Публий корнелий тацит - биография. Античные источники

Жизнь Тацита не может быть воспроизведена с точностью и полнотою.

Родился Тацит около 55 г н. э.

Детство его протекало во времена Нерона .

Согласно вкусам эпохи, он получил тщательное, но чисто риторическое образование.

В 78 г он женился на дочери известного полководца Агриколы ; был в дружеских отношениях к Плинию Младшему , который передал ценные подробности о его жизни.

Цветущий возраст Тацита совпал с правлением первых Флавиев; он начал службу при Веспасиане . Тит предоставил ему квестуру (около 80 г.), то есть ввел его в сенаторское сословие.

Литературная деятельность

Литературная деятельность Тацита в юные годы выражалась лишь в составлении речей для процессов, которые он вел как защитник или обвинитель. Практика убедила его, что во время господства монархии не может процветать свободное красноречие, и доказательству этой мысли посвящено его первое сочинение - рассуждение о причинах упадка ораторского искусства «Dialogus de oratoribus» (около 77 г.). Это очень небольшая работа (42 гл.), написанная изящным языком (еще цицероновским, хотя и обнаруживающим признаки оригинального стиля позднейших сочинений Тацитуса), не только ценная в литературном отношении, но и богатая историческими данными. Изложение прочувствованное, тонкое, остроумное, но еще лишенное горечи; ряд живых типических образов представителей римской образованности проходит перед глазами читателя. Появление исторических трудов Тацитуса относится ко времени царствования Траяна, когда справедливость и мягкость правителя обеспечила свободу слова (см. Тас., Hist., I, 1). Он начал с двух («монографических») очерков, появившихся в 98 г. Первый - жизнеописание Агриколы («De vita et moribus Julii Agricolae», 46 глав), написанное с целью воздать хвалу его гражданским доблестям и военным подвигам. Сочинение это изобилует материалом для знакомства с эпохой вообще. Автор сообщает важные сведения о населении Британских о-вов и о нравах римского общества во время Домициана.

Построение рассказа напоминает манеру Саллюстия. Язык не чужд искусственности, смягчаемой теплотою тона и богатством живописи. Фигура героя и фон, на котором она рисуется, написаны мастерски. По мысли Тацита, хорошие люди могут жить и действовать и при худых государях; силою духа в подвигах для процветания государства и стойким воздержанием от участия в злодеяниях тиранов они приобретают славу для себя и показывают другим добрый пример. Здесь чувствуется уже любимая философско-историческая идея Тацита. В том же году Тацит издал свою небольшую, но знаменитую «Германию» - «De o rigine, situ, moribus ac populis Germanorum» (46 гл.). В ней рассматривается сначала быт (экон., сем., соц., полит, и религ.) германцев, затем описываются особенности учреждений отдельных племен. Ученые много спорили о «Германии». Одни утверждали, что это только политический памфлет, написанный с целью удержать Траяна от гибельного похода в глубь Германии рассказом о силе ее племен. Другие считают ее сатирою на римские нравы или утопией политического сентименталиста, видевшего золотой век в первобытном неведении. Правильным можно назвать лишь тот взгляд, который считает сочинение Тацита серьезным этнографическим этюдом о жизни народов, начинавших играть видную роль в римской истории. Составленная на основании если не личных наблюдений, то сведений из первых рук и изучения всего раньше написанного о предмете, «Германия» является важным дополнением к главным историческим сочинениям Тацита. Для науки о германских древностях большое счастье, что во главе ее источников стоит замечательное произведение, дающее возможность изучать историю Германии с I в. от Р. Х.; в нем сообщаются незаменимые данные, хотя и затемненные некоторою манерностью и аллегоричностью изложения, вызвавшей бесконечные контроверзы. Разногласия в оценке «Германии» Тацита вытекают из того, что моралистический элемент в ней еще более силен, чем в «Агриколе»: римлянин, встревоженный бедствиями родины, невольно строит печальные антитезы между слабостью соотечественников и силою угрожающего им неприятеля. Но изображение у Тацита нравов полудиких соседей - далеко не идиллическое; глубокою историческою прозорливостью звучат слова (гл. 33), в которых автор выражает пожелание, чтобы не прекращались междоусобия германских варваров, ибо раздоры внешних врагов отдаляют наступление грозного рока, который готовят государству его внутренние неустройства. Главным трудом Тацита была задуманная им общая история его времени. Первоначально он предполагал дать рассказ о жестоком царствовании Домициана и в виде успокаивающего контраста - о более счастливом царствовании Траяна; но он почувствовал потребность раздвинуть рамки и перспективу, и разросшийся план охватил всю эпоху принципата от смерти Августа; история Траяна должна была составить конечное звено обширной историографической схемы, примыкающей к обозрению времени Августа, уже данному предшествующими историками. Выполнены автором лишь две части программы. Прежде всего он написал (между 104 и 109 г.) обозрение (в 14 книг) событий от воцарения Гальбы до смерти Домициана; это так называемые «Истории» (Historiae). До нас дошли лишь первые 4 книги и часть пятой, охватывающие смутное время Гальбы, Отона и Вителлия до вступления во власть Веспасиана (69 и 70 гг.). Рассказ ведется с большой подробностью; блестящее изложение, основанное на близком знакомстве автора с предметом, полно глубокого интереса. Самым зрелым произведением Тацита, истинным венцом его историографической деятельности должен быть назван последний его труд - «Летопись» (Annales). Он появился между 110 и 117 гг. и содержит историю римской империи во времена Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона («ab excessu divi Augusti»), Из 16 книг сохранились первые 4, начало 5-й, часть 6-й и 11-16. Все индивидуальные черты автора особенно ярко обнаруживаются в этом замечательнейшем его труде. Неосновательно также мнение, что Тацит заимствовал свое изложение из какого-нибудь одного источника, как Плутарх в своих биографиях, подвергая его лишь литературной переработке. «Анналы» опираются на основательное изучение многочисленных письменных памятников и устных рассказов; сведения черпались автором отчасти даже из документов официального характера (сенатских протоколов, ежедневной римской газеты и т. д.).

Мировоззрение Тацита

Мировоззрение Тацита лучше всего познается из его историографических взглядов. Он является типичным представителем римской образованности, но вместе с тем в нем обнаруживаются черты своеобразной и могучей индивидуальности. Тацит был глубоким идеалистом, но, как у большинства историков древности, идеализм его подрывается пессимистическим настроением: он сомневается в прогрессе и потому является консервативным защитником доброго старого времени. Изображая республику, он выдвигает как основную черту этой героической для него эпохи не свободу, а древнеримскую доблесть (virtus). Такая точка зрения вызывала в Таците недоверие к демократии. Доблестными не могут быть все: народ, толпа - сила темная и слепая (Ann., XV, 16); носителями добродетели всегда были благородные (nobiles). Тацит знал недостатки всех трех известных в его время основных форм правления - монархии, аристократии и демократии (Ann., IV, 33), но отдавал предпочтение второй: знатные - это лучшие, и благо народу, когда власть в их руках. Тацит, по происхождении чуждый нобилитету, был искренним защитником цицероновского идеала в эпоху уже сложившегося принципата, когда защитники павшего порядка слагали головы на плахе, когда даже друг Тацита, Плиний Младший, признавал себя приверженцем нового строя. Последний «идеолог старой аристократической республики» на вопрос: отчего она погибла? отвечал: «потому, что правящая знать потеряла свою virtus». В качестве силы, управляющей историческими процессом, выставляется, таким образом, этико-психологический момент; построение автора объединяется моралистическим прагматизмом; источник исторических перемен он видит в деятельности руководящих групп, ведущих государство к добру или злу, смотря по уровню нравственности своих вождей. Тацит сам ясно понимает и откровенно показывает необходимость утверждения в Риме монархии (см. A n n., IV, 33; Hist., I, 16). Он оценивает дело Августа как благодеяние для римского мира, утомленного войной и эксплуатацией неспособных и алчных правителей (Ann., I, 2; Hist. I,1). Но суровая совесть писателя не хочет примириться с падением республики, и проницательный взгляд историка предугадывает надвигающиеся бедствия. Правители с высокою душою редко рождаются в развращенном обществе; государство отдано в руки жестоких и распутных деспотов, которые легко господствуют над невежественною чернью и не встречают сопротивления в знатных, ищущих лишь наживы и карьеры, когда раболепствует даже сенат, исконный оплот гражданской чести и свободы. В силу своего староримского склада мысли Тацит не мог усмотреть прогрессивных течений, поддержанных империей и укрепивших ее. Новый режим окрашивается в его глазах лишь кровью его жертв и оргиями во дворце Цезарей; его кругозор не заходит за пределы центра римского мира, и звуки новой жизни, зарождавшейся в провинциях, не доходят до его ушей. Тацит ужасается победою зла и пишет историю, чтобы, изображая беду, научить ее исправлению (Ann., III, 65; IV, 33; Hist., III, 51). Такая задача летописания вызывает в нем почти религиозное одушевление; но он недоумевает, как осуществить избранное призвание. Он уже не верит, как Геродот, что народ его - избранник богов. Пути божества для него загадка: он рисует себе его скорее мстительным, чем милостивым. С другой стороны он не умеет, как Фукидид, верить в спасительную силу общественных условий. Не научился он понимать значение и коллективных факторов жизни. История рисуется в его потрясенной душе как мрачная и страшная трагедия. Государство нельзя спасти; остается искать достойный выход для личности. Это нелегко было сделать в той культурной среде, которая окружала Тацита. Члены принципиальной оппозиции цезаризму не имели готовой программы. В них не выработался тот дух непоколебимой пассивной борьбы за идею против насилия, который впервые создан был христианством; дорога заговоров казалась низкою их моральному ригоризму; над ними тяготела античная идея «верности государству» и мешала им стать открытыми революционерами. Жизнь их была проникнута тяжелой личной драмой: совесть упрекала их в содействии деспотизму непротивлением его жестокостям (Agric., 45). Тацит стремится «покориться судьбе», говорит, что надо желать хороших государей, но переносить пороки худых, как неустранимые грозные явления природы (Hist., IV, 8; 74). Он восхищается героизмом людей, подобных Тразее, но не одобряет их бесполезного самоотвержения (Agric., 42). Он старается найти между безнадежной борьбой и позорным раболепством средний путь, чистый от низости и свободный от опасности (Ann., IV, 20). Образцом такого поведения Тацит ставит Агриколу; идейный республиканец, он силится стать честным слугою империи. В конце концов он не выдерживает такого положения; в самом его тоне звучит внутренний разлад между благородными инстинктами нравственного человека и рассудочными доводами благоразумного политика. Вот отчего грусть разлита по произведениям Тацита; только это не безразличная меланхолия усталой старости, а горячее волнение оскорбленного, но любящего и жизненного сердца. Дух его ищет утешения в философии, против которой деловитый римский ум обыкновенно чувствует предубеждение (Agric., 4). Больше всего подходит к его темпераменту стоическая доктрина, рекомендующая выработку твердости воли в личной жизни и смерти. В трагическом кризисе, который переживал Тацит, это соответствовало непреклонной основе его души. Одобряя стоицизм как лучшую нравственную опору (Ann., IV, 5), Тацит не усваивает, однако, характерного для него презрения к миру; учение стоиков вносит в мысль Тацита только гуманную струю, предвкушение «общечеловечности» среди античных национальных и сословных предрассудков и религиозных суеверий, от которых не свободен и сам Тацит. Всего замечательнее в мировоззрении Тацита пробуждающееся в нем рядом с разочарованием в близости лучшего будущего для его родины преклонение перед духовною силою человеческой личности. Возникающая, может быть, бессознательно, из-под пессимизма вера в могущество свободной воли, проникнутой решимостью служить добру, открывает ему цель изучения истории и смысл самой жизни. Такая вера борется в сочинениях Тацита с безнадежностью отчаяния и, может быть, дает ему энергию видеть в деле писателя гражданский долг. Он сознает, что историку эпохи империи трудно воздвигнуть своему времени такой блестящий памятник, как историку славных деяний республиканского прошлого (Ann., IV, 32). Но он думает, что много можно совершить важного и здесь: пусть историк мрачных событий века Цезарей прославляет доблестных людей, выставляет порочных к позорному столбу, чтобы воспитывать мужественных и честных деятелей (Ann. III, 65). Наблюдая тиранию, которая хочет поработить сенат и народ, наложить молчание на просвещенных людей, писатель озаряется надеждой, что никогда не удастся деспотизму раздавить сознание человеческого рода (Agric., 2), то есть сокрушить силу независимой мыслящей личности (ср. Тас. Hist., III, 55). Только что указанную черту следует назвать главным признаком ярко выраженной «индивидуальности» Тацита в его римском мировоззрении.

Особенности исторических сочинений Тацита

Внутренние и внешние особенности исторических сочинений Тацита выясняются из знакомства с характером его и точкой зрения на дело историка. Тацит хочет изображать прошлое беспристрастно («sine ira et studio»; Ann. I, 1); он стремится хорошо знать, что происходило, и справедливо судить о том, что сообщает («Hist.» I, 1), так как одна правда может учить добру. Он собирает возможно больше сведений, но будучи все-таки больше «учителем», чем «ученым», не видит необходимости изучать источники в безусловной полноте, а довольствуется материалом, наиболее подходящим для его моралистической цели. Он желает не только рассказывать факты, но и объяснять их причины (Hist., I, 4). Критика его слаба: он легко принимает то свидетельство, которое психологически кажется ему вероятным; воображение у него подчиняет себе иногда разум. Он не умеет объективно отделить данные источника от собственного суждения. Добросовестность и искренность его безукоризненны, но под влиянием страсти он нередко преувеличивает темные (Тиберий) или светлые (Германик) стороны личностей, становится субъективным и тенденциозным при оценке событий. Впрочем, указанные недостатки проявляются у Тацита в частностях, общая же картина, рисуемая им, обыкновенно верна в своей основе; он обладал чувством исторической правды. У него нельзя найти широкого изображения культурной жизни всего римского мира; социально-экономические процессы, соединявшие тогда в один громадный организм отдельные части империи и обновлявшие в ней прогресс, ему непонятны или неизвестны. Но Тацит - превосходный историк нравов, политической и духовной культуры старого римского общества и вместе с тем великий психолог личностей, а также, отчасти, коллективных движений групп и масс. У него много данных для истории учреждений; он оригинально знакомит с жизнью инородцев Востока и Запада. Из сочинений его можно почерпнуть полезные сведения даже по социальной истории, если вчитываться в них при свете других памятников римской старины. В общем труды Тацита - не только замечательные литературные произведения, но и первостепенный исторический источник. Стиль Тацита ставит его в ряду первых светил всемирной литературы. Трудно оставаться равнодушным к обаянию его речи. Это не спокойное сияние изложения Ливия; это - бурная смена то ярких, то темных красок, отражающих в чудных сочетаниях волнения эпохи. Это истинно драматический язык, оригинальное зеркало событий и отношения к ним автора, возмущенный голос благородного человека, оскорбленного разладом действительности с идеалом, гражданина, пораженного упадком великого народа. Автор неослабно участвует сердцем в своем повествовании, и это участие воплощается в бесконечном разнообразии оттенков выразительного, властного слова, то величественного и строгого, то пылкого и негодующего, то умиленного, смотря по характеру изображаемого предмета. Упрекали Тацита в риторизме, искажающем истину в угоду эффекта. В самой природе таланта Тацита крылось могучее творческое начало; кроме того, он думал, что красота содействует правде, и потому не удерживал своей фантазии от украшения рассказа жемчужинами сильного и гибкого слога, отличающегося как смелостью рисунка, так и своеобразною колоритностью цветов. Риторическое образование дало Тациту богатый запас стилистических приемов, но он не следовал школьным шаблонам и выработал неподражаемый, ему одному свойственный язык. Всегда строго выбирая слова и речения, Тацит тщательно избегает низкого, пошлого и мелкого, постоянно держится на высоте великого, славного, поднимающего душу и непобедимо очаровывает роскошью поэтических образов. Сжатость его изложения, содержательность фразы, густота мысли с первого взгляда иногда ощущаются как искусственная запутанность, неумеренное нагромождение материала и рассуждения. Легко, однако, осилить эту первую трудность - и тогда перед читателем обнаруживаются превосходные качества произведения, великолепного как твердый и вместе с тем тонкий металл или мрамор, чудный по природе и замечательно обработанный. Книга римского историка становится источником плодотворного научного труда и чистого духовного наслаждения: в древнем писателе, истинном сыне своего времени, чувствуется близкий и нам человек, мощный гений которого силою страдания за родину научился понимать вечные идеи.

Судьбы сочинений и влияние Тацита

Судьбы сочинений и влияние Тацита подвергались из века в век сильным колебаниям. Уже современники признавали талант его; Плиний Младший предсказывал ему бессмертие. Но пророчество исполнилось не сразу. Испорченный вкус ближайших потомков предпочитал возвышенному и строгому историку легких биографов-анекдотистов. Только Аммиан Марцеллин (IV в.) подражал Тациту; Сидоний Аполлинарий (V в.) высказывал ему одобрение. Христианских писателей (Тертуллиана, Орозия) в нем отталкивало непонимание новой веры. Таким образом, Тацит мало повлиял на духовное развитие древнего мира, хотя император, носивший его имя, заботился о распространении его сочинений. Стало быть, тогда уже существовало их полное собрание, от которого исходят позднейшие тексты. С V в. наступает эпоха забвения Тацита; уже Кассиодор едва знает его. В средние века рукописи его покоились во мраке монастырских книгохранилищ, редко упоминаемые летописцами (напр. Рудольфом Фульдским в IX в.). Только с XIV в. они вновь появляются на свет, и открывается эра нового влияния Тацита. Его читает Боккаччио и знают гуманисты XV в. (Пикколо); рукописи его разыскивают ученые (Поджио); светские меценаты и папы (Николай V в XV, Лев X в XVI в.) дают средства на это. Сочинения Тацита начинают печататься (с 1469 г.) и с XVI в. являются предметом все растущего интереса политиков (напр. итал. историк Гвиччардини), ученых (голл. филолог Липсий, 1574) и писателей различных стран. Тогда уже возникают многочисленные издания и толкования. В XVII в. Тацит становится очень популярным во Франции именно с литературной стороны: он привлекает французских филологов и вдохновляет поэтов (Корнеля, Расина). Век просвещения (XVIII-й) высоко ценит Тацита, как защитника свободы. Вольтер отдает честь его таланту; Монтескье на нем основывает свое понимание истории Рима. Руссо и энциклопедисты находят много духовного сродства с ним. Он снова одушевляет поэтов (Альфиери, Мари-Жозеф Шенье). Сильный философский и политический интерес к Тациту переходит в XIX в.; как «мстителя народов против тиранов» (слова Шатобриана) его ненавидит Наполеон I. Начинается эпоха специального научного изучения Тацита как писателя (это преимущественно заслуга немецкой филологии), а также критики его исторических взглядов. Начиная с Монтескье, историю римской империи изображали по Тациту, и только в свете новых открытий и построений была обнаружена односторонность его мнений и установлена правильная точка зрения на всемирно-историческую роль империи (Ам. Тьерри и Фюстель де Куланж во Франции, Меривэль в Англии, Моммзен и его школа в Германии). Это, однако, не уменьшило высокого уважения к Тациту современной науки; в ее глазах он по-прежнему остается крупным историком, первоклассным писателем («Микеланджело литературы») и глубоким мыслителем, сочинения которого красотою и богатством содержания, по словам Грановского, доставляют наслаждение, подобное тому, которое дает Шекспир.

Литература о Таците

М. Schanz, «Gesch. d. rom. Literatur» (т. II, изд. 2, стр. 210 и сл., Мюнх., 1901; богатая библиография); О. Wackerman (1898) и W. R ö sch (1891); «Der Geschichtsschreiber Tacitus»; Н. Peter, «Die geschichtl. Litteratur uber die rom. Kaiserzeit» (Лпц., 1895, мировоззрение Тацита) и Ed. Norden, «Die antike Kunstprosa» (Лпц., 1898; литерат. оценка).

Библиография Тацита

Wikimedia Foundation . 2010 .

Знаменитый римский историк Корнелий Тацит (ок. 55 - раньше 117 гг. н.э.) прошел путь политика, военачальника, писателя. Из многочисленных трудов Тацита до нас дошли "Диалог об ораторах", "Жизнеописание Юлия Агриколы", "О происхождении германцев и местоположении Германии" ("Германия"), "История" и "Анналы". В трех последних трудах содержится большая и актуальная информация о событиях, произошедших в I - начале II в. н.э. в Северном Причерноморье и в Восточной Европе.
Издания: P. Cornelii Taciti libri qui supersunt / Ed. E. Kostermann. Vol. I-IV. Lipsiae, 1963-1968.
Переводы: Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах / Изд. подготовили А.С. Бобович, Я.М. Боровский, М.Е. Сергеенко. Л., 1970.
Литература: Браун 1899; Гревс 1946; Кнабе 1978; Модестов 1864; Тронский 1970. С. 203-247; Benario 1975; Dudley 1968; Martin 1981; Mendell 1957; Syme 1958.

ГЕРМАНИЯ

46. Здесь конец Свебии . Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между певкинами и феннами . Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне. У феннов - поразительная дикость, жалкое убожество; у них нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над головой; их пища - трава, одежда - шкуры, ложе - земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за недостатка в железе, насаживают костяной наконечник. Та же охота доставляет пропитание как мужчинам, так и женщинам; ведь они повсюду сопровождают своих мужей и притязают на свою долю добычи. И у малых детей нет другого убежища от дикого зверя и непогоды, кроме кое-как сплетенного из ветвей и доставляющего им укрытие шалаша; сюда же возвращаются фенны зрелого возраста, здесь же пристанище престарелых. Но они считают это более счастливым уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к отчаянью, о своем и чужом имуществе: беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого трудного - не испытывать нужды даже в желаниях. Все прочее уже баснословно: у геллузиев и оксионов головы и лица будто бы человеческие, туловища и конечности - как у зверей; и так как ничего более достоверного я не знаю, пусть это останется нерешенным и мною.

(Перевод А.С. Бобовича из: Корнелий Тацит. 1970. I. С. 372-373)

ИСТОРИЯ

I. 79. У всех мысли были заняты гражданской войной, и границы стали охраняться менее тщательно. Сарматское племя роксоланов, предыдущей зимой уничтожившее две когорты и окрыленное успехом, вторглось в Мезию . Их конный отряд состоял из девяти тысяч человек, опьяненных недавней победой, помышлявших больше о грабеже, чем о сражении. Они двигались поэтому без определенного плана, не принимая никаких мер предосторожности, пока неожиданно не встретились со вспомогательными силами третьего легиона. Римляне наступали в полном боевом порядке, у сарматов же к этому времени одни разбрелись по округе в поисках добычи, другие тащили тюки с награбленным добром; лошади их ступали неуверенно, и они, будто связанные по рукам и ногам, падали под мечами солдат. Как это ни странно, сила и доблесть сарматов заключены не в них самих: нет никого хуже и слабее их в пешем бою, но вряд ли существует войско, способное устоять перед натиском их конных орд. В тот день, однако, шел дождь, лед таял, и они не могли пользоваться ни пиками, ни своими длиннейшими мечами , которые сарматы держат обеими руками; лошади их скользили по грязи, а тяжелые панцири не давали им сражаться. Эти панцири , которые у них носят все вожди и знать, делаются из пригнанных друг к другу железных пластин или из самой твердой кожи; они действительно непроницаемы для стрел и камней, но если врагам удается повалить человека в таком панцире на землю, то подняться он сам уже не может. Вдобавок ко всему их лошади вязли в глубоком и рыхлом снегу, и это отнимало у них последние силы. Римские солдаты, свободно двигавшиеся в своих легких кожаных панцирях, засыпали их дротиками и копьями, а если ход битвы того требовал, переходили в рукопашную и пронзали своими короткими мечами ничем не защищенных сарматов, у которых даже не принято пользоваться щитами. Немногие, которым удалось спастись, бежали в болото, где погибли от холода и ран. После того как весть об этой победе достигла Рима, проконсул Мезии Марк Апоний был награжден триумфальной статуей, а легаты легионов Фульв Аврелий, Юлиан Теттий и Нумизий Луп - консульскими знаками отличия. Отон был весьма обрадован, приписал славу этой победы себе и старался создать впечатление, будто военное счастье ему улыбается, а его полководцы и его войска стяжали государству новую славу.

(Перевод Г.С. Кнабе из: Корнелий Тацит. 1970. II. С. 42)

АННАЛЫ

XII, 15. Между тем Митридат Боспорский , который, лишившись трона, не имел и постоянного пристанища, узнает об уходе основных сил римского войска во главе с полководцем Дидием и о том, что в наново устроенном царстве остались лишь неопытный по молодости лет Котис и несколько когорт под начальством римского всадника Юлия Аквилы ; не ставя ни во что ни римлян, ни Котиса, он принимается возмущать племена и сманивать к себе перебежчиков и, собрав в конце концов войско, прогоняет царя дандаров и захватывает его престол. Когда это стало известно и возникла опасность, что Митридат вот-вот вторгнется в Боспорское царство, Котис и Аквила, не рассчитывая на свои силы, тем более что царь сираков Зорсин возобновил враждебные действия против них, стали искать поддержки извне и направили послов к Эвнону , правившему племенем аорсов. Выставляя на вид мощь Римского государства по сравнению с ничтожными силами мятежника Митридата, они без труда склонили Эвнона к союзу. Итак, было условлено, что Эвнон бросит на врага свою конницу, тогда как римляне займутся осадою городов.
16. И вот, построившись походным порядком, они выступают: впереди и в тылу находились аорсы, посередине - когорты и вооруженные римским оружием отряды боспорцев. Враг был отброшен, и они дошли до покинутого Митридатом вследствие ненадежности горожан дандарского города Созы ; было принято решение им овладеть и оставить в нем гарнизон. Отсюда они направляются в земли сираков и, перейдя реку Панду , со всех сторон подступают к городу Успе , расположенному на высоте и укрепленному стенами и рвами; впрочем, его стены были не из камня, а из сплетенных прутьев с насыпанной посередине землей и поэтому не могли противостоять натиску нападавших, которые приводили в смятение осажденных, забрасывая их с возведенных для этого высоких башен пылавшими головнями и копьями. И если бы ночь не прервала сражения, город был бы обложен и взят приступом в течение одного дня.
17. На следующий день осажденные прислали послов, просивших пощадить горожан свободного состояния и предлагавших победителям десять тысяч рабов. Эти условия были отвергнуты, так как перебить сдавшихся было бы бесчеловечной жестокостью, а сторожить такое множество - затруднительно: пусть уж лучше они падут по закону войны; и проникшим в город с помощью лестниц воинам был подан знак к беспощадной резне. Истребление жителей Успе вселило страх во всех остальных, решивших, что больше не стало безопасных убежищ, раз неприятеля не могут остановить ни оружие, ни крепости, ни труднодоступные и высокогорные местности, ни реки, ни города. И вот Зорсин после долгих раздумий, поддержать ли попавшего в беду Митридата или позаботиться о доставшемся ему от отца царстве, решил, наконец, предпочесть благо своего народа и, выдав заложников, простерся ниц перед изображением Цезаря, что принесло великую славу римскому войску, которое, одержав почти без потерь победу, остановилось, как стало известно, в трех днях пути от реки Танаиса . Однако при возвращении счастье изменило ему: несколько кораблей (ибо войско возвращалось морем) выбросило к берегу тавров, и их окружили варвары, убившие префекта когорты и множество воинов из вспомогательного отряда.
18. Между тем Митридат, не находя больше опоры в оружии, задумывается над тем, к чьему милосердию он мог бы воззвать. Довериться брату Котису, в прошлом предателю, в настоящем - врагу, он опасался. Среди римлян не было никого, наделенного такой властью, чтобы его обещания можно было счесть достаточно вескими. И он решил обратиться к Эвнону, который не питал к нему личной вражды и, недавно вступив с нами в дружбу, пользовался большим влиянием. Итак, облачившись в подобавшее его положению платье и придав своему лицу такое же выражение, он вошел в покои царя и, припав к коленям Эвнона, сказал: "Пред тобою добровольно явившийся Митридат, которого на протяжении стольких лет на суше и на море преследуют римляне; поступи по своему усмотрению с потомком великого Ахемена - лишь одного этого враги не отняли у меня".
19. Громкое имя этого мужа , лицезрение превратностей дел человеческих и его полная достоинства мольба о поддержке произвели сильное впечатление на Эвнона, и тот, подняв Митридата с колен, хвалит его за то, что он предпочел предаться племени аорсов и лично ему, Эвнону, дабы с их помощью испросить примирения. И Эвнон отправляет к Цезарю послов и письмо, в котором говорилось так: "Начало дружбе между римскими императорами и царями великих народов кладется схожестью занимаемого ими высокого положения; но его с Клавдием связывает и совместно одержанная победа. Исход войны только тогда бывает истинно славным, когда она завершается великодушием к побежденным - так и они ничего не отняли у поверженного ими Зорсина. Что касается Митридата, заслужившего более суровое обхождение, то он, Эвнон, просит не о сохранении за ним власти и царства, но только о том, чтобы его не заставили следовать за колесницею триумфатора и он не поплатился своей головой".
20. Однако Клавдий, обычно снисходительный к чужеземной знати, на этот раз колебался, что было бы правильнее, принять ли пленника, обязавшись сохранить ему жизнь, или захватить его силой оружия. К последнему его толкала горечь нанесенных ему оскорблений и жажда мести; но возникали и такие возражения: придется вести войну в труднодоступной местности и вдали от морских путей; к тому же цари в тех краях воинственны, народы - кочевые, земля - бесплодна; медлительность будет тягостна, а торопливость чревата опасностями; победа обещает мало славы, а возможное поражение - большой позор. Не лучше ли поэтому удовлетвориться предложенным и оставить жизнь изгнаннику, который, чем дольше проживет в унижении, тем большие мучения испытает. Убежденный этими соображениями, Клавдий ответил Эвнону, что, хотя Митридат заслуживает наистрожайшего примерного наказания и он, Клавдий, располагает возможностью его покарать, но так уже установлено предками: насколько необходимо быть непреклонным в борьбе с неприятелем, настолько же подобает дарить благосклонность молящим о ней - ведь триумфы добываются только в случае покорения исполненных силы народов и государств.
21. После этого Митридат был выдан римлянам и доставлен в Рим прокуратором Понта Юнием Цилоном. Передавали, что он говорил с Цезарем более гордо, чем надлежало бы в его положении, и получили известность такие его слова: "Я не отослан к тебе, но прибыл по своей воле; а если ты считаешь, что это неправда, отпусти меня и потом ищи". Он сохранял бесстрастное выражение лица и тогда, когда, окруженный стражею, был выставлен напоказ народу у ростральных трибун. Цилону были определены консульские отличия, Аквиле - преторские.

(Перевод А.С. Бобовича из: Корнелий Тацит. 1970. I. С. 202-204)

Первое назначение он получил при Веспасиане. Впоследствии был квестором, претором (в 88, когда его ввели в комиссию чиновников, отвечавших за проведение Столетних игр в память основания города) и в 97 – консулом. Вероятно, управлял какой-то небольшой провинцией в 89–93, а в 112–113 занимал более ответственный пост проконсула провинции Азия. В пору зрелости Тацит считался одним из виднейших римских юристов.

ТАЦИТ, КОРНЕЛИЙ (Cornelius Tacitus) (ок. 55 – ок. 117 н.э.), один из величайших историков Древнего Рима. Родился, по-видимому, в южной Галлии, в знатной семье. Получил образование, обыкновенное для человека, намеревавшегося посвятить себя государственной службе. Неизвестно, какое личное имя, Публий или Гай, носил Тацит. Первое назначение он получил при Веспасиане. Впоследствии был квестором, претором (в 88, когда его ввели в комиссию чиновников, отвечавших за проведение Столетних игр в память основания города) и в 97 – консулом. Вероятно, управлял какой-то небольшой провинцией в 89–93, а в 112–113 занимал более ответственный пост проконсула провинции Азия. В пору зрелости Тацит считался одним из виднейших римских юристов.

В молодости Тацит склонялся к новомодной пышной риторике, но даже тогда делал это с определенными оговорками. Вероятно, в возрасте 26 лет написал произведение, именуемое теперь Диалогом об ораторах (Dialogus de oratoribus). Это цицероновский по форме драматизированный трактат, в котором несколько ведущих юристов эпохи Веспасиана обсуждают перемены в риторическом стиле и судебной процедуре, произошедшие со времен Цицерона.

Вскоре после создания Диалога, при Домициане, начался период цензуры и репрессий. Тацит уже был женат (с 78) на дочери Юлия Агриколы, который в течение семи лет управлял Британией, пока (в 83) не был отозван Домицианом. В 98, когда Нерва и Траян положили конец домициановским репрессиям, Тацит опубликовал биографию Агриколы. Тацит полагал, что Домициан несправедливо обошелся с его тестем, и эта уверенность в сочетании с возмущением в связи с подавлением свободы слова и действий сената вылились у Тацита в пламенное негодование в отношении императора и имперского строя. Жизнеописание Юлия Агриколы (De vita Iulii Agricolae) соответствует традиционному жанру хвалебной биографии, однако в привычные рамки непринужденно вплетено описание географии народов Британии и истории покорения острова римлянами. Эти эпизоды, очевидно, введены с тем, чтобы прославить не блиставшего на римском политическом горизонте Агриколу и для придания тексту колорита, но сегодня они превратились в бесценный источник сведений по ранней истории Британии.

В том же 98 Тацит опубликовал еще один небольшой трактат, О происхождении германцев и местоположении Германии (De origine, moribus ac situ Germanorum) – описание земель, народов и обычаев Германии. Хотя этот трактат не столь полон горечи и иронии, как Агрикола, он представляет значительный интерес не только благодаря содержащимся в нем ценным сведениям, но и как образец нового стиля Тацита.

В период с 98 по 116 Тацит занимался созданием двух своих основных произведений, Истории (Historiae) и Анналов (Annalium ab excessu divi Augusti). Первый труд охватывает события от смерти Нерона до воцарения Нервы, второй описывал эпоху от смерти Августа до смерти Нерона. Вместе они складывались в единую историю с 14 по 96 н.э. Годы молчания при Домициане Тацит использовал для собирания материалов. Три столетия спустя св. Иероним цитировал оба сочинения как единое произведение в 30 книгах. Из 14 книг Истории, которая появилась первой, уцелели лишь четыре первых и часть пятой. В них содержится яркое описание большой гражданской войны 68–69 н.э. и начало осады Иерусалима Титом. Из Анналов, предположительно состоявших из 16 книг, мы имеем почти полностью большую часть первых шести и в относительной сохранности – книги с 11 по 14. Книги содержат описание правления Тиберия, части правления Клавдия и большей части правления Нерона. Именно созданная Тацитом история 1 в. в значительной мере определила традиционные представления о первых римских императорах, в особенности о Тиберии и Нероне.

Корнелий Тацит

1. Началом моего повествования станет год, когда консулами были Сервий Гальба во второй раз и Тит Виний. События предыдущих восьмисот двадцати лет, прошедших с основания нашего города, описывали многие, и, пока они вели речь о деяниях римского народа, рассказы их были красноречивы и искренни. Но после битвы при Акции, когда в интересах спокойствия и безопасности всю власть пришлось сосредоточить в руках одного человека, эти великие таланты перевелись. Правду стали всячески искажать - сперва по неведению государственных дел, которые люди начали считать себе посторонними, потом - из желания польстить властителям или, напротив, из ненависти к ним. До мнения потомства не стало дела ни хулителям, ни льстецам. Но если лесть, которой историк пользуется, чтобы преуспеть, противна каждому, то к наветам и клевете все охотно прислушиваются; это и понятно: лесть несет на себе отвратительный отпечаток рабства, тогда как коварство выступает под личиной любви к правде. Если говорить обо мне, то от Гальбы, Отона и Вителлия я не видел ни хорошего, ни плохого. Не буду отрицать, что начало моим успехам по службе положил Веспасиан, Тит умножил их, а Домициан возвысил меня еще больше; но тем, кто решил неколебимо держаться истины, следует вести свое повествование, не поддаваясь любви и не зная ненависти. Старость же свою, если только хватит жизни, я думаю посвятить труду более благодарному и не столь опасному: рассказать о принципате Нервы и о владычестве Траяна, о годах редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает.

2. Я приступаю к рассказу о временах, исполненных несчастий, изобилующих жестокими битвами, смутами и распрями, о временах, диких и неистовых даже в мирную пору. Четыре принцепса, погибших насильственной смертью, три гражданские войны, ряд внешних и много таких, что были одновременно и гражданскими, и внешними, удачи на Востоке и беды на Западе - Иллирия объята волнениями, колеблется Галлия, Британия покорена и тут же утрачена, племена сарматов и свебов объединяются против нас, растет слава даков, ударом отвечающих Риму на каждый удар, и даже парфяне, следуя за шутом, надевшим личину Нерона, готовы взяться за оружие. На Италию обрушиваются беды, каких она не знала никогда или не видела уже с незапамятных времен: цветущие побережья Кампании где затоплены морем, где погребены под лавой и пеплом; Рим опустошают пожары, в которых гибнут древние храмы, выгорел Капитолий, подожженный руками граждан. Поруганы древние обряды, осквернены брачные узы; море покрыто кораблями, увозящими в изгнание осужденных, утесы запятнаны кровью убитых. Еще худшая жестокость бушует в самом Риме, - все вменяется в преступление: знатность, богатство, почетные должности, которые человек занимал или от которых он отказался, и неминуемая гибель вознаграждает добродетель. Денежные премии, выплачиваемые доносчикам, вызывают не меньше негодования, чем их преступления. Некоторые из них в награду за свои подвиги получают жреческие и консульские должности, другие управляют провинциями императора и вершат дела в его дворце. Внушая ужас и ненависть, они правят всем по своему произволу. Рабов подкупами восстанавливают против хозяев, вольноотпущенников - против патронов. Если у кого нет врагов, его губят друзья.

3. Время это, однако, не вовсе было лишено людей добродетельных и оставило нам также хорошие примеры. Были матери, которые сопровождали детей, вынужденных бежать из Рима; жены, следовавшие в изгнание за своими мужьями; друзья и близкие, не отступившиеся от опальных; зятья, сохранившие верность попавшему в беду тестю; рабы, чью преданность не могли сломить и пытки; мужи, достойно сносившие несчастья, стойко встречавшие смерть и уходившие из жизни как прославленные герои древности. Не только на людей обрушились бесчисленные бедствия: небо и земля были полны чудесных явлений: вещая судьбу, сверкали молнии, и знамения - радостные и печальные, смутные и ясные - предрекали будущее. Словом, никогда еще боги не давали римскому народу более очевидных и более ужасных доказательств того, что их дело - не заботиться о людях, а карать их.

4. Однако прежде чем приступить к задуманному рассказу, нужно, я полагаю, оглянуться назад и представить себе, каково было положение в Риме, настроение войск, состояние провинций и что было в мире здорово, а что гнило. Это необходимо, если мы хотим узнать не только внешнее течение событий, которое по большей части зависит от случая, но также их смысл и причины. По началу смерть Нерона была встречена бурной радостью и ликованием, но вскоре весьма различные чувства охватили, с одной стороны, сенаторов, народ и расположенные в городе войска, а с другой - легионы и полководцев, ибо разглашенной оказалась тайна, окутывавшая приход принцепса к власти, и выяснилось, что им можно стать не только в Риме. Сенаторы, несмотря на это, неожиданно обретя свободу, радовались и забирали все больше воли, как бы пользуясь тем, что принцепс лишь недавно приобрел власть и находится вдали от Рима. Немногим меньше, чем сенаторы, радовались и самые именитые среди всадников; воспрянули духом честные люди из простонародья, связанные со знатными семьями, клиенты и вольноотпущенники осужденных и сосланных. Подлая чернь, привыкшая к циркам и театрам, худшие из рабов, те, кто давно растратил свое состояние и кормился, участвуя в постыдных развлечениях Нерона, ходили мрачные и жадно ловили слухи.

5. Преторианцы издавна привыкли по долгу присяги быть верными Цезарям, и Нерона они свергли не столько по собственному побуждению, сколько поддавшись уговорам и настояниям. Теперь же, не получив денежного подарка, обещанного им ранее от имени Гальбы, зная, что в мирное время труднее выделиться и добиться наград, чем в условиях войны, поняв, что легионы, выдвинувшие нового государя, имеют больше надежд на его благосклонность, и к тому же подстрекаемые префектом Нимфидием Сабином, который сам рассчитывал стать принцепсом, они жаждали перемен. Хотя попытка Нимфидия захватить власть была подавлена и мятеж обезглавлен, многие преторианцы помнили о своей причастности к заговору; немало было и людей, поносивших Гальбу за то, что он стар, и изобличавших его в скупости. Сама его суровость, некогда прославленная в войсках и стяжавшая ему столько похвал, теперь пугала солдат, испытывавших отвращение к дисциплине былых времен и привыкших за четырнадцать лет правления Нерона так же любить пороки государей, как когда-то они чтили их доблести. Стали известны и слова Гальбы о том, что он «набирает солдат, а не покупает», - правило, полезное для государства, покоящегося на справедливых основах, но опасное для самого государя; впрочем, поступки Гальбы не соответствовали этим словам.

6. Положение немощного старика подрывали Тит Виний, отвратительнейший из смертных, и Корнелий Лакон, ничтожнейший из них; Виния все ненавидели за подлость, Лакона презирали за бездеятельность. Путь Гальбы к Риму был долог и кровав. Погибли - и, как полагали, невинно - кандидат в консулы Цингоний Варрон и Петроний Турпилиан, бывший консул; их не выслушали, им не дали защитников, и обоих убили, первого - как причастного к заговору Нимфидия, второго - как полководца Нерона. Вступление Гальбы в Рим было омрачено недобрым предзнаменованием: убийством нескольких тысяч безоружных солдат, вызвавшим отвращение и ужас даже у самих убийц. После того как в Рим, где уже был размещен легион, сформированный Нероном из морской пехоты, вступил еще и легион из Испании, город наполнился войсками, ранее здесь не виданными. К ним надо прибавить множество воинских подразделений, которые Нерон навербовал в Германии, Британии и Иллирии и, готовясь к войне с альбанами, отправил к каспийским ущельям, но вернул с дороги для подавления вспыхнувшего восстания Виндекса. Вся эта масса, склонная к мятежу, хоть и не обнаруживала явных симпатий к кому-либо, была готова поддержать каждого, кто рискнет на нее опереться.

Публий Корнелий Тацит, фото изваяния которого представлено в статье, жил в период приблизительно с середины 50-х по 120-е годы. Он является одной из самых известных личностей Древнего Рима.

Корнелий Тацит: биография

В молодые годы он совмещал службу в качестве судебного оратора и политическую деятельность. Впоследствии Корнелий Тацит стал сенатором. К 97 году он стал консулом высшей магистратуры. Поднявшись на вершины политического Олимпа, Корнелий Тацит наблюдал раболепство сената и произвол императорской власти. После убийства Домициана престол заняла династия Антонинов. Именно этот период был первым, мнение о котором начал выражать Корнелий Тацит. Произведения , которые он планировал создать, должны были правдиво отражать происходящее. Для этого ему пришлось тщательно изучить источники. Он стремился создать полную и точную картину событий. Весь накопленный материал он переработал и воспроизвел в своей манере. Эффектный язык, обилие отточенных фраз - основные принципы, которыми пользовался Корнелий Тацит. Автор ориентировался на лучшие образцы латинской литературы. Среди них были книги Тита Ливия, Цицерона, Саллюстия.

Сведения из источников

Первое имя, которое носил историк Корнелий Тацит , доподлинно неизвестно. Современники называли его по номену или когномену. В 5-м столетии Сидоний Аполлинарий упоминал его под именем Гай. Однако средневековые рукописи самого Тацита подписаны именем Публий. Последнее и сохранилось за ним впоследствии. Точно неизвестна и дата рождения Тацита. Появление его на свет относят к 50-м годам на основании последовательности в занятии магистратур. Большая часть исследователей сходится во мнении, что Корнелий Тацит родился между 55 и 58 годами. Место появления его на свет также точно неизвестно. Есть свидетельства о том, что он несколько раз отсутствовал в Риме. Один из них был связан со смертью своего тестя Агриколы, жизнь которого будет впоследствии изложена в одном из сочинений.

Корнелий Тацит: фото, происхождение

Считается, что его предки были выходцами из Южной Франции или Италии. Когномен "Тацит" использовался при образовании латинских имен. Происходит он от слова, которое в переводе означает "быть тихим", "молчать". Чаще всего когномен "Тацит" использовался в Нарбонской и Цизальпийской Галлии. Из этого исследователи делают вывод о кельтских корнях семьи.

Обучение

Корнелий Тацит, труды которого впоследствии станут широко известными во всем Древнем Риме, получил очень хорошее образование. Предположительно, учителем риторики был сначала Квинтилиан, а затем - Юлий Секунд и Марк Апр. По всей видимости, философию ему никто не преподавал, поскольку он впоследствии достаточно сдержанно относился к ней и к мыслителям вообще. Большого успеха Корнелий Тацит добился в публичных выступлениях. Об этом свидетельствуют и слова Плиния Младшего.

"Кандидат цезаря"

В 76-77 году Корнелий Тацит женился на дочери Гнея Юлия Агриколы. В то же время началась активно развиваться и его карьера. В своих записях Тацит признавался, что быстрому успеху способствовало три императора: Домициан, Тит и Веспасиан. На политическом языке это значит, что он был внесен в списки претура, квестора и сената. Обычно в состав последнего попадали магистраты от квестора или трибуна. Тацит был включен в список досрочно. Это свидетельствовало об особом доверии императора. Так Тацит попал в список "кандидатов цезаря" - людей, которые были рекомендованы к получению должности и утвержденных сенатом независимо от способностей и заслуг.

Консулат

В 96 г. был свергнут Домициан. Вместо него императором стал Нерва. Из источников не вполне ясно, кто именно из них формировал и утверждал списки консулата. Предположительно, составителем был Домициан. Окончательное утверждение осуществлял уже Нерва. Так или иначе, в 97 г. Корнелий Тацит получил должность консула-суффекта. Для него это была вершина его достаточно удачной карьеры. В период консулата Тацит стал свидетелем и непосредственным участником попыток подавить мятеж преторианцев. Приблизительно в 100 году с Плинием Младшим он занимался делом африканских провинциалов, выступавших против Мария Приска - консула, известного злоупотреблениями.

Последние годы жизни

Из источников, найденных в Милясах в конце 19-го столетия, известно о проконсульстве Корнелия Тацита в Азии в 112-113 гг. Его должность и имя были зафиксированы в надписи. Провинция имела особое значение для Рима. Императоры направляли в нее только проверенных людей. При этом назначение Корнелия Тацита было особо ответственным. Важность была связана с планировавшимся походом Траяна на Парфию. В течение всей жизни Тацит был дружен с Плинием Младшим. Последний считался известнейшим римским интеллектуалом конца 1-го столетия. К сожалению, неизвестна точная дата смерти Тацита. Основываясь на его стремлении задокументировать правление Траяна, Нервы и Октавиана Августа, однако не осуществленном, исследователи делают вывод, что он скончался спустя некоторое время после опубликования "Анналов". Но упоминания о Таците отсутствуют и у Светония. Это может указывать на смерть в районе 120 года или даже позже.

Литература Др. Рима

К концу 1-го столетия в империи было написано достаточно много сочинений, в которых иллюстрировалось ее развитие. В них присутствовали свидетельства об основании Рима, прошлом провинций, существенная часть которых когда-то являлась самостоятельными государствами. Были также подробные работы о войнах. В то время история приравнивалась к разновидности ораторского искусства. Обусловлено это было тем, что в Греции и Риме древнего периода любые сочинения, как правило, зачитывались и, соответственно, воспринимались людьми на слух. Занятие историей считалось почетным. Несколько сочинений было у императора Клавдия. Оставили свои автобиографические произведения современники Тацита. Среди них были Адриан и Веспасиан. Траян засвидетельствовал события Дакийской кампании.

Проблемы древности

Однако если говорить в целом, то историография во время Тацита была в упадке. В первую очередь, этому виной было установление принципата. Из-за него историки разделились на две категории. Первые поддерживали империю. Они старались не фиксировать события, произошедшие в последние десятилетия. Авторы ограничивались обычно описанием отдельных эпизодов, совсем недавних явлений и прославляли действующего императора. При этом они придерживались официальных версий происходящего. В другую категорию входила оппозиция. Соответственно, они в своих сочинениях несли совершенно противоположные идеи. Это очень настораживало власть. Авторы, которые описывали современные события, испытывали трудности в поиске источников. Дело в том, что многие из очевидцев хранили строгое молчание, были убиты или высланы из империи. Все документы, подтверждавшие заговоры, перевороты, интриги, находились при дворе правителя. Доступ туда имел очень ограниченный круг людей. Мало кто из них решался выдавать тайны. А если и находились такие люди, просили высокую цену за сведения.

Цензура

Кроме всего, правящая элита стала понимать, что авторы, фиксируя прошлые события, неизменно проводят параллель с современными реалиями. Соответственно, они высказывали собственное мнение о происходящем. В этой связи императорский двор ввел цензуру. Об этом был прекрасно уведомлен и Тацит, описавший трагические события, связанные с Кремуцием Кордом. Последний покончил с собой, а все его сочинения были преданы огню. Все, что написал Корнелий Тацит, свидетельствует о расправах над оппозиционными мыслителями современности. Например, в сочинениях он упоминает Геренния Сенециона и Арулена Рустика, которых казнили. В своем "Диалоге об ораторе" автор озвучивает распространенное в тот период мнение о том, что нежелательны публикации, которые правящая власть может истолковать как выпад против нее. На потенциальных сочинителей началось активное давление за их стремление раскрыть тайны придворной жизни и деятельности сената. Например, свидетельствует о том, что Тацита, зачитывавшего свое произведение, прервали друзья "одного человека". Они упрашивали не продолжать, поскольку полагали, что может открыться информация, способная негативно повлиять на репутацию их знакомого. Написание историй стало сопровождаться, таким образом, различными сложностями. Именно поэтому относительно нейтральных сочинений к концу 1-го столетия так и не появилось. За написание таких произведений как раз и взялся Тацит.

Обзор сочинений

Что написал Корнелий Тацит ? Предположительно, мысль о создании сочинения о недалеком прошлом пришла к нему спустя некоторое время после гибели Домициана. Тем не менее начал Тацит с небольших работ. Сначала он создал биографию Агриколы (своего тестя). В ней, в числе прочего, Тацит собрал множество этнографических и географических подробностей о жизни британских народностей. Во вступлении к сочинению он дает характеристику периоду правления Домициана. В частности Тацит говорит о нем как о времени, которое было отнято императором у римлян. В этом же предисловии указано намерение изложить всеобъемлющее сочинение. Впоследствии в отдельном труде "Германия" Тацит описывает северных соседей империи. Стоит отметить, что эти первые два сочинения перекликаются с общей идеей и более поздних его работ. Закончив "Агриколу" и "Германию", Тацит приступил к масштабному труду о событиях 68-96 годов. В процессе его создания он опубликовал "Диалог об ораторах". В конце жизни Тацит начал создание "Анналов". В них он хотел изложить события 14-68 гг.

Заключение

Корнелий Тацит обладал ярчайшим писательским талантом. В своих сочинениях он не использовал избитых клише. Оттачивая мастерство с каждым новым произведением, Тацит стал величайшим летописцем своего времени. Во многом это обусловлено тем, что он проводил глубокий анализ использованных им источников. Более того, в своих сочинениях он стремился раскрыть психологию действующих лиц. Произведения Тацита в Новое время приобрели огромную популярность в европейских странах. Несмотря на введенную цензуру и давление, он смог создать величайшие сочинения. Произведения Тацита оказали огромное влияние на развитие политической мысли в европейских странах.