в «глубоко воцерковленных») чаще, чем «в среднем по больнице». Причины просты: психопатов среди священников, мягко говоря, не меньше, чем среди прочих граждан, но распространенные представления о браке и супружеских отношениях таковы, что фактически легитимизируют насилие и препятствуют выходу из кризисной семейной ситуации. (Причём основаны эти представления на ложном понимании и Евангелия, и канонов — ещё одна подмена, калечащая, а подчас — и отнимающая жизнь).

Мне доводилось общаться и с совсем юной матушкой, избитой до синевы своим столь же юным мужем (отпрыском маститой священнической семьи «с традициями» — да, в том числе — и с традицией «смирять» жену побоями), и со страдающими от семейного насилия многодетными матушками постарше, пережившими за годы семейной жизни не один перелом, с отбитыми почками, но не решающимися изменить ситуацию. Что, как правило, слышат они от духовника? «Терпи, смиряйся, это твой крест, это для твоей же пользы, развод — смертный грех, жена да убоится мужа…»

И там, где в обычной семье женщина преодолела бы страх и созависимость, добралась бы до кризисного центра и получила поддержку и убежище, многие матушки будут терпеть до последнего — и не только из-за вышеперечисленных «назиданий», но ещё и потому, что стыдно «опорочить» мужа, уронить его священнический авторитет, «навлечь хулу на Церковь» (к слову сказать, очень часто эти священники-абьюзеры на приходе ведут себя совершенно иначе — и прихожане их считают «добрыми пастырями»).

В некоторых случаях семейное насилие — это следствие не психопатии, а ситуации колоссального давления, в которой оказывается священник в силу особенностей нашей «церковной системы», и если он с этим хроническим стрессом не разберется конструктивно, то последствия могут обрушиться на семью (на которой будут «вымещаться» все негативные эмоции, не находящие выхода)

И очень хочется напомнить женщинам, оказавшимся в ситуации семейного насилия:

1. Вы не одни наедине с этой бедой — по всей стране есть сеть кризисных центров для жертв семейного насилия, которые предоставят и психологическую, и юридическую помощь, а в случае необходимости — и убежище (и даже с 6 детьми, да). Это бесплатно.

И даже если вы пока не собираетесь уходить, стоит связаться со специиалистами кризисного центра и конфиденциально обсудить свою ситуацию — чтобы появилось адекватное восприятие и ситуации как таковой, и риска, которому вы подвергаете себя и детей, и возможностей изменить ситуацию.

2. Если вы решились уйти от мужа-абьюзера, то сначала хватайте детей и уходите в безопасное место (если нет такого места у родственников и друзей — то в убежище), а потом уже выясняйте отношения, обсуждайте возможный развод и т.д.

3. Ваш уход не «разрушит брак» (если есть угроза жизни и здоровью, всё и так разрушено), но может дать браку шанс на спасение (и этот шанс заключается в психотерапии, в ряде случаев — с участием психиатра, которое поможет абьюзеру сдерживать агрессивные импульсы, а возможно — и справиться с теми собственными личностными проблемами, которые и подталкивают его к насилию). Пока жена не ушла, у мужа-абьюзера нет никаких стимулов, чтобы признать проблему и начать ее решать.

——————
Упокой, Господи, новопреставленную Анну и прими ее в Свои небесные обители!

И помоги, Господи, тем, кого еще можно спасти.

Яков Кротов: У нас в гостях психолог, православная Наталия Скуратовская .

Откуда появился у вас интерес к манипуляциям? У меня ощущение, что в России все страшно боятся потерять свободу, оказаться жертвой манипуляций, а в результате все эту свободу теряют, потому что страх несвободы оказывается хуже рабства.

Наталия Скуратовская: Любой страх повышает риск того, что он оправдается.

Интерес к этой теме появился у меня в результате моего профессионального опыта, в том числе и психотерапевтического, а с другой стороны, из моего опыта как светского психолога, бизнес-психолога. Это то, с чем я работаю, что помогаю людям преодолевать на протяжении последних 25 лет.

В России все страшно боятся потерять свободу, оказаться жертвой манипуляций, а в результате все эту свободу теряют

Яков Кротов: С верующими людьми вы работаете не так долго?

Наталия Скуратовская: Да, с 2010 года, когда у Церкви появилась готовность с этим работать. Началось все с того, что архиепископ Камчатский пригласил меня провести тренинг для священников его епархии. Эти священники, которые были у меня на первом тренинге, потом обращались за индивидуальными консультациями, и как-то одно за другим оно и пошло. До этого за 20 лет моего пребывания в Церкви я даже представить себе не могла, что моя профессиональная деятельность и моя вера когда-нибудь соприкоснутся.

Яков Кротов: Сейчас в Москве практически при каждом приходе есть психолог, и психологическая грамотность растет.

Как вы определяете манипуляцию? Чем, к примеру, манипулятивная любовь отличается от обычной? Вот родительная любовь, например... Или, если появляется манипуляция, то слово "любовь" неуместно?

Наталия Скуратовская: Почему же? Это все прекрасно может совмещаться в сознании одного человека. Манипуляция - это любое скрытое психологическое воздействие на другого человека с целью добиться от него выполнения своей воли.

Яков Кротов: Играет роль, осознанная это манипуляция или нет?

Любой страх повышает риск того, что он оправдается

Наталия Скуратовская: Для объекта воздействия принципиальной разницы нет. Для самого манипулятора это, конечно, играет роль. Это вопрос внутренней честности. Если человек осознает, что он манипулирует, как минимум, ему при желании легче от этого избавиться. Если он не осознает, то скорее отношения зайдут в тупик, чем он поймет, что именно манипулятивность его поведения служит причиной этого тупика.

Яков Кротов: А манипулятивные практики больше распространены в России или в других странах? Можно сказать, что в России это особенно острая проблема?

Наталия Скуратовская: По большому счету, на этом уровне люди везде одинаковы. Манипуляция - это фон нашего общения, это не означает, что там обязательно ужасы-кошмары, разрушительные последствия для личности. Разрушительные последствия накапливаются медленно, постепенно, потому что манипуляции лишают нас честности и открытости, возможности оставить другому человеку свободу выбора, то есть это привычка именно к такому манипулятивному поведению. А так любая мать, которая уговаривает ребенка съесть ложечку «за папу, за маму» (причем с любовью), - это уже где-то и в чем-то манипулятор.

Яков Кротов: А надо просто приказать съесть ложечку?

Манипуляция - это любое скрытое психологическое воздействие на другого человека с целью добиться от него выполнения своей воли

Наталия Скуратовская: Подождать, пока проголодается.

Яков Кротов: На мой взгляд, эталонное время манипулятивных практик - это викторианство . Достаточно сказать о том, как мальчиков и девочек отучали от онанизма - всячески запугивая, что есть определенный запас половой энергии, ты все это растратишь, будешь кривобокий, хромой, уродливый, будут прыщи и так далее. Из этого, мне кажется, во многом вырос современный атеизм, из этого вырос Фрейд, который с этим боролся и доказывал, что так с детьми нельзя. И с точки зрения Фрейда, иудео-христианская религия в ее европейском варианте - это просто перенос на Бога тех представлений, которые формируются у ребенка, ставшего жертвой подобного воспитания. Бог как манипулятор… И поэтому Фрейд был неверующий.

Наталия Скуратовская: Бывает такая ситуация, когда образ Бога искажается, на него действительно проецируется родительская фигура, и, если ребенок столкнулся с запугиванием и угрозами, что "если ты меня не будешь слушаться, я не буду тебя любить", то это же переносится и на Бога. Бог становится такой пугающей фигурой, расположение которой надо заслужить, иногда - противоестественным для себя образом.

Яков Кротов: Вот Апокалипсис, проповедь Спасителя о Страшном суде: скрежет зубов, будешь глядеть на женщину с вожделением - лучше бы тебе удавиться и так далее... Это манипуляция?

Наталия Скуратовская: Не думаю.

Яков Кротов: А в чем разница? Это же запугивание.

Есть разница между запугиванием и предупреждением

Наталия Скуратовская: Есть разница между запугиванием и предупреждением.

Яков Кротов: Вообще, вся эта евангельская педагогика, как говорил в оправдание Спасителя Иоанн Златоуст , это педагогическое запугивание. Но выходит, что это не оправдание, а наоборот, скорее, утяжеление вины? Зачем Спаситель так часто говорит о вине?

Наталия Скуратовская: Спаситель как раз не очень часто говорит о вине. Вообще, основное, на мой взгляд, послание Евангелия - что мы спасаемся по милости Божьей, а не потому, что своим праведным поведением заслужили это спасение, не потому, что оправдались своими поступками, тем, что ни разу не преступили ни одной заповеди. А дальше эту мысль развил уже апостол Павел - что по закону никто не оправдается.

Яков Кротов: Это мудро... Тем более что у Нового Завета есть, мягко говоря, подводная часть, обратная сторона медали. Есть огромная часть, которая благодарит Бога за то, что есть мир. И в этом смысле невозможно понять Христа, не поняв, что в течение полутора тысяч лет эти люди действительно учились благодарности, доверию, открытости миру. Тогда мы не поймем Евангелие, у нас будет перекос. А в современных российских условиях человек приходит к Богу не из мира, где благодарственные псалмы - это ежедневное пение, а из мира цинизма, отчаяния, педагогических унижений и манипуляций, где ему кричали: "Ты козел! Чего ты прешь? Дай мне отдохнуть!" Это манипуляция?

Одни и те же действия, в зависимости от контекста, могут либо быть, либо не быть манипуляцией

Наталия Скуратовская: Может быть, манипуляция. Понимаете, одни и те же действия, в зависимости от контекста и, прежде всего, от мотивации того, кто это говорит или делает, могут либо быть, либо не быть манипуляцией. Есть чисто манипулятивные фразы, но зачастую мы не можем вынести вердикт по одной фразе. Например, чисто манипулятивная фраза: "Не будешь поститься, молиться - и Бог проклянет тебя, пойдешь в ад". Человек, который так говорит, присваивает суд Божий. Он не знает, как Бог будет судить его собеседника, но он уже вынес свой вердикт. Это к вопросу о манипулятивной педагогике. И церковная педагогика тоже может быть манипулятивной.

Яков Кротов: Хорошо, к священнику, к такому младостарцу, приходит четырнадцатилетний подросток, и священник в лоб: "Онанируешь?" И подросток думает: о, батюшка прозорливый... Это манипулятивная педагогика?

Наталия Скуратовская: Несомненно.

Яков Кротов: Подросток способен выйти из этого без потерь?

Наталия Скуратовская: Думаю, самый простой способ выйти - не приходить второй раз. Но это не всегда возможно, ведь он же не всегда сам приходит, часто тут еще участвует семья.

Яков Кротов: Может человек в 14 лет хотеть, чтобы им манипулировали?

Церковная педагогика тоже может быть манипулятивной

Наталия Скуратовская: В принципе, может, если он к этому привык, например, в своей семье. Это создает определенное чувство безопасности, ему не надо ничего менять в себе, ему понятна эта система отношений. Например, если он привык послушанием заслуживать одобрение своих родителей, то, попадая к такому младостарцу, у которого тоже надо заслужить одобрение послушанием, он будет чувствовать себя психологически комфортно при всей деструктивности отношений, потому что это привычная для него система. Раскаяться в этом он может, только если в его жизни наступят объективно тяжелые последствия того же послушания. А может не раскаяться до конца жизни и перенести это, в свою очередь, на своих детей или на своих прихожан, если он станет священником. Собственно говоря, это так и транслируется.

Яков Кротов: По вашему опыту общения с семинаристами, есть тенденция учить будущих священников манипулятивным практикам? Или эта опасность осознана, и ее избегают?

Наталия Скуратовская: Целенаправленно будущих священников манипулятивным практикам, конечно, не учат, но семинария - это становление ролевой модели поведения. И эта ролевая модель усваивается по преподавателям семинарии, по духовникам, то есть по тем реальным священникам, которые способствуют становлению человека именно как пастыря, душепопечителя. И если этим наставникам свойственно манипулятивное поведение, то оно перенимается как часть этой ролевой модели, причем оно может не осознаваться ни той, ни другой стороной, а просто впитываться.

Нельзя стать профессиональным практикующим психологом без проработки своих психологических сложностей

С точки зрения психологического здоровья, это должно осознаваться. Когда я занималась с семинаристами практической пасторской психологией (это были не лекции, а тренинг, и прорабатывались какие-то их собственные особенности поведения в разных ситуациях), каждый раз, замечая это, я обозначала этот момент, делала его явным: вот посмотрите, что вы сейчас сделали. Или: а давайте спросим у ваших товарищей, насколько честно это прозвучало. И они начинали сами распознавать это в своем поведении. Осознание - это уже наполовину решение проблемы. А потом они уже начинали подшучивать друг над другом, когда кто-нибудь входил в роль такого манипулирующего священника.

Яков Кротов: У психиатров, психологов, психотерапевтов тоже есть профессиональная наклонность к манипуляциям? Или их от этого точно предупреждают?

Наталия Скуратовская: По крайней мере, у них больше шансов заметить это за собой. Нельзя стать профессиональным практикующим психологом без индивидуальной проработки своих психологических сложностей. В принципе, нельзя приступить к практике, не разобравшись со своими собственными психологическими проблемами. Но в нашей стране эта деятельность не лицензируется, поэтому любой желающий после каких-нибудь трехмесячных курсов может идти и морочить людям голову.

Яков Кротов: Как говорили древние римляне, «пусть остерегается покупатель».

Итак, манипуляция любовью - это основной, может быть, способ манипуляции. Говорят: не буду тебя любить, если… Как это совместимо с понятием ответственности? Как совмещается любовь Божья, если она абсолютна и безусловна, со свободной волей человека?

Безусловная любовь начинается с готовности принять другого таким, какой он есть на самом деле

Наталия Скуратовская: Если мы говорим о безусловной любви, то она начинается с готовности принять другого таким, какой он есть на самом деле. Не то чтобы во всем его оправдывать и поддерживать, но позволить ему быть самим собой, а не проекцией наших ожиданий. Это может относиться к детям, супругам, возлюбленным, к кому угодно.

Яков Кротов: А как это - принять, не поддерживая?

Наталия Скуратовская: Ну, например, у близкого нам человека могут быть взгляды, с которыми мы не согласны, привычки, которые нам не нравятся, и мы можем прямо ему сказать: "Извини, дорогой, мне не нравится, что ты ковыряешь в носу и ходишь на коммунистические митинги". Но при этом, если Вася - какой-нибудь любимый брат, то отношения это может и не разрушить.

Яков Кротов: А это будут полноценные отношения?

Наталия Скуратовская: Да, они могут быть полноценными. Но полноценные отношения - это такое принятие с двух сторон.

Яков Кротов: Мне кажется, что в России такой взгляд на ту же Англию: мир индивидуализма, все распалось, каждый сам по себе, разговоры только о погоде, потому что нельзя говорить о политике, о религии - поссоримся. Выносится за скобки все, что составляет суть наслаждения русской душевности. Или нет?

В России люди в большинстве своем не боятся поссориться, могут поссориться, а потом помириться

Наталия Скуратовская: У нас есть особенности национального общения, к которым относится и то, что люди в большинстве своем не боятся поссориться, могут поссориться, а потом помириться... Но иногда нет тормозов, нет уважения к чужому личному пространству. Это еще не манипуляция, но базовое условие для того, чтобы не упрекать себя в манипулятивном поведении. «Я не уважаю его свободу, но я же хочу как лучше, я же знаю, как ему лучше!»

Яков Кротов: А что значит - личные границы? Вот женщина пришла в церковь без платочка, а регулярная прихожанка хочет сделать ей замечание. Имеет право?

Наталия Скуратовская: Мне кажется, что регулярная прихожанка должна иметь больше терпения и любви, не расстраиваться из-за чужих платочков.

Яков Кротов: И насколько далеко можно зайти дело с этой безусловностью? Женщина пришла в церковь в подпитии, еле стоит на ногах, но в платочке. Проводить к выходу?

Ну, зачем-то же Господь ее привел в таком состоянии... Проводить к лавочке. Если она ведет себя неадекватно, то, может быть, и к выходу, но попросить зайти завтра, на трезвую голову.

Яков Кротов: А вот ребенок - наркоман, и он манипулирует родителями, родительской любовью...

Манипуляция может вовлекать в созависимые отношения, но может использоваться и с другой целью

Наталия Скуратовская: Вот это как раз тот самый случай, когда можно любить, но не принимать и не поддерживать его увлечения. Тут на определенном этапе может быть некоторое ограничение личной свободы – например, изолировать его от окружения. Первый шаг - поговорить и помочь осознать разрушительность того пути, на который он вступил. Если момент уже упущен, осознание уже невозможно, то помочь ему из этого выйти.

Яков Кротов: А это будет манипуляция: если ты будешь колоться и красть дальше...

Наталия Скуратовская: ...то мы тебя выгоним. Да, это будет манипуляцией. Можно сказать: мы за тебя боимся, переживаем, мы видим, что ты погибаешь, уже не отвечаешь за свои поступки, мы хотим тебе помочь, защитить тебя. Мы можем сказать это достаточно твердо, но все равно тут последнее решение остается за ним. Вспомните притчу о блудном сыне. Там сын ведет себя недостойно, требует того, на что не имеет права, и отец дает ему это, отпускает его с этим, и с любовью ждет, когда тот придет обратно.

Яков Кротов: Как соотносится манипуляция другим и зависимость, созависимость? Есть ведь какое-то сходство? Манипулятору удобно, что другой - грешник, он может им манипулировать.

Наталия Скуратовская: Манипуляция может вовлекать в созависимые отношения, но может использоваться и с другой целью. Но любые деструктивные созависимые отношения в основе своей имеют манипуляции, причем нередко - взаимные. Например, вот этот альянс - жертва и агрессор...

Яков Кротов: Кающийся и младостарец.

Жертва не всегда хочет, чтобы ее вытащили из этих отношений

Наталия Скуратовская: Да. Домашнее насилие - здесь же не всегда ситуация выглядит так однозначно, что есть злодей и есть несчастная жертва. Очень часто есть момент встречной провокации. Если агрессор расслабляется и не проявляет себя как агрессор, он может быть спровоцирован, чтобы жертва подтвердила свое право, например, на то, чтобы ни за что не отвечать: что я могу, если меня подавили, унизили, сломали... Жертва не всегда хочет, чтобы ее вытащили из этих отношений.

Яков Кротов: А если человек начинает раскаиваться и пытается освободиться от своей склонности к манипуляциям, к садизму, то это может помочь освободиться и жертве?

Наталия Скуратовская: Конечно! Убери один элемент из этой системы отношений, и даже если второй не меняет свое поведение, то все его импульсы (манипулятивные - в том числе) идут в никуда, не встречают рефлекторного ответа, который запускает всю эту деструктивную цепочку.

Например, в ситуации того же семейного насилия - ко мне иногда приходит пострадавшая сторона, а иногда наоборот, родители, которые не могут больше кричать на своих детей, они кричат и стыдятся. Помогая человеку изменить свои собственные установки, свое собственное отношение к близкому человеку, мы не можем изменить поведение другого человека, которого нет рядом с нами. Поэтому мы помогаем тому, кто к нам пришел, а другой, может, и не готов прийти на терапию...

Созависимость - это восполнение неких дефицитов

Например, жена - жертва семейной агрессии, а муж - садист, и ни в какому психологу он, конечно, не пойдет, говорит она. И работать мы будем не про то, как изменить мужа и его характер, а про то, как выйти из ситуации насилия. Человек меняется внутренне: мы находим, за какие уязвимости цепляется эта система отношений, как можно их преодолеть, чего не хватает во внутреннем психологическом пространстве, чем восполнить этот дефицит.

Созависимость - это восполнение неких дефицитов. Человеку не хватает любви, и поэтому он принимает, например, агрессию: хоть так, но на меня обращают внимание. И надо понять, чего человеку не хватает для счастья, чтобы выйти из этих отношений. Когда он находит способ получать это другим способом в другом месте, у него меняется отношение к своему партнеру по созависимому взаимодействию, и он начинает по-другому себя вести, иначе реагировать на агрессию или не реагировать на нее вообще, игнорировать, выходить из ситуации: "Ты тут кричи, а я чайку попью. Накричишься - вернешься". И меняется система семейных отношений. Если мы говорим о Церкви, то меняется система отношений с духовником.

Яков Кротов: Ну, Церковь - все-таки приложение к жизни, а не наоборот.

Наталия Скуратовская: Для кого как. Есть люди, для которых Церковь - вся жизнь или главное в жизни, для некоторых она даже важнее, чем семья. А есть люди, у которых ничего больше нет: монахи, например.

Яков Кротов: А это хорошо?

Есть люди, для которых Церковь - вся жизнь или главное в жизни

Наталия Скуратовская: Если это их свободный выбор, то, наверное, хорошо.

Яков Кротов: Вот человек скажет: "Ты покричи, а я чайку попью", а тот полезет уже драться, а не материться. Вот это внутреннее восстановление себя, заполнение пустоты, выздоровление не может ли спровоцировать, наоборот, усиленную агрессию? Человек увидит, что другой освобождается, и осатанеет, повысив градус агрессии.

Наталия Скуратовская: Да, в переходный период все может так и быть, но свет в конце тоннеля есть. Иногда бывает и по-другому: человек, проработав в себе ту проблему, которая его вовлекла в созависимые отношения, понимает, что эти отношения ему не нужны. И если там нет каких-то обязательств, то он уходит пить чай в другое место. Но это получается уже не про любовь. В некоторых случаях это может быть и развод, но бывает, что люди, расставшись на время, потом возвращаются друг к другу и начинают строить отношения на другом фундаменте. Пережив этот острый момент, когда агрессия могла стать неконтролируемой, люди получают шанс построить отношения на фундаменте любви, а не созависимости.

Яков Кротов: То есть любовь может перерасти в манипуляцию, но может быть и обратный процесс?

Если уже есть любовь как открытое, ответственное, честное отношение к другому человеку, то она не перерастет в манипуляцию

Наталия Скуратовская: Я бы сказала, что в манипуляцию может перерасти не сама любовь, а жажда любви и стремление заполнить ее дефицит хоть чем-то, какими-то близкими отношениями, пусть даже они в чем-то причиняют боль. Если уже есть любовь как открытое, ответственное, честное отношение к другому человеку, то она не перерастет в манипуляцию, в созависимость.

Яков Кротов: Здесь я бы возразил. Я видел много разводов, много распавшихся семей и семей, где манипуляция друг другом все заполонила, но я не могу сказать, что там не было любви. Любовь может перерасти во что угодно! В конце концов, Иуда, я думаю, где-то любил Спасителя, а потом где-то что-то... и не туда.

Но я боюсь, что любовь может закончиться. В любви ведь есть игровое начало, игровое насилие, игровое покусывание, игровое обзывание друг друга - присутствует как бы такая фаза взросления любви. И игровая манипуляция в любви тоже бывает, наверное. А потом может так случиться, что игровое превратится в серьезное и вытеснит любовь?

Наталия Скуратовская: Любовью называют настолько разные вещи, что тут каждый раз хочется уточнить.

Яков Кротов: Я называю любовью любую ситуацию, когда люди говорят, что "мы друг друга любим". Вот пришли на венчание, и священник спрашивает: "Обещаете любить?..".

Наталия Скуратовская: Но это может быть влюбленность или страсть даже не к реальному партнеру, а к вымышленному образу. "Пришла пора - она влюбилась".

Яков Кротов: Но это же не мешает любви, это одна из ее опор на первых стадиях.

Любовью называют настолько разные вещи, что тут каждый раз хочется уточнить

Наталия Скуратовская: Если человек любит свою галлюцинацию, которую он спроецировал на более-менее подходящий объект, значит, тут любовь еще не наступила. Она может наступить, когда люди по-настоящему друг друга узнают.

Яков Кротов: Ну, так Господь же сводит людей, и в довольно раннем возрасте. Скажем прямо, он как-то рискует, и это можно…

Наталия Скуратовская: Конечно, можно, потому что из этого может вырасти любовь. А может и не вырасти.

Яков Кротов: Она есть! Презумпция любви! А иначе мы оказываемся в положении манипуляторов. Если я не доверяю чужой любви, то я как бы манипулирую человеком: если ты докажешь, что ты ее любишь...

Наталия Скуратовская: А почему нужно выносить об этом суждение, вторгаясь во внутренний мир другого человека, в его свободу, в его выбор?

Яков Кротов: Но мы все взаимосвязаны, и если человек спрашивает, то ему нужно подкрепление, подтверждение, это же часто правильная необходимость.

А чем манипуляция чувством вины отличается от призыва к покаянию?

Наталия Скуратовская: Вектором приложения усилий. Покаяние - это метанойя , это изменение жизни, мысли, души. И следствием покаяния должно быть оставление страстей, преодоление грехов. А чувство вины, если оно невротическое… Иногда человек осознает вину как ответственность за реально совершенный проступок, то есть это голос совести. Отличать чувство вины от голоса совести тоже стоит.

Если я не доверяю чужой любви, то я как бы манипулирую человеком

Яков Кротов: А как?

Наталия Скуратовская: Чувство вины, деструктивное и невротическое, по большому счету, диктует самоуничтожение: ты плох, ты не исправишься и не исправишь ситуацию, ты виноват, и нет тебе прощения и ныне, и присно, и во веки веков. А голос совести говорит: ты поступил плохо, обидел кого-то, украл, даже убил - подумай, можешь ты это исправить или нет, можешь - исправь, и этим положишь начало своему покаянию, которое будет заключаться в том, что больше ты такой ошибки не совершишь. Не можешь исправить (ну, например, убил - не воскресишь же) - совесть подсказывает, что надо это как-то искупить, и подумай, как ты можешь это искупить.

Яков Кротов: Вера подсказывает, что даже и не очень можешь...

Наталия Скуратовская: Полагаешься на милость Божию, но иногда человек приходит к тому же священнику и говорит: "Батюшка, грех на душу взял, убил..." Например, женщина сделала аборт: "Наложите на меня епитимью потяжелее, потому что я не могу себя простить и чувствую, что Бог меня тоже не прощает". Можно в этой ситуации, например, пойти по пути усиления чувства вины, чтобы она и дальше чувствовала себя такой вот непрощенной, убийцей, - и чего мы этим добьемся? Добьемся того, что...

Яков Кротов: …она в следующий раз не сделает аборт.

Наталия Скуратовская: Да, но зато она не сможет дать любовь ни тем детям, которых родила, ни мужу. Она будет винить, уничтожать себя, и в результате это будет такое психологическое самоубийство. А если дать ей надежду на то, что Господь прощает… Господь простил разбойника, который тоже не благочестиво провел свою жизнь до этого момента... Господь может простить кого угодно.

Яков Кротов: Вот у движения "Пролайф" такая позиция, что аборт - это даже хуже, чем убийство, потому что убийца убивает все-таки совершеннолетних, взрослых, солдат вообще при этом рискует своей жизнью, а при аборте ты убиваешь совсем беззащитного, и это предельно жутко. И мне почему-то кажется, что это манипуляция.

Наталия Скуратовская: То, как подают это активисты-пролайферы, очень часто является манипуляцией.

Одна дорожка - загнать в чувство вины, в то, что она теперь должна до конца жизни каяться, и все равно вряд ли будет прощение (ну, или должна отслужить там 40 молебнов за младенцев, во чреве убиенных, и тогда, может быть, Господь ее простит). А есть другой путь - сказать, что, да, убийство, да, грех, да, непоправимо, не воскресишь, но если совесть подсказывает епитимью побольше… А что изменится к лучшему в тебе или в мире от того, что ты будешь делать тысячу земных поклонов на протяжении семи лет? Мучает совесть - есть брошенные дети, помоги им. Можешь - усынови, не можешь - есть волонтерство в детских домах, есть дети-инвалиды, которым люди помогают, просто приходят с ними пообщаться. Найди себе такое дело, чтобы искупить зло добром, если душа просит искупления.

Найди себе такое дело, чтобы искупить зло добром, если душа просит искупления

Но у нас не юридическая концепция спасения, и вопрос не состоит в том, чтобы отработать - одного убила, а другого усынови, и все равно отработать убийство мы не сможем. Мы надеемся на милость Божию, и, осознавая страшный, непоправимый грех, не повторим его больше и постараемся привнести в жизнь добро, любовь, то, чего мы лишили на тот момент и себя, и этого, например, убитого ребенка. Это совсем не "пролайферский" подход.

Яков Кротов: И тут приходит атеист и говорит: христианство воспитывает безответственность. Где граница между безответственностью и прощением?

Наталия Скуратовская: А вот как раз в том самом внутреннем изменении, в готовности и решимости больше не повторять грех.

Яков Кротов: Это сначала появилось у иезуитов. У них обучались и многие православные, они принимали на время грех католичества, учились, а потом возвращались в православие, потому что православных семинарий не было. Там есть обычай спрашивать после исповеди: обещаешь ли ты более так не делать? Вот в нашем чинопоследовании исповеди таких фраз нет, хотя иногда очень хочется, чтобы они там были. Вот алкоголик, у него похмелье – «ну, никогда больше!», а потом опять все по новой. И ведь этот маниакально-депрессивный цикл часто переносится в религиозную жизнь.

Наталия Скуратовская: Конечно!

Яков Кротов: А можно без этого? Как порвать порочный круг?

Обещание усугубляет чувство вины, поскольку оно с высокой степенью вероятности будет нарушено

Наталия Скуратовская: Перенести контроль извне вовнутрь. Когда человеку говорят: "Обещаешь ли ты больше этого не повторять?", это внешний контроль. То есть пообещай мне, пообещай Богу, а то Бог тебя накажет… Причем обещаешь, клянешься ты тому Богу, который говорил "не клянитесь ни небом, ни землей".

Яков Кротов: Ну, нет, там не говорят "клянитесь", хотя обещание - это тоже форма клятвы.

Наталия Скуратовская: Обещание перед крестом и Евангелием! Просто в ситуации, которую вы описали, обещание усугубляет чувство вины, поскольку оно с высокой степенью вероятности будет нарушено.

Яков Кротов: А когда человек на венчании говорит "беру в жены, обещаю"? Тогда вы оказываетесь на атеистической позиции, что всякая религия - это вынесение вовне того, что должно быть в глубине сердца...

Наталия Скуратовская: Да нет, все совсем не так! Когда речь идет о борьбе с грехами, со страстями, которые овладели человеком… Все мы знаем из аскетики, что страсти зачастую одномоментно не преодолеваются, что это борьба, иногда борьба до часа смертного, и человек к этой борьбе должен подходить так, что «постараюсь не падать, но если упал, поднимусь, покаюсь и опять постараюсь не падать». Но если вот в этот момент покаяния с человека взяли внешнее обещание, то у него уже два греха, например, пьянство и то, что он нарушил обещание. В следующий раз он придет к нам вдвое более виноватый, а потом просто потеряет веру в то, что Господь избавит его от этого.

Мы не можем в одностороннем порядке пожизненно отвечать за другого человека

А при венчании речь идет об ответственном решении, которое предположительно принимается раз и на всю жизнь, то есть это любовь и ответственность.

Яков Кротов: Вот я всегда не любил слово "ответственность", потому что оно, мне кажется, имитирует диалог. Ответственность - это все-таки разновидность ответа, но ответственность в таких контекстах - это какое-то монологическое явление. Если я отвечаю перед любимой, перед Богом, то это часть какого-то длинного, десятилетиями длящегося разговора, а если я отвечаю перед законом природы, перед законом человеческим, психологическим, то это такая дрянь!

Наталия Скуратовская: Я как раз совершенно не имела в виду юридическое понимание ответственности, а имела в виду готовность отвечать друг за друга во всех ситуациях, поддержать другого.

Яков Кротов: А что значит - друг за друга?

Наталия Скуратовская: Это означает, что мы не можем в одностороннем порядке пожизненно отвечать за другого человека. Если речь идет о супружестве, то оба отвечают друг за друга и за отношения, оба должны быть готовы помочь другому, если ему тяжело. Например, родители отвечают за детей, но только до того момента, пока дети не повзрослели. А когда родители состарились и потеряли силы, уже дети отвечают за родителей. Ответственность всегда взаимна, если мы говорим о человеческих отношениях, а не о законах (возможно, навязанных).

Яков Кротов: Мне кажется, там, где любовь, там взаимная ответственность - это, скорее, взаимное прощение.

Ответственность всегда взаимна, если мы говорим о человеческих отношениях, а не о законах

Наталия Скуратовская: Да, обязательно!

Яков Кротов: И, в том числе, готовность сказать ребенку: ты иди, я останусь, и капитан потонет с кораблем. Любовь в этом смысле освобождает от ответственности, как от страдания, наказания. В Евангелии с этих страниц встает очень четкий персонаж - Господь Иисус Христос, открытый, искренний, который при этом все-таки нас пугает.

Наталия Скуратовская: Я не считаю, что он нас пугает.

Яков Кротов: А что это тогда? Как соединить Евангелие и вот это эхо ветхозаветных угроз?

Наталия Скуратовская: Эти ветхозаветные угрозы присутствовали в сознании его слушателей; более того, они присутствуют в нашем современном сознании, поскольку многое из ветхозаветной религии вошло в историческое православие. Когда эти требования доводятся до крайности, это некая провокация, как раз призванная пробудить совесть, переключить внимание с контроля внешнего, контроля закона на свою совесть, которую нередко называют – «голос Божий в душе человека». Ты посмотрел на женщину с вожделением - никто об этом не узнает, если ты ничего не сделал, а ты подумай, что это уже первый шаг к прелюбодеянию, и остановись. Тебя не будут за это судить как за прелюбодеяние, но заметят - остановись.

Информационный отдел Хабаровской епархии

С 6 по 16 сентября 2013 года по благословению митрополита Хабаровского и Приамурского Игнатия в Хабаровской духовной семинарии прошел первый цикл занятий из курса «Практическая пастырская психология». Авторская программа психолога Наталии Станиславовны Скуратовской рассчитана на два года, она разработана в качестве практического дополнения к проводимому в семинарии базовому курсу психологии.

Наталия Скуротовская – Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (МГУ), Факультет психологии, генерального директора комании «Viv АКТИВ», консультант, бизнес-тренер.

Хабаровская духовная семинария стала своего рода экспериментальной площадкой: впервые в системе духовного образования в семинарии преподается курс «Практической пастырской психологии» в активном тренинговом формате.

Каждый семестр студенты очного отделения будут «погружаться» в двухнедельный интенсив, а закреплять пройденный материал на вебинарах. Курс состоит из тематических блоков: психология личности, социальная психология, психология общения, мотивация, публичные выступления и дискуссии, самоорганизация, управление временем, стрессами.

- Наталия Станиславовна, расскажите, как появился курс практической психологии?

«Идея родилась три года назад, во время проведения «Психологической школы пастыря» в городе Петропавловск-Камчатский. Когда мы разбирали непростые ситуации, многие отцы говорили: «Ах, если бы я это знал в семинарии», ведь от священника всегда ждут многого: совета, наставления, вразумления, утешения, без поправки на возраст и на опыт.

-В чем особенности психологии пастырской?

Церковь – это мистическое Тело Христово, с другой стороны – это и организация. У нее есть свои задачи, распределение ответственности, иерархия. Когда мы подходим к решению этих задач в Церкви, то мы всегда подразумеваем духовное измерение. Для практической пастырской психологии это означает, что мы всегда ориентируемся на святоотеческое учение, находим точки соприкосновения святоотеческой и светской психологии, отсекаем методы, неприемлемые для православного человека. Например, в психологии есть много методик развития уверенности в себе, которые одновременно способствуют развитию эгоизма и гордыни. Весь путь православного христианина направлен на борьбу с этим грехом, поэтому, нужно искать другие пути решения проблемы.

-Например, как преодолеть неуверенность, так сказать, «по-православному»?

Нужно разобраться, что подрывает нашу уверенность? Страх, тщеславие (желание произвести на кого-то лучшее впечатление, чем то, что есть на самом деле), инертность (неспособность сопротивляться подавляющей воле других людей).

Можно развить уверенность в себе, если преодолеть свои страхи. Нужно принять себя таким, какой ты есть. Господь нас любит таких, какие мы есть и принимает, почему мы должны себя презирать? Расставить правильно акценты. Понять, что нет смысла казаться лучше, чем есть на самом деле, нужно просто стремиться на самом деле быть лучше. Кстати, борьба со страхами и страстями - это важная аскетическая задача.

-Многие священнослужители с осторожностью относятся к психологам и психологической науке. Как Вы думаете, почему?

Когда возникает вопрос, зачем психология, если есть святые отцы, то я отвечаю: Если человек твердо встал на путь духовного совершенствования, если для него нет на данном этапе жизни цели важнее, чем быть с Богом, то ему психология совершенно не нужна. Но много ли таких людей на приходах? Чтобы стать на аскетический путь, человек должен дорасти. Пока этого не произошло, он страдает от душевных нестроений, которые ему мешают приблизиться к духовным вопросам. Чтобы помочь другим людям, нужно расчистить место от психологического мусора, который каждый из нас в себе носит. Будущий пастырь должен понимать, как функционирует психика, сознание, как строятся отношения между людьми, из-за чего возникают конфликты.

-Какие темы были студентам наиболее интересны?

Управление диалогом, ведение дискуссий, публичные выступления.. Многое зависит от личностных качеств ребят, те у кого был ораторский опыт и навыки работы в команде, более сознательно подошли к занятиям. С пониманием, что после семинарии им эти знания понадобятся. Но для кого-то это пока что абстрактный материал.

За неделю невозможно сделать человека психологически компетентным, поэтому моя задача на данном этапе заключается в том, чтобы пробудить интерес и заставить думать. Этот курс не только обучение, но и воспитание, процесс личностного роста. Надеюсь, что это поможет семинаристам в начале служения в приходской, миссионерской, педагогической практике, то есть в любом деле, требующем общения с людьми.

Предыдущая статья: Чему равна скорость света Следующая статья: Углерод — характеристика элемента и химические свойства