Поэзия пиндара. Олимпийские песни пиндара
(около 522–442 до Р. X.)
Как пред военной трубой умолкают звуки свирели,
Так пред тобою, о Пиндар, всякая лира молчит.
Видно, недаром, жужжа, роились вокруг тебя пчелы,
Сладкие соты свои у тебя на устах оставляя.
Слушая песни твои, великий Пан меналийский,
Сельские игры и песни своих пастухов забывал.
Антипатр Сидонский
Место Пиндара в древнегреческой поэзии
В истории развития греческой лирики главное место принадлежит имени Пиндара. Сами древние засвидетельствовали это. Они называли Пиндара просто «лириком» (ό λύρικος), т.е. лириком по преимуществу, «лиричнейшим» – как Гомера они называли просто «поэтом» (ό ποιητής), Аристофана – «комиком» (ό κώμικός), Фукидида – «историком» (ό συγγραφεύς), не прибавляя к этим эпитетам собственного имени.
Пиндар. Римская копия с греческого бюста V в. до Р. Х.
Пиндар родился, по наиболее вероятному расчету, в 522 г. до Р. X., следовательно, в конце того периода, в продолжение которого в Греции еще господствовало эолийско-дорическое направление, и несмотря на то, что большая часть его жизни, продолжавшейся до 80 лет, относится к тому времени, когда эллинская жизнь после персидских войн получила новое развитие под руководством Афин и выработала новые формы умственного развития, – несмотря на это основные принципы деятельности Пиндара и его миросозерцание по характеру своему еще вполне принадлежат прежнему периоду. Его юношеские годы, те годы, когда слагаются и крепнут характер и убеждения, относятся к тому аристократическому времени, когда среди эллинов еще господствовало дорическое стремление к спокойной государственной жизни, к порядку и законности, когда развитие мысли не было еще опасно для старинных нравов и благочестия. Поэтому поэзия Пиндара является заключительным звеном и высшею формою дорическо-эолийского направления, между тем как его современник, афинянин Эсхил , начинает собою новый период в развитии греческой литературы.
Происхождение Пиндара
Пиндар родился в Беотии, в Фивах. Некоторые древние писатели утверждают, впрочем, что местом его рождения был город Киноскефалы, где жили и его родители, или что его родители жили в Киноскефалах, а сам Пиндар случайно родился в Фивах; но это утверждение не заключает в себе противоречия, так как Киноскефалы были только предместьем Фив, занимая пространство к западу от города, почти до Неитских ворот, и считались в городской черте. Пиндар же был сын фиванского гражданина и сам был гражданином этого города. Он сам говорит о себе: «Меня воспитали славные Фивы не как чужеземца и не как незнакомого с музами». – «Я, искусно сплетающий песни в честь храбрых мужей, пью приятную воду из фиванских источников». Далее Пиндар говорит о себе, что он родился весною, когда происходили пифийские празднества в честь Аполлона; впоследствии древние, объясняя эти слова, говорили, что Пиндар предвидел свою поэтическую славу.
Отец Пиндара был флейтист, по имени Даифант, а по другим сведениям – Скопелин. Впрочем, некоторые считают оба эти имени принадлежавшими одному лицу, что возможно, так как у греков нередко одно и то же лицо имело два имени: так, например, сын Диона назывался Аретеем и Иппарином. По другому свидетельству, Пиндар был сын Пагонда и Мирто. Мирто – то же, что Миртида, как Бавко и Бавкида, Битто и Биттида; Миртида же была беотийская поэтесса, родом из Анфедона, современница Пиндара, с которою он в дни своей юности был знаком, а, может быть, даже и учился у неё. Поэтому некоторые допускают предположение, что Пиндар где-нибудь назвал эту Мирто или Миртиду, жену Пагонда, своей духовной матерью, а позднейшие толкователи, по недоразумению, сочли его за настоящего сына Миртиды и Пагонда. То же можно предположить и о Скопелине, которого иные называют отчимом или дядей Пиндара и который учил поэта играть на флейте. О том, что отцом Пиндара был Даифант, говорится в наиболее достоверных источниках; на это же указывает и то обстоятельство, что сын Пиндара назывался также Даифантом, а у греков был обычай давать своим сыновьям имя деда. Важным свидетельством в пользу Даифанта служит также заглавие не дошедшей до нас книги Плутарха: «Жизнь Даифанта и Пиндара». Мать Пиндара в большей части его биографий называется Клейдикою; имя жены его было Тимоксена, а по другим сведениям – Мегаклея.
Если Плутарх вместе с биографией Пиндара описал и жизнь Даифанта, то стало быть, Даифант был незаурядною личностью. От древних писателей дошли до нас биографии Пиндара, написанные Фомой Магистром, Свидой и Евстафием, и две анонимные – одна в гекзаметрах, а другая, так наз. «бреславская». Обе последние имеют большую ценность. В стихотворной биографии Пиндара Даифант называется μενεπτόλεμος (воитель), из чего следует заключить, что он был воин, отличавшийся своею храбростью. Род Пиндара принадлежал к старой фиванской аристократии, к знатному и древнему племени эгидов, которое в очень раннее время распространилось далеко за границы Беотии. По древнему фиванскому преданию, которое сообщает и сам Пиндар, часть эгидов в эпоху дорийского переселения явилась в Пелопоннес и помогла спартанцам покорить Амиклы. В 6 истмийской оде Пиндар говорит: «О Фивы, блаженный город! какое событие древности всего более радует твое сердце? Не то ли, когда ты закрепил дорийские поселения в Лакедемоне, когда Амиклы были покорены эгидами, детьми твоими, по изречению пифийского оракула?» Выйдя из Спарты , эгиды, под предводительством Фераса, заселили остров Феру; младшая ветвь этого племени принимала участие в основании города Кирены. Об этом Пиндар упоминает в 5 пифийской оде, сочиненной в честь киренского царя Аркесилая, победившего в беге колесниц; эта победная песнь пелась на празднике в честь Аполлона, которого издревле чтили эгиды, и сам Пиндар присутствовал в это время в Кирене, «Из Спарты раздается голос в награду мне, говорит он, так как оттуда пришли в Феру эгиды, мои предки, не без воли божества. Из Феры получили мы (здесь, в Кирене) богатые жертвоприношения; мы устроили праздник тебе, Аполлон, и во славу Кирены, укрепленного башнями города».
Пиндар. Бюст из Капитолийских музеев, Рим. Римская копия с греческого оригинала V в. до Р. Х.
Фото Jastrow (2006)
Аристократическому происхождению Пиндара соответствуют и занятия брата его Эритима, о котором в стихотворной биографии говорится, что он любил охоту и участвовал в состязаниях атлетов. Соответствует этому также и известие о том, что Пиндар сочинил гимн для своего сына, который был выбран фиванцами для участия, в качестве дафнефора (лавроносца), в процессии в честь высоко почитавшегося в Беотии лавроносного Аполлона. Для участия в этой процессии выбирались только прекрасные и знатные юноши. Поэтому, как замечает ученый комментатор пиндаровских од, Бёк, нет ничего удивительного, если игра на флейте была наследственным занятием в знатном семействе Пиндара, которое вообще занималось благородными упражнениями. Игра на флейте издревле пользовалась в Беотии особенным уважением; она была тесно связана с богослужением и ею занимались также и знатные люди. Плутарх говорит, что фиванские законодатели «во всем, важном и неважном, придавали значение звукам флейты, смягчающей нравы людей». Бёк предполагает, что род Пиндара наследственно занимался музыкою при известных религиозных торжествах, особенно же в культе Реи, великой матери богов, храм которой находился неподалеку от дома Пиндара.
Легенды о рождении и юности Пиндара
О жизни Пиндара мы имеем мало исторически достоверных известий. Напротив, в позднейшее время греки, никогда не утрачивавшие способности и стремления к созданию мифов, сочинили о Пиндаре много баснословных рассказов, которые основаны, большею частью, на его же собственных произведениях и относятся к поэтической деятельности великого и любимого богами певца. Так, например, рассказывали, что во время рождения Пиндара отец его слышал в своем доме звуки кимвалов, а из ближайшего храма Реи раздались звуки труб. Из этого отец заключил, что у него родилось священное дитя, и окружил его колыбель ветвями лавра и мирта. В дом стали летать пчелы, которые кормили ребенка-Пиндара медом. Это было изображено на картине, описанной Филостратом старшим. Такое предание основывается, конечно, на связи поэта и его рода с культом Реи; питание же ребенка медом должно было служить предзнаменованием тех сладких звуков, которые некогда польются из уст великого певца. Подобные же басни рассказывались о Гомере, Анакреоне и других поэтах, также и о Платоне.
Поводом к происхождению такого рассказа о Пиндаре могли послужить некоторые выражения, взятые из его же песен, как, например: «Мой голос слаще медового сота, слепленного пчелами»; «слаще меда песни мои»; «скроплю я медом (стихов моих) славный мужами город локрийцев», и т. п. О том, как пчелы лепили свои соты на устах Пиндара, рассказывается еще и иначе. По словам Павзания (IX, 23, 2), Пиндар, идя в Феспии (где находилось знаменитое святилище муз), на дороге утомился и лег спать; во время сна пчелы слепили медовый сот у него на устах, «и с тех пор Пиндар сделался поэтом». По другому рассказу, то же самое произошло, когда юноша Пиндар заснул после охоты на Геликоне (горе муз). Некоторые, считая этот рассказ слишком чудесным, старались объяснить его тем, что все это Пиндар видел во сне. Элиан говорит, что пчелы стали кормить Пиндара в то время, когда он, новорожденное дитя, был вынесен из отцовского дома. Но этот рассказ представляет, по-видимому, только переделку первоначального повествования о ребенке, положенном среди лавров и миртов.
Воспитание Пиндара
Происходя из аристократического дома, Пиндар получил хорошее воспитание и образование. Он рано познакомился с искусствами, в особенности же – с игрой на флейте, и так как отец заметил в нем значительное поэтическое дарование, то и послал его, когда ему минуло 16 лет, для дальнейшего образования в Афины, где в то время процветала хоровая поэзия, и действовали многие поэты. Здесь учителем Пиндара был, как говорят, преимущественно Лас Гермионский, замечательный поэт и еще более как теоретик. При дворе Гиппарха в Афинах Лас был соперником знаменитого Симонида Кеосского. Наставниками Пиндара называются также Аполлодор и Агафокл, из которых последнего Платон хвалит как музыканта и софиста. Рассказывают, что Аполлодор однажды, уезжая из Афин, поручил молодому Пиндару наблюдение за хорами, и последний исполнил эту задачу так хорошо, что с тех пор приобрел общую известность. В Афинах же Пиндар познакомился, конечно, и с Симонидом Кеосским, который в ту пору пользовался уже громкой известностью, хотя мы и не знаем, каковы были отношения между обоими поэтами.
Начало поэтической деятельности Пиндара
Достаточно подготовившись в Афинах к своей поэтической деятельности и основательно изучив технику стихосложения, музыки и хора, Пиндар 20-летним юношей возвратился в свой родной город и здесь начал практически заниматься своим искусством. Беотия была страна не чуждая музам. Как в древности процветали близ Геликона пиерийские поэты и певцы гесиодовской школы, так и теперь здесь процветала лирическая хоровая песня, и поэтическими дарованиями славились даже женщины, как, например, Коринна из Танагры и Миртида из Анфедона. С Коринной Пиндар находился в отношениях, напоминающих отношения ученика к наставнице; эти отношения не остались без влияния и на поэзию Пиндара. Коринна, которая в своих произведениях излагала народные мифы и местные предания, как говорят, порицала Пиндара за то, что он не обращает на мифы никакого внимания. Пиндар принял это к сведению и начал свой новый гимн, который он начал для фиванцев, следующими словами: «Должен ли я воспевать Исмена или Мелию с золотым веретеном, или Кадма, или священное поколение посеянных мужей, или Фивы с темной повязкой на челе, или всепобеждающую силу Геракла, или веселящего сердце людей Диониса, или бракосочетание белорукой Гармонии?» Когда Пиндар показал этот гимн Коринее, та засмеялась и сказала ему: «Надо сеять горстью, а не целым мешком».
Рассказывают, что Коринна порицала Пиндара также и за то, что он употребляет в своих стихотворениях формы аттического диалекта. Коринна и Миртида, как и вообще женщины, постоянно держались старинных обычаев и провинциализмов, и потому писали свои стихотворения на чистом беотийском народном наречии, не стараясь украшать его формами, взятыми из других диалектов и из эпического языка; Пиндар же, как смелый юноша, стремился освободиться от провинциализмов и писать свободно. По-видимому, беотийцам это сначала не особенно нравилось. Коринна, строго державшаяся беотийских особенностей, пять раз победила Пиндара в поэтических состязаниях. Периэгет Павзаний (9, 22, 3) видел в Танагре, на родине Коринны, в гимназии, картину, на которой была изображена эта поэтесса, возлагающая на свою голову почетную повязку, в знак победы, одержанной ею в Фивах над Пиндаром. Он полагает, что Коринна одержала эту победу, благодаря не столько действительным достоинствам своих стихотворений, сколько их диалекту, так как она никогда не писала по-дорически, как Пиндар, но всегда на понятном для всех её земляков диалекте эолийском, а может быть и потому (прибавляет он), что она отличалась от других женщин своей красотой, что можно видеть и на картине.
Элиан (V. H. XIII, 24) рассказывает, что Пиндар в Фивах пять раз был побежден Коринною в поэтических состязаниях, по приговору необразованных судей, и что, раздраженный этим, Пиндар назвал Коринну свиньей. Это уж слишком неделикатно, так что многие не хотят признать этого рассказа за достоверный. Ύς Βοιωτία, «беотийская свинья» было бранное прозвище фиванцев и произошло, вероятно, оттого, что древние жители Беотии назывались Иантами (Ύάντες); беотийцы и в самом деле были племя грубое, неповоротливое и необразованное. Сам Пиндар вспоминает об этом прозвище в одном из своих стихотворений, гордо требуя приговора над своими поэтическими произведениями: «Призови ко мне друзей, и мы сначала воспоем парфенскую Геру, а затем увидим, оправдается ли на нас старое бранное слово: беотийские свиньи». В то время слово «свинья» имело вовсе не такой ругательный смысл, как теперь, так что если мы даже и поверили бы тому, что Пиндар, побежденный Коринною, в гневе назвал свою победительницу свиньей, то все-таки надо думать, что он употребил в этом случае прозвище «беотийская свинья», что относилось к её тяжелому беотийскому диалекту и к складу её произведений.
Коринна в одном из своих стихотворений говорит: «Заслуживает порицания и звонкоголосая Миртида, за то, что она, женщина, вступила в состязание с Пиндаром». Но из этого не следует заключать, что известие о состязаниях с Пиндаром самой Коринны ложно: «Ибо, – замечает Леопольд Шмидт, – последовательность вообще редко встречается у поэтов, не говоря уже о поэтессах; да и слово έρις, употребленное здесь Коринною, может означать только обыкновенное соперничество, а не состязание».
Творчество Пиндара, его оды и эпиникии
Предшественники Пиндара – поэты Алкман и Стесихор в Спарте, а затем лесбосский певец Арион, дали правильную форму дифирамбу, который прежде был беспорядочным выражением восторга. Новая форма была такова, что пение дифирамба соответствовало ритмическим движениям хоров, ходивших процессией кругом жертвенника, на котором пылал огонь жертвоприношения. Дифирамбы были началом, из которого развились драматические хоры. Именно как автор песен для хоров более всего и прославился Пиндар
Пиндар был очень близок к храму дельфийского Аполлона и к дельфийским жрецам. «Аполлон так любил его, говорит Евстафий, что ему давалась в Дельфах часть от жертвоприношений, и во время жертвоприношения жрец обыкновенно восклицал: «Пиндар, раздели трапезу бога». Это бывало, как точнее указывает Плутарх, при жертвоприношениях во время так называемых Феоксений, когда, по повелению Пифии, Пиндару отделялась часть от приносимого в жертву; этою честью пользовались и его потомки. Из этого заключают, что Пиндар имел наследственную должность Аполлонова жреца. Еще во времена Павзания в дельфийском храме показывали железный трон Пиндара, на котором он сидел, воспевая Аполлона, так как он, по собственному его выражению, вместо обычных жертв приносил божеству гимны.
Вероятно, вследствие той связи, какая существовала между семейством Пиндара и должностью жреца в Дельфах, он еще в самых молодых годах начал сочинять гимны для дельфийского богослужения и вследствие этого сделался известен участвовавшим в пифийских национальных играх, так что слава его, как поэта, именно отсюда, из Дельф, должна была распространиться по всей Греции. По крайней мере, первые известные нам эпиникии Пиндара сочинены в честь победителей на этих пифийских играх. Молодым человеком, 20-ти лет, Пиндар, по просьбе друга своего Алевада Торакса, сочинил 10 пифийскую оду в честь одного родственника Алевадов, юноши Иппоклея, из Пелинны (в Фессалии), который одержал победу в беге на 22 пифиаде; первая же непифийская ода, время сочинения которой можно определить с некоторою точностью, есть 5-я немейская, которую Пиндар сочинил будучи уже 35 лет.
Общегреческое значение Пиндара
Ода в честь Иппоклея сделала Пиндара знаменитым. Начиная с 20-летняго возраста, Пиндар не покидал своей поэтической деятельности в продолжение 60 лет, до самой своей смерти в 442 г. Он жил преимущественно в своем родном городе Фивах, которые были ему очень дороги. Оттуда Пиндар часто уезжал на более или менее продолжительное время в другие города и храмы Греции, чтобы принять участие в празднествах и посмотреть на игры; знатные лица, тираны и целые города приглашали его посетить их. Так, он посетил однажды Коринф, куда был приглашен от имени всего города на праздник в честь одного знатного гражданина, одержавшего победу на играх; Пиндар посвятил этому победителю эпиникию (Ол. 13). Пиндара повсюду почитали и уважали, музу его ценили высоко и старались приобрести её расположение. Афиняне дали Пиндару сан друга (proxenos) афинского государства. Боги даровали ему великое счастье быть выразителем духа греческой нации в период высшего развития её нравственных сил. По просьбе своих почитателей Пиндар рассылал или развозил свои песни из Фив во все стороны; он «поил своих друзей из священного источника поэзии, который открыли у ворот Кадма (т.е. в Фивах) дочери памяти, музы», и не делал при этом никакого различия между отдельными племенами и городами с их различным управлением и государственными учреждениями. В своих эпиникиях Пиндар воспевает победителей из Фив и с Родоса, из Коринфа и Локриды; он прославляет и демократически свободное государство афинское, и дорически-аристократическую Эгину, и сицилийских тиранов Гиерона и Ферона, и простых граждан, и царей Кирены и Македонии. Пиндар принадлежит всему своему народу, прославляет прекрасное и благородное повсюду, где только находит его в эллинской земле, и его восторженные песнопения звучат в духе целой нации.
Пиндар и правители эллинских государств
Впрочем, большую часть своих од Пиндар написал по заказу и за это получал плату и подарки; тем не менее, ради этого его нельзя считать наемным поэтом, продающим свои хвалы за деньги. Все, что высказывал Пиндар, было искренним убеждением благородного и великодушного человека. Сам он нередко с откровенной шутливостью говорит в своих стихотворениях о том, что его муза получает плату: «Муза, если ты согласилась за золото дать свой голос другим, то пусть этот голос звучит там и сям, то в честь победителя Фрасидея, то в честь отца, некогда победившего на пифийских играх». Вторая пифийская ода была написана Пиндаром слишком поздно, когда победитель уже умер; Пиндар посвятил ее сыну прославляемого, и во вступлении к оде шутливо извинялся в этом, говоря, что его муза, служа теперь по найму, должна была выполнить прежде разные другие заказы, а потому опоздала с этой одой. «Древние поэты, – говорит Пиндар, – вступая на колесницу муз со своею гордою лирою, легко, как стрелы, рассылали вокруг свои сладкозвучные песни, когда чувство их возбуждалось при виде юноши, которого Афродита украсила блеском красоты. Тогда муза не была еще корыстолюбива, не была наемницей, и прекраснозвонкие песни еще не ценились на деньги. А теперь муза велит следовать в жизни слову аргивского мужа (Аристодема), которое всего ближе подходит к истине: «Деньги, деньги – вот в чем сила». Он сказал это, лишившись друзей и имущества. Но ты понимаешь меня», – и т. д.
К тиранам и царям Пиндар, царь поэтов, и в жизни и в песнях своих относился с чувством собственного достоинства, как равный к равным. Он не имел, подобно Симониду, политической роли при государственных людях и при дворах царей, дружбою и доверием которых он пользовался, и не вмешивался в общественные дела; он относился к этим лицам только как поэт и как друг. И в песнях своих Пиндар говорит с ними откровенно и благородно; он прославляет их доблести, прекрасные подвиги и счастье; но касается иногда – правда, умеренно и осторожно – и темных сторон их жизни, укоряя и предостерегая их. Царь сиракузский Гиерон, которому Пиндар посвятил несколько песен, очень уважал поэта и несколько раз приглашал его к своему двору, но Пиндар не исполнял его желания. Когда его спросили, почему же Симонид ездит к сицилийским тиранам, а он, Пиндар, не хочет ехать туда, он, как говорят, отвечал: «Потому, что я хочу жить для себя самого, а не для других». Наконец, в 472 г. до Р. X. (Ол. 77, 1) Пиндар все-таки отправился в Сиракузы и пробыл там несколько лет, вероятно, до смерти Гиерона (Ол. 78, 2 = 467 г. до Р. X.). Этого царя он прославляет за его любовь к поэзии, говоря, что «он царствует, окруженный блеском, посреди благоухающих цветов поэзии и мы, поэты, часто собираемся весело провести время в его кружке». Пиндар хвалит доблести и подвиги Гиерона, который «в битвах побеждает своим мужеством и стойкостью» и «господствуя над тучными полями Сицилии, держит в своих руках жезл правосудия и от каждой добродетели получает в награду венец». Пиндар прославляет Гиерона за то, что он усмирил варваров, врагов эллинства, на западе – карфагенян и тирренцев (этрусков), в то время как на востоке греческий мир был спасен от персов бойцами Саламина и Платеи. Но при всем том, Пиндар подает ему советы и предостерегает его. Он напоминает счастливому тирану, что не следует быть заносчивым и стремиться к тому, что стоит выше сил человеческих. Пиндар указывает на поучительный пример Тантала, который «был не в силах вынести ослепительного блеска счастья» и потому погиб. Когда Гиерон сделался сиракузским тираном (Ол. 75, 3 = 478 г. до Р. X.), Пиндар предостерегал его от льстецов и обманщиков, «так как наушники приносят с собою трудно устранимое зло; они по своему характеру похожи на хитрых лисиц». С каким достоинством обращался Пиндар к тирану, это видно, между прочим, из заключения 2 олимпийской оды, победной песни, которую он написал в бытность свою в Сиракузах (Ол. 77, 1 = 472): «Муза направляет мое слово и придает ему силу. Конечно, другие люди велики в других делах; но выше всех поставлен трон царя. Пусть же навсегда останешься ты на этой высоте и я, присоединившись к победителям, буду столь же велик, как и ты, сияя мудростью песнопения по всей Элладе».
Так же свободно обращается Пиндар и к другим царям. Из прославленных им городов следует указать прежде всего на Афины, где он провел часть своей юности и куда он нередко ездил и впоследствии. В начале 7 пифийской оды, которая написана на победу Алкмеонида Мегакла, вероятно, в год марафонского сражения, Пиндар говорит: «Афины, могущественный город! Это имя прекрасно звучит в победной песне в честь сильного, славного рода Алкмеонидов! Ибо какую страну, какой город мог бы я назвать в этой песне с большею славой и похвалой всенародной?» В отрывке одного стихотворения, в котором говорилось о победе при мысе Артемисии, было сказано: «Там сыны Афин положили блестящее основание свободе». В одном дифирамбе, сочиненном, вероятно, вскоре после второй персидской войны, Пиндар восклицает: «О блестящий, божественный город, увенчанный цветами и прославленный в песнях, столп Греции, славные Афины!»
За эти последние слова фиванцы, враги афинян, как рассказывают, наложили на Пиндара штраф в тысячу драхм, но афиняне возвратили ему эту сумму, или даже дали вдвое больше. Исократ говорит, и это показание заслуживает более вероятия, что афиняне подарили Пиндару 10 тысяч драхм за то, что он назвал их город «столпом Греции». Рассказ о том, будто бы фиванцы оштрафовали за это Пиндара, нельзя считать вероятным уже и потому, что в то время враждебное афинянам господство аристократии в Фивах было уже свергнуто, и во главе правления стояла партия демократическая. В Афинах находилась также статуя Пиндара (между тем как фиванцы не поставили у себя его статуи): он был представлен «сидящим, с лирою в руке, с диадемой на голове и со свитком своих произведений на коленях». Впрочем, эта статуя была поставлена, по всей вероятности, долгое время спустя после Пиндара.
Аристократические симпатии Пиндара
Пиндар по своему рождению принадлежал к фиванской аристократии и находился в дружеских отношениях со многими аристократическими родами Греции; и в стихотворениях своих он с особенным уважением относится к аристократическому дорическому государственному устройству, в котором преобладало спокойствие и согласие. Но Пиндара все-таки нельзя упрекать в одностороннем предпочтении дорического государственного строя другим; он стоял выше партий и прославлял прекрасное и достойное похвалы, где бы ни встречал его; высший национальный интерес у Пиндара преобладал над интересами партии и сословия и над местным патриотизмом. Поэтому, когда во время персидской войны часть греческого народа – и впереди всех афиняне – выступили на защиту эллинской свободы, симпатии патриота-поэта были вполне посвящены этим борцам за свободу, между тем как фиванская аристократия, к которой он принадлежал по своему рождению и воспитанию, изменнически сносилась с варварами; образ действий и подвиги афинян были предметом самых восторженных похвал Пиндара, несмотря на то, что в их государстве все более и более развивалась демократия. Пиндар относился враждебно не к демократии, а к диким порывам неумеренной толпы.
Пиндар и греко-персидские войны
Глубокую скорбь должно было причинять благородному поэту в эту славную пору персидских войн поведение представителей его сословия, фиванских олигархов, которые изменяли делу Эллады и соединились с персами против своих единоплеменников; эта измена должна была опозорить дорогую для Пиндара родину перед всеми греками. Историк Полибий упрекает Пиндара в том, что он в это время был заодно с аристократами, так как он уговаривал своих сограждан оставаться спокойными. Но историк относится к поэту несправедливо, так как в словах Пиндара, на которые он ссылается, поэт только предостерегает своих сограждан от увлечения враждою партий и от внутренних раздоров, которые приводят государство в бедственное положение и развращающим образом влияют на юношество. Такое предостережение было необходимо в то время, когда написана эта ода Пиндара, когда при приближении Ксеркса фиванская аристократия примкнула к нему, а народная партия высказалась против этого союза, и 400 человек из её среды отправились к Фермопилам, чтобы принять участие в сражении против персов.
Какого образа мыслей держался Пиндар по отношению к персидской войне – это видно из того, что он постоянно превозносил греческие победы; особенно ясно выражается его взгляд в одном месте седьмой истмийской оды. Эта ода была написана Пиндаром вскоре после битвы при Платее и после наказания фиванских олигархов спартанскими войсками. Несчастие родного города причинило поэту глубокое горе; но это горе было побеждено радостью об устранении опасности, о спасении греческой свободы, Пиндар говорят: «Я побуждаю Музу воспеть победителя, хотя мое сердце глубоко огорчено. Но сбросим с себя эту тяжелую печаль, не станем предаваться заботам и скорби: нет, мы откажемся от бесполезных вздохов и вместо них запоем приятную песнь! Гора свалилась у нас с плеч; боги милостиво избавили нас от муки Тантала, избавили Элладу от ужасной беды». В одах, написанных Пиндаром в эту пору, он постоянно старается оправдать перед греками свой опозоренный родной город, напоминая о его древней славе; вместе с тем он желает снова успокоить и примирить своих сограждан, разделившихся на две политические партии, одна другой враждебные.
Религиозность Пиндара
Главною чертою в характере Пиндара была его глубокая религиозность. Она выражается как в его стихотворениях, так и во внешней его жизни. Из религиозных воззрений Пиндара можно видеть, какие большие успехи сделал греческий дух в своем развитии со времен Гомера и древнего эпоса до времен Пиндара. По внешности своей, боги Пиндара, правда, все еще такие же, как и боги Гомера; но по внутреннему своему значению они являются уже гораздо чище и возвышеннее. Ясно усвоив себе нравственные принципы своего времени, Пиндар представил богов высшими нравственными силами, которые далеки от всяких человеческих слабостей. «Людям, – говорит он, – следует говорить о богах прекрасное; порицать богов – это дело ненавистной мудрости». Пиндар верит и в мифы; но если рассказы прежних поэтов не согласуются с его, более чистыми, представлениями о богах и героях, то он отвергает их, говоря, что поэты выдумали их, чтобы приукрасить рассказ, и потому Пиндар передает эти мифы в такой форме, которая не противоречила бы достоинству и нравственной высоте богов.
В этом отношении особенно поучителен рассказ его о Пелопсе, в 1 олимпийской оде. Обыкновенный миф о Пелопсе рассказывается так, что его отец Тантал убил его, сварил и подал на бывшем у него пиру богам, чтобы испытать их всеведение. Боги отказались от этого ужасного кушанья; только Деметра не заметила обмана и съела одну лопатку, так что потом, когда боги положили растерзанные члены мальчика в котел и воскресили его, то Деметра дала ему плечо из слоновой кости. Что у Пелопса одно плечо было из слоновой кости, это рассказывает и Пиндар, прибавляя, что все потомки Пелопса имели на одном плече белое пятно; но Пиндар поясняет, что Пелопс так и родился, с плечом из слоновой кости, и что Клото вынула его таким из умывального сосуда, чистого и освященного. Затем Пиндар продолжает: «Чудес, конечно, много на свете; но ум смертных нередко жалким образом заблуждается, особенно когда предания, уклоняясь от истины, украшаются пестрой ложью. Приятная внешность, чарующая людей блестящими украшениями, нередко их обманывала и заставляла верить невероятному. Но время неподкупно свидетельствует истину. Да, следует людям говорить о богах только прекрасное, так как в этом случае люди являются менее виновными. Потому и я не стану рассказывать о тебе, о Пелопс, по старым преданиям; нет, я расскажу, как твой отец однажды пригласил к себе в Сипил богов на беспорочный пир и радушно принял и угощал их; как Посейдон похитил тебя из любви, пленившей его сердце, как он увез тебя на своей золотой колеснице в небесные селения великого Зевса. Когда люди, долго искавшие тебя, не могли возвратить тебя матери, тогда некоторые из завистливых соседей стали потихоньку рассказывать, что эти люди на берегу реки изрубили тебя мечами на куски, затем сварили твое мясо и подали на стол в конце пира. Я никогда не решусь упрекать кого-либо из блаженных богов в беспутном бражничанье, а тот, кто решается на это, рано или поздно будет за это наказан». Затем Пиндар продолжает рассказывать о том, как Тантал своей заносчивостью и злодеяниями навлек на себя гнев небожителей, и как, вследствие этого, боги удалили с Олимпа его сына, снова послав его к быстро увядающему роду человеческому.
Особенно значительная разница между представлениями Гомера и Пиндара заметна в отношении их к загробной жизни. Между тем как в гомеровских поэмах души умерших, даже наиболее славных героев, ведут в подземном мире жизнь теней, подражая жизни земной, и только в немногих, впоследствии вставленных в поэму, местах являются примеры тяжких наказаний нескольких отдельных преступников, как, например, Тантала, Титиона и др., у Пиндара эта нравственная идея посмертного возмездия с особенной ясностью выдвигается на первый план. «Кто здесь, на земле, совершал злодеяния, – говорится во 2-й олимпийской оде Пиндара, – тот по смерти скоро получает возмездие, ибо над тем, кто здесь был преступником, там судья произносит строгий приговор. Но те, кто на земле вел благородную жизнь, те наслаждаются и там, в сиянии вечного солнца, беспечальною жизнью, не утруждая сил своих над возделыванием полей и не пускаясь в темное море ради приобретений. Нет, их уважают боги подземного мира, и те, которые в этой жизни оставались хорошими людьми, там живут, не зная слез и горя. Злодеи же, – утверждает Пиндар, – подвергаются несказанным бедствиям. Напротив, те, которые три раза были на земле и три раза под землею, сохранили свою душу в совершенной чистоте от всякой неправды, от всего дурного, те идут стезею Зевса в обитель Кроноса, где на островах блаженных тихо веют морские ветры, где среди прекрасных деревьев благоухают золотые цветы; сплетая из них венки на берегу чистых источников, блаженные люди украшают этими венками свои головы и руки. Таков праведный суд Радаманта, которому отец Кронос повелел быть судьею». Итак, Пиндар, кратко упомянув о наказании злодеев, говорит, что люди добродетельные после своей смерти наслаждаются в Элизии беспечальною и беззаботною жизнью, в полном спокойствии и счастье. Тот же, кто трижды беспорочно совершил свой жизненный круг на земле и в подземном мире, достигает высшего счастья на островах блаженных. Пиндар особенно подробно высказывает это в своих печальных элегиях в честь умерших (θρήνοι), причем развивает идею о возмездии за гробом и о смене жизни земной и жизни подземной до трех раз, которая дает высоким умам возможность достигать высшего совершенства. В одном из таких отрывков Пиндара читаем: «Те, от кого Персефона получила искупление за старые проступки, на девятый год снова посылаются ею на землю, и из них-то являются великие цари и люди, славные своею силою или мудростью, которых потомство называет божественными героями».
В этих представлениях заметны следы орфического и пифагорейского учений, которые, впрочем, во времена Пиндара были общим достоянием образованных людей, так что Климент Александрийский напрасно называет Пиндара пифагорейцем. Подобные идеи проникли также и в элевсинские таинства, а Пиндар, судя по отрывку сочиненной им надгробной песни одному афинянину, по-видимому, был посвящен в эти таинства. Он говорит: «Блажен тот, кто нисходит в подземный мир, видев элевсинские таинства; он знает конец жизни, знает и начало, данное ей Зевсом».
В своей жизни Пиндар был ревностным почитателем богов. В Фивах он поставил статуи Аполлону Боэдромию и Гермесу Агорейскому; он поставил статую и в храме Зевса Аммона, которого он высоко уважал. Пиндар сочинил также в честь Зевса Аммона гимн, посланный им в храм этого божества в Ливию. Впоследствии египетский царь Птолемей Лаг приказал написать этот гимн Пиндара на трехсторонней колонне, поставленной в храме близ алтаря, которую видел и Павзаний. Родосцы также написали 7-ю олимпийскую оду Пиндара, в которой прославлялся их остров, золотыми буквами на мраморной доске, и поставили ее в храме Линдской Афины.
В каких близких отношениях находился Пиндар к дельфийскому храму – об этом было уже упомянуто раньше; по-видимому, он исполнял также некоторые, перешедшие к нему по наследству, обязанности в храме Реи Кибелы, который находился в Фивах, недалеко от дома поэта. Ей-то, великой матери богов, молится Пиндар за Гиерона, обращаясь к «почтенной богине, которую нимфы воспевают вместе с Паном в ночном хоре». (Пиф. III, 77). Поэт поставил перед храмом Кибелы статуи её и Пана, её постоянного спутника. Рассказывают, что Пиндар сделал это вследствие видения: однажды, играя в горах на флейте вместе с одним из своих учеников, он увидел каменную статую богини, которая подходила к нему, окруженная сиянием. Бог Пан, любитель игры на флейте, по мнению древних, был особенно благосклонен к Пиндару. Древние рассказывали, что однажды самого Пана видели между Кифероном и Геликоном; он пел гимн, сочиненный Пиндаром; поэт выразил за это божеству свою благодарность в парфенионе, который начинался словами: «О Пан, правитель Аркадии, страж божественных святилищ, спутник великой матери Кибелы, предмет нежной заботы божественных муз»...
Легенды о смерти Пиндара
Как о рождении поэта, так и его смерти у древних существовало впоследствии много басен, в которых Пиндар представлялся человеком, особенно любимым богами. Так, рассказывалось, будто бы греческие послы молились Юпитеру Аммону за своего друга Пиндара, прося, чтобы бог наградил его тем, что составляет лучший удел человека на земле; в тот же год Пиндар и умер. Плутарх вместо Юпитера Аммона говорит о дельфийском Аполлоне и рассказывает, что Пиндар поручил беотийским послам, которые отправились в Дельфы, спросить оракула, в чем заключается высшее счастье для человека. Пифия отвечала, что Пиндар знает это и без неё, так как он сам писал о Трофонии и Агамеде; если же он пожелает сам испытать это, то вскоре все ему объяснится. В одном из своих стихотворений Пиндар говорит, что Трофоний и Агамед просили Аполлона наградить их за построение дельфийского храма; Аполлон отвечал, что наградит их через семь дней – и через семь дней они умерли. Получив от оракула такой ответ, Пиндар решил, что высшее счастье заключается в смерти, и вскоре умер. Этот рассказ произошел, по всей вероятности, из сопоставления двух фактов: во-первых, что Пиндар, рассказывая мифическую историю о Трофонии и Агамеде, называет раннюю смерть величайшим счастьем, и, во-вторых, что сам он, в своем гимне к Юпитеру Аммону (или к Аполлону), просит для себя того, что составляет лучший удел человека.
Далее рассказывают, что Пиндару в глубокой старости явилась во сне Персефона и жаловалась на то, что из всех богов он не воспел только ее одну, прибавив, что он станет воспевать ее, когда переселится к ней. Меньше чем 10 дней спустя после этого видения Пиндар умер. В Фивах жила одна старуха, родственница Пиндара, которая особенно любила его песни. Через несколько дней после своей смерти Пиндар явился к ней во сне и пропел гимн в честь Персефоны; проснувшись, эта женщина записала то, что пел Пиндар. Действительно, существовал гимн Пиндара к Персефоне, в котором, вероятно, говорилось о похищении этой богини в подземный мир. «В этом гимне Пиндар, конечно, имея в виду обряды мистерий, изображал подземное царство с такою наглядностью, что древние стали говорить, что поэт не мог бы представить такого описания, не бывши сам в царстве мертвых. Это подало повод к преданию, что Пиндар сочинил свой гимн уже после своей смерти и передал его людям посредством сновидения». (Леон. Шмидт).
Рассказывают еще, что Пиндар просил богов даровать ему лучший удел и вскоре после того будучи в Аргосе, внезапно умер, на 80-м году своей жизни, в театре или в гимназии, склонившись на колена нежно любимого им и прекрасного юноши Теоксена. Он поехал в Аргос, вероятно, на какой-нибудь праздник или на торжественные игры, в сопровождении своих дочерей Протомахи и Эвметиды. Дочери привезли прах Пиндара в Фивы, где Павзаний видел его могилу в ипподроме близ Претидских ворот.
Пиндар и Александр Македонский
Известно, что Александр Македонский, разрушив Фивы, продал жителей этого города в рабство, но дом Пиндара и его потомков пощадил. К этому побудило его, конечно, главным образом уважение к великому поэту; но, вероятно, завоеватель имел в виду и то обстоятельство, что Пиндар был в дружеских отношениях с его предком, македонским царем Александром, сыном Аминта, и посвятил ему похвальное стихотворение. Павзаний видел уже одни развалины дома Пиндара, близ ручья Дирке, по имени которого и Пиндара называли иногда «диркейским лебедем» (Horat. Carm. IV, 2).
Отличительные особенности поэзии Пиндара
Пиндар по богатству мыслей, по возвышенности и величественности своего миросозерцания, по глубине нравственного и религиозного чувства стоит выше всех лириков древности. Мысли, быстро рождающиеся в его ясной душе, развиваются Пиндаром со смелой уверенностью. Звучный и богато украшенный поразительными образами язык его песен звучит то торжественно-важно, гордо и величественно, то тихо и мягко, то весело и шутливо, смотря по тому, какого тона требует предмет. Пиндар отличался во всех родах хоровой поэзии; но из его гимнов в честь богов, из его пеанов, дифирамбов, просодий, парфений, трен и т. п. до нас дошли только отрывки. Напротив, из эпиникий Пиндара сохранились довольно многие, именно – 14 олимпийских, 12 пифийских, 11 немейских и 7 истмийских. Конечно, эти оды сохранились благодаря тому, что были лучшими произведениями пиндаровской музы.
Эпиникиями во времена Пиндара назывались торжественные оды в честь победы, одержанной на играх, особенно же на больших национальных играх в Олимпии, в Пифоне или Дельфах, в Немее и на Истме. Такая победа считалась у греков высшим счастьем на земле и величайшею честью для дома и родины победителя. Празднество в честь победителя происходило иногда тотчас же, вслед за победою, или по возвращении победителя в свой родной город, и состояло из торжественной процессии к храмам богов – покровителей игр, из благодарственных жертвоприношений и праздничного пира близ храма или в доме победителя. Главнейшим же, торжеством во время этого празднования была эпиникия, которая пелась танцующим хором, под музыку, во время процессии или во время пира. Эпиникии Пиндара не представляют только подробных, блестящих описаний самой победы: это описание обыкновенно излагается лишь в немногих строфах, которые служат ядром всего произведения. При составлении эпиникий Пиндар поступает обыкновенно таким образом: в основу своего произведения он кладет какую-нибудь общую мысль, явившуюся по поводу победы или личных отношений победителя. С точки зрения этой общей мысли Пиндар рассматривает и объясняет всю жизнь победителя, так что самая победа представляется славным результатом всей жизни героя, его характера, его стремлений.
Характерную черту пиндаровских эпиникий – черту, унаследованную ими от произведений древнейшей хоровой поэзии – представляет изложение мифов; их можно найти во всех больших произведениях этого рода. Мир мифический был для грека миром идеальных представлений, идеализациею мира действительного. Здесь Пиндар находил прекраснейшие образцы всяких доблестей, примеры высшего счастья, даруемого богами, внезапных перемен судьбы, награжденной добродетели и наказанного порока. Поэтому и автор эпиникии находил здесь богатый материал для наглядного представления тех идей, которые высказывались им по поводу победы и победителя и справедливость которых он желал подтвердить примерами. Обработка мифа у Пиндара имеет характер чисто лирический, совершенно отличный от эпического, так как поэт передает содержание мифа не вполне и не равномерно, но выставляет на первый план то, что ему важно для подтверждения своей идеи. Об остальном Пиндар упоминает кратко или вовсе не упоминает.
Речь Пиндара богата афоризмами; обороты его мыслей быстры и неожиданны; его периоды очень многосложны. Все эти делает его стихотворения трудными для понимания и часто темными; потому еще у греков составлялись уже комментарии к ним. Гораций (Carm. IV, 2) сравнивает песнь Пиндара с бурным горным потоком, который, переполнившись от дождя, шумно разливается по берегам; по словам римского поэта, речь Пиндара «мчится в пределах, чуждых закона»:
Горным потоком, когда половодье
Берег знакомый разрушить готово,
Бурно вскипает, бездонно-глубоко
Пиндара слово.
Это воззрение на Пиндара, как на поэта, который в порыве вдохновения не обращает внимания на правильность и меру, разделялось многими до новейшего времени. Но более глубокое изучение великого поэта доказало неосновательность этого взгляда и показало, что Пиндар умел всегда по строго обдуманному плану и с величайшим искусством соединять отдельные части поэмы в прекрасное, стройное целое. Первое мнение о таланте Пиндара могло произойти оттого, что он никогда не высказывает главной мысли произведения с самого же начала, и не развивает отдельных мыслей, служащих для наглядного представления этой основной идеи, в непрерывном порядке и связи, как этого требует здравая рассудочность, но часто вдруг прерывает один ряд мыслей и обращается к другому, а затем снова возвращается к прежнему или переходит к еще новым мыслям. Представляя, таким образом, постоянно новые и неожиданные образы, Пиндар все сильнее и сильнее возбуждает внимание читателя этой искусственной запутанностью мыслей, и в конце снова собирает их в одно целое, так что основная идея произведения представляется вполне наглядно Трудность понимания, происходящая от такого запутанного расположения отдельных частей оды Пиндара, еще более увеличивается вследствие множества мыслей, быстро возникающих в уме поэта, что не позволяет ему долго останавливаться на какой-нибудь одной мысли, заставляет его быть кратким и быстро переходить от одного предмета к другому, переменяя тон.
Так, например, в своей 3 олимпийской оде Пиндар, прославляя Ферона, правителя сицилийского города Акраганта, одержавшего на олимпийских играх победу в состязании колесниц, рассказывает в этой оде о бедствиях предков Ферона и, привлекая множество мифологических сюжетов, распространяется о непостоянстве человеческого счастья вообще. Однако, несмотря на массу сложных реминисценций, Пиндар умело проводит через всю оду одну главную мысль – что люди доблестные, какова бы ни была их судьба, получат за свою доблесть награду, если не в здешней жизни, то в будущей. Пиндар, с одной стороны, упоминает о предках и подвигах Ферона, а с другой – философски рассуждает о том, как судьба человеческая часто сверх ожидания изменяется к лучшему и какова жизнь людей добрых на том свете. И то и другое Пиндар искусно переплетает вместе.
По характеру мелодий оды Пиндара делятся на три класса: дорийские, эолийские и лидийские. Дорийские близки к эпосу своим, спокойным, величавым тоном, подробным изложением мифологических эпизодов. Они близки к эпосу и своим размером: дактилем, перемешанным с трохеем. Эолийские оды Пиндара написаны более легкими, живыми и разнообразными размерами, ход мыслей в них быстрее, чаще встречаются субъективные подробности о личных делах. Наше незнание о последних делает темными некоторые места эолийских од. Трудность понимать их увеличивается смелыми и запутанными оборотами мыслей и тем, что в них встречаются малоупотребительные диалектические формы. Лидийские оды Пиндара написаны почти исключительно трохеем, и характер их спокойный. В тоне лидийских мелодий написаны оды, предназначенные для пения на пути в храм, или перед жертвенниками. Содержанием этих песен были смиренные мольбы к богам о том, чтоб они оставались благосклонны.
Русские переводы Пиндара
Творения Пиндара. Перевод П. Голенищева-Кутузова. М., 1804.
Пиндар. Перевод прозой И. Мартынова. СПб., 1827
Пиндар. Оды. Фрагменты. Перевод М. Л. Гаспарова. Вестник древней истории. 1973 и 1974
Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. Перевод М. Л. Гаспарова. М., 1980
Пиндар. Победные песни. Перевод М. А. Амелина. Новый мир. 2004. № 9
Литература о Пиндаре
Иноземцев. Пиндар. Журнал министерства народного просвещения, октябрь 1875
Майков В. Жизнь Пиндара. Журнал министерства народного просвещения, 1887
Майков В. Эпиникии Пиндара. Журнал министерства народного просвещения, 1892, 1893
Статья «Пиндар» в Энциклопедическом словаре Брокгауз-Ефрон (автор – Ф. Мищенко)
Гринбаум Н. С. Язык древнегреческой хоровой лирики: Пиндар. - Кишинёв, 1973
Гаспаров М. Л. Древнегреческая хоровая лирика. Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. - М., 1980.
Гринбаум Н. С. Ранняя классика древней Греции в экономических терминах Пиндара. М., 1988.
Топоров В. Н. Пиндар и Ригведа: Гимны Пиндара и ведийские гимны как основа реконструкции индоевропейской гимновой традиции. М., 2012
Раухенштайн. Введение в победные песни Пиндара, 1843
Мецгер. Победные песни Пиндара. Лейпциг, 1880
Круазе А. Поэзия Пиндара. Париж, 1880
Румпель. Лексикон Пиндара. Лейпциг, 1883
Хорнблауэр С. Фукидид и Пиндар. Оксфорд, 2004
Керри Б. Пиндар и культ героев. Оксфорд, 2005
Бёрнетт А. П. Пиндар.
М. Л. Гаспаров
Пиндар - самый греческий из греческих поэтов. Именно поэтому европейский читатель всегда чувствовал его столь далеким. Никогда он не был таким живым собеседником новоевропейской культуры, каковы бывали Гомер или Софокл. У него пытались учиться создатели патетической лирики барокко и предромантизма, но уроки эти ограничились заимствованием внешних приемов. В XIX в. Пиндар всецело отошел в ведение узких специалистов из классических филологов и по существу остается в этом положении до наших дней. Начиная с конца XIX в., когда Европа вновь открыла для себя красоту греческой архаики, Пиндара стали понимать лучше. Но широко читаемым автором он так и не стал. Даже профессиональные филологи обращаются к нему неохотно.
Может быть, одна из неосознаваемых причин такого отношения - естественное недоумение современного человека при первой встрече с основным жанром поэзии Пиндара, с эпиникиями: почему такой громоздкий фейерверк высоких образов и мыслей пускается в ход по такой случайной причине, как победа такого-то жокея или боксера на спортивных состязаниях? Вольтер писал (ода 17): «Восстань из гроба, божественный Пиндар, ты, прославивший в былые дни лошадей достойнейших мещан из Коринфа или из Мегары, ты, обладавший несравненным даром без конца говорить, ничего не сказав, ты, умевший отмерять стихи, не понятные никому, но подлежащие неукоснительному восторгу…». Авторы современных учебников греческой литературы из уважения к предмету стараются не цитировать этих строк, однако часто кажется, что недоумение такого рода знакомо им так же, как и Вольтеру.
Причина этого недоумения в том, что греческие состязательные игры обычно представляются человеком наших дней не совсем правильно. В обширной литературе о них (особенно в популярной) часто упускается из виду самая главная их функция и сущность. В них подчеркивают сходство с теперешними спортивными соревнованиями; а гораздо важнее было бы подчеркнуть их сходство с такими явлениями, как выборы по жребию должностных лиц в греческих демократических государствах, как суд божий в средневековых обычаях, как судебный поединок или дуэль. Греческие состязания должны были выявить не того, кто лучше всех в данном спортивном искусстве, а того, кто лучше всех вообще - того, кто осенен божественной милостью. Спортивная победа - лишь одно из возможных проявлений этой божественной милости; спортивные состязания - лишь испытание, проверка (?λεγχος) обладания этой божественной милостью. Именно поэтому Пиндар всегда прославляет не победу, а победителя; для описания доблести своего героя, его рода и города он не жалеет слов, а описанию спортивной борьбы, доставившей ему победу, обычно не уделяет ни малейшего внимания. Гомер в XXIII книге «Илиады» подробно описывал состязания над могилой Патрокла, Софокл в «Электре» - дельфийские колесничные бега, даже Вакхилид в своих изящных эпиникиях находит место для выразительных слов о коне Гиерона; но Пиндар к этим подробностям тактики и техники был так же равнодушен, как афинский гражданин к тому, какими камешками или бобами производилась жеребьевка в члены Совета пятисот.
Фантастический почет, который воздавался в Греции олимпийским, пифийским и прочим победителям, стремление городов и партий в любой борьбе иметь их на своей стороне, - все это объяснялось именно тем, что в них чтили не искусных спортсменов, а любимцев богов. Спортивное мастерство оставалось личным достоянием атлета, но милость богов распространялась по смежности на его родичей и сограждан. Идя на войну, граждане рады были иметь в своих рядах олимпийского победителя не потому, что он мог в бою убить на несколько вражеских бойцов больше, чем другие, а потому, что его присутствие сулило всему войску благоволение Зевса Олимпийского. Исход состязаний позволял судить, чье дело боги считают правым, чье нет. Греки времен Пиндара шли на состязания с таким же чувством и интересом, с каким шли к оракулу. Не случайно цветущая пора греческой агонистики и пора высшего авторитета дельфийского оракула так совпадают. Кроме четырех общегреческих состязаний - Олимпийских, Пифийских, Немейских, Истмийских, - у Пиндара упоминается около 30 состязаний областных и местных; в Фивах, Эгине, Афинах, Мегаре, Аргосе, Тегее, Онхесте, Кирене и др. Сетью этих игр была покрыта вся Греция, результаты этих игр складывались в сложную и пеструю картину внимания богов к людским делам. И современники Пиндара напряженно вглядывались в эту картину, потому что это было для них средством разобраться и ориентироваться во всей обстановке настоящего момента.
Эта напряженная заинтересованность в переживаемом мгновении - самая характерная черта той историко-культурной эпохи, закат которой застал Пиндар.
Предшествующая эпоха, время эпического творчества, этой заинтересованности не имела. Мир эпоса - это мир прошлого, изображаемый с ностальгическим восхищением во всех своих мельчайших подробностях. В этом мире все начала и концы уже определены, все причинно-следственные цепи событий уже выявлены и реализованы в целой системе сбывшихся предсказаний. Этот мир пронизан заданностью: Ахилл знает ожидающее его будущее с самого начала «Илиады», и никакой его поступок ничего не сможет изменить в этом будущем. Это относится к героям, к тем, чьи судьбы для поэта и слушателя выделяются из общего потока сменяющихся событий. Для остальных людей существует только этот общий поток, однообразный, раз навсегда заданный круговорот событий: «Листьям в древесных дубравах подобны сыны человеков…» («Илиада», XXI. 464). Простому человеку представляется лишь вписывать свои поступки в этот круговорот; как это делается, ему может объяснить поэт новой эпохи, поэт эпоса, уже опустившегося до его социального уровня, - Гесиод.
Но эпоха социального переворота VII-VI вв., породившая Гесиода и его пессимистически настроенных слушателей, выделила и противоположный общественный слой - ту аристократию, члены которой ощущали себя хозяевами жизни, готовыми к решительным действиям, борьбе и победе или поражению. Их искусством и стала новая поэзия - лирика. Эпос воспевал прошедшее время - лирика была поэзией настоящего времени, поэзией бегущего мгновения. Ощущение решимости к действию, исход которого лежит в неизвестном будущем, создавало здесь атмосферу тревожной ответственности, неведомую предшествующей эпохе. Эпос смотрел на свой мир как бы издали, разом воспринимая его как целое, и ему легко было видеть, как все совершающиеся в этом мире поступки ложатся в систему этого целого, ничего в ней не меняя. Лирика смотрела на мир как бы «изблизи», взгляд ее охватывал лишь отдельные аспекты этого мира, целое ускользало из виду, и казалось, что каждый новый совершающийся поступок преобразует всю структуру этого целого. Эпический мир в его заданности был утвержден раз навсегда - новый мир в его изменчивости подлежал утверждению ежеминутно вновь и вновь. Это утверждение и взяла на себя лирика - в первую очередь хоровая лирика.
Жанры хоровой лирики делились на две группы: в честь богов (гимны, пеаны, дифирамбы, просодии, парфении) и в честь людей (гипорхемы, энкомии, френы, эпиникии). Именно в такой последовательности они располагались в александрийском издании сочинений Пиндара; но сохранились из них только эпиникии. Можно думать, что это не случайно. Лирика в честь богов говорила прежде всего о том, что в мире вечно, лирика в честь людей - о том, что в мире изменчиво; последнее было практически важнее для Пиндара с его современниками и нравственно содержательнее для читателей александрийской и позднейших эпох. Каждый эпиникии был ответом на одну задачу, поставленную действительностью: вот совершилось новое событие - победа такого-то атлета в беге или в кулачном бою; как включить это новое событие в систему прежних событий, как показать, что оно хоть и меняет, но не отменяет то, что было в мире до него? Чтобы решить эту задачу, лирический поэт должен был сместиться с точки зрения «изблизи» на точку «издали», охватить взглядом мировое целое в более широкой перспективе и найти в этой перспективе место для нового события. В этом и заключалось то утверждение меняющегося мира, глашатаем которого была лирика.
Очень важно подчеркнуть, что речь здесь идет именно об утверждении и никогда - о протесте. Для Пиндара все, что есть, - право уже потому, что оно есть. «Неприятие мира», столь обычное в новоевропейской цивилизации со времен средневекового христианства и до наших дней, у Пиндара немыслимо. Все, что есть, то заслуженно и истинно. Мерило всякого достоинства - успех. Центральное понятие пиндаровской системы ценностей - αρετ? - это не только нравственное качество, «доблесть», это и поступок, его раскрывающий, «подвиг», это и исход такого поступка, «успех». Каждого героя-победителя Пиндар прославляет во всю силу своей поэзии; но если бы в решающем бою победил его соперник, Пиндар с такой же страстностью прославил бы соперника. Для Пиндара существует только доблесть торжествующая; доблесть, выражающаяся, например, в стойком перенесении невзгод, для него - не доблесть. Это потому, что только успех есть знак воли богов, и только воля богов есть сила, которой держится мир. Слагаемые успехи Пиндар перечисляет несколько раз: во-первых, это «порода» (γ?νος) предков победителя, во-вторых, это его собственные усилия - траты (δαπ?να) и труд (π?νος), и только в-третьих - это воля богов, даровавшая ему победу (δα?μων). Но фактически первые из этих элементов также сводятся к последнему: «порода» есть не что иное как ряд актов божественной милости по отношению к предкам победителя, «траты» есть результат богатства, тоже ниспосланного богами (о неправедной наживе у Пиндара не возникает и мысли), а «труд» без милости богов никому не в прок (Ол. 9, 100-104).
Утвердить новое событие, включив его в систему мирового уклада, - это значило: выявить в прошлом такой ряд событий, продолжением которого оказывается новое событие. При этом «прошлое» для Пиндара - конечно, прошлое мифологическое: вечность откристаллизовывалась в сознании его эпохи именно в мифологических образах. А «ряд событий» для Пиндара - конечно, не причинно-следственный ряд: его дорационалистическая эпоха мыслит не причинами и следствиями, а прецедентами и аналогиями. Такие прецеденты и аналогии могут быть двух родов - или метафорические, по сходству, или метонимические, по смежности. «Зевс когда-то подарил победу старику Эргину на Лемносских состязаниях аргонавтов - что же удивительного, что теперь в Олимпии он подарил победу седому Псавмию Камаринскому (герою Ол. 4)?» - вот образец метафорического ряда. «Зевс когда-то благословлял подвиги прежних отпрысков Эгины - Эака, Теламона, Пелея, Аянта, Ахилла, Неоптолема, - что же удивительного, что теперь он подарил победу такому эгинскому атлету, как Алкимедонт (Ол. 8) или Аристоклид (Нем. 3), или Тимасарх (Нем. 4), или Пифей (Нем. 5), или Соген (Нем. 6) и т. д.?» - вот образец метонимического ряда.
Метонимические ассоциации, по смежности, были более легкими для поэта и более доступными для слушателей: они могли исходить от места состязаний (так введены олимпийские мифы о Пелопе и Геракле (Ол. 1, 3, 10), от рода победителя (миф о Диоскурах в Нем. 10), но чаще всего - от родины победителя и ее мифологического прошлого: здесь всегда возможно было начать с эффектно-беглого обзора многих местных мифов, чтобы потом остановиться на каком-нибудь одном (так Пиндар говорит об Аргосе в Нем. 10, о Фивах в Истм. 7; одним из первых произведений Пиндара был гимн Фивам, начинавшийся: «Воспеть ли нам Исмена…, или Мелию…, или Кадма…, или спартов…, или Фиву…, или Геракла…, или Диониса…, или Гармонию…?» - на что, по преданию, Коринна сказала поэту: «Сей, Пиндар, не мешком, а горстью!»). Метафорические ассоциации вызывали больше трудностей. Так, эффектная ода Гиерону, Пиф. 1, построена на двух метафорах, одна из них - явная: больной, но могучий Гиерон уподобляется больному, но роковому для врага Филоктету; другая - скрытая: победы Гиерона над варварами-карфагенянами уподобляются победе Зевса над гигантом Тифоном. Можно полагать, что такая же скрытая ассоциация лежит и в основе оды Нем. 1 в честь Хромия, полководца Гиерона: миф о Геракле, укротителе чудовищ, также должен напомнить об укрощении варварства эллинством, однако уже античным комментаторам эта ассоциация была неясна, и они упрекали Пиндара в том, что миф притянут им насильно. Несмотря на такие сложности, Пиндар явно старался всюду, где можно, подкреплять метонимическую связь события с мифом метафорической связью и наоборот. Так, Ол. 2 начинается метафорической ассоциацией - тревоги Ферона Акрагантского уподобляются бедствиям фиванских царевен Семелы и Ино, за которые они впоследствии были сторицей вознаграждены; но затем эта метафорическая ассоциация оборачивается метонимической - из того же фиванского царского дома выходит внук Эдипа Ферсандр, потомком которого оказывается Ферон. Так, Ол. 6 начинается мифом об Амфиарае, введенным по сходству: герой оды, как и Амфиарай, является и прорицателем и воином одновременно - а продолжается мифом об Иаме, введенным по смежности: Иам - предок героя. Мы мало знаем о героях Пиндара и об обстоятельствах их побед, поэтому метафорические уподобления часто для нас не совсем понятны: почему, например, в Пиф. 9 оба мифа о прошлом Кирены - это мифы о сватовстве? (античные комментаторы простодушно заключали из этого, что адресат оды, Телесикрат, сам в то время собирался жениться); или почему, например, в Ол. 7 все три мифа о прошлом Родоса - это мифы о неприятностях, которые, однако же, все имеют благополучный исход?
Подбор мифов, к которым обращается таким образом Пиндар от воспеваемого им события, сравнительно неширок: и о Геракле, и об Ахилле, и об эгинских Эакидах он говорит по многу раз, а к иным мифам не обращается ни разу. Отчасти это объясняется внешними причинами: если четверть всех эпиникиев посвящена эгинским атлетам, то трудно было не повторяться, вспоминая эгинских героев от Эака до Неоптолема; но отчасти этому были и более общие основания. Почти все мифы, используемые Пиндаром, - это мифы о героях и их подвигах, причем такие, в которых герой непосредственно соприкасается с миром богов: рождается от бога (Геракл, Асклепий, Ахилл), борется и трудится вместе с богами (Геракл, Эак), любим богом (Пелоп, Кирена), следует вещаниям бога (Иам, Беллерофонт); пирует с богами (Пелей, Кадм), восходит на небо (Геракл) или попадает на острова Блаженных (Ахилл). Мир героев важен Пиндару как промежуточное звено между миром людей и миром богов: здесь совершаются такие же события, как в мире людей, но божественное руководство этими событиями, божественное провозвестие в начале и воздаяние в конце здесь видимы воочию и могут служить уроком и примером людям. Таким образом, миф Пиндара - это славословие, ободрение, а то и предостережение (Тантал, Иксион, Беллерофонт) адресату песни. Применительно к этой цели Пиндар достаточно свободно варьирует свой материал: мифы, чернящие богов, он упоминает лишь затем, чтобы отвергнуть (съедание Пелопа в Ол. 1, богоборство Геракла в Ол. 9), а мифы, чернящие героев, - лишь затем, чтобы тактично замолчать (убийство Фока в Нем. 5, дерзость Беллерофонта в Ол. 13; смерть Неоптолема он описывает с осуждением в пеане 6 и с похвалой в Нем. 7). Связь между героями и богами образует, так сказать, «перспективу вверх» в одах Пиндара; ее дополняет «перспектива вдаль» - преемственность во времени мифологических поколений, и иногда «перспектива вширь» - развернутость их действий в пространстве: так, упоминание об Эакидах в Ол. 8 намечает историческую перспективу героического мира от Эака до Неоптолема, а в Нем. 4 - его географическую перспективу от Фтии до Кипра. Так словно в трех измерениях раскрывается та мифологическая система мира, в которую вписывает Пиндар каждое воспеваемое им событие. Читателю нового временя обилие упоминаемых Пиндаром мифов кажется ненужной пестротой, но сам Пиндар и его слушатели чувствовали противоположное: чем больше разнообразных мифов сгруппировано вокруг очередной победы такого-то атлета, тем крепче встроена эта победа в мир закономерного и вечного.
Изложение мифов у Пиндара определяется новой функцией мифа в оде. В эпосе рассказывался миф ради мифа, последовательно и связно, со всей подробностью ностальгической, Erzählungslust попутные мифы вставлялись в рассказ в более сжатом, но столь же связном виде. В лирике миф рассказывался ради конкретного современного события, в нем интересны не все подробности, а только те, которые ассоциируются с событием, и попутные мифы не подчинены главному, а равноправны с ним. Поэтому Пиндар отбрасывает фабульную связность и равномерность повествования, он показывает мифы как бы мгновенными вспышками, выхватывая из них нужные моменты и эпизоды, а остальное предоставляя додумывать и дочувствовать слушателю. Активное соучастие слушателя - важнейший элемент лирической структуры: эпический поэт как бы предполагал, что слушатель знает только то, что ему сейчас сообщается, лирический поэт предполагает, что слушатель уже знает и многое другое, и что достаточно мимолетного намека, чтобы в сознании слушателя встали все мифологические ассоциации, необходимые поэту. Этот расчет на соучастие слушателя необычайно расширяет поле действия лирического рассказа - правда, за счет того, что окраины этого поля оставляются более или менее смутными, так как ассоциации, возникающие в сознании разных слушателей, могут быть разными. Это тоже одна из причин, затрудняющих восприятие стихов Пиндара современным читателем. Зато поэт, оставив проходные эпизоды на домысливание слушателю, может целиком сосредоточиться на моментах самых выразительных и ярких. Не процесс событий, а мгновенные сцены запоминаются в рассказе Пиндара: Аполлон, входящий в огонь над телом Корониды (Пиф. 3), ночные молитвы Пелопа и Иама (Ол. 1, Ол. 6), младенец Иам в цветах (Ол. 6), Эак с двумя богами перед змеем на троянской стене (Ол. 8), Геракл на Теламоновом пиру (Истм. 6); а все, что лежит между такими сценами, сообщается в придаточных предложениях, беглым перечнем, похожим на конспект. Самый подробный мифический рассказ у Пиндара - это история аргонавтов в огромной оде Пиф. 4 (вероятно, по ее образцу мы должны представлять себе несохранившиеся композиции чиноначальника мифологической лирики - Стесихора); но и здесь Пиндар словно нарочно разрушает связность повествования: рассказ начинается пророчеством Медеи на Лемносе, последнем (по Пиндару) этапе странствия аргонавтов - пророчество это гласит об основании Кирены, родины воспеваемого победителя, и в него вставлен эпизод одного из предыдущих этапов странствия, встреча с Тритоном - Еврипилом; затем неожиданным эпическим зачином «А каким началом началось их плавание?» - поэт переходит к описанию истории аргонавтов с самой завязки мифа - но и в этом описании фактически выделены лишь четыре сцены, «Ясон на площади», «Ясон перед Пелием», «отплытие», и «пахота»; а затем, на самом напряженном месте (руно и дракон), Пиндар демонстративно обрывает повествование и в нескольких скомканных строчках лишь бегло осведомляет о дальнейшем пути аргонавтов вплоть до Лемноса; конец рассказа смыкается, таким образом, с его началом. Такие кругообразные замыкания у Пиндара неоднократны: возвращая слушателя к исходному пункту, они тем самым напоминают, что миф в оде - не самоцель, а лишь звено в цепи образов, служащих осмыслению воспеваемой победы.
Миф - главное средство утверждения события в оде; поэтому чаще всего он занимает главную, серединную часть оды. В таком случае ода приобретает трехчастное симметричное строение: экспозиция с констатацией события, миф с его осмыслением и воззвание к богам с молитвой, чтобы такое осмысление оказалось верным и прочным. Экспозиция включала похвалу играм, атлету, его родичам, его городу; здесь обычно перечислялись прежние победы героя и его родичей, а если победитель был мальчиком, сюда же добавлялась похвала его тренеру. Мифологическая часть образно объясняла, что одержанная победа не случайна, а представляет собой закономерное выражение давно известной милости богов к носителям подобной доблести или к обитателям данного города. Заключительная часть призывала богов не отказывать в этой милости и впредь. Впрочем, начальная и конечная часть легко могли меняться отдельными мотивами: в конец переходили те или иные славословия из начальной части; а начало украшалось воззванием к божеству по образцу конечной части. Кроме того, каждая часть свободно допускала отступления любого рода (у Пиндара чаще всего - о себе и о поэзии). Сочленения между разнородными мотивами обычно заполнялись сентенциями общего содержания и наставительного характера; Пиндар был непревзойденным мастером чеканки таких сентенций. У него они варьируют по большей части две основные темы: «добрая порода все превозмогает» и «судьба изменчива, и завтрашний день не верен»; эти припевы лейтмотивом проходят по всем его одам. А иногда поэт отказывался от таких связок и нарочно бравировал резкостью композиционных переходов, обращаясь к самому себе: «Повороти кормило!»… (Пиф. 10), «Далеко унесло мою ладью…» (Пиф. 11) и т. п. Отдельные разделы оды могли сильно разбухать или сильно сжиматься в зависимости от наличия материала (и от прямых требований заказчика, платившего за оды), но общая симметрия построения сохранилась почти всегда. Она была осознанной и почти канонизированной: прообраз всей хоровой лирики, «терпандровский ном», по домыслам греческих грамматиков, состоял из семи, по-видимому, концентрических частей: «зачин», «послезачинье», «поворот», «сердцевина», «противоповорот», «печать», «заключение». Представим себе в «сердцевине» - миф, в «зачине» и «заключении» - хвалы и мольбы, в «печати» - слова поэта о себе самом, в «повороте» и «противоповороте» - связующие моралистические размышления, - и перед нами будет почти точная схема строения пиндаровской оды. Следить за пропорциями помогала метрика: почти все оды Пиндара написаны повторяющими друг друга строфическими триадами (числом от 1 до 13), а каждая триада состоит из строфы, антистрофы и эпода; это двухстепенное членение хорошо улавливается слухом. Изредка Пиндар строил оды так, чтобы тематическое и строфическое членение в них совпадали и подчеркивали друг друга (Ол. 13), но гораздо чаще, наоборот, обыгрывал несовпадение этих членений, резко выделявшее большие тирады, перехлестывавшие из строфы в строфу.
Вслед за средствами композиции для утверждения события в оде использовались средства стиля. Каждое событие - это мгновение, перелившееся из области будущего, где все неведомо и зыбко, в область прошлого, где все закончено и неизменно; и поэзия первая призвана остановить это мгновение, придав ему требуемую завершенность и определенность. Для этого она должна обратить событие из неуловимого в ощутимое. И Пиндар делает все, чтобы представить изображаемое ощутимым, вещественным: зримым, слышимым, осязаемым. Зрение требует яркости: и мы видим, что любимые эпитеты Пиндара - «золотой», «сияющий», «сверкающий», «блещущий», «пышущий», «светлый», «лучезарный», «осиянный», «палящий» и т. д. Слух требует звучности: и мы видим, что у Пиндара все окружает «слава», «молва», «хвала», «песня», «напев», «весть», все здесь «знаменитое», «ведомое», «прославленное». Вкус требует сладости - и вот каждая радость становится у него «сладкой», «медовой», «медвяной». Осязание требует чувственной дани и для себя - и вот для обозначения всего, что достигло высшего расцвета, Пиндар употребляет слово “?ωτος” «руно», «шерстистый пух» - слово, редко поддающееся точному переводу. Часто чувства меняются своим достоянием - и тогда мы читаем про «блеск ног» бегуна (Ол. 13, 36), «чашу, вздыбленную золотом» (Истм. 10), «вспыхивающий крик» (Ол. 10, 72), «белый гнев» (Пиф. 4, 109), а листва, венчающая победителя, оказывается то «золотой», то «багряной» (Нем. 1, 17; 11, 28). Переносные выражения, которыми пользуется Пиндар, только усиливают эту конкретность, вещественность, осязаемость его мира. И слова и дела у него «ткутся», как ткань, или «выплетаются», как венок. Этна у него - «лоб многоплодной земли» (Пиф. 1, 30), род Эмменидов - «зеница Сицилии» (Ол. 2, 10), дожди - «дети туч» (Ол. 11, 3), извинение - «дочь позднего ума» (Пиф. 5, 27), Асклепий «плотник безболья» (Пиф. 3, 6), соты - «долбленый пчелиный труд» (Пиф. 6, 54), робкий человек «при матери варит бестревожную жизнь» (Пиф. 4, 186), у смелого «подошва под божественной пятой» (Ол. 6, 8), а вместо того, чтобы выразительно сказать «передо мною благодарный предмет, о который можно хорошо отточить мою песню», поэт говорит еще выразительнее: «певучий оселок на языке у меня» (Ол. 6, 82). Среди этих образов даже такие общеупотребительные метафоры, любимые Пиндаром, как «буря невзгод» или «путь мысли» (по суху - в колеснице или по морю - в ладье с якорем и кормилом) кажутся ощутимыми и наглядными.
Для Пиндара «быть» значит «быть заметным»: чем ярче, громче, осязаемей тот герой, предмет или подвиг, о котором гласит поэт, тем с большим правом можно сказать, что он - «цветущий», «прекрасный», «добрый», «обильный», «могучий», «мощный». Охарактеризованные таким образом люди, герои и боги почти теряют способность к действию, к движению: они существуют, излучая вокруг себя свою славу и силу, и этого достаточно. Фразы Пиндара - это бурное нагромождение определений, толстые слои прилагательных и причастий вокруг каждого существительного, и между ними почти теряются скудные глаголы действия. Этим рисуется статический мир вечных ценностей, а бесконечное плетение неожиданных придаточных предложений есть лишь средство прихотливого движения взгляда поэта по такому миру.
Так завершается в оде Пиндара увековечение мгновения, причисление нового события к лику прежних. Совершитель этой канонизации - поэт. Если событие не нашло своего поэта, оно забывается, т. е. перестает существовать: «счастье былого - сон: люди беспамятны… ко всему, что не влажено в струи славословий» (Истм. 7, 16-19; ср. Нем. 7, 13). Если событие нашло себе поэта, оценившего и прославившего его неправильно, - искажается вся система мировых ценностей: так, Гомер, перехвалив Одиссея, стал косвенным виновником торжества злословия в мире (Нем. 7, 20; 8, 25-35; ср., впрочем, Истм. 4, 35-52). Отсюда - безмерная важность миссии поэта: он один является утвердителем, осмыслителем мирового порядка и по праву носит эпитет σοφ?ς, «мудрец» (с оттенком: «умелец»). Обычно истина выявляется только во времени, в долгом ряде событий («бегущие дни - надежнейшие свидетели», Ол. 1, 28-34; «бог - Время единый выводит пытанную истину», Ол. 10, 53-55) - но поэт как бы уторапливает ее раскрытие. Поэт подобен пророку, «предсказывающему назад»: как пророк раскрывает в событии перспективу будущего, так поэт - перспективу прошлого, как пророк гадает об истине по огню или по птичьему полету, так поэт - по исходу атлетических состязаний. И если пророка вдохновляет к вещанию божество, то и поэта осеняют его божества - Музы, дарящие ему прозрение, и Хариты, украшающие это прозрение радостью. Таким образом, поэт - любимец богов не в меньшей степени, чем атлет, которого он воспевает; поэтому так часто Пиндар уподобляет себя самого атлету или борцу, готовому к дальнему прыжку, к метанию дрота, к стрельбе из лука (Ном. 5, Ол. 1, 9, 13 и др.); поэтому вообще он так часто говорит в одах о себе и слагаемой им песне - он сознает, что имеет на это право. Высший апофеоз поэзии у Пиндара - это 1 Пифийская ода с ее восхвалением лиры, символа вселенского порядка, звуки которой несут умиротворение и блаженство всем, кто причастен мировой гармонии, и повергают в безумие всех, кто ей враждебен.
Такова система художественных средств, из которых слагается поэзия Пиндара. Легко видеть, что все сказанное относится не только к Пиндару - это характерные черты всего греческого мироощущения или, во всяком случае, архаического греческого мироощущения. Но сама напряженность этого мироощущения, постоянная патетическая взвинченность, настойчивое стремление объять необъятное - это уже особенность поэзии Пиндара. Его старшим современником в хоровой лирике был Симонид, младшим - Вакхилид - оба они пользуются тем же арсеналом лирических средств, но пиндаровской могучей громоздкости и напряженности здесь нет, а есть изящество и тонкость. Они не утверждают мировой порядок - они украшают мировой порядок, уже утвержденный. Сама страстность притязаний Пиндара на высшее право поэта осмыслять и утверждать действительность означает, что речь идет не о чем-то само собой подразумевающемся, что это право уже оспаривается.
Так оно и было. Пиндар работал в ту эпоху, когда аристократическая идеология, глашатаем которой он был, начинала колебаться и отступать под напором новой идеологии, уже рождавшей своих поэтов. Пиндар верил в мир непротиворечивый и неизменный, а его сверстники Гераклит и Эсхил уже видели противоречия, царящие в мире, и развитие - следствие этих противоречий. Для Пиндара смена событий в мире определялась мгновенной волей богов - для новых людей она определялась вечным мировым законом. У Пиндара толкователем и провидцем сущего выступает поэт, в своем вдохновении охватывающий ряды конкретных аналогичных событий, - в V в. таким толкователем становится философ, умом постигающий отвлеченный закон, лежащий за событиями. Лирика перестает быть орудием утверждения действительности и становится лишь средством ее украшения, высоким развлечением, важной забавой. Для Пиндара это было неприемлемо, и он боролся за традиционный взгляд на мир и традиционное место поэта-лирика в этом мире.
Эта борьба была безуспешна. Противоречивость мира не была для Пиндара и его современников философской абстракцией - она раскрывалась на каждом шагу в стремительной смене событий конца VI - первой половины V в. Перед лицом этих противоречий пиндаровское восприятие мира оказывалось несостоятельным. Лирический поэт видел в представшем ему событии торжество такого-то начала и всем пафосом своего искусства доказывал закономерность этого торжества, а следующее событие оборачивалось торжеством противоположного начала, и поэт с той же убежденностью и тем же пафосом доказывал и его закономерность. Для Пиндара, представлявшего себе мир прерывной цепью мгновенных откровений, в этом не было никакой непоследовательности. Для каждого города, делавшего ему заказ на оду, он писал с такой отдачей, словно сам был гражданином этого города: «я» поэта и «я» хора в его песнях часто неотличимы. Такая позиция для Пиндара программна: «Будь подобен умом коже наскального морского зверя (т. е. осьминога): со всяким городом умей жить, хвали от души представшее тебе, думай нынче одно, нынче другое» (фр. 43, слова Амфиарая). Со своей «точки зрения вечности» Пиндар не видел противоречий между городами в Греции и между партиями в городах - победа афинского атлета или победа эгинского атлета говорили ему одно и то же: «побеждает лучший». Победа одного уравновешивается победой другого, и общая гармония остается непоколебленной; напротив, всякая попытка нарушить равновесие, придать преувеличенное значение отдельной победе обречена на крушение в смене взлетов и падений превратной судьбы. Достаточно предостеречь победителя, чтобы он не слишком превозносился в счастье, и помолиться богам, чтобы они, жалуя новых героев, не оставляли милостью и прежних, - и все мировые противоречия будут разрешены. Таково убеждение Пиндара; наивность и несостоятельность этого взгляда в общественных условиях V в. все больше и больше раскрывалась ему на собственном жизненном опыте.
Пиндар родился в Фивах в 518 г. (менее вероятная дата - 522 г.) и умер в 438 г. Его поэтическое творчество охватывает более 50 лет. И начало и конец этой творческой полосы отмечены для Пиндара тяжелыми потрясениями: в начале это греко-персидские войны, в конце - военная экспансия Афин.
В год похода Ксеркса Пиндар уже пользовался известностью как лирический поэт, ему заказывали оды и фессалийские Алевады (Пиф. 10), и афинский изгнанник Мегакл (Пиф. 7), и состязатели из Великой Греции (Пиф. 6 и 12); но, как кажется, в эти годы Пиндар больше писал не эпиникии, а гимны богам, сохранившиеся лишь в малых отрывках. Когда Дельфы и Фивы встали на сторону Ксеркса, для Пиндара это был саморазумеющийся акт: сила и успех Ксеркса казались несомненными, стало быть, милость богов была на его стороне. Но все обернулось иначе: Ксеркс был разбит, Фивы оказались тяжко скомпрометированы своей «изменой» и чудом избежали угрозы разорения. Тревожная и напряженная ода Истм. 8 («Некий бог отвел Танталову глыбу от наших глав…», «Подножного держись, ибо коварно нависло над людьми и кружит им жизненную тропу Время…») осталась памятником переживаний Пиндара: это самый непосредственный его отклик на большие события современности. Отголоски этого кризиса слышны в стихах Пиндара и позже: оды Истм. 1 и 3-4 посвящены фиванцам, пострадавшим в войне, где они бились на стороне персов.
Разрядкой этого кризиса было для Пиндара приглашение в Сицилию в 476 г. на празднование олимпийских и пифийских побед Гиерона Сиракузского и Ферона Акрагантского. Здесь, в самом блестящем политическом центре Греции, где все культурные тенденции, близкие Пиндару, выступали обнаженней и ярче, поэт окончательно выработал свою манеру, отточил до совершенства свой стиль: оды сицилийского цикла считались высшим достижением Пиндара и были помещены на первом месте в собрании его эпиникиев (Ол. 1-6, Пиф. 1-3, Нем. 1). Пиндара не смущало, что славословить ему приходилось тирана: успехи Гиерона были для него достаточным ручательством права Гиерона на песню. Оды для сицилийцев Пиндар продолжал писать и по возвращении в Грецию; но кончилась эта связь болезненно - в 468 г. Гиерон, одержав долгожданную колесничную победу в Олимпии, заказал оду не Пиндару, а Вакхилиду (эта ода сохранилась), и Пиндар ответил ему страстным стихотворением Пиф. 2, где миф об Иксионе намекает на неблагодарность Гиерона, а соперник - Вакхилид назван обезьяною. Это означало, что полного взаимопонимания между поэтом и его публикой уже не было.
По возвращении из Сицилии для Пиндара настала полоса самых устойчивых успехов - 475-460 гг. Военно-аристократическая реакция, господствовавшая в большинстве греческих государств после персидских войн, была хорошей почвой для лирики Пиндара; старший соперник его Симонид умер около 468 г., а младший, Вакхилид, слишком явно уступал Пиндару. Около половины сохранившихся произведений Пиндара приходятся на этот период: он пишет и для Коринфа, и для Родоса, и для Аргоса (Ол. 13, Ол. 7, Нем. 10), и для киренского царя Аркесилая (Пиф. 4-5, ср. Пиф. 9), но самая прочная связь у него устанавливается с олигархией Эгины: из 45 эпиникиев Пиндара 11 посвящены эгинским атлетам. Но и в эту пору между Пиндаром и его публикой возникают редкие, но характерные недоразумения. Около 474 г. Афины заказывают Пиндару дифирамб, и он сочиняет его так блестяще, что соотечественники-фиванцы обвинили поэта в измене и наказали штрафом; афиняне выплатили этот штраф. В другой раз, сочиняя для Дельф пеан 6, Пиндар, чтобы прославить величие Аполлона, нелестно отозвался о мифологическом враге Аполлона - Эакиде Неоптолеме; Эгина, где Эакиды были местными героями, оскорбилась, и Пиндару пришлось в очередной оде для эгинян (Нем. 7) оправдываться перед ними и пересказывать миф о Неоптолеме по-новому. Пиндаровское всеприятие и всеутверждение действительности явно оказывалось слишком широким и высоким для его заказчиков.
В поздних одах Пиндара чем дальше, тем настойчивее чувствуется увещевание к сближению и миру. Эпизод с дифирамбом Афинам, исконным врагам Фив, - лишь самый яркий пример этому. В одах для эгинских атлетов он подчеркнуто хвалит их афинского тренера Мелесия (Нем. 6, Ол. 8, впервые еще в Нем. 5); в Истм. 7 мифом о дорийском переселении, а в Истм. 1 сближением мифов о Касторе и об Иолае он прославляет традиционную близость Спарты и Фив; в Нем. 10 миф о Диоскурах вплетен так, чтобы подчеркнуть древнюю дружбу Спарты и Аргоса в противоположность их нынешней вражде; в Нем. 11 узы родства протягиваются между Фивами, Спартой и далеким Тенедосом; в Нем. 8 с восторгом описывается, как эгинский Эак соединял дружбою даже Афины и Спарту. Это - последняя попытка воззвать к традициям панэллинского аристократического единения. Конечно, такая попытка была безнадежна. В те самые годы, когда писались эти произведения, Афины изгоняют Кимона и переходят к наступательной политике: в 458 г. разоряют дорогую Пиндару Эгину, в 457 г. при Энофитах наносят удар власти Фив над Беотией. Для Пиндара это должно было быть таким же потрясением, как когда-то поражение Ксеркса. Творчество его иссякает. Пиндар еще дожил до коронейского реванша 447 г. Последняя из его сохранившихся од, Пиф. 8 с ее хвалою Тишине, звучит как вздох облегчения после Коронеи, и упоминания о судьбе заносчивых Порфириона и Тифона кажутся предостережением Афинам. Но в этой же оде читаются знаменитые слова о роде человеческом: «Однодневки, что - мы? что не мы? Сон тени - человек»; а другая ода того же времени, Нем. 11, откликается на это: кто и прекрасен и силен, «пусть помнит: он в смертное тело одет, и концом концов будет земля, которая его покроет». Таких мрачных нот в прежнем творчестве Пиндара еще не бывало. Он пережил свой век: через немногие годы после своей смерти он уже был чем-то безнадежно устарелым для афинской театральной публики (Афиней, I. 3а, и XIV. 638а) и в то же время - героем легенд самого архаического склада - о том, как в лесу встретили Пана, певшего пеан Пиндара, или как Персефона заказала ему посмертный гимн (Павсаний, IX. 23). С такой двойственной славой дошли стихи Пиндара до александрийских ученых, чтобы окончательно стать из предмета живого восприятия - предметом филологического исследования.
и оды их победителям ПиндараГлавная функция и сущность античных соревнований, в том числе Олимпийских, близка таким явлениям, как выборы по жребию должностных лиц в греческих демократиях, как суд божий в Средние века, как судебный поединок или дуэль. Греческие состязания должны были выявить не того, кто лучше всех в данном спортивном искусстве, а того, кто лучше всех вообще - того, кто осенен божественной милостью. Спортивная победа - лишь одно из возможных проявлений этой божественной милости; спортивные состязания - лишь испытание, проверка.
Terracotta Panathenaic prize amphora. Attributed to the Euphiletos Painter. Period: Archaic. Date: ca. 530 B.C. The Metropolitan Museum of Art.
Наиболее прославленным эллинским поэтом, сочинявшим торжественную хоровую лирику, был Пиндар (VI-V в. до н.э.). "Был он не только поэт, дивно одаренный, но и человек, людезный богам [Жизнеописание Пиндара *] , даже боги пели песни Пиндара. Многие из его произведений восхваляют победителей греческих состязаний. Лирика пелась под музыку. В хоровой лирике пел хор, то ли от лица поэта, то ли от лица самого хора, то ли от лица всех сограждан, выставивших этот хор.
Михаил Леонович Гаспаров:
Пиндар - самый греческий из греческих поэтов. Именно поэтому европейский читатель всегда чувствовал его столь далеким. Никогда он не был таким живым собеседником новоевропейской культуры, каковы бывали Гомер или Софокл. У него пытались учиться создатели патетической лирики барокко и предромантизма, но уроки эти ограничились заимствованием внешних приемов. В XIX в. Пиндар всецело отошел в ведение узких специалистов из классических филологов и по существу остается в этом положении до наших дней. Начиная с конца XIX в., когда Европа вновь открыла для себя красоту греческой архаики, Пиндара стали понимать лучше. Но широко читаемым автором он так и не стал. Даже профессиональные филологи обращаются к нему неохотно.
Может быть, одна из неосознаваемых причин такого отношения - естественное недоумение современного человека при первой встрече с основным жанром поэзии Пиндара, с эпиникиями: почему такой громоздкий фейерверк высоких образов и мыслей пускается в ход по такой случайной причине, как победа такого-то жокея или боксера на спортивных состязаниях? Вольтер писал (ода 17): «Восстань из гроба, божественный Пиндар, ты, прославивший в былые дни лошадей достойнейших мещан из Коринфа или из Мегары, ты, обладавший несравненным даром без конца говорить, ничего не сказав, ты, умевший отмерять стихи, не понятные никому, но подлежащие неукоснительному восторгу…». Авторы современных учебников греческой литературы из уважения к предмету стараются не цитировать этих строк, однако часто кажется, что недоумение такого рода знакомо им так же, как и Вольтеру.
2.
Бег / Terracotta Panathenaic prize amphora. Attributed to the Euphiletos Painter. Period: Archaic. Date: ca. 530 B.C. Culture: Greek, Attic. Medium: Terracotta; black-figure. Dimensions: 62.2 cm. Classification: Vases. Credit Line: Rogers Fund, 1914. Accession Number: 14.130.12. The Metropolitan Museum of Art.
Причина этого недоумения в том, что греческие состязательные игры обычно представляются человеком наших дней не совсем правильно. В обширной литературе о них (особенно в популярной) часто упускается из виду самая главная их функция и сущность. В них подчеркивают сходство с теперешними спортивными соревнованиями; а гораздо важнее было бы подчеркнуть их сходство с такими явлениями, как выборы по жребию должностных лиц в греческих демократических государствах, как суд божий в средневековых обычаях, как судебный поединок или дуэль. Греческие состязания должны были выявить не того, кто лучше всех в данном спортивном искусстве, а того, кто лучше всех вообще - того, кто осенен божественной милостью. Спортивная победа - лишь одно из возможных проявлений этой божественной милости; спортивные состязания - лишь испытание, проверка (έλεγχος) обладания этой божественной милостью. Именно поэтому Пиндар всегда прославляет не победу, а победителя; для описания доблести своего героя, его рода и города он не жалеет слов, а описанию спортивной борьбы, доставившей ему победу, обычно не уделяет ни малейшего внимания. Гомер в XXIII книге «Илиады» подробно описывал состязания над могилой Патрокла, Софокл в «Электре» - дельфийские колесничные бега, даже Вакхилид в своих изящных эпиникиях находит место для выразительных слов о коне Гиерона; но Пиндар к этим подробностям тактики и техники был так же равнодушен, как афинский гражданин к тому, какими камешками или бобами производилась жеребьевка в члены Совета пятисот.
3.
Reverse, horse race. Terracotta Panathenaic prize amphora (jar). Attributed to the Leagros Group. Period: Archaic. Date: ca. 510 B.C. Greek, Attic. Terracotta; black-figure. Dimensions: 63.5 cm. This representation of a horse race includes the post marking the turn in the course. Accession Number:07.286.80. The Metropolitan Museum of Art.
Фантастический почет, который воздавался в Греции олимпийским, пифийским и прочим победителям, стремление городов и партий в любой борьбе иметь их на своей стороне, - все это объяснялось именно тем, что в них чтили не искусных спортсменов, а любимцев богов. Спортивное мастерство оставалось личным достоянием атлета, но милость богов распространялась по смежности на его родичей и сограждан. Идя на войну, граждане рады были иметь в своих рядах олимпийского победителя не потому, что он мог в бою убить на несколько вражеских бойцов больше, чем другие, а потому, что его присутствие сулило всему войску благоволение Зевса Олимпийского. Исход состязаний позволял судить, чье дело боги считают правым, чье нет. Греки времен Пиндара шли на состязания с таким же чувством и интересом, с каким шли к оракулу. Не случайно цветущая пора греческой агонистики и пора высшего авторитета дельфийского оракула так совпадают. Кроме четырех общегреческих состязаний - Олимпийских, Пифийских, Немейских, Истмийских, - у Пиндара упоминается около 30 состязаний областных и местных; в Фивах, Эгине, Афинах, Мегаре, Аргосе, Тегее, Онхесте, Кирене и др. Сетью этих игр была покрыта вся Греция, результаты этих игр складывались в сложную и пеструю картину внимания богов к людским делам. И современники Пиндара напряженно вглядывались в эту картину, потому что это было для них средством разобраться и ориентироваться во всей обстановке настоящего момента.
4.
Павсаний , описывая храм Геры в Олимпии, рассказывает о состязаниях женщин, называемых Гереями:
"Через каждые четыре года на пятый шестнадцать женщин ткут Гере пеплос (одеяние); они же устраивают и игры, называемые Гереи. Эти игры состоят из состязания девушек в беге; эти девушки не все одинакового возраста, поэтому первыми бегут самые молодые, за ними те, которые несколько старше их возрастом, и, наконец, бегут самые старшие из девушек. Бегут они так: волосы у них распущены, хитон немного не доходит до колен, правое плечо открыто до груди. И для их состязания предоставляется Олимпийский стадион, но для бега им уменьшают пространство стадиона приблизительно на одну шестую. Победительницам дают венки из маслины и часть коровы, приносимой в жертву Гере. Им разрешено ставить свои статуи с надписанными на них своими именами, и прислужницы этих шестнадцати распорядительниц игр подобно им являются пожилыми женщинами. 3. Начало этих состязаний девушек, <как и состязаний мужчин>, возводят тоже к древним временам, рассказывая, что ввела их Гипподамия, воздавая благодарность Гере за свой брак с Пелопом; она собрала для этого шестнадцать женщин и с ними устроила первые Гереи <…>"
/ Although women were not allowed to compete in the ancient Greek Olympics, they did compete at Olympia in the Heraean Games. This competition was named after Hera, the goddess for women, and the only event was a 160-metre running race. Spartan women were particularly strong competitors, and this 2,500-year-old bronze statue is a rare depiction of a Spartan girl running. British Museum.
Эта напряженная заинтересованность в переживаемом мгновении - самая характерная черта той историко-культурной эпохи, закат которой застал Пиндар. <…>
Пиндар родился в Фивах в 518 г. (менее вероятная дата - 522 г.) и умер в 438 г. Его поэтическое творчество охватывает более 50 лет. И начало и конец этой творческой полосы отмечены для Пиндара тяжелыми потрясениями: в начале это греко-персидские войны, в конце - военная экспансия Афин. <…>
<…> Творчество Пиндара относится к эпохе, когда греческая словесность не была еще книжной: его оды долгое время сохранялись лишь в памяти слушателей, рукописные же тексты существовали только в единичных экземплярах - в храмах, в городских архивах, в семействах заказчиков. Только в IV в. до п. э. начинается, по-видимому, работа по собиранию пиндаровских текстов и сведений о поэте. <…>
5.
Euphiletos Painter. Chariot race with quadriga and terma. Side B of an Attic black-figure pseudo-panathenaic amphora, ca. 500 BC. From Vulci. Inv. 1452 (= J 657). Staatliche Antikensammlungen. via
Пиндар. Оды. Олимпийские песни.
Перевод Михаила Леоновича Гаспарова
2. <«Острова Блаженных»>
Ферону Акрагантскому
, сыну Энесидама, на победу в колесничном беге. Год - 476.
Песни мои, владычицы лиры ,
Какого бога,
Какого героя,
Какого мужа будем мы воспевать?
Над Писою властвует Зевс;
Олимпийские игрища учредил Геракл
От первин победы ;
Но воскликнем мы ныне о Фероне, (5)
Ибо победоносна была его четверня.
Он милостив к странствующим,
Он оплот Акраганта,
Он цвет от корня достопрославленных предков,
Блюстителей города;
Много вынесши духом,
Они обрели это священное обиталище над рекой,
Они стали зеницей Сицилии,
Время и Судьба бодрствовали над ними, (10)
Осыпая богатством и благом
Родовую их доблесть.
И ты, Зевс,
Сын Крона и Реи,
Восседающий на престоле Олимпа,
Над вершиною игр у Алфейского брода,
Тронься моею песней
И оставь им в твоей милости отчие поля -
В роды и роды. (15)
Все, что было, и правое и неправое,
Не станет небывшим,
Не изменит исхода
Даже силою Времени, которое всему отец ;
Но милостивый рок может погрузить его в забвение.
Нестерпимая боль, укрощенная, умирает,
Заглушаясь радостями удач, (20)
Когда Доля, ниспосланная от бога,
Возносит наше счастье до небес.
<…> [Начало. Ода полностью ]
Комментарий:
Ферон Акрагантский, союзник Гиерона, правил Акрагантом в 487-472 гг.; дочь его была замужем за Гелоном Сиракузским, а после смерти Гелона (478) вышла по завещанию за его брата Полизала; третий брат, Гиерон, изгнал Полизала, тот искал помощи у Ферона (намек на это - в ст. 6?), грозила война, очень опасная для Акраганта и для всего греческого господства в Сицилии; но в 476 г. при посредничестве только что прибывшего в Сицилию Симонида Кеосского был заключен мир (Диодор, XIII.86). Это совпало с олимпийскими победами Гиерона и Ферона на скачках 476 г., что было сочтено завершением бед и добрым знаком будущего; символом этого и выступают в оде Пиндара Острова Блаженных (уже античные комментаторы видели в рассуждениях Пиндара о превратностях судьбы и конечной удаче намек на политические события). Эта тема Островов Блаженных и метампсихоза - явный отголосок популярного в греческой Италии пифагорейства, в целом скорее чуждого Пиндару. План оды симметричен: город и победитель - превратности судьбы - доблесть Ферона - конечная награда - город и победитель.
Ст. 1. …владычицы лиры… - «ибо сперва песни сочиняются, а потом уже лира к ним подлаживается» (схолиаст). Эффектное начало этой оды воспроизведено Горацием в его знаменитой оде I.
. Ст. 12. От первин победы… - см. Ол. 10.
. Ст. 19. …Времени, которое всему отец.- Частая в позднейшей греческой словесности игра созвучием «Кронос» (отец богов) и «хронос» (время).
6.
Javelin throwers on pottery illustration. Scene from a Panathenaic prize amphora showing pentathletes. The discus thrower is holding his discus side on. via
6. <«Иам»>
Агесию Сиракузскому
, сыну Сострата из рода Иамидов и вознице его Финтию на победу в состязании на мулах, чтобы петь в Стимфале. Послана с Энеем, учителем хора. Год - 472 или 468.
Золотые колонны
Вознося над добрыми стенами хором,
Возведем преддверие,
Как возводят сени дивного чертога:
Начатому делу - сияющее чело.
Олимпийский победоносец,
Блюститель вещего Зевесова алтаря, (5)
Сооснователь славных Сиракуз , -
Какая минует его встречная хвала
В желанных песнях беззаветных сограждан?
Пусть ведает сын Сострата:
Подошва его - под божественной пятой.
Бестревожная доблесть
Не в чести
Ни меж пеших мужей, ни на полых кораблях; (10)
А коль трудно далось прекрасное, -
Его не забыть.
<…> [Начало. Ода полностью ]
Комментарий:
Точная дата оды неизвестна, так как списки победителей на мулах не сохранились. Видный жреческий род Иамидов, происхождение которого описывается в оде, занимался гаданием по огню при алтаре Зевса в Олимпии; к этому роду принадлежал и Агесий, по матери аркадянин из Стимфала, по отцу сиракузянин (судя по ст. 6, предки его переселились в Сицилию при самом основании города) <…> Агесий погиб около 466 г. в смутах при падении Фрасибула, сына Гиерона. <…>
Ст. 6. победоносец … блюститель … сооснователь … - первое определение относится к самому Агесию, второе и третье к его предкам. Агесий как сиракузянин не мог быть постоянным гадателем в Олимпии, но как Иамид мог советоваться с оракулом без помощи жрецов.
7.
Amphora, attributed to the Leagros Group, 515–500 BC. British Museum.
7. <«Родос»>
Диагору Родосскому
, потомку Тлеполема, на победу в кулачном бою. Год - 404.
Как чашу, кипящую виноградной росою,
Из щедрых рук приемлет отец
И, пригубив,
Молодому зятю передает из дома в дом
Чистое золото лучшего своего добра
Во славу пира и во славу сватовства (5)
На зависть друзьям,
Ревнующим с ложе согласия, -
Так и я
Текучий мой нектар, дарение Муз,
Сладостный плод сердца моего
Шлю к возлиянью
Мужам-победителям,
Венчанным в Олимпии, венчанным у Пифона. (10)
8.
Amphora, attributed to the Leagros Group, 510–500 BC. British Museum.
Благо тому, о ком добрая молва!
Ныне к одному, завтра к другому
Устремляет Харита в животворном своем цвету
Взгляд свой и звук лиры и многогласных флейт;
Под пение лир и флейт
Ныне выхожу я с Диагором
Славить дочь Афродиты, Солнца невесту, морскую Роду ,
Чтобы воздать хвалу за кулачный бой
Без промаха бьющему (15)
Исполину в Алфейском и в Кастальском венке,
И отцу его Дамагету, угодному Правде ,
Обитающим остров о трех городах
Меж аргивских пик,
Под бивнем широких хороводов Азии ,
Это к ним (20)
От самого Тлеполемова истока
Совокупную хочу я направить речь
О широкой мощи Геракловой породы, -
Ибо отчая их честь - от Зевса,
Материнская, по Астидамии, - от Аминтора .
<…> [Начало. Ода полностью ]
Комментарий:
Одна из самых знаменитых од Пиндара; в родосском храме Афины Линдской текст ее был записан золотыми буквами (схолиаст). Диагор из рода Эратидов в родосском Иалисе - один из славнейших греческих атлетов, победитель на всех четырех больших играх; это о нем рассказывали, что когда два его сына, тоже олимпийские победители, пронесли отца на руках через ликующую толпу, один спартанец крикнул: «Умри, Диагор, живым на небо тебе все равно не взойти» (Цицерон, «Тускуланские беседы», I.46.111; Павсаний, VI.7.1-7). Симметричный план с очень развитой мифологической частью: три мифа - о Тлеполеме-убийце, о рождении Афины и золотом дожде, о возникновении Родоса - уводят мифологическую перспективу все дальше вглубь времени. Вступительная и заключительная триады отчленены, средние, мифологические - сочленены между собой.
Ст. 14. Рода, т. е. «Роза» - нимфа-эпоним Родоса, дочь Посидона и Афродиты. Отсюда красивый образ, исчезающий в переводе: остров, поднимающийся из моря к Гелиосу, подобен цветку, раскрывающемуся навстречу солнцу.
Ст. 17. …угодному Правде… - т. е. должностному лицу.
Ст. 18. …о трех городах… - см. ст. 75; о них и их царе Тлеполеме упоминает уже Гомер, «Илиада», II.653-670.
Ст. 19. …под бивнем… Азии - перед Книдским полуостровом. [назад]
Ст. 24. …отчая… материнская… - Тлеполем был сыном Геракла и Астидамии (по «Илиаде» - Астиохи), дочери долопского царя Аминтора, убитого Гераклом. По историкам VI-V вв., заселение Родоса Гераклидами было позже. [назад]
9.
Panathenaic amphora from Attica, 332–331 BC. British Museum
10. <«Первая Олимпиада»>
Агесидаму из Локров Эпизефирских
, ученику Ила, на ту же победу обещанная песня, чтобы петь на родине. Год - 474.
Об олимпийском победоносце,
Об отроке Архестрата
Прочтите мне записанное в сердце моем!
Я обязался ему сладкой песней -
Я ли мог о том позабыть?
Ты, Муза,
И ты, Истина, Зевсова дочь,
Прямою рукою
Отведите от меня укор (5)
Во лжи, вредоносной гостю!
Издали приспевшее время
Глубоким долгом меня винит;
Но плаченная лихва
Погашает людскую хулу:
Катящаяся волна поглотит каменья , (10)
И на радость я выплачу предо всеми должные слова.
<…> [Начало. Ода полностью ]
Комментарий:
Пиндар долго заставил себя ждать с обещанной песней, поэтому начальная и конечная ее часть заняты, главным образом, самооправданием (поздняя песня дорога человеку, как поздний сын отцу, и т. д.). <…>
Ст. 10. …каменья… - ассоциация с камешками, которыми пользовались для расчета и для суда. [назад]
10.
Стартовая позиция бегуна отличается от современной / The sprint was a favourite event in the ancient Games, featuring heavily in Greek art and decorated pottery. While the running style has remained the same over the centuries, the starting position would have been very different for ancient Greek runners. The amphora depicts the start of a race. The man stands with his arms extended forwards, and his toes gripped in the grooves that provided traction. British Museum.
12. («Удача»)
Эрготелу Гимерскому
, родом из Кносса, на победу в дальнем беге. Год - 470.
Тебе молюсь,
Дочь Зевса Избавителя,
Хранящая Удача:
Обойми Гимеру во всю ширь ее сил!
Тобою в море
Правятся быстрые корабли,
Тобою на суше
Вершатся скорые войны и людные советы. (5)
Вскатываются и скатываются то ввысь, то вниз
Чаянья людские,
Прорезая зыбучую ложь:
Никому из живущих на земле
Нет от богов верного знака о будущем, -
Ум к предстоящему слеп.
Многое нежданное (10)
Выпадает людям, радости наперекор,
Иным же встречные бури
Глубоким благом мгновенно оборачивали скорбь.
Сын Филанора,
Так и для тебя,
Боевого петуха в четырех стенах,
Не шагнув от очага,
Невоспетой осыпалась бы слава бега, (15)
Если бы мятеж, бросающий мужей на мужей,
Не осиротил тебя Кносскою твоею родиною.
Ныне же,
Увенчанный в Олимпии,
Увенчанный дважды у Пифона и на Истме,
Ты, Эрготел,
Превознес собой горячие заводи нимф ,
Новый насельник собственных пашен.
Пиндар [ок. 518-442 до нашей эры]
Греческий поэт; принадлежал к знатному фиванскому роду и был тесно связан с Дельфами, идейным центром греческой аристократии, певцом которой Пиндар и является. Его произведения относятся к области хорической лирики, т. е. песнопений, исполнявшихся хором на празднествах. Из 17 книг Пиндара, собранных александрийскими филологами и обнимающих различные виды праздничных (в том числе и культовых) песнопений, сохранилось собрание «эпиникиев» - хвалебных стихотворений в честь победителей на «играх» (гимнастических состязаниях). Оно разделено на 4 книги соответственно месту игр (олимпийские, пифийские, немейские, истмийские оды).
Пиндар считался самым знаменитым из Девяти лириков (в стихотворных посвящениях Девяти лирикам его всегда называют первым). По преданиям, сами боги пели его стихи; один путник, заблудившийся в горах, встретил бога Пана, который распевал песню Пиндара. И рождение, и смерть Пиндара были чудесны. Когда он, новорожденный, лежал в колыбели, пчелы слетелись к его устам и наполнили их медом - в знак того, что речь его будет сладкой как мед.
В тенистой роще сын Киферы,
Малютка, словно алый плод,
Без колчана, забыв про стрелы,
В благоуханье неба вод...
Окован сонной негой леса,
Лежал с улыбкой на губах,
А золотистых пчел завеса
Кружилась роем в небесах.
Когда он умирал, ему явилась во сне Персефона и сказала: «Ты воспел всех богов, кроме меня, но скоро воспоешь и меня». Прошло десять дней, Пиндар умер; прошло ещё десять дней, он явился во сне своей родственнице по имени Феано и продиктовал гимн в честь Персефоны. А спустя ещё десять дней появилось мистериальное произведение, поэма "Сказка о Психее" Впоследствии Апулей использовал сюжет поэмы в своём произведении "Золотой осёл".
Слава Пиндара в Греции была так велика, что даже спустя сто лет, когда Александр Македонский покорил восставшие Фивы, он, приказав разрушить город до основания, повелел сохранить только храмы богов и дом Пиндара (потомкам которого, единственным во всём городе, была также сохранена свобода).
Эхо Пиндара
Но ни вплавь и ни впешь
Вам не вымерить путь -
Путь волшебный Гипербореев.
Лишь Персей – свет надежд,
Грань сумел обогнуть,
На Пиру побывав песнопений.
Там кололи к столам
Для веселья ослов
И хвалебные речи летели
В Аполлоновый храм -
Радость первооснов,
А ослиная спесь прахом тлела.
Хоры дев, звуки лир,
Перезвончатость флейт
Разливаются Музам на радость,
Благодушен наш Пир,
Косы в золоте лент,
Нет болезней, не тронет нас старость.
Мы без битв или мук, иль возмездья судьбы,
На свободе ведём хороводы.
Сын Данаи - наш Друг,
От Афины дары Он принёс и убитой Горгоны
Отсечённую им во сраженье главу
Обращавшую в камень героев.
Мы легенды творим,
Превращая в золу
плоть ослиную умных изгоев.
Подстрочник:
Но ни вплавь, ни впешь
Никто не вымерил дивного пути
К сходу гипербореев -
Лишь Персей,
Водитель народа,
Переступил порог их пиров,
Там стожертвенным приношением Богу закалывались ослы,
Там длящимся весельям и хвалебным словам
Радуется Аполлон,
И смеется на ослиную встающую спесь.
Не чуждается их нрава и Муза:
Хоры дев, звуки лир, свисты флейт
Мчатся повсюду,
Золотыми лаврами сплетены их волосы,
И благодушен их пир.
Ни болезни, ни губящая старость
Не вмешиваются в святой их род.
Без мук, без битв
Живут они, избежавшие
Давящей правды Немезиды.
Смелостью дыша,
Это в их счастливые сборища
Шагнул, предводимый Афиною,
Сын Данаи.
Он убил Горгону,
Он принес островитянам
Ту голову, пеструю змеиною гривой,
Каменную смерть.
И дивному вера есть, коль вершитель - Бог.
В продолжение...
Остров Эхо – оплот
Недвижимый в веках!
Сказки былью времён прорастают.
Здесь присутствует Бог:
Иисус и Аллах. Силой духа творят мир, ваяют!
Здесь искусство с наукой,
Тут сказочный мир
Триединство Основ утверждают.
Наша радость - порукой,
Волшебный эфир
И галактики света сияют.
Галактичный Ковчег – Наш корабль - Земля!
Освещается творчества светом. Дружба душ – оберег,
И творим мы, любя
Разноликую чудо планету.
Где единство царит, где Любовь правит бал,
Воплощается быль Водолея.
Друг Персей – монолит, Музы – наш карнавал,
Пир волшебный Гипербореи!
Тот, Атлант и Персей,
Зевс великий, Эфир,
Бесконечность явлений в конечном,
Нот, Зефир и Борей, несмолкаемый Пир
Сказок древних,
поистине
вечных!
Море моих Сказок - http://sseas7.narod.ru/monade.htm
Сайт - Сказки Феаны - ссылка внизу.
Эхо Пиндара
Первая Пифийская Ода
(фрагмент начала)
О, кифара Аполлонова златая,
Муз фиалкокудрых золотистый дар.
Струнной радости гармония благая,
Ты веселию начало, пляскам - жар.
Вторят лики сладкогласные, когда
.......Ты возносишь гимны, радуя града.
Копья вечного Перуна гасишь ты,
Пред тобою никнет огненный орёл
И на скиптре Зевса никнут с высоты
Крылья к долу, затихает гулкий дол.
Князь пернатых, облак тёмный, над главой
Вещим пеньем ты пролила, усыпив
Очи зоркие под влажной дремотой,
Тёмный облак гнёт хребет под твой мотив.
Буйный в бранях, отметнул Арей копьё,
Легковейным услаждая сердце сном.
Стрелы Муз глубоколонных - мумиё,
Что пленит Бессмертных отзвуком плером…
Те, кто Зевсово нарушит повеленье -
..Средь пучин, страшатся Пиеридов пенья.
Подстрочник:
В. И. Иванов (1866-1949)
ПЕРВАЯ ПИФИЙСКАЯ ОДА 4
1с О кифара золотая!
Ты, Аполлона и Муз
Фиалкокудрых равный удел!
Мере струнной
Пляска, начало веселий, внемлет,
Вторят лики сладкогласные,
Когда, сотрясенная звучно,
Ты взгремишь,
Хороводных гимнов подъемля запев.
5 Копья вечного перуна гасишь ты,
И огнемощный орёл
Никнет сонный,
Никнет на Зевсовом скиптре,
Быстрых роняя чету
Крыльев долу, -
1а Князь пернатых: облак тёмный
Над изогнутой главой
Вещим пеньем ты пролила,
Облак тёмный -
Сладкий затвор зеницам зорким,
И под влажной дремой гнёт хребет
Ударами струн побеждённый…
Сам Арей,
Буйный в бранях, прочь отметнув копие,
Легковейным услаждает сердце сном.
Сильны бессмертных пленять
Стрелы, их же
Глубоколонные Музы
С чадом искусным Лето
Мещут звонко!
1э Те же, кого не взлюбил Зевс, -
Внемля гласу Пиерид,
И на земле обуяны страхом, и средь неукротимых пучин;
...продолжение тут... http://ancientrome.ru/antlitr/pindar/pindar06.htm
М. Л. Гаспаров - ПОЭЗИЯ ПИНДАРА
(Пиндар, Вакхилид. Оды. Фрагменты. - М., 1980. - С. 361-383)
http://www.philology.ru/literature3/gasparov-80.htm
Оды Пиндара в переводах русских поэтов -
http://ancientrome.ru/antlitr/pindar/pindar06.htm
Пир Семи Мудрецов - на форуме сотворчества "Галактический Ковчег"
http://kovcheg.ucoz.ru/forum/57-1800
В моем изложении:
Новые Оды -
Предыдущая статья: Углерод — характеристика элемента и химические свойства Следующая статья: Чему равна скорость света