Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем Пирожкова Антонина Николаевна

Илья Григорьевич Эренбург

В Комиссию по литературному наследию Бабеля входили: К. А. Федин, Л. М. Леонов, И. Г. Эренбург, Л. И. Славин, Г. Н. Мунблит, С. Г. Гехт и я.

С первых же дней после создания этой Комиссии выяснилось, что ни Федин, ни Леонов участвовать в работе не хотят. Все письма с вопросами о Бабеле, приходившие к Федину, как к председателю Комиссии, он, не читая, переадресовывал мне. Обязанности председателя комиссии исполнял Илья Григорьевич Эренбург.

После ареста Бабеля я с ним не виделась, так как, будучи женой «врага народа», старалась не встречаться с писателями, прежде бывавшими в нашем доме. Но через Валентину Ароновну я знала о его жизни, о его поездках и возвращениях, а также о том, что уже в конце войны Эренбург узнал о еврейской двенадцатилетней девочке Фейге Фишман, единственной уцелевшей после расстрела евреев в одном из украинских городков. Девочка бежала в лес из колонны, когда их вели на расстрел, бежала со своим отцом и еще несколькими людьми. Ее мать и сестры были расстреляны в тот же день, а позже был убит и отец, прятавшийся в лесу. Отец успел оставить Фейгу у знакомого крестьянина на уединенном хуторе, откуда позже ее забрали в одну из воинских частей Красной армии и сообщили о ее судьбе Эренбургу.

Илья Григорьевич написал девочке письмо и попросил военных привезти ее к нему в Москву, чтобы она смогла учиться в школе.

Когда девочку привезли в Москву, Эренбург предложил желающим евреям ее удочерить. На этот призыв сразу же откликнулся главный инженер Метростроя Абрам Григорьевич Танкилевич. Его я хорошо знала, это был добрейший человек, знала и его жену Галину Михайловну, и двух дочерей.

И однажды, когда девочка Фаня была уже в этой новой семье, Эренбург узнал, что дочери Танкилевича ходят в школу, а Фаня сидит дома и не учится. Он потребовал, чтобы девочку привезли к нему обратно. И тогда ее удочерила дочь Ильи Григорьевича, Ирина Ильинична.

После большого перерыва моя первая встреча с Эренбургом произошла летом 1954 года во время моих хлопот по реабилитации Бабеля.

К нему я обращалась и за советами, связанными с работой Комиссии по литературному наследию Бабеля, особенно когда возник вопрос об издании его произведений, не печатавшихся с 1936 года. Обычно Илья Григорьевич звонил мне по телефону, а когда мы переехали на другую квартиру, где одиннадцать месяцев не было телефона, он посылал мне телеграммы со словами: «Надо поговорить. Эренбург». Встречались мы довольно часто, пока велись переговоры об издании однотомника Бабеля «Избранное», для которого Илья Григорьевич написал предисловие. Когда нас пригласили в издательство «Художественная литература» для встречи с редактором сборника, мы должны были собраться у заместителя главного редактора. Мы - это И. Г. Эренбург, Г. Н. Мунблит, С. Г. Гехт, Л. И. Славин и я, то есть почти полный состав комиссии по литературному наследию Бабеля. Ожидая, пока все соберутся, Эренбург, Мунблит и я сидели перед лестницей, ведущей на второй этаж издательства. Пришел Гехт и вслед за ним Славин. И Славин сообщил нам о самоубийстве Фадеева. Я посмотрела на Эренбурга, он даже не взволновался, а потом говорит: «У Фадеева было безвыходное положение, его осаждали возвращающиеся заключенные и их жены. Они спрашивали: как могло случиться, что письма, которые я писал Вам лично, оказались на столе у следователя при моем допросе? Действительно, как? Ведь Фадеев арестован не был, обысков и изъятий бумаг у него не производили. Значит, передал сам?» Меня страшно поразило то спокойствие и даже равнодушие, с которым это известие было встречено членами нашей комиссии, как будто оно никого не удивило и уж вовсе не огорчило.

Когда настало назначенное нам время, мы поднялись наверх, в кабинет заместителя главного редактора. Последний, рассадив нас, пригласил зайти в кабинет редактора книги Бабеля. Через некоторое время дверь отворилась, и вошла женщина, высокая, полноватая, с высокой грудью и хорошим русским лицом. Длинные серьги в ушах побрякивали, рукава белой блузки были засучены. Я взглянула на Эренбурга. Он застыл с таким изумленным выражением лица, что мы переглянулись с Мунблитом и еле сдержались, чтобы не рассмеяться. Не над женщиной, конечно, а над Эренбургом. После того как нас познакомили и мы поговорили о составе сборника и договорились о ближайшей встрече, Эренбург уже на улице сказал: «Если бы такая женщина внесла в комнату кипящий самовар, я бы ничуть не удивился, но… редактор Бабеля?!»

Позже Мунблит говорил мне: «У меня становится горько во рту, когда я с ней разговариваю». А однажды вообще с редактором разругался и заявил: «Или я, или она». Я попросила Эренбурга уговорить Мунблита больше с редактором не встречаться. У меня с ней сложились вполне нормальные отношения, и только однажды, когда она мне сказала: «Давайте выбросим из сборника «Кладбище в Козине» - маленькая вещь, ничего не дает», я чуть не сорвалась, но сдержалась и как-то уговорила редактора оставить в сборнике этот удивительный маленький шедевр. В сборник отказались взять многие рассказы Бабеля, в том числе и такие, как «Мой первый гонорар», «Гапа Гужва» и «Колывушка». Эренбург, злясь на это, говорил: «Будет время - напечатают все, а сейчас хорошо, что выйдет хоть такой сборник».

Когда Илья Григорьевич написал воспоминания о Бабеле для книги «Люди, годы, жизнь», он пригласил меня к себе, посадил за свой письменный стол, сам сел в кресло напротив, положил предо мной отпечатанный на машинке экземпляр рукописи и сказал: «Читайте и сделайте свои замечания».

Я прочла рукопись и нашла несколько незначительных ошибок. Так, например, Бабель дружил не с жокеями, а с наездниками, писатель Гехт не был близким другом Бабеля, он был его почитателем, у Бабеля не было мебели красного дерева и не было письменного стола, он любил простые столы. Все это совсем не обязательно было исправлять, но Эренбург хотел быть точным и поэтому почти все поправил, а кое-что из воспоминаний выбросил.

Однажды, году в 1957-м, мне позвонила жена Эренбурга Любовь Михайловна и сказала, что он хотел бы познакомиться с моей дочерью Лидой, и попросила нас к ним прийти. Лиде было тогда двадцать лет, и она была студенткой Архитектурного института. Познакомившись с ней, Эренбург сказал: «Когда мне говорили, что Лида похожа на Бабеля, я ужасался. У Бабеля было хорошее лицо для писателя средних лет, но чтобы девушка была похожа на Бабеля… А тут и похожа на отца, и очень хорошенькая…» Эренбург усадил нас, сел напротив в большое кресло рядом с Любовью Михайловной и тут же, обращаясь к Лиде, стал ей рассказывать о ее отце, об их встречах в Париже. Иногда его перебивала Любовь Михайловна, и тогда Эренбург на нее сердился. Если же Эренбург, вспомнив что-то, перебивал Любовь Михайловну, то сердилась она. И Лида, отличаясь бабелевской проницательностью, очень хорошо это подметила. А также после визита подробно мне рассказала, какой на Эренбурге был пиджак, какой галстук и какие носки с искоркой. Когда Илья Григорьевич праздновал в 1961 году свое семидесятилетие, он захотел, чтобы я пришла с Лидой: «Хочу, чтобы среди моих гостей было хоть одно молодое лицо». С гордостью знакомил ее с гостями, среди которых были Козловский, Сарра Лебедева, Каверин, Слуцкий и многие другие.

Эренбург помогал мне советами и при составлении еще одного сборника произведений Бабеля, вышедшего в 1966 году. В него удалось включить несколько рассказов, не вошедших в сборник 1957 года, но снова купюры и снова без рассказов «Мой первый гонорар», «Гапа Гужва», «Колывушка». Включили статьи Бабеля, его выступления и воспоминания, а также небольшое число писем. Эренбург говорил, что ему нравится рассказ «Нефть», и очень досадовал, что снова не был помещен рассказ «Мой первый гонорар».

Однажды мне позвонили из журнала «Кругозор» и попросили дать что-нибудь из публикаций Бабеля. Илья Григорьевич посоветовал дать одну или две публикации 1922 года из газеты «Заря Востока». Выбрали «Без родины» и «В доме отдыха». Тогда редакция журнала попросила меня уговорить Эренбурга написать маленькое предисловие. Он сказал: «Хорошо, я напишу им, что с этих публикаций начинался писатель Бабель, а как он получил свой первый гонорар, читатели узнают из рассказа «Мой первый гонорар»».

И только в 1967 году этот рассказ был напечатан в журнале «Звезда Востока». Произошло это так. Я пришла в издательство «Художественная литература» к редактору сборника Бабеля «Избранное», чтобы забрать из представленной туда рукописи все то, что редакция не взяла в сборник. И когда я уже собиралась уходить, ко мне подошел молодой человек волевой наружности и робко спросил, не соглашусь ли я дать что-нибудь в безгонорарный номер «Звезды Востока», издаваемый в пользу пострадавших от землетрясения в Ташкенте. Я сказала: «Берите все что хотите из того, что не взяли в сборник». И он с живостью схватил все. Мне было смешно, потому что я решила: прочтет и ничего не возьмет. И вдруг оказалось, что опубликовали все, что он взял. Этот номер журнала прогремел по всей стране, столько интересного в нем было - и Бабель, и Платонов, и Булгаков, и Цветаева, и прелестное стихотворение Ахмадулиной «Озноб», которое в Москве никто не хотел печатать. Ходили слухи, что за этот номер журнала редактору в Ташкенте попало, но зато, когда он приезжал в Москву, его носили на руках и угощали в ресторанах.

В 1964 году отмечалось семидесятилетие И. Э. Бабеля. Комиссия по литературному наследию по инициативе Ильи Григорьевича решила обратиться в ЦК к Д. А. Поликарпову с письмом такого содержания:

«Секретариат Союза писателей принял решение отметить семидесятилетие Бабеля, и одним из пунктов этого решения является организация вечера памяти Бабеля в Доме литераторов. Зал клуба способен вместить даже не всех московских писателей. Между тем интерес читателей к творчеству Бабеля столь велик, что, по нашему мнению, не следует ограничиваться этой аудиторией. Мы просим Вас помочь нам получить разрешение на устройство, помимо вечера в Доме литераторов, открытого вечера в Политехническом музее, где будут читаться произведения Бабеля и где люди, знавшие Бабеля, расскажут о нем. Мы уверены, что в этом деле Вы пойдете нам навстречу».

Это письмо подписали Эренбург, Славин, Мунблит и я. Илья Григорьевич предложил, чтобы письмо подписал также Федин, числившийся председателем комиссии по литературному наследию Бабеля. Для этого Эренбург отправил Федину письмо:

«Дорогой Константин Александрович! Я посылаю Вам текст письма, с которым комиссия по литературному наследству И. Э. Бабеля решила обратиться к Д. А. Поликарпову. Обращаюсь к Вам как к председателю комиссии и как к Константину Александровичу Федину с просьбой поставить впереди наших подписей Вашу. Я убежден, что Вы это сделаете. Эренбург».

Федин письма не подписал и ответил, что не считает нужным устраивать вечер в Политехническом музее. Ответ Федина привел Эренбурга в такой гнев, которого я за ним не знала. А наше предположение, что зал Дома литераторов не вместит всех желающих, оправдалось.

Улица Герцена, где расположен ЦДЛ, перед началом вечера была запружена народом. Мне пришлось сопровождать на вечер Екатерину Павловну Пешкову, и, несмотря на то что мы приехали заранее, мы еле-еле пробились к дверям. Зал был битком набит, фойе заполнено тоже. Все двери из зала в фойе были открыты настежь, чтобы те, кто не попал в зал, смогли хоть что-то услышать. Позже Николай Робертович Эрдман рассказывал мне, что весь вечер он простоял в фойе.

Готовясь к этому вечеру, Илья Григорьевич задумал зачитать на нем отзывы зарубежных писателей о произведениях Бабеля. Он написал письма некоторым из них и получил ответы.

Ярослав Ивашкевич пишет: «Я должен отметить чрезвычайную популярность Бабеля в Польше. Об этом свидетельствует вечер в Студенческом театре, который повторялся много раз. Артист Семион наизусть читал на этом вечере восемь рассказов Бабеля, четыре из «Конармии» и четыре одесских. Я лично считаю Бабеля замечательным писателем. У него все так метко и так сжато, точно нарисовано карандашом с четким контуром. Конечно, я предпочитаю его трагические и драматические рассказы, они глубже и вернее. Это очень хороший образец писательского ограничения…»

Письмо чешской писательницы Марии Майеровой привожу здесь полностью: «Исаак Бабель был одним из первых литературных гостей, книги которых показали чешскому читателю советскую действительность. Его небольшое произведение «Конармия» оказало глубокое влияние своей темой и формой. Это было начало эмоциональной связи между рождающейся Красной армией и чешскими коммунистами, предчувствовавшими в ней прочную опору коммунистической идеи, которая позднее, в 45-м году, столь богато претворилась в любовь всего чехословацкого народа, когда Советская армия вырвала нашу родину из оков фашизма.

Однако одновременно это было восхищение новизной и сочностью слога, который захватил читателя и прочно вошел в мысль писателя. «Конармия» Бабеля, ее энергичный способ выражения прочно укоренились в сознании литературных собратьев Бабеля, несмотря на то что его книги в течение многих лет не переводились и не издавались. Бабель до настоящего времени не переставал жить с нами как неподражаемый художник, рисующий советского человека, и вновь ослепляет нас кристаллами своих зарисовок, которые как раз теперь вышли под названием «Рассказы» и которые указывают даже самым молодым читателям на творческую силу автора, а молодым прозаикам - что с Бабелем к нам уже с первыми литературными посетителями после мировой войны пришел писатель, изображающий мир не избитым образом, но способом, современным и по сей день. Из-за этого способа видения мира он может быть учителем и для самых младших, для тех, кто пытается искать слова и конструкцию произведения».

Из Лондона пришло два ответа на письма Эренбурга. Грэм Грин пишет: «В Англии у нас очень мало возможностей оценить в полной мере произведения Исаака Бабеля, и я могу только сказать, что то немногое, что существует в переводе, вызывает восхищение и желание увидеть более полные переводы его сочинений».

Чарльз Сноу в телеграмме написал: «Чрезвычайно высокого мнения о произведениях Бабеля. В здешних литературных кругах это мнение почти единодушно».

Отзыв Джека Линдсея у нас уже имелся. Вот что писал он о произведениях Бабеля: «Рассказы Исаака Бабеля периода Гражданской войны в России обладают светлым, ярко выраженным своеобразием. Напряженность чувств сочетается в них с богатством и точностью живописных красок, и как результат этого сочетания, как взрыв рождается поэтический образ, в котором ясно и сильно обнаруживается знание жизненных ситуаций. На первый взгляд рассказы Бабеля могут показаться грубыми, но в основном это происходит потому, что нельзя было избежать грубости самого материала. Сам писатель всегда напряженно присутствует и в душе своего образа, и в том, что его окружает.

Восприимчивый одесский еврей, он провел войну среди казаков. Столкновение между его человеческой грустью и ярой, взорвавшейся энергией казаков было самым крайним и привело к переменам в нем после войны и к принятию им революции.

Какими бы сложными ни были взаимоотношения Бабеля с внешним миром, он всегда оставался искренним и правдивым по отношению к человеческой сущности - отсюда и его искусство яркой, невиданной чистоты. Бабель оказался жертвой чисток конца тридцатых годов. Теперь в Советском Союзе переизданы его произведения, и этим признан его замечательный вклад в советскую и мировую литературу».

Из Стокгольма пришло письмо от Артура Лундквиста. «Я познакомился с творчеством Исаака Бабеля довольно давно. Уже в 1929 году в великолепном шведском переводе вышла его «Конармия». Книга тотчас же захватила меня своим искрящимся темпераментом и своеобразным художественным мастерством. Я был так увлечен, что долгое время, казалось, смотрел на мир глазами Бабеля. Моя фантазия превращала меня в участника его военных испытаний и переживаний с их порывистой лихостью, с их переходом от бесшабашности к меланхолии. Некоторые мои стихотворные опыты того периода несомненно несут следы увлечения Бабелем. Книга исчезла из моего поля зрения, и я часто думал о ней с тоской и ощущением большой потери. Спустя два года она опять попала ко мне в руки, и я вновь перечитал ее с радостью и волнением. Тем временем шведский читатель получает возможность более тесно познакомиться с творчеством Бабеля - выходит перевод избранного из «Одесских рассказов», чарующее мастерство которых оказывает влияние на молодое поколение. Молодой поэт и критик Фольке Исаксон пишет большое эссе о Бабеле, полное восхищения его талантом.

Лично на меня, на многих других писателей, да и вообще на любителей литературы моего поколения творчество Бабеля произвело неизгладимое впечатление. Мы ждали его новых книг, искали их. Мы печалились над его судьбой, судьбой отвергнутого и непризнанного, а в последние годы радовались его реабилитации, новой жизни его творчества, ставшей возможной в Советском Союзе.

Когда несколько лет назад я имел случай встретиться с большим и тонким писателем К. Паустовским, то мы с ним тотчас же сошлись на обоюдном восхищении Бабелем.

Сейчас в Советском Союзе высоко ценится творчество Хемингуэя. В связи с этим я хотел бы указать на качественную противоположность прозаического искусства Бабеля искусству Хемингуэя. Бабель, будучи также убежденным реалистом, пользуется, однако, более субъективным и свободным методом. Он проявляет больше простора для лирических чувств и личных переживаний. Там, где у него пылает жар, у Хемингуэя спокойная холодность. По крайней мере для меня, с моим тяготением к поэзии, Бабель - художник непосредственный и захватывающий. Его таланту присуще то богатство разнообразия, которое часто позволяет создавать незабываемые страницы».

Первоначально предполагалось, что председателем на вечере памяти Бабеля будет Илья Григорьевич Эренбург. Но Союз писателей распорядился иначе - председателем был назначен Федин. Все члены Комиссии по литнаследию Бабеля были расстроены и возмущены, так как Федин явно не хотел принимать участия в работе Комиссии и не захотел подписать письмо Поликарпову. Кроме того, было неясно, как к этому отнесется Эренбург. А вдруг совсем не придет на вечер? Эренбург пришел, но сел не в президиум на сцену, а в первый ряд в зале. Отказалась сесть в президиум и я.

Вечер открыл Федин, потом выступили писатели Никулин, Бондарин, Славин, Лидин, Мунблит и критик Панков - сотрудник журнала «Знамя». Эренбург выступил последним. Привожу его речь почти полностью, как она была застенографирована:

«Я не мог не выступить, хотя здесь многие хорошо рассказывали об Исааке Эммануиловиче и хотя я писал о нем. Это самый большой друг, которого я имел в жизни. Он был моложе меня на три с половиной года, но я шутя называл его «мудрый ребе», потому что он был мудрым человеком. Он удивительно глубоко смотрел в жизнь.

Он понимал, что взгляд человека не может охватить бесконечность, и он относился с некоторой брезгливостью к авторам (даже очень почтенным и к которым он лично относился хорошо), которые пытались увидеть все. Он говорил часто: «а лучше поглубже». Он хотел увидеть то, что он мог увидеть глубоко.

Он любил окружать себя неизвестностью, что-то скрывать, не говорить, куда пошел. В Париже он как-то пошел ко мне и не пришел, а я ждал. Оказывается, его дочь спросила: «Куда ты идешь?» А у него не хватило силы соврать, и он сказал: «К Эренбургу». И когда он это сказал, он уже не смог прийти ко мне и направился в противоположную сторону.

Он не был романтиком в искусстве. К нему абсолютно применимо слово «реализм», но это реализм человеческий, это единственное прилагательное, которое в данном случае можно применить к этому слову. Ту жестокость, которую можно найти во всех рассказах Бабеля, чем он ее смягчал? Любовью, соучастием в заговоре с героями и с читателями, огромной душевной добротой. Он был очень добрым и хорошим человеком не в том обывательском смысле, как говорят, а по-настоящему, и то, что говорили, что он не верил в удачу писателей душевно небрежных, это очень выражает всю природу Исаака Эммануиловича. Когда он как-то раз ждал меня в Париже, он перечел маленький рассказ Чехова, и, когда я пришел (а я запоздал), он мне сказал: «Знаете, что удивительно? Чехов был очень добрым человеком». Он ругался с французами, которые смели критиковать то или другое в Мопассане, говорил, что Мопассан безупречен. Но в одном из последних разговоров со мной сказал: «Все у Мопассана хорошо, но сердца не хватает». Он вдруг почувствовал эту стихию страшного одиночества и отъединенности Мопассана.

Бабель был очень любознательным. Я не могу сказать, что я знал веселого Бабеля, он не был ни весельчаком, ни бодрячком - ничем, что требовалось для того, чтобы быть одобренным. Он был печальным человеком, который умел смеяться и у которого была очень интересная жизнь. В жизни его особенно интересовало то двоякое и загадочное, что вообще интересует людей во всех возрастах, - смерть и любовь… Сколько он наслушался исповедей, которые он умел вызывать!

В Париже, когда у него не было денег, он мог заплатить сколько угодно девушке, чтобы она с ним поговорила в кафе, а самому не пойти обедать. Он не мог видеть женскую сумку без просьбы, часто безуспешной: «Можно посмотреть, а что внутри?»

Я помню хорошо это время. Бабель умел быть очень осторожным. Его никак нельзя назвать человеком, который лез напролом. Он знал, что не должен ходить в дом Ежова, но ему было интересно понять разгадку нашей жизни и смерти. В одну из последних встреч, когда меня в конце концов выпустили в Испанию, мы сидели с ним в ресторане «Метрополь». Там танцевали, играла музыка, и он, наклонившись ко мне, шепотом сказал: «Ежов - только исполнитель». Это было после длительных посещений дома, бесед с женой Ежова, которую он знал давно. Это была единственная мудрая фраза, которую я вспоминаю из всего, что я слышал в то время. Бабель больше нас видел и разбирался в людях. Вот уж кто никогда не мыслил категориями и абстракциями, а всегда живым человеком.

Он был сформирован революцией, и трагична была судьба человека, который сейчас перед вами (показывает на портрет). Он был одним из самых преданных революции писателей, и он верил в прогресс. Он верил, что все пойдет к лучшему.

И вот его убили… Я помню, как-то раз он пришел мрачный в начале 1938 года ко мне в Лаврушинский. Сел, осмотрелся и сказал: «Пойдем в другую комнату». Он боялся разговаривать, в комнате был телефон. Мы перешли в другую комнату, и он шепотом сказал: «Я расскажу вам сейчас самое страшное». Он рассказал, что его повели на фабрику, где книги превращались снова в бумагу, и рассказал с необычайной силой и выразительностью, как сидят здоровые девки и вырывают бумагу из переплетов. А каждый день шло огромное уничтожение книг. И он сказал: «Страшно!»; я был подавлен разговором, а он сказал: «Может быть, это только начало?» Это была одна из его тем об очкастых, о тех, кто читает книги, о тех, кто думает, о тех, у кого есть мнение об этой стихии. И он рассказал о тех девушках, как их увидел Довженко в «Земле», - как о стихии, поднявшейся с земли. Это была одна из наших последних встреч.

Я не знаю, что он писал дальше. Он говорил, правда, что он ищет простоту. Его простота была не той, которая требовалась, она была простотой после сложности. Но я хочу сказать одно - ведь это большой писатель. Я говорю это не потому, что я люблю его до сих пор. Если говорить языком литературоведов, объективно, - это гордость советской литературы.

Мы в Доме писателей. Мы все писатели или писательские болельщики, мы все имеем отношение к советской литературе.

Что значит реабилитация? Это не те, скажем, глупости, что были написаны в папке его дела, которым удивлялся прокурор и которые были действительно глупостями. Это было известно и раньше. Те, которые живы, перед Бабелем и читателем обязаны. Разве не удивительно, что страна языка, на котором он писал, эта страна его издает в десять раз меньше, чем в социалистических странах и на Западе. Ведь это страшно.

Я вчера получил письмо от Ивашкевича. Зная, что будет этот вечер, он написал много хорошего о Бабеле и сообщил, что в Польше в 1961 году дважды выходил перевод его книги, изданной в Москве в 1957 году, а вышедший недавно маленький двадцатитысячный тираж разошелся в течение одного дня. У нас в 1957 году издали - и крышка, ничего нельзя поделать. Разве не страшно, что мы просили устроить вечер в Политехническом, а нам ответили: «Нет, только в Доме литераторов». И стояли люди на улице, не могли попасть сюда. Это писатель революции, писатель, которого любил наш народ.

Если бы он был жив, если бы он был бездарен, то уже десять раз его собрание сочинений переиздали бы. (Продолжительные аплодисменты.) Не думайте, что я кричу впустую. Я хочу, чтобы наконец мы, писатели, вмешались в это дело, чтобы мы заявили издательству, что нужно переиздать Бабеля, чтобы мы добились устройства вечеров. Почему поляки, чехи устраивают вечера, а у нас, не будь Журавлева, которому я признателен глубоко за Бабеля, и имени бы его не знали.

Ведь целое поколение за это время выросло, которое его не знает, неужели нельзя сделать, чтобы его рассказы, которые так нравились Горькому, были доступны читателю? Ведь мы, уважая читателя, думаем не только о том, что должны намного лучше писать, но мы хотим, чтобы хороших писателей читал народ, это наш долг. Если не мы, писатели, то кто же это сделает?

Я хотел раньше привести отзывы многих зарубежных писателей о Бабеле: и то, что есть написанного, и то, что прислали сейчас, и то, что я помню по памяти. Я помню, как в мадридской гостинице Хемингуэй, который впервые тогда прочитал Бабеля, сказал: «Я никогда не думал, что арифметика важна для понимания литературы. Меня ругали за то, что я слишком кратко пишу, а я нашел рассказ Бабеля еще более сжатый, чем у меня, в котором сказано больше. Значит, и это признак возможности. Можно еще крепче сжать творог, чтобы вся вода ушла».

Когда на трибуну на парижском Конгрессе защиты мира поднялся Исаак Эммануилович и без листочка бумаги рассказал о том, как читают в колхозах, он показал душевную свежесть нашего народа. Когда он вышел, с места вскочил немолодой длинноволосый Генрих Манн и попросил: «Вы можете меня представить Бабелю?»

Я не знаю страны и больших писателей, которые бы не почувствовали силу бабелевской искренности, человечности и которые бы его не любили. Такими могут быть только злые враги.

И вот семьдесят лет. Мы как бы на празднике его. Я согласен встать и служить как пес перед всеми организациями, сколько скажут, для того, чтобы вымолить наконец переиздание книг, которые стали редкостью теперь, когда препятствий нет. Бумаги нет? Пусть я выключу один том свой. Нельзя проходить через терпение людей, которые хотят послушать о давно погибшем писателе. Нельзя понять, чтобы закрывали двери, и ждать, когда будут отмечать восьмидесятилетие, может быть, тогда кто-нибудь попадет.

Я хотел бы, чтобы все писатели помогли в осуществлении одного - чтобы Бабеля смог прочитать наш народ. Мало бумаги одну книжку издать? Это не будет собрание сочинений, да еще длиннейшее. Должна найтись на это бумага. (Аплодисменты.)

Набор друзей у него был разный даже в Париже, где он не так долго был. Это торговцы вином, жокеи, шоферы, но, конечно, и мосье Триоле, первый муж Эльзы Триоле, - конник. Как он говорил о лошадях, о жеребцах! Его судьи были с улыбкой, его жестокость была с юмором. Он смягчал все страшные места.

Я сравнивал дневник Первой Конной с рассказами. Он почти не менял фамилий, эпизоды те же, он освещал все какой-то мудростью. Он сказал: «Вот так это было. Вот люди, эти люди бесчинствовали и страдали, глумились и умирали, и была у каждого своя жизнь и своя правда». Из тех же самых фактов и тех же фраз, которые он впопыхах записывал в тетрадь, он потом и писал.

Но хватит. Я тронут был и речами всех знавших Исаака Эммануиловича, и тем, как слушали, и, видимо, не только этот зал, но и его окрестности, коридоры и на улице. Я рад за Исаака Эммануиловича. Я рад, что здесь Антонина Николаевна и дочка Бабеля Лида услышали и увидели, как любят Бабеля».

Речь Эренбурга, произнесенная без всяких записок, много раз прерывалась и закончилась бурными аплодисментами. После его выступления артист Художественного театра Николай Пеньков великолепно прочел рассказ Бабеля «Мой первый гусь», а затем Дмитрий Николаевич Журавлев, как всегда блестяще, выступил с двумя рассказами - «Начало» и «Ди Грассо».

На сцене стоял портрет улыбающегося Бабеля, очень хорошо выполненный фотографом Дома литераторов в натуральную величину или даже чуть больше.

После вечера в Доме литераторов, в том же 1964 году, был устроен вечер памяти Бабеля в городе Жуковском, на чем настояли инженеры авиационной промышленности. Выступление Эренбурга на этом вечере было таким же блистательным. Поэт Андрей Вознесенский мог сказать только, что совсем недавно познакомился с творчеством Бабеля и был ошеломлен. На вечере после выступлений был показан кинофильм «Беня Крик», который устроителям вечера удалось получить в киноархиве в Белых Столбах.

С тех пор ни восьмидесятилетие, ни девяностолетие Бабеля Союзом писателей не отмечалось, уж слишком он был напуган стечением такой массы народа на семидесятилетии.

В 1967 году, после рождения моего внука Андрюши, возник вопрос о даче на лето. Любовь Михайловна хотела, чтобы мы поселились рядом с ними в Новом Иерусалиме. Говорила с хозяином соседней дачи, но он собрался ее продавать и вызвался найти мне другую. И нашел. Мы поселились на даче профессора Скрамтаева, у его вдовы, не близко от Эренбургов, но все же в одном с ними дачном поселке. Эренбурги были не из числа гуляющих дачников, в их семье обычно гулять ходили только две сестры Эренбурга - уже пожилые одинокие женщины. Мы же, наоборот, были дачниками, много гуляющими по окрестностям. Поэтому обычно мы сами приходили к Эренбургам. Как-то раз прихожу: Любови Михайловны нигде нет, а Илья Григорьевич в своей комнате стучит на пишущей машинке. Я села в холле на диван и жду, когда кто-нибудь из хозяев появится. И вдруг дверь кабинета открывается и Эренбург удивленно говорит: «Что же Вы не зашли ко мне?» - «Я не хотела Вам мешать». - «А я так рад был бы, чтобы мне помешали, работать ведь не хочется».

Когда Илья Григорьевич узнал, что я хочу на даче завести небольшой огород, он очень воодушевился и тотчас же повел меня в свой кабинет, где у него в камине в коробках от сигарет хранились разные семена. Он отсыпал мне семян редиса, моркови, репы, а когда я спросила, нет ли семян лука-порея, нашел какую-то коробочку и дал мне. Я никогда раньше не сажала лук-порей, поэтому вида семян не знала. Но мне показалось подозрительным, что семена, которые мне дал Илья Григорьевич, похожи на семена свеклы. Однако авторитет Эренбурга как огородника был так высок, что я засеяла целую грядку этими семенами. Когда появились два первых листочка, я сорвала одно растение и пошла к Эренбургу, и показала: вот, что снова взошло у меня вместо лука-порея. Он стал гадать, что бы это могло быть. Пошли вместе на его обширный огород, осмотрели все грядки, но такого растения нигде не нашли. Тогда решили: пусть растет, посмотрим, что будет дальше. Когда прошел еще месяц, вся грядка заполнилась густой зеленью. Это были большие листья на толстых стеблях. Я сорвала один и показала Эренбургу. Удивлению его не было границ. Срочно был вызван агроном Николай Григорьевич. Он тоже такого растения не знал. Тогда открыли все каталоги овощей и наконец в английском каталоге нашли. Это было растение, родственное свекле. Европейцы эти толстые стебли отваривают в соленой воде, добавляют масло или соус и едят, как спаржу. Я отварила несколько штук, но никто из семейства, кроме меня, не решился их даже попробовать. Женщина из поселка, у которой мы покупали молоко, выдернула эти растения и увезла целую тачку для своей коровы со словами: «Это моей корове все равно что торт».

Огород для Ильи Григорьевича очень много значил и занимал довольно большую площадь. Туда была подведена вода, поливка велась шлангами, стояли бочки для жидкого навоза, были парники, где выращивали рассаду. Но основную рассаду привозил агроном, с которым Илья Григорьевич поддерживал постоянную связь. На огороде было очень много сортов редиски, поспевала она рано. Еще до обеда Эренбург меня спрашивает: «Вы любите редиску?» - «Очень». А когда сели за стол, всех заставлял есть ее со словами: «Вы же ее любите, почему же так мало едите?»

Выращивались разные сорта салата, кабачки и патиссоны. При этом кабачки были не обычные, а какие-то особенные, усложненной грушевидной формы, молодые, но огромные, с темно-зеленой кожурой, на вкус гораздо нежнее обычных. Сажалось много сортов разной фасоли, со стручками тонкими и длинными, маленькими и большими. Она поспевала в разные сроки. Ее отваривали молодую, в стручках, на гарнир к мясным блюдам. На этом огороде выращивалось и много сортов капусты: и обычная, и цветная, и брюссельская, и еще какая-то, у которой едят соцветия, и красная. Огород был расположен ниже дачи и цветника, и к нему по склону вела серпантинная дорожка.

Цветник располагался на уровне дачи и занимал порядочную площадку возле открытой террасы. Так как Илья Григорьевич привозил семена и черенки из-за границы, там можно было увидеть разные диковинные цветы. Ранней весной появлялись крокусы и какие-то цветы невероятно яркой и разнообразной раскраски. Создавалось впечатление, что повсюду разбросаны разноцветные пасхальные яйца. Весь цветник был окаймлен примулами, нисколько не похожими на наши. Они были крупные и очень разные как по форме лепестков, так и по расцветке. Нарциссы высаживали целой грядкой вдоль цветника у самого забора. Множество всевозможных роз - особенно поражали почти оранжевые, множество колокольчиков и лилий.

Однажды Эренбург привез из Англии луковицы королевской лилии. Долго ждал, когда она зацветет, и наконец появился единственный цветок, совершенно золотой. Илья Григорьевич всем его показывал. В 1964 году откуда-то из Европы привез семена вьюнка и посадил их в ящик с таким расчетом, чтобы растение обвилось вокруг передней колонны, оформлявшей террасу. И вот растение действительно обвилось вокруг колонны, поднимаясь все выше, до самой крыши; зелень была густая, но никаких цветов на нем не было. Так было и в первый год после посадки семян, и во второй, и в третий, и лишь после смерти Ильи Григорьевича, когда на даче жила одна Любовь Михайловна, этот вьюнок вдруг расцвел. Я пришла однажды к ней и остановилась пораженная. Все растение, обвившееся вокруг колонны, было покрыто огромными, с блюдце величиной, синими цветами. Подумать только, Илья Григорьевич так ждал этого цветения, и при нем растение не цвело, а теперь, когда его нет, такое чудо…

Разводил Илья Григорьевич и комнатные цветы. Большая терраса была превращена в зимний сад. Цветы в больших кадках на полу, в горшках и ящиках на подоконниках. Масса вьющихся растений, которые покрывали стены террасы и потолок. К дому примыкала оранжерея. Там все было заполнено цветами, много земли в ящиках на специальном столе. Здесь Эренбург колдовал зимой и летом, что-то сеял и сажал, что-то пересаживал. Если в горшке появлялся красивый цветок, Илья Григорьевич приносил его в комнату или на террасу, а отцветший возвращал назад в оранжерею.

Дважды за время знакомства с Эренбургом мне удалось удивить и обрадовать его. Первый раз году в 1963-м или 1964-м моя приятельница, ездившая в командировку куда-то на Север, привезла и подарила мне большой букет багульника. Эти ветки, казавшиеся совсем безжизненными, надо было поставить в воду. Через несколько дней они покрылись фиолетовыми цветочками, а зеленые листочки должны были появиться позже. Так как букет был очень красивый и для Москвы незнакомый, я решила подарить его Эренбургу - великому любителю цветов.

Закутав букет в бумагу и целлофан, я приехала на улицу Горького, 8. Мы с Любовью Михайловной поставили его в воду и позвали Эренбурга. Оказалось, что ни он, ни Любовь Михайловна никогда не видели багульника. Букет стоял у Эренбургов долго, покрылся зелеными листьями и был необыкновенно красив. Этот мой подарок очень нравился Эренбургу.

Второй раз, уже в 1967 году, когда мы жили на даче, мне удалось купить на московском Центральном рынке роскошные помидоры, огромные и грушевидные. Продавец этих помидоров, увидев мою заинтересованность, рассказал, что этот сорт называется «Бычье сердце» и он сам его вывел. Просил он за них вдвое дороже, чем за обычные помидоры, но я купила целых три килограмма и привезла их на дачу к Эренбургу. Мы со сторожихой дачи перемыли их на кухне, вытерли, уложили на блюдо, и я отнесла это блюдо на террасу. У Эренбурга были гости, которых я и раньше встречала в его доме, - Каверин с женой, Борис Слуцкий и Маргарита Алигер. Увидев помидоры, Эренбург спросил, что это такое. И снова я угадала, он никогда раньше не видал помидоров такого сорта, удивлялся их размерам и форме. Все взяли по помидору и нашли их очень вкусными. Подарить что-нибудь Эренбургу было очень непростой задачей, и я радовалась, что мне это удалось дважды.

Когда в июне 1967 года во французской газете «Монд» появился целый разворот о Бабеле, Эренбург позвал меня и больше часа переводил содержание публикаций. Там была и его статья под заголовком «Революционер, но гуманист», что мне очень понравилось. Эта статья заканчивалась так: «Исаак Бабель погиб преждевременно, но успел сделать многое для молодой советской литературы. Будучи революционером, он оставался гуманистом, а это было нелегко».

Разворот о Бабеле в газете «Монд» содержал еще целый ряд публикаций. Пьер Доммерг написал о влиянии творчества Бабеля на американских писателей. По его словам, американские писатели, прежде возводившие в культ Флобера и Мопассана, своих учителей стиля, вот уже десять лет как повернулись лицом к Селину, Арто и главным образом к Бабелю. Автор называет таких американских писателей, как Сол Беллоу, Норман Мейлер и Бернард Маламуд, герои произведений которых удивительно напоминают Лютова из «Конармии»: та же невозможность приспособиться к насилию и, как защита от неотвратимого, та же ирония. «Нежность, жестокость, лиризм, выраженные одновременно сдержанно и с чувством юмора, - таковы точки соприкосновения американской литературы и творчества Бабеля», - писал Пьер Доммерг.

Другой автор статьи о Бабеле, Петр Равич, пишет: «Пытаться разложить бриллиант на его первичные элементы - абсурдная попытка, самое большее, что можно сделать, это исследовать его спектр. Так же и с громадным талантом Исаака Бабеля». Одессу автор называет черноморским Марселем. И дальше пишет: «Убив в 47 лет наибольшего еврея из евреев среди русских писателей, человека, который умел как никто, может быть, со времени Гоголя заставить своих читателей смеяться, уничтожив интеллигента, склонного к глубоким размышлениям, но обожавшего лошадей и казачью силу, власти его страны совершили непоправимое преступление против русской литературы».

Я была очень благодарна Эренбургу за подробный перевод всех статей, посвященных Бабелю, и кое-что записала.

Однажды за обедом Эренбург говорит: «Представьте себе, Борис Полевой уверял иностранцев, которые у меня сегодня были, что Бабель в нашей стране издается миллионными тиражами». Любовь Михайловна возмутилась: «Когда они, наконец, перестанут врать?» А Эренбург отвечает: «Они только начинают».

Как-то заговорили о том, какие невежественные люди работают в Литфонде. Я рассказала, что пришла получать путевку в Дом творчества, а меня спрашивают: «Он сам поедет?» Ирина Ильинична говорит: «Я пришла получать путевки для себя и для Иришки (внучки поэта Щипачева), а сотрудница Литфонда спрашивает, как правильно написать: Щапочева или Щепачева». Эренбург тут же отозвался: «Сказала бы - Щупачева!»

Лето 1967 года было для меня единственным, но, к сожалению, последним, когда я общалась с Эренбургом постоянно.

В конце лета Илья Григорьевич упал на даче на серпантинной дорожке, ведущей на огород. Его подняли и перенеслив кабинет. Врач Коневский установил диагноз - инфаркт. Любовь Михайловна жаловалась мне, что Эренбург, едва придя в себя, стал требовать газеты, поднимал руки и сам зажигал люминесцентную лампу над изголовьем постели. Уже через двадцать дней кардиограмма стала лучше, но Коневский считал необходимым перевезти больного в Москву. Телефон на даче работал с перебоями, и могло случиться, что связь с Москвой может прерваться в самый опасный для здоровья Эренбурга момент. Был созван консилиум из нескольких врачей, и они пришли к выводу, что перевозить Эренбурга можно.

Везли его в машине «скорой помощи». Любови Михайловне сесть в эту машину почему-то не разрешили, и она ехала следом в легковой машине. В машине «скорой помощи» Эренбурга привязали к носилкам, - чтобы он не совершал лишних движений. Ему было неудобно, и он попросил сопровождавших санитаров его развязать, но они отказались. Всю дорогу они беседовали о способах засолки огурцов, не обращая на больного ни малейшего внимания. Как он сам потом рассказал жене, он сильно переволновался, а когда его наконец привезли и уложили в кабинете в московской квартире, успокоился и почувствовал себя лучше. Так продолжалось несколько дней, и все думали, что Илья Григорьевич выздоравливает. У него постоянно дежурила медицинская сестра. Однажды вечером, когда вся семья собралась возле него, домашняя работница позвала всех в соседнюю комнату ужинать. Все ушли, осталась лишь медсестра, которая перед уходом решила еще раз проверить его пульс, начала считать - раз, два, три… двенадцать… тринадцатого удара не последовало. Эренбург умер. А еще вчера он сказал своей дочери Ирине: «Кажется, я выкарабкался». Все были потрясены, настолько неожиданной оказалась его смерть.

Гроб с телом Эренбурга был поставлен на сцене Большого зала Дома литераторов. Возле гроба на простой скамье сидели родственники и близкие друзья. Зал был заполнен пришедшими попрощаться, а мимо сцены по проходу двигались люди, отстоявшие очередь на улице. Многие кидали на сцену цветы, некоторые выкрикивали слова, обращенные к Эренбургу как защитнику от антисемитизма и человеку, сыгравшему такую большую роль в победе над фашизмом. Приехало много иностранных друзей, со сцены произносились речи. Сменялся почетный караул.

Художник Натан Альтман, сидевший на сцене рядом со мной, пытался запечатлеть лицо Эренбурга. Он сделал несколько попыток, отрывая из блокнота лист за листом, но все их скомкал и спрятал в сумку. Так ему и не удалось сделать ни одного наброска.

Когда гроб выносили из зала, вся улица была запружена народом. Я вышла из дверей и сразу была зажата толпой, пробраться к машине оказалось невозможным. К счастью, меня увидел уже сидевший в машине Борис Слуцкий, он выскочил из машины, протолкался ко мне и втащил внутрь. Иначе я бы не попала на Новодевичье кладбище. Машина с гробом Эренбурга была где-то впереди. На кладбище снова произносили речи, гроб опустили в могилу. Я стояла рядом с Любовью Михайловной, которая сказала: «И я смогла это пережить!» Дело в том, что у нее было уже два инфаркта, и мы все боялись, что Илье Григорьевичу придется пережить ее смерть. Оказалось, наоборот.

Таких похорон, поистине народных, я никогда раньше не видела. И на кладбище, и вокруг него были несметные толпы народа. Москвичи показали свое отношение к писателю Эренбургу свою любовь и признательность за все, что он сделал за свою жизнь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Илья Эренбург Предисловие В XIX веке ритм жизни был неторопливым: люди ездили на перекладных и писали скрипучими перьями; может быть, поэтому они рано складывались - у них было время, чтобы задуматься. Лермонтову было двадцать семь лет, когда он умер, Петефи и Китсу -

Илья Эренбург БАБЕЛЬ БЫЛ ПОЭТОМ… Лето в Москве стояло жаркое; многие из моих друзей жили на дачах или были в отъезде. Я слонялся по раскаленному городу. Один из очень душных, предгрозовых дней принес мне нечаянную радость: я познакомился с человеком, который стал моим

Илья Эренбург. Осип Мандельштам «Мандельштам» - как торжественно звучит орган в величественных нефах собора. «Мандельштам? Ах, не смешите меня», и ручейками бегут веселые рассказы. Не то герой Рабле, не то современный бурсак, не то Франсуа Вильон, не то анекдот в вагоне.

ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ Воспоминания Ильи Григорьевича Эренбурга о Волошине вошли в первую книгу его автобиографической прозы "Люди, годы, жизнь". Текст - по кн.: Эренбург И. Собр. соч. в 9-ти т. Т. 8 (М., 1966).

В. Огнев Илья Эренбург и О. Савич Когда-то я думал, что они братья. Во-первых, они казались мне похожими. Во-вторых, кто-то когда-то сказал мне, что они братья. Потом я сам объяснял другим, что это не так, а мне говорили: "Скажите, пожалуйста, а я считал…"Потом я познакомился и

Писатель Илья Эренбург Проследим, кто из литераторов и деятелей искусств принял хрущёвскую «оттепель», кто её не принял…Одним из первых писателей, который стал «человеком оттепели» был, понятное дело, автор нового смысла красивого старого русского слова - Илья

Илья Эренбург Париж в первую зиму войны.Вы поднимаетесь по высокой, узкой, прямой, без площадок, лестнице-коридору, на верхней ступени которой коптит лампа. Большая мастерская переполнена народом. По углам продавленные сомье, пыльные склады подрамков, несколько трехногих

Илья Эренбург Отрывок из статьи Волошина «Илья Эренбург – поэт» печатается по публикации этой статьи в газете «Речь» (1916. – № 300. – 31 окт.– С. 2).В первую военную зиму Волошин приехал в Париж из Дорнаха 16 (3) января 1915 г. В январе же произошло личное знакомство с И. Г.

Илья Григорьевич Эренбург В Комиссию по литературному наследию Бабеля входили: К. А. Федин, Л. М. Леонов, И. Г. Эренбург, Л. И. Славин, Г. Н. Мунблит, С. Г. Гехт и я.С первых же дней после создания этой Комиссии выяснилось, что ни Федин, ни Леонов участвовать в работе не

Илья Эренбург Писатель-боец Мы понесли большую потерю: погиб большой писатель и чудесный человек Евгений Петров. Он принес в советскую литературу фантазию юга и глубоко человеческий, просветляющий душу юмор, который роднит его с традициями русских классиков. Он умел

Илья Эренбург И.Г. Эренбург В 1944 году, осенью, когда я, служа в армии, находился в Москве, одна моя приятельница повела меня на авторский утренник Ильи Эренбурга в Колонный зал Дома союзов. В годы войны Эренбург благодаря своим статьям пользовался особой популярностью в

Илья Эренбург Монологи себе Теперь, по прошествии более 50-ти лет, после встречи с Эренбургом, я попытаюсь вспомнить, что же толкнуло меня к нему. Скорее всего чувство безнадежности. Вернувшись из Сталинграда в Москву, я обошел со своей первой пьесой «Мефистофель» и

ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ ИЗ КНИГИ С И. А. Ильфом и Е. П. Петровым я познакомился в Москве в 1932 году, но подружился с ними год спустя, когда они приехали в Париж. В те времена заграничные поездки наших писателей изобиловали непредвиденными приключениями. До Италии Ильф и Петров

Илья Эренбург Вступительное слово, сказанное К. Паустовским в Литературном музее на вечере, посвященном 65-летию со дня рождения И. Г. Эренбурга, в феврале 1956 года.Во многих книгах, очерках и статьях Ильи Григорьевича Эренбурга разбросаны отдельные точно выраженные,

Илья Григорьевич Эренбург (1891-1967) родился в еврейской семье (отец - инженер); детство провел в Киеве, учился в 1-й Московской гимназии, из 6-го класса был исключен за участие в революционном кружке. В 1908 был арестован, выпущен под залог и, не дожидаясь суда, сбежал во Францию.

Разочаровавшись в идеях большевизма, переключился на литературные занятия. Дебютировал в 1910 выпущенной в Париже маленькой книжкой «Стихи» (по определению М. Волошина, сочинений «искусных, но безвкусных, с явным уклоном в сторону эстетического кощунства»), и затем почти каждый год издавал небольшими тиражами в Париже сборники за свой счет и отправлял их в Россию знакомым («Я живу», 1911; «Одуванчики», 1912; «Будни», 1913; «Детское», 1914).

Первой «настоящей» книгой впоследствии считал «Стихи о канунах», 1916. На стихи обратили внимание В. Брюсов, Н. Гумилев, С. Городецкий, они вызвали много откликов в критике. А. Блок в 1918 в статье «Русские денди» упоминает уже о «моде на Эренбурга».

В эти годы И. Эренбург переводил французскую и испанскую поэзию, вошел в круги художественной богемы Парижа (П. Пикассо, А. Модильяни, М. Шагал и др.). После Февральской революции вернулся в Россию, но октябрьский переворот встретил враждебно (сборник стихов «Молитва о России», 1918, где отразились тогдашние настроения писателя, был изъят из советских библиотек).

Жил сначала в Москве, потом скитался по югу страны, пытался зарабатывать на жизнь публицистикой (писал статьи и доброжелательные по отношению к революции, и контрреволюционные).

В 1921 выехал в «творческую командировку» в Берлин, сохраняя советский паспорт, и большая часть его самых значительных прозаическиих произведений была создана в годы «полуэмиграции» («Необыкновенные похождения Хулио Хуренито и его учеников....», роман «Рвач», мелодрама «Любовь Жанны Ней», исторический роман «Заговор равных», сборник рассказов «Тринадцать трубок» и многие другие).

Книги И. Эренбурга издавались одновременно и за границей, и на родине. Долгое пребывание в Германии и Франции в таком исключительном положении привело к тому, что Эренбурга не считали до конца «своим» ни в эмигрантской среде, ни в советской России.

В 1918-1923 продолжали выходить небольшие поэтические книжки Эренбурга, но интереса у критики и у читателей они не вызывали. К написанию стихов И. Эренбург вернулся в конце жизни (часть поэтического наследия публиковалась посмертно,), а современникам Эренбург был известен главным образом как яркий публицист, романист, автор мемуаров «Люди, годы, жизнь».

Дата рождения: Место рождения: Место смерти: Награды и премии:

Илья́ Григо́рьевич (Ги́ршевич ) Эренбу́рг (14 (27) января 1891, Киев - 31 августа 1967, Москва) - советский писатель, поэт, переводчик с французского и испанского языков, публицист и общественный деятель, вице-президент ВСМ, депутат ВС СССР с 1950 года, дважды лауреат Сталинской премии первой степени (1942, 1948); лауреат Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами» (1952).

Биография

Революция. Эмиграция. Возвращение на Родину

В годы Великой Отечественной войны был корреспондентом газеты «Красная звезда», писал для других газет и для Совинформбюро. Прославился пропагандистскими антифашистскими статьями и произведениями. Значительная часть этих статей, постоянно печатавшихся в газетах «Правда», «Известия», «Красная звезда», собраны в трёхтомнике публицистики «Война» (1942-44). C 1942 вошёл в Еврейский антифашистский комитет и вёл активную деятельность по сбору и обнародованию материалов о Холокосте .

Впрочем, после статьи «Хватит!» в «Правде» в апреле 1945 года появилась статья заведующего Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александрова «Товарищ Эренбург упрощает».

Вместе с Василием Гроссманом создал знаменитую Чёрную книгу о Xолокосте на территории СССР.

Послевоенный период творчества

После войны выпустил роман «Буря» (1946-1947; Сталинская премия первой степени; 1948).

В 1948 году Голливуд выпускает в прокат фильм «The Iron Curtain» (режиссёр William Wellman, о побеге шифровальщика ГРУ Игоря Гузенко и советском шпионаже). 21 февраля того же года Эренбург в газете «Культура и жизнь» публикует статью «Кинопровокаторы», написанную по заданию министра кинематографии И. Г. Большакова.

Положение Эренбурга среди советских писателей было своеобразным - с одной стороны, он получал материальные блага, часто ездил за границу, с другой стороны был под контролем спецслужб и часто даже получал выговоры. Таким же двойственным было отношение властей к Эренбургу в эпоху Хрущёва и Брежнева. После смерти Сталина написал повесть «Оттепель» (1954), которая дала название целой эпохе советской истории. В 1957 году вышли «Французские тетради» - эссе о французской литературе, живописи и переводы из Дю Белле. Автор мемуаров «Люди, годы, жизнь», пользовавшихся в 1960-е - 1970-е годы большой популярностью в среде советской интеллигенции.

Скончался после длительной болезни 31 августа 1967. Проститься с писателем пришло около 15 000 человек.

Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Сочинения

Собрание сочинений Ильи Эренбургав 5 томах было издано в 1952 году Госиздательством художественной литературы.

Следующее собрание,более полное, в девяти томах, было выпущено тем же издательством в 1962-1966 годах.

Семья

Первая супруга (1910-1913) - Катерина (Екатерина) Оттовна Шмидт (1889-1977) (во втором браке Сорокина), переводчица.
Их дочь - Ирина Ильинична Эренбург (1911-1997), переводчик французской литературы, была замужем за писателем Борисом Матвеевичем Лапиным (1905-1941).
После трагической гибели мужа удочерила и вырастила девочку:

Он привез с войны девочку Фаню, на глазах у которой в Виннице немцы расстреляли родителей и сестер. Старшие же братья служили в польской армии. Фаню успел спрятать какой-то старик, но так как это было связано с большим риском, он велел ей: «Беги, ищи партизан». И Фаня побежала.
Эту девочку Эренбург привез в Москву именно в надежде отвлечь Ирину от горя. И она удочерила Фаню. Поначалу всё было довольно сложно, поскольку девочка плохо говорила по-русски. Изъяснялась на какой-то чудовищной смеси языков. Но потом русским быстро овладела и даже стала отличницей.
Ирина с Фаней жили в Лаврушинском; там же жил и поэт Степан Щипачёв с сыном Виктором. С Виктором Фаня познакомилась еще в писательском пионерлагере; полудетский роман продолжился в Москве и завершился браком. Мама поступила на филфак в МГУ, но быстро поняла, что это не ее, и, поступив в медицинский, стала врачом. Брак продлился недолго – три года. Но я всё-таки успела родиться.

Вторая супруга с 1919 - Любовь Михайловна Козинцева (1900-1970), художница, ученица Александры Экстер (Киев , 1921), в Москве во ВХУТЕМАСе у Роберта Фалька , Александра Родченко , родная сестра кинорежиссёра Григория Михайловича Козинцева . С 1922 года участница выставок в Берлине , Париже , Праге , Амстердаме . Около 90 её живописных и графических работ хранятся в Отделе личных коллекций ГМИИ им. А. С. Пушкина .

Знаменитые слова

И. Эренбургу принадлежат знаменитые слова: «Увидеть Париж и умереть».

"злостный космополит"

В СССР началась кровопролитная борьба с космополитизмом. В струю "разоблачения" попал и Эренбург...
Мне удалось проникнуть на "историческое" писательское собрание и сохранить стенограмму выступлений.
Выступающие ораторы говорили злобно и беспринципно. Особенно лезли из кожи писатели "среднего" поколения: Софронов, Грибачев, Суров3 , В. Кожевников; критик Ермилов.
На трибуне с напомаженными волосами Анатолий Суров:
"Я предлагаю товарища Эренбурга исключить из Союза советских писателей за космополитизм в его произведениях".
Николай Грибачев:
"Товарищи, здесь очень много говорилось об Эренбурге, как о видном и чуть ли не выдающемся публицисте. Да, согласен, во время Отечественной войны он писал нужные, необходимые для фронта и тыла статьи. Но вот в своем многоплановом романе "Буря" он похоронил не только основного героя Сергея Влахова, но лишил жизни всех русских людей - положительных героев. Писатель умышленно отдал предпочтение француженке Мадо. Невольно напрашивается вывод: русские люди пусть умирают, а французы - наслаждаются жизнью? Я поддерживаю товарищей Сурова, Ермилова, Софронова, что гражданину Эренбургу, презирающему все русское, не может быть места в рядах "инженеров человеческих душ", как назвал нас гениальный вождь и мудрый учитель Иосиф Виссарионович Сталин".
На трибуне еще один "инженер-душелюб", "людовед века" - Михаил Шолохов:
"Эренбург - еврей! По духу ему чужд русский народ, ему абсолютно безразличны его чаяния и надежды. Он не любит и никогда не любил Россию. Тлетворный, погрязший в блевотине Запад ему ближе. Я считаю, что Эренбурга неоправданно хвалят за публицистику военных лет. Сорняки и лопухи в прямом смысле этого слова не нужны боевой, советской литературе..."
Я наблюдал за И.Г. Эренбургом. Он спокойно сидел в дальнем углу зала. Его серые глаза были полузакрыты, казалось, что он дремлет. Председательствующий, тонкий виртуоз словесных баталий Алексей Сурков предоставляет для "покаяния" слово писателю.
Илья Григорьевич неторопливо направился к сцене. Не спеша отпил глоток остывшего чая. Близорукими глазами оглядел зал, в котором находились его бывшие "сотоварищи". Разлохматив пепельно-седоватые волосы, слегка наклонившись, он тихо, но внятно, проговорил: "Вы только что с беззастенчивой резкостью, на которую способны злые и очень завистливые люди, осудили на смерть не только мой роман "Буря", но сделали попытку смешать с золой все мое творчество. Однажды в Севастополе ко мне подошел русский офицер. Он сказал: "Почему евреи такие хитроумные, вот, например, до войны Левитан рисовал пейзажи, за большие деньги продавал их в музеи и частным владельцам, а в дни войны вместо фронта устроился диктором на московское радио?" По стопам малокультурного офицера-шовиниста бредет малокультурный академик-начетчик. Бесспорно, каждый читатель имеет право принять ту или иную книгу, или же ее отвергнуть. Позвольте мне привести несколько читательских отзывов. Я говорю о них не для того, чтобы вымолить у вас прощение, а для того, чтобы научить вас не кидать в человеческие лица комья грязи. Вот строки из письма учительницы Николаевской из далекого Верхоянска: "На войне у меня погибли муж и три сына. Я осталась одна. Можете себе представить, как глубоко мое горе? Я прочитала ваш роман "Буря". Эта книга, дорогой Илья Григорьевич, мне очень помогла. Поверьте, я не в том возрасте, чтобы расточать комплименты. Спасибо вам за то, что вы пишете такие замечательные произведения". А вот строки из письма Александра Позднякова: "Я - инвалид первой группы. В родном Питере пережил блокаду. В 1944 попал в госпиталь. Там ампутировали ноги. Хожу на протезах. Сначала было трудно. Вернулся на Кировский завод, на котором начал работать еще подростком. Вашу "Бурю" читали вслух по вечерам, во время обеденных перерывов и перекуров. Некоторые страницы перечитывали по два раза. "Буря" - честный, правдивый роман. На заводе есть рабочие, которые дрались с фашизмом в рядах героического Французского Сопротивления. Вы написали то, что было, и за это вам наш низкий поклон". После многозначительной паузы Эренбург сказал: "Разрешите выступление закончить прочтением еще одного письма, самого дорогого из всех читательских отзывов, полученных мной за последние тридцать лет. Оно лаконично и займет у вас совсем немного времени".
Наступила тишина. Смолкли самые ретивые. Фотокорреспонденты, нелегально проникшие в зал, приготовили камеры. На них перестали обращать внимание. В воздухе запахло сенсацией. Подавив ехидную улыбку, Эренбург, не спеша, начал читать:
"Дорогой Илья Григорьевич! Только что прочитал Вашу чудесную "Бурю". Спасибо Вам за нее. С уважением И. Сталин".
Что творилось в зале! Те самые писатели- "инженеры-людоведы", которые только что ругали Эренбурга последними словами и готовы были дружно проголосовать за его исключение, теперь без всякого стыда ему аплодировали. По своей натуре писатель был не из тех людей, которые позволяют наступать себе на пятки.
На трибуне Алексей Сурков:
"Товарищи! Подытоживая это важное и поучительное для всех нас совещание, я должен сказать со всей прямотой и откровенностью, что писатель и выдающийся журналист Илья Григорьевич Эренбург действительно написал замечательную книгу. Он всегда был на переднем крае наших фронтов в борьбе за социалистический реализм. Мы с вами обязаны осудить выступающих здесь ораторов. "Буря" Эренбурга - совесть времени, совесть нашего поколения, совесть и знамение эпохи..."
За роман "Буря" Илья Эренбург получил Сталинскую премию первой степени. На всю жизнь писатель сохранил верность Сталину...

Эренбург Илья Григорьевич. Биография

Эренбург Илья Григорьевич (1891 - 1967)
Эренбург Илья Григорьевич.
Биография
Русский писатель, публицист, общественный деятель. Илья Григорьевич Эренбург родился 27 января (по старому стилю - 14 января) 1891 в Киеве, в семье инженера (по другим источникам - в семье купца 2-й гильдии). С 1895 жил в Москве. В 1900 поступил в 1-ю Московскую мужскую гимназию (Волхонка, 16), но из шестого класса его исключают за участие в работе революционной организации большевиков. С 1906 входил в подпольную социал-демократическую организацию. В 1908 был арестован за участие в работе революционной организации большевиков и с 30 января по 11 июня находился в тюрьме. Был освобожден под залог и 4 декабря 1908 эмигрировал в Париж. В 1915-1917 являлся корреспондентом петроградской газеты "Биржевые ведомости" и московской "Утро России". В июле 1917 вернулся в Москву. С января по июль 1918 в эсеровских московских газетах печатал антибольшевистские памфлеты. В сентябре 1918 Илья Эренбур, находясь под угрозой ареста, бежал в Киев. В конце 1919 вместе с О.Э. Мандельштамом уехал в Крым, где жил в Коктебеле у М. Волошина. Осенью 1920 возвратился в Москву. Был арестован, но освобожден благодаря Н.И. Бухарину, который был гимназическим одноклассником Эренбура. С мая 1921 жил во Франции, Бельгии, Германии. С 1934 Илья Эренбург являлся корреспондентом газеты "Известия" в Париже, затем в Испании. В 1934 принимал участие в работе I съезда советских писателей в Москве. В 1935, 1937 представительствовал как советский писатель-антифашист на международных конгрессах в защиту культуры. В 1938 окончательно возвратился в Москву. С 1941 статьи Эренбурга постоянно стали печататься в газетах "Правда", "Известия", "Красная звезда". Илья Эренбург являлся депутатом Верховного Совета СССР 3-7-го созывов. С 1950 - вице-президент Всемирного Совета Мира. Был удостоен Государственной премии СССР в 1942 (роман "Падение Парижа") и в 1948 (роман "Буря"). В 1952 получил Международную Ленинскую премию "За укрепление мира между народами". Умер Илья Эренбург 31 августа 1967 Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Среди произведений Ильи Эренбурга - романы, повести, новеллы, лирика, эссе, переводы: "Я вижу" (1911; поэтический сборник), "Будни" (1913; поэтический сборник), "Стихи о канунах" (1916; поэтический сборник), "Молитва о России" (1918; поэтический сборник), "Кануны" (Берлин, 1921; поэтический сборник), "Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников..." (1921; философско-сатирический роман о жизни в Европе и в России времен 1-й мировой войны и революции), "Портреты русских поэтов" (1922), "Тринадцать трубок" (1923; сборник новелл), "Трест Д. Е." (1923), "Жизнь и гибель Николая Курбова" (1923; роман), "Любовь Жанны Ней" (1924; роман), "А все-таки она вертится", "Рвач" (1925; социально-психологический роман), "В Проточном переулке" (1927; социально-психологический роман о Москве времен НЭПа), "Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца" (1928, в России опубликован в 1989), "День второй" (1932-1933; роман), "Вне перемирия" (1937; сборник рассказов), "Что человеку надо" (1937; роман), "Испанский закал" (1938; антифашистская публицистика), "Верность" (1941; поэтический сборник), "Падение Парижа" (1941-1942; роман о причинах разгрома Франции немецкими оккупантами в годы 2-й мировой войны; в 1942 - Государственная премия СССР), "Война" (3 тома; 1942-1944; сборник статей), "Буря" (1946-1947; роман; в 1948 - Государственная премия СССР), "Девятый вал" (1951-1952; роман), "Оттепель" (1953-1955, название повести стало метафорой для обозначения периода истории СССР после смерти И.В. Сталина), "Французские тетради" (1958; литературно-критическое эссе), "Перечитывая Чехова" (1960; литературно-критическое эссе), "Люди, годы, жизнь" (6 томов, 1961-1965; мемуары), эссе о художниках и писателях.
__________
Источники информации:
Энциклопедический ресурс www.rubricon.com (Большая советская энциклопедия, Энциклопедия "Москва", Иллюстрированный энциклопедический словарь)
Проект "Россия поздравляет!" - www.prazdniki.ru

(Источник: «Афоризмы со всего мира. Энциклопедия мудрости.» www.foxdesign.ru)

"Эренбург Илья Григорьевич. Биография" в книгах

Илья Эренбург

Из книги Сборник воспоминаний об И.Ильфе и Е.Петрове автора Ардов Виктор

Илья Эренбург

ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ

Из книги Воспоминания о Максимилиане Волошине автора

Илья Эренбург

Из книги Путник по вселенным автора Волошин Максимилиан Александрович

Илья Григорьевич Эренбург

Из книги Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем автора Пирожкова Антонина Николаевна

ИЛЬЯ ФОРМОТВОРЕЦ Илья Эренбург (1891―1967)

Из книги Советская литература. Краткий курс автора Быков Дмитрий Львович

ИЛЬЯ ФОРМОТВОРЕЦ Илья Эренбург (1891?1967) 1С Эренбургом получилось интересно: его никто - ну, почти никто - не читает и не перечитывает, едва ли многие перечислят его наиболее значительные сочинения или стихотворные сборники, и даже знаменитая его военная публицистика

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич

Из книги Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я автора Фокин Павел Евгеньевич

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич 15(27).1.1891 – 31.8.1967Поэт, прозаик, публицист, мемуарист. Сборники стихов «Стихи» (Париж, 1910), «Я живу» (СПб., 1911), «Одуванчики» (Париж, 1912), «Будни» (Париж, 1913), «Детское» (Париж, 1914), «Стихи о канунах» (М., 1916), «Повесть о жизни некоей Наденьки и о вещих

ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ ЭРЕНБУРГ

Из книги Красный сфинкс автора Прашкевич Геннадий Мартович

ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ ЭРЕНБУРГ Родился 14 (27) января 1891 года в Киеве.«Эта цифра – (имеется в виду год рождения, – Г.П.) – хорошо памятна русским людям да еще французским виноделам. В России был голод; двадцать девять губерний поразил недород. Французские виноделы разбогатели на

Илья Григорьевич Эренбург

Из книги Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Русская литература XX века автора Новиков В И

Илья Григорьевич Эренбург Хулио Хуренито Роман (1921)Явление Хулио Хуренито народам Европы и его первому и преданнейшему ученику Эренбургу происходит 26 марта 1913 г. в кафе «Ротонда» на парижском бульваре Монпарнас, в тот самый час, когда автор Предается унынию над

Эренбург Илья Григорьевич

Из книги Большая Советская Энциклопедия (ЭР) автора БСЭ

ЭРЕНБУРГ, Илья Григорьевич

Из книги Большой словарь цитат и крылатых выражений автора

ЭРЕНБУРГ, Илья Григорьевич (1891–1967), писатель, публицист 127 Убей немца! «Убей!» («Красная звезда», 24 июля 1942) ? Эренбург И. Война. – М., 1943, т. 2, с. 23 ? «Так убей же хоть одного…» (С-231). 128 Великий провокатор. Герой романа «Хулио Хуренито» (1922), по аналогии с «Великим инквизитором» Ф.

ЭРЕНБУРГ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ

Из книги Словарь афоризмов русских писателей автора Тихонов Александр Николаевич

ЭРЕНБУРГ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967). Русский писатель, журналист, общественный деятель, лауреат Государственных и Ленинских премий СССР. Автор романов «Любовь Жанны Ней», «Рвач», «Москва слезам не верит», «День второй», «Не переводя дыхания»,

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич (1891-1967), писатель, публицист

Из книги Словарь современных цитат автора Душенко Константин Васильевич

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич (1891-1967), писатель, публицист 43 Люди, годы, жизнь.Загл. мемуаров (кн. 1-6,

I. Скрещенья судеб, или Два Ильи Эренбурга[**] (Илья Григорьевич и Илья Лазаревич)

Из книги Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) [Избранные статьи и публикации] автора Фрезинский Борис Яковлевич

I. Скрещенья судеб, или Два Ильи Эренбурга[**] (Илья Григорьевич и Илья Лазаревич) Жанр параллельных биографий бывает весьма привлекательным; в данном случае к нему располагает комплекс причин: двоюродные братья с одинаковыми фамилиями и именами; сходство и различие судеб,

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич 14(26).I.1891, Киев - 31.VIII.1967, Москва

Из книги 99 имен Серебряного века автора Безелянский Юрий Николаевич

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич 14(26).I.1891, Киев - 31.VIII.1967, Москва Жизнь и творчество Эренбурга можно разделить на два периода: юность - поэт Серебряного века, зрелость - советский писатель, прозаик и публицист. Польский писатель Ярослав Ивашкевич писал про Эренбурга: «Считая

Илья Григорьевич Эренбург ПЕРЕЧИТЫВАЯ ЧЕХОВА

Из книги Перечитывая Чехова автора Эренбург Илья Григорьевич

Илья Григорьевич Эренбург ПЕРЕЧИТЫВАЯ ЧЕХОВА 1В Ясной Поляне у могилы Толстого невольно задумываешься над гордостью и смирением. Лев Николаевич завещал не ставить на его могиле ни памятника, ни плиты с именем. Это было продиктовано верой в необходимость духовного

Эренбург Илья Григорьевич
Родился: 26 января 1891
Умер: 31 августа 1967 (76 лет)

Биография

Илья Григорьевич Эренбург - русский писатель, поэт, публицист, журналист, переводчик с французского и испанского языков, общественный деятель, фотограф. В 1908-1917 и 1921-1940 годах находился в эмиграции, с 1940 года жил в СССР.

Илья Эренбург родился в Киеве в зажиточной еврейской семье, в которой он был четвёртым ребёнком и единственным сыном.

Его отец - Герш Гершонович (Герш Германович, Григорий Григорьевич) Эренбург (1852-1921) - был инженером и купцом второй гильдии (впоследствии первой гильдии); мать - Хана Берковна (Анна Борисовна) Эренбург (урождённая Аринштейн, 1857-1918) - домохозяйкой.

У него были старшие сёстры Маня (Мария, 1881-1940), Евгения (1883-1965) и Изабелла (1886-1965).
Родители поженились в Киеве 9 июня 1877 года, потом жили в Харькове, где родились три дочери, и вернулись в Киев только перед рождением сына.

Семья жила в квартире деда со стороны отца - купца второй гильдии Григория (Гершона) Ильича Эренбурга - в доме Натальи Искры по адресу улица Институтская № 22.

В 1895 году семья переехала в Москву, где отец получил место директора Хамовнического пиво-медоваренного завода.
Семья жила на Остоженке, в доме Варваринского Общества в Савеловском переулке, квартира 81.
С 1901 года вместе с Н. И. Бухариным учился в 1-й Московской гимназии, был исключён из шестого класса в 1907 году).

Революции. Эмиграции. Возвращения

После событий 1905 года принимал участие в работе революционной организации социал-демократов, но в саму РСДРП не вступал.

В 1907 году был избран в редколлегию печатного органа Социал-демократического союза учащихся средних учебных заведений Москвы. В январе 1908 года был арестован, полгода провёл в тюрьмах и освобождён до суда, но в декабре эмигрировал во Францию, жил там более 8 лет.

Постепенно отошёл от политической деятельности.
В Париже занимался литературной деятельностью, вращался в кругу художников-модернистов.

Первое стихотворение «Я шёл к тебе» было напечатано в журнале «Северные зори» 8 января 1910 года, выпустил сборники «Стихи» (1910), «Я живу» (1911), «Одуванчики» (1912), «Будни» (1913), «Стихи о канунах» (1916), книгу переводов Ф. Вийона (1913), несколько номеров журналов «Гелиос» и «Вечера» (1914).

В 1914-1917 годах был корреспондентом русских газет «Утро России» и «Биржевые ведомости» на Западном фронте.
Летом 1917 года вернулся в Россию.

Осенью 1918 года переехал в Киев, где квартировал у своего двоюродного брата - врача-дерматовенеролога местной Еврейской больницы Александра Григорьевича Лурье на улице Владимирской, 40.

В августе 1919 года женился на племяннице доктора Лурье (своей двоюродной племяннице по матери) Любови Козинцевой.

С декабря 1919 года по сентябрь 1920 года вместе с женой жил в Коктебеле у Максимилиана Волошина, затем из Феодосии баржей переправился в Грузию, затем поехал в Тифлис, где выхлопотал для себя, жены и братьев Мандельштам советские паспорта, с которыми в октябре 1920 года они вместе в качестве дипкурьеров отправились поездом из Владикавказа в Москву.

В конце октября 1920 года Эренбург был арестован ВЧК и освобождён благодаря вмешательству Н. И. Бухарина.

Отрицательно восприняв победу большевиков (сборник стихов «Молитва о России», 1918; публицистика в газете «Киевская жизнь»), в марте 1921 года Эренбург снова уехал за границу.

Будучи выслан из Франции, некоторое время провёл в Бельгии и в ноябре прибыл в Берлин.

В 1921-1924 годах жил в Берлине, где выпустил около двух десятков книг, сотрудничал в «Новой русской книге», вместе с Л. М. Лисицким издавал конструктивистский журнал «Вещь».

В 1922 году опубликовал философско-сатирический роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников», в котором дана интересная мозаичная картина жизни Европы и России времён Первой мировой войны и революции, но главное - приведён свод удивительных по своей точности пророчеств. Леонид Жуховицкий писал по этому поводу:

Меня до сих пор потрясают полностью сбывшиеся пророчества из «Хулио Хуренито». Случайно угадал? Но можно ли было случайно угадать и немецкий фашизм, и его итальянскую разновидность, и даже атомную бомбу, использованную американцами против японцев. Наверное, в молодом Эренбурге не было ничего от Нострадамуса, Ванги или Мессинга. Было другое - мощный ум и быстрая реакция, позволявшие улавливать основные черты целых народов и предвидеть их развитие в будущем. В былые века за подобный дар сжигали на костре или объявляли сумасшедшим, как Чаадаева.

И. Г. Эренбург был пропагандистом авангардного искусства («А всё-таки она вертится», 1922).
В 1922 году вышел его последний сборник стихов «Опустошающая любовь».
В 1923 году написал сборник рассказов «Тринадцать трубок» и роман «Трест Д. Е.».

Эренбург был близок к левым кругам французского общества, активно сотрудничал с советской печатью - с 1923 года работал корреспондентом «Известий».

Его имя и талант публициста широко использовались советской пропагандой для создания привлекательного образа Советского Союза за границей.

Много ездил по Европе:
(Германия - 1927, 1928, 1930, 1931;
Турция, Греция - 1926;
Испания - 1926;
Польша - 1928;
Чехословакия - 1927, 1928, 1931, 1934;
Швеция, Норвегия - 1929;
Дания - 1929, 1933;
Англия - 1930;
Швейцария - 1931;
Румыния, Югославия, Италия - 1934).

Летом и осенью 1932 года совершил поездку по СССР, был на строительстве магистрали Москва-Донбасс, в Кузнецке, Свердловске, Новосибирске, Томске, результатом чего стал роман «День второй» (1934), осуждённый критиками; в 1934 году выступил на Первом съезде советских писателей.

16-18 июля 1934 года с целью разыскать находящегося в ссылке Осипа Мандельштама посетил Воронеж.

С 1931 года тон его публицистических и художественных произведений становится всё более просоветским, с верой в «светлое будущее нового человека».

В 1933 году в издательстве «Изогиз» вышел фотоальбом Эренбурга «Мой Париж» в выполненном Элем Лисицким картонаже и суперобложке.
После прихода Гитлера к власти становится крупнейшим мастером антинацистской пропаганды.

Во время гражданской войны в Испании 1936-1939 годов Эренбург был военным корреспондентом «Известий»; выступал как эссеист, прозаик (сборник рассказов «Вне перемирия», 1937; роман «Что человеку надо», 1937), поэт (сборник стихов «Верность», 1941).

24 декабря 1937 года приехал на две недели из Испании в Москву, 29 декабря выступил на писательском съезде в Тбилиси.

В следующий приезд из Испании у него был отобран заграничный паспорт, который был восстановлен в апреле 1938 года после двух обращений Эренбурга к Сталину, и в начале мая он вернулся в Барселону.

После поражения республиканцев вернулся в Париж. После немецкой оккупации Франции укрылся в Советском посольстве.

Военный период творчества

В 1940 году вернулся в СССР, где написал и опубликовал роман «Падение Парижа» (1941) о политических, нравственных и исторических причинах разгрома Франции Германией во Второй мировой войне.

В годы Великой Отечественной войны был корреспондентом газеты «Красная звезда», писал для других газет и для Совинформбюро. Прославился пропагандистскими антинемецкими статьями и произведениями, которых написал за время войны около 1500. Значительная часть этих статей, постоянно печатавшихся в газетах «Правда», «Известия», «Красная звезда», собраны в трёхтомнике публицистики «Война» (1942-1944). В 1942 году вошёл в Еврейский антифашистский комитет и вёл активную деятельность по сбору и обнародованию материалов о Холокосте, которые совместно с писателем Василием Гроссманом были собраны в «Чёрную книгу».

Илье Эренбургу и Константину Симонову принадлежит авторство лозунга «Убей немца!» (впервые прозвучавшего в стихотворении К. М. Симонова «Убей его!»), который широко использовался в плакатах и - в качестве заголовка - листовках с цитатами из статьи Эренбурга «Убей!» (опубликована 24 июля 1942 года). Для поддержания действенности лозунга в советских газетах того времени были созданы специальные рубрики (одно из типичных названий «Убил ли ты сегодня немца?»), в которых публиковались письма-отчёты советских бойцов о количестве убитых ими немцев и способах их уничтожения. Адольф Гитлер лично распорядился поймать и повесить Эренбурга, объявив его в январе 1945 года злейшим врагом Германии. Нацистская пропаганда дала Эренбургу прозвище «Домашний еврей Сталина».

Проповеди ненависти Ильи Эренбурга, которые уже принесли свои первые плоды на Востоке, план Моргентау, то есть план предполагаемой территориальной «кастрации» Германии и требование безоговорочной капитуляции пресекли всякие попытки немцев как-то договориться и придали сопротивлению очень острый и ожесточенный характер не только в Европе, но и во всем мире. Подавляющее большинство немцев не видело для себя иного выхода, кроме борьбы. Даже явные противники нацистского режима становились теперь отчаянными защитниками своей родины

Вальтер Людде-Нейрат. Конец на немецкой земле

В дни, когда Красная Армия перешла государственную границу Германии, в советских верхах действия на территории Германии трактовались как выполнение освободительной миссии Красной Армии - освободительницы Европы и собственно немецкого народа от нацизма. И потому после статьи Эренбурга «Хватит!», опубликованной в «Красной звезде» 11 апреля 1945 года, появилась ответная статья заведующего Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александрова «Товарищ Эренбург упрощает» (газета «Правда»).

Послевоенное творчество

После войны выпустил дилогию - романы «Буря» (1946-1947) и «Девятый вал» (1950). Один из лидеров Движения борцов за мир.

В 1948 году Голливуд выпускает в прокат фильм «The Iron Curtain», о побеге шифровальщика ГРУ И. С. Гузенко и советском шпионаже. 21 февраля того же года Эренбург в газете «Культура и жизнь» публикует статью «Кинопровокаторы», написанную по заданию министра кинематографии И. Г. Большакова.

Положение Эренбурга среди советских писателей было своеобразным: с одной стороны, он получал материальные блага, часто ездил за границу, с другой - был под контролем спецслужб и часто даже получал выговоры. Таким же двойственным было отношение властей к Эренбургу в эпоху Н. С. Хрущёва и Л. И. Брежнева.

После смерти Сталина написал повесть «Оттепель» (1954), которая была напечатана в майском номере журнала «Знамя» и дала название целой эпохе советской истории. В 1958 году вышли «Французские тетради» - эссе о французской литературе, живописи и переводы из Ж. Дю Белле. Автор мемуаров «Люди, годы, жизнь», пользовавшихся в 1960-е - 1970-е годы большой популярностью в среде советской интеллигенции. Эренбург познакомил молодое поколение со множеством «забытых» имен, способствовал публикациям как забытых (М. И. Цветаева, О. Э. Мандельштам, И. Э. Бабель), так и молодых авторов (Б. А. Слуцкий, С. П. Гудзенко). Пропагандировал новое западное искусство (П. Сезанн, О. Ренуар, Э. Мане, П. Пикассо).

В марте 1966 года подписал письмо тринадцати деятелей советской науки, литературы и искусства в президиум ЦК КПСС против реабилитации И. В. Сталина.

Скончался после длительной болезни от обширного инфаркта миокарда 31 августа 1967. Проститься с писателем пришло около 15 000 человек.
Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 7).

Сочинения

Собрание сочинений Ильи Эренбурга в пяти томах было издано в 1951-1954 годах издательством «Художественная литература».
Следующее собрание, более полное, в девяти томах, было выпущено тем же издательством в 1962-1967 годах.
В 1990-2000 годах издательством «Художественная литература» было издано юбилейное Собрание сочинений в восьми томах.

Награды и премии

Сталинская премия первой степени (1942) - за роман «Падение Парижа» (1941)
Сталинская премия первой степени (1948) - за роман «Буря» (1947)
Международная Сталинская премия «За укрепление мира между народами» (1952) - первый из всего двух лауреатов-советских граждан
два ордена Ленина (30 апреля 1944, 1961)
орден Трудового Красного Знамени
орден Красной Звезды (1937)
орден Почётного Легиона
медали
Членство в организациях
Вице-президент ВСМ с 1950 года.
Депутат ВС СССР с 1950 года от Даугавпилса, Латвийская СССР.

Семья

Первая жена (1910-1913) - переводчица Катерина (Екатерина) Оттовна Шмидт (1889-1977, во втором браке Сорокина).

Их дочь - переводчик французской литературы Ирина Ильинична Эренбург (1911-1997), была замужем за писателем Борисом Матвеевичем Лапиным (1905-1941). После трагической гибели мужа удочерила и вырастила девочку:

Он привёз с войны девочку Фаню, на глазах у которой в Виннице немцы расстреляли родителей и сестер. Старшие же братья служили в польской армии. Фаню успел спрятать какой-то старик, но так как это было связано с большим риском, он велел ей: «Беги, ищи партизан». И Фаня побежала.

Эту девочку Эренбург привёз в Москву именно в надежде отвлечь Ирину от горя. И она удочерила Фаню. Поначалу всё было довольно сложно, поскольку девочка плохо говорила по-русски. Изъяснялась на какой-то чудовищной смеси языков. Но потом русским быстро овладела и даже стала отличницей.

Ирина с Фаней жили в Лаврушинском; там же жил и поэт Степан Щипачёв с сыном Виктором. С Виктором Фаня познакомилась ещё в писательском пионерлагере; полудетский роман продолжился в Москве и завершился браком. Мама поступила на филфак в МГУ, но быстро поняла, что это не её, и, поступив в медицинский, стала врачом. Брак продлился недолго - три года. Но я всё-таки успела родиться.

Вторая жена (с 1919 года) - художница Любовь Михайловна Козинцева (1899-1970), сестра кинорежиссёра Григория Михайловича Козинцева, ученица Александры Экстер, Роберта Фалька, Александра Родченко. Приходилась И. Г. Эренбургу двоюродной племянницей.

Двоюродный брат - художник и журналист, участник Гражданской войны Илья Лазаревич Эренбург (1887-1920), сын харьковского зерноторговца Лазаря Гершовича (Григорьевича) Эренбурга, химика, выпускника Харьковского университета (1882); с двоюродным братом и его женой Марией Михайловной супруги Эренбург были дружны в период первой эмиграции в Париж.

Двоюродная сестра - коллекционер, художник и педагог Наталья Лазаревна Эренбург (в замужестве Эренбург-Маннати, фр. Nathalie Ehrenbourg-Mannati; 1884-1979).

Двоюродные брат и сестра (по матери) - врач-гинеколог Роза Григорьевна Лурье и врач-дерматовенеролог Александр Григорьевич Лурье (1868-1954), профессор и заведующий кафедрой дерматовенерологии Киевского института усовершенствования врачей (1919-1949).

Двоюродный брат - Георгий Борисович Эренбург (1902-1967), востоковед-синолог.

Знаменитая фраза

И. Эренбургу принадлежат знаменитые слова: «Увидеть Париж и умереть».

Предыдущая статья: Чему равна скорость света Следующая статья: Чувственное и рациональное в познавательном процессе

И г эренбург произведения. Быть Ильей Эренбургом: секреты успеха

Илья Григорьевич Эренбург

Биография

Революция. Эмиграция. Возвращение на Родину

Послевоенный период творчества

Сочинения

Семья

Знаменитые слова

"злостный космополит"

"Эренбург Илья Григорьевич. Биография" в книгах

Илья Эренбург

ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ

Илья Эренбург

Илья Григорьевич Эренбург

ИЛЬЯ ФОРМОТВОРЕЦ Илья Эренбург (1891―1967)

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич

ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ ЭРЕНБУРГ

Илья Григорьевич Эренбург

Эренбург Илья Григорьевич

ЭРЕНБУРГ, Илья Григорьевич

ЭРЕНБУРГ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич (1891-1967), писатель, публицист

I. Скрещенья судеб, или Два Ильи Эренбурга[**] (Илья Григорьевич и Илья Лазаревич)

ЭРЕНБУРГ Илья Григорьевич 14(26).I.1891, Киев - 31.VIII.1967, Москва

Илья Григорьевич Эренбург ПЕРЕЧИТЫВАЯ ЧЕХОВА

Биография

Революции. Эмиграции. Возвращения

Военный период творчества

Послевоенное творчество

Сочинения

Награды и премии

Семья

Знаменитая фраза