Богомолов иван читать крупный шрифт. Краткий сюжет по рассказу Богомолов Иван и главные герои

Анализ повести Владимира Осиповича Богомолова «ИВАН».

Был курсантом воздушно-десантной школы, командиром отделения разведки. Ему хорошо знакома работа разведчика. Прошёл фронтовыми дорогами Белоруссии, Польши, Германии. В 1945 году война для него не закончилась, воевал в Маньчжурии. Был ранен, не раз награждён. О войне знал не понаслышке.

Повесть Владимира Богомолова «Иван» требует к себе особого отношения. Эту книгу принято считать «детской», потому что главный её герой - ребёнок. Между тем, судьба и смерть Ивана Бондарева - одна из самых страшных историй о войне. 100 (сто) марок, выданных полицаю Титкову за поимку неизвестного, которого якобы зовут «Иван», - не просто конец повествования. Это один из самых безжалостных и пронзительных финалов в литературе минувшего века. Нельзя «назначить» возраст читателя, готового к такому чтению, и вставить написанную слезами повесть Богомолова в «список книг о войне». Эту книгу можно только передать из рук в руки и только тогда, когда старший готов отвечать за младшего.

У этой книги редкая судьба. В свой срок и час «Иван» Владимира Богомолова превратился в «Иваново детство» Андрея Тарковского(1962), удостоенный высшей премии Венецианского кинофестиваля "Золотой лев".

‹ ›

Чтобы скачать материал, введите свой E-mail, укажите, кто Вы, и нажмите кнопку

Нажимая кнопку, Вы соглашаетесь получать от нас E-mail-рассылку

Если скачивание материала не началось, нажмите еще раз "Скачать материал".

Русский язык и литература

Описание:

Война - тяжёлое испытание для всех, особенно для детей, которым приходится все её тяготы нести наравне со взрослыми, что война и дети – понятие несовместимое, противоестественное, что причина нашей победы заключается в том, что все, от мала до велика, на фронте и в тылу, встали на защиту Родины. Гитлеру пришлось воевать не только с армией. Дети, подростки тоже внесли свой посильный вклад в победу, и не важно, где они это делали: под пулями на передовой, на заводах или на полях нашей страны. Они заслуживают того, чтобы мы гордились ими и всегда были благодарны им за то, что можем свободно жить и радоваться жизни.

Каждое из произведений освещает какую-то одну грань войны, но вместе они образуют поразительного размаха картину, запечатлевшую обрушившуюся на страну беду и величайшее мужество народа. На могиле Неизвестного солдата в Москве высечены слова: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». Книги о войне тоже памятники погибшим. Они решают одну из проблем воспитания – учат молодое поколение любви к Родине, стойкости в испытаниях, учат высокой нравственности на примере отцов и дедов. Их значение все более возрастает в связи с огромной актуальностью темы войны и мира в наши дни.

Книги о событиях Великой Отечественной войны раскрывают перед всем миром душевную силу, стойкость и мужество нашего народа. Такого массового героизма ещё не знала история человечества. Война не только не “отменяет”, она делает ещё более острыми нравственные проблемы, чувство гражданского долга, ответственности.

Владимир Осипович Богомолов – участник Великой Отечественной войны, на фронт попал совсем юным: не было и 15 лет. Был курсантом воздушно-десантной школы, командиром отделения разведки. Ему хорошо знакома работа разведчика. Прошёл фронтовыми дорогами Белоруссии, Польши, Германии. В 1945 году война для него не закончилась, воевал в Маньчжурии. Был ранен, не раз награждён. О войне знал не понаслышке.

Его перу принадлежат многие произведения, среди них роман «В августе 44-го», повести «Иван», «Зося». Книги Богомолова издавались свыше 130 раз, на 39 языках.

Повесть «Иван» Богомолов, еще никому не известный тогда прозаик, написал в 1957 году. В 1958 году повесть появилась в печати и стало ясно: так о войне еще не рассказывали. Не случайно «Иван» вошел и в двухсоттомную «Библиотеку всемирной литературы», и сборник лучших произведений о Великой Отечественной войне «Венок славы», а также послужил основой для художественного фильма «Иваново детство» режиссера Андрея Тарковского.

В чем секрет успеха этого начинающего автора? В правде. Полной правде, без приукрашивания или утайки, - о том, что война безжалостна и бесчеловечна.

Тема произведения – повесть о борьбе юного Ивана и его взрослых товарищей против фашизма.

Идея- Война - это зло, это тяжёлое испытание для всех, особенно для детей. Дети и война понятия несовместимые.

Против сочетания слов «война» и «дети» протестует и ум, и сердце. Самой природой, условиями существования рода человеческого детям предназначено жить в мире, оберегаемом взрослыми.

Уже на первых страницах повести мы знакомимся с главным ее героем – двенадцатилетним мальчиком Иваном. Молодого старшего лейтенанта Гальцева, временно исполняющего обязанности командира батальона, разбудили среди ночи. Возле берега задержан мальчишка лет двенадцати, весь мокрый и дрожащий от холода. На строгие вопросы Гальцева мальчик отвечает только, что его фамилия Бондарев, и требует немедленно сообщить о своём прибытии в штаб. Но Гальцев, не сразу поверив, докладывает о мальчике, лишь когда тот верно называет фамилии штабных офицеров. Подполковник Грязнов действительно подтверждает: «Это наш парень», ему нужно «создать все условия» и «обращаться поделикатнее». Как и было приказано, Гальцев даёт мальчику бумагу и чернила. Тот высыпает на стол и сосредоточенно подсчитывает зёрнышки и хвойные иглы. Полученные данные срочно отправляются в штаб. Гальцев чувствует себя виноватым за то, что кричал на мальчика, теперь он готов ухаживать за ним.

Приезжает Холин, рослый красавец и шутник лет двадцати семи. Иван (так зовут мальчика) рассказывает другу о том, как не мог из-за немцев подойти к ожидавшей его лодке и как с трудом переплывал холодный Днепр на бревне. На форме, привезённой Ивану Холиным, орден Отечественной войны и медаль «За отвагу». После совместной трапезы Холин и мальчик уезжают.

В первом эпизоде мы видим Ивана серьезным, угрюмым, собранным, настороженным. Что сделало его таким?

В первые дни войны мальчик пережил смерть отца-пограничника, на руках у него погибает сестренка, мальчик был в лагере смерти, был в партизанах. Вот откуда его серьезность и угрюмость; он принял решение – мстить врагу, стать полезным нашей армии – добывать сведения о вражеских войсках для штаба. Вот откуда его собранность, молчаливость, настороженность.

Но мы видим мальчика и играющим в землянке. Рисуя эту сцену, автор хочет подчеркнуть, что Иван остается мальчишкой, играет, как его сверстники, собирает ножички, вооружается биноклем, как настоящий командир. Он хотел бы гонять голубей, радоваться первому снегу, а он каждый день смотрит в глаза смерти.

Дети-воины… Какая жуткая правда! Но это не вся еще правда. Ведь Ивана в своем тылу и не удержать. Пробовали, когда вывезли самолетом из окруженного немцами партизанского отряда. Но не смог Иван «зубрить» в школе о «значении травоядных в жизни человека», когда на родной земле был враг. «Офицером стать я ещё успею. А пока война, отдыхать может тот, от кого пользы мало», - говорит Иван.

Но Иван – мальчишка, еще не разучившийся «играть в войну». «Мальчик один. Он весь красный, разгорячён и возбуждён. В руке у него Котькин нож, на груди мой бинокль, лицо виноватое. В землянке беспорядок: стол перевёрнут вверх ногами и накрыт сверху одеялом, ножки табурета торчат из – под нар.». Да, мальчишка остаётся мальчишкой: играет, как его сверстники, собирает ножички, вооружается биноклем, как настоящий командир… Он хотел бы гонять голубей, радоваться первому снегу, а он каждый день смотрит в глаза смерти…

Он уже прошел ад фашистского лагеря смерти. Тяжело, по-взрослому ненавидит он врага. И давно уже сознательно живет по суровым законам настоящей, невыдуманной войны.

По- разному относятся к юному разведчику, окружающие его взрослые. Но все стараются оберегать.

Холин любит Ивана: «О таком мальчишке можно только мечтать». Хочет усыновить его, но в то же время понимает, что пока не может стать ему настоящим отцом: не созрел душевно, бесшабашен, порой грубоват. Холин сам как бы большой ребёнок и относится к мальчику как к родному, а в чём – то даже побаивается его, беспрекословно выполняет просьбы и указания юного разведчика.

Катасоныч относится к мальчику по – отцовски, всё готов для него сделать. Когда Гальцев спрашивает у него об Иване, Лицо Катасонова «озаряется нежной, необыкновенно тёплой улыбкой.

Чудный малец! Только характерный, беда с ним!»

Он один из всех окружающих называет мальчика Ванюшкой. Тихий, скромный, спокойный, лучший в армии охотник за языками, Катасоныч как никто из взрослых понимает, как опасна работа, которую выполняет ребёнок для штаба армии.

Любит мальчика и Гальцев. Он ищет подходы к характеру Ивана, сделал ему кинжал, провожает его в тыл врага. Хочет поцеловать на прощание, да не решается… Гальцев пронёс память о мальчике через всю войну. Ему досталась тяжкая доля прочитать в архивах фашистов сообщение начальника тайной полиции о гибели юного разведчика.

Иван подолгу живёт на оккупированной территории, ходит по деревням, посёлкам, одетый в тряпьё, как побирушка, а сам зорко всматривается в любое скопление живой силы врага и его вооружение, всё видит, всё запоминает. Сведения, добытые им, очень ценны.

Положение мальчика в тылу врага очень сложное: опасные ситуации возникают ежедневно, ежечасно, а он может надеяться только на себя. Никого рядом: ни командира, ни товарищей, ни связи. Только ты и враг. Это, конечно, непосильная нагрузка на детские плечи.

И, понимая всю тяжесть этих переживаний и опасностей, взрослые всё – таки посылают мальчика в разведку. Почему же? Главная причина – горькая и страшная.

А дело было в том, что шла жестокая война, от исхода которой зависела не только судьба отдельного человека, но и будущее нашей Родины. Гибли люди, разрушались города, горели сёла. За победу сражались и, случалось, погибали старики и дети. Как ни больно и ни горько об этом говорить. Холин, переправив Ивана на другой берег реки, в тыл врага, разговаривает в землянке с Гальцевым:

« - Третий год воюешь?- спросил он, закуривая. – И я третий… А в глаза смерти - как Иван! – мы, может, и не заглядывали… За тобой батальон, полк, целая армия… А он один! – Ребёнок!» Ребёнок…

Но почему у него такое строгое, взрослое имя – Иван? И повесть называется не «Ванюша», не «Ваня», а «Иван»?

Наверное, этого мальчика иначе и не назовёшь: так много на его долю выпало взрослых, мужских дел и обязанностей. Он сделал свой выбор в жизни – выбор защитника Отечества. Повесть В. Богомолова изначально трагична по своему звучанию, на её страницах нет места шуткам, проказам мальчика, здесь редки даже улыбки.

И в самом деле: война – это тяжёлое, жестокое время, она ломает человеческие судьбы, не щадя никого – ни старых, ни малых.

Последние страницы книги страшно трагичны. После тяжёлого ранения Гальцев попадает в Берлин для захвата немецких архивов. В найденных документах тайной полевой полиции Гальцев вдруг обнаруживает фото со знакомым скуластым лицом и широко расставленными глазами. В донесении сказано, что в декабре 1943 г. после яростного сопротивления был задержан «Иван», наблюдавший за движением немецких эшелонов в запретной зоне. После допросов, на которых мальчик «держался вызывающе», он был расстрелян.

Иван погиб. Есть и его капля крови на знамени Победы. Иван расстрелян ранним утром 25 декабря. Для немцев – протестантов это утро главного праздника – Рождества. В это утро родился Тот, Кто на кресте искупил грехи людей, чтобы жили они для любви и добра и не творили зла…

В тёмное утро светлого Рождества маленький Иван взошёл на свою Голгофу. Мужественно и твёрдо. Маленький воин. Солдат Отечества, он ступил в жизнь вечную. Да, трудно говорить Богомолову о смерти мальчика, трудно и нам читать последние страницы повести. Так хочется, чтобы герой остался жив, но, к сожалению, война не щадит никого: ни взрослых, ни детей.

Все, кто пытался честно рассказать о войне, достойны глубокой благодарности. Но очень может быть, что маленькая повесть «Иван» - это и есть прямой и безоговорочный ответ на вопрос, почему наша страна победила в страшной вой �гу перед своими родителями за жизнь, дарованную нам, мы ответственны за их душевный покой. Мы, дети, не имеем права заставлять их переживать за наши необдуманные поступки, болезни, плохие оценки. Долгая жизнь родителей – и в наших руках.

(Отрывок)

В ту ночь я собирался перед рассветом проверить боевое охранение и, приказав разбудить меня в четыре ноль-ноль, в девятом часу улегся спать.

Меня разбудили раньше: стрелки на светящемся циферблате показывали без пяти час.

Товарищ старший лейтенант… а товарищ старший лейтенант… разрешите обратиться… - Меня с силой трясли за плечо. При свете трофейной плошки, мерцавшей на столе, я разглядел ефрейтора Васильева из взвода, находившегося в боевом охранении. - Тут задержали одного… Младший лейтенант приказал доставить к вам…

Зажгите лампу! - скомандовал я, мысленно выругавшись: могли бы разобраться и без меня.

Васильев зажег сплющенную сверху гильзу и, повернувшись ко мне, доложил:

Ползал в воде возле берега. Зачем - не говорит, требует доставить в штаб. На вопросы не отвечает: говорить, мол, буду только с командиром. Вроде ослаб, а может, прикидывается. Младший лейтенант приказал…

Я, привстав, выпростал ноги из-под одеяла и, протирая глаза, уселся на нарах. Васильев, ражий детина, стоял передо мной, роняя капли воды с темной, намокшей плащ-палатки.

Гильза разгорелась, осветив просторную землянку, - у самых дверей я увидел худенького мальчишку лет одиннадцати, всего посиневшего от холода и дрожавшего; на нем были мокрые, прилипшие к телу рубашка и штаны; маленькие босые ноги по щиколотку были в грязи; при виде его дрожь пробрала меня.

Иди стань к печке! - велел я ему. - Кто ты такой?

Он подошел, рассматривая меня настороженно-сосредоточенным взглядом больших, необычно широко расставленных глаз. Лицо у него было скуластое, темновато-серое от въевшейся в кожу грязи. Мокрые неопределенного цвета волосы висели клочьями. В его взгляде, в выражении измученного, с плотно сжатыми, посиневшими губами лица чувствовалось какое-то внутреннее напряжение и, как мне показалось, недоверие и неприязнь.

Кто ты такой? - повторил я.

Пусть он выйдет, - клацая зубами, слабым голосом сказал мальчишка, указывая взглядом на Васильева.

Подложите дров и ожидайте наверху! - приказал я Васильеву.

Шумно вздохнув, он, не торопясь, чтобы затянуть пребывание в теплой землянке, поправил головешки, набил печку короткими поленьями и так же не торопясь вышел. - тем временем натянул сапоги и выжидающе посмотрел на мальчишку.

Ну, что же молчишь? Откуда ты?

Я Бондарев, - произнес он тихо с такой интонацией, будто эта фамилия могла мне что-нибудь сказать или же вообще все объясняла. - Сейчас же сообщите в штаб пятьдесят первому, что я нахожусь здесь.

Ишь ты! - Я не мог сдержать улыбки. - Ну а дальше?

Кто это «они»? В какой штаб сообщить и кто такой пятьдесят первый?

В штаб армии.

А кто это пятьдесят первый?

Он молчал.

Штаб какой армии тебе нужен?

Полевая почта вэ-че сорок девять пятьсот пятьдесят…

Он без ошибки назвал номер полевой почты штаба нашей армии. Перестав улыбаться, я смотрел на него удивленно и старался все осмыслить.

Грязная рубашонка до бедер и узкие короткие порты на нем был старенькие, холщовые, как я определил, деревенского пошива и чуть ли не домотканые; говорил же он правильно, заметно акая, как говорят в основном москвичи и белорусы; судя по говору, он был уроженцем города.

Он стоял передо мной, поглядывая исподлобья настороженно и отчужденно, тихо шмыгая носом, и весь дрожал.

Сними с себя все и разотрись. Живо! - приказал я, протягивая ему вафельное не первой свежести полотенце.

Он стянул рубашку, обнажив худенькое, с проступающими ребрами тельце, темное от грязи, и нерешительно посмотрел на полотенце.

Бери, бери! Оно грязное.

Он принялся растирать грудь, спину, руки.

И штаны снимай! - скомандовал я. - Ты что, стесняешься?

Он так же молча, повозившись с набухшим узлом, не без труда развязал тесьму, заменявшую ему ремень, и скинул портки. Он был совсем еще ребенок, узкоплечий, с тонкими ногами и руками, на вид не более десяти-одиннадцати лет, хотя по лицу, угрюмому, не по-детски сосредоточенному, с морщинками на выпуклом лбу, ему можно было дать, пожалуй, и все тринадцать. Ухватив рубашку и портки, он отбросил их в угол к дверям.

А сушить кто будет - дядя? - поинтересовался я.

Мне все привезут.

Вот как! - усомнился я. - А где же твоя одежда?

Он промолчал. - собрался было еще спросить, где его документы, но вовремя сообразил, что он слишком мал, чтобы иметь их.

Достал из-под нар старый ватник ординарца, находившегося в медсанбате. Мальчишка стоял возле печки спиной ко мне - меж торчавшими острыми лопатками чернела большая, величиной с пятиалтынный, родинка. Повыше, над правой лопаткой, багровым рубцом выделялся шрам, как я определил, от пулевого ранения.

Что это у тебя?

Он взглянул на меня через плечо, но ничего не сказал.

Я тебя спрашиваю, что это у тебя на спине? - повысив голос, спросил я, протягивая ему ватник.

Это вас не касается. И не смейте кричать! - ответил он с неприязнью, зверовато сверкнув зелеными, как у кошки, глазами, однако ватник взял. - Ваше дело доложить, что я здесь. Остальное вас не касается.

Ты меня не учи! - раздражаясь, прикрикнул я на него. - Ты не соображаешь, где находишься и как себя вести. Твоя фамилия мне ничего не говорит. Пока ты не объяснишь, кто ты, и откуда, и зачем попал к реке, я и пальцем не пошевелю.

Вы будете отвечать! - с явной угрозой заявил он.

Ты меня не пугай - ты еще мал! Играть со мной в молчанку тебе не удастся! Говори толком: откуда ты?

Он закутался в доходивший ему почти до щиколоток ватник и молчал, отвернув лицо в сторону.

Ты просидишь здесь сутки, трое, пятеро, но, пока не скажешь, кто ты и откуда, я никуда о тебе сообщать не буду! - объявил я решительно.

Взглянув на меня холодно и отчужденно, он отвернулся и молчал.

Ты будешь говорить?

Вы должны сейчас же доложить в штаб пятьдесят первому, что я нахожусь здесь, - упрямо повторил он.

Я тебе ничего не должен, - сказал я раздраженно. - И пока ты не объяснишь, кто ты и откуда, я ничего делать не буду. Заруби это себе на носу!.. Кто это пятьдесят первый?

Он молчал, сбычась, сосредоточенно.

Откуда ты?..-с трудом сдерживаясь, спросил я.- Говори же, если хочешь, чтобы я о тебе доложил!

После продолжительной паузы - напряженного раздумья - он выдавил сквозь зубы:

С того берега.

С того берега? - Я не поверил. - А как же попал сюда? Чем ты можешь доказать, что ты с того берега?

Я не буду доказывать. - больше ничего не скажу. Вы не смеете меня допрашивать - вы будете отвечать! И по телефону ничего не говорите. О том, что я с того берега, знает только пятьдесят первый. Вы должны сейчас же сообщить ему: Бондарев у меня. И все! За мной приедут! - убежденно выкрикнул он.

Может, ты все-таки объяснишь, кто ты такой, что за тобой будут приезжать?

Он молчал.

Некоторое время разглядывал его и размышлял. Его фамилия мне ровно ничего не говорила, но, быть может, в штабе армии о нем знали? За войну я привык ничему не удивляться.

Вид у него был жалкий, измученный, однако держался он независимо, говорил же со мной уверенно и даже властно: он не просил, а требовал. Угрюмый, не по-детски сосредоточенный и настороженный, он производил весьма странное впечатление; его утверждение, будто он с того берега, казалось мне явной ложью.

Понятно, я не собирался сообщать о нем непосредственно в штаб армии, но доложить в полк было моей обязанностью. - подумал, что они заберут его к себе и сами уяснят, что к чему; а я еще сосну часика два и отправлюсь проверять охранение.

Покрутил ручку телефона и, взяв трубку, вызвал штаб полка.

Товарищ капитан, восьмой докладывает! У меня здесь Бондарев. Бон-да-рев! Он требует, чтобы о нем было доложено «Волге»…

Бондарев?.. - переспросил Маслов удивленно. - Какой Бондарев? Майор из оперативного, поверяющий, что ли? Откуда он к тебе свалился? - засыпал вопросами Маслов, как я почувствовал, обеспокоенный.

Да нет, какой там поверяющий! - сам не знаю, кто он: он не говорит. Требует, чтобы я доложил в «Волгу» пятьдесят первому, что он находится у меня.

А кто это пятьдесят первый?

Я думал, вы знаете.

Мы не имеем позывных «Волги». Только дивизионные. А кто он по должности, Бондарев, в каком звании?

Звания у него нет, - невольно улыбаясь, сказал я. - Это мальчик… понимаете, мальчик лет двенадцати…

Ты что, смеешься?.. Ты над кем развлекаешься?! - заорал в трубку Маслов. - Цирк устраивать?! - тебе покажу мальчика! - майору доложу! Ты что, выпил или делать тебе нечего? - тебе…

Товарищ капитан! - закричал я, ошарашенный таким оборотом дела. Товарищ капитан, честное слово, это мальчик! - думал, вы о нем знаете…

Не знаю и знать не желаю! - кричал Маслов запальчиво. - И ты ко мне с пустяками не лезь! - тебе не мальчишка! У меня от работы уши пухнут, а ты…

Так я думал…

А ты не думай!

Слушаюсь!.. Товарищ капитан, но что же с ним делать, с мальчишкой?

Что делать?.. А как он к тебе попал?

Задержан на берегу охранением.

А на берег как он попал?

Как я понял… - Я на мгновение замялся. - Говорит, что с той стороны.

- «Говорит», - передразнил Маслов. - На ковре-самолете? Он тебе плетет, а ты и развесил уши. Приставь к нему часового! - приказал он. - И если не можешь сам разобраться, передай Зотову. Это их функции - пусть занимается…

Вы ему скажите: если он будет орать и не доложит сейчас же пятьдесят первому, - вдруг решительно и громко произнес мальчик, - он будет отвечать!..

Но Маслов уже положил трубку. И я бросил свою к аппарату, раздосадованный на мальчишку и еще больше на Маслова.

Дело в том, что я лишь временно исполнял обязанности командира батальона, и все знали, что я «временный». К тому же мне был всего двадцать один год, и, естественно, ко мне относились иначе, чем к другим комбатам. Если командир полка и его заместители старались ничем это не выказывать, то Маслов - кстати, самый молодой из моих полковых начальников - не скрывал, что считает меня мальчишкой, и обращался со мной соответственно, хотя я воевал с первых месяцев войны, имел ранения и награды.

Разговаривать таким тоном с командиром первого или третьего батальона Маслов, понятно, не осмелился бы. А со мной… Не выслушав и не разобравшись толком, раскричаться… - был уверен, что Маслов не прав. Тем не менее мальчишке я сказал не без злорадства:

Ты просил, чтобы я доложил о тебе, - я доложил! Приказано посадить тебя в землянку, - приврал я, - и приставить охрану. Доволен?

Я сказал вам доложить в штаб армии пятьдесят первому, а вы куда звонили?

Ты «сказал»!.. - не могу сам обращаться в штаб армии.

Давайте я позвоню. - Мгновенно выпростав руку из-под ватника, он ухватил телефонную трубку.

Не смей!.. Кому ты будешь звонить? Кого ты знаешь в штабе армии?

Он помолчал, не выпуская, однако, трубку из руки, и вымолвил угрюмо:

Подполковника Грязнова.

Подполковник Грязнов был начальником разведотдела армии; я знал его не только понаслышке, но и лично.

Откуда ты его знаешь?

Молчание.

Кого ты еще знаешь в штабе армии?

Опять молчание, быстрый взгляд исподлобья - и сквозь зубы:

Капитана Холина.

Холин - офицер разведывательного отдела штабарма - также был мне известен.

Откуда ты их знаешь?

Сейчас же сообщите Грязнову, что я здесь, - не ответив, потребовал мальчишка, - или я сам позвоню!

Отобрав у него трубку, я размышлял еще с полминуты, решившись, крутанул ручку, и меня снова соединили с Масловым.

Восьмой беспокоит. Товарищ капитан, прошу меня выслушать, - твердо заявил я, стараясь подавить волнение. - Я опять по поводу Бондарева. Он знает подполковника Грязнова и капитана Холина.

Откуда он их знает? - спросил Маслов устало.

Он не говорит. - считаю нужным доложить о нем подполковнику Грязнову.

Если считаешь, что нужно, докладывай, - с каким-то безразличием сказал Маслов. - Ты вообще считаешь возможным лезть к начальству со всякой ерундой. Лично я не вижу оснований беспокоить командование, тем более ночью. Несолидно!

Так разрешите мне позвонить?

Я тебе ничего не разрешаю, и ты меня не впутывай… А впрочем, можешь позвонить Дунаеву. - с ним только что разговаривал, он не спит.

Соединился с майором Дунаевым, начальником разведки дивизии, и сообщил, что у меня находится Бондарев и что он требует, чтобы о нем было немедленно доложено подполковнику Грязнову…

Ясно, - прервал меня Дунаев. - Ожидайте. - доложу.

Минуты через две резко и требовательно зазуммерил телефон.

Восьмой?.. Говорите с «Волгой», - сказал телефонист.

Гальцев?.. Здорово, Гальцев! - Я узнал низкий, грубоватый голос подполковника Грязнова; я не мог его не узнать: Грязнов до лета был начальником разведки нашей дивизии, я же в то время был офицером связи и сталкивался с ним постоянно. - Бондарев у тебя?

Здесь, товарищ подполковник!

Молодец! - Я не понял сразу, к кому относилась эта похвала: ко мне или к мальчишке. - Слушай внимательно! Выгони всех из землянки, чтобы его не видели и не приставали. Никаких расспросов и о нем - никаких разговоров! Вник?.. От меня передай ему привет. Холин выезжает за ним, думаю, часа через три будет у тебя. А пока создай все условия! Обращайся поделикатней, учти: он парень с норовом. Прежде всего дай ему бумаги и чернила или карандаш. Что он напишет в пакет и сейчас же с надежным человеком отправь в штаб полка. - дам команду, они немедля доставят мне. Создашь ему все условия и не лезь с разговорами. Дай горячей воды помыться, накорми, и пусть спит. Это наш парень. Вник?

Так точно! - ответил я, хотя мне многое было неясно.

Кушать хочешь? - спросил я прежде всего.

Потом, - промолвил мальчик, не подымая глаз.

Тогда я положил перед ним на стол бумагу, конверты и ручку, поставил чернила, затем, выйдя из землянки, приказал Васильеву отправляться на пост и, вернувшись, запер дверь на крючок.

Мальчик сидел на краю скамейки спиной к раскалившейся докрасна печке; мокрые порты, брошенные им ранее в угол, лежали у его ног. Из заколотого булавкой кармана он вытащил грязный носовой платок, развернув его, высыпал на стол и разложил в отдельные кучки зернышки пшеницы и ржи, семечки подсолнуха и хвою - иглы сосны и ели. Затем с самым сосредоточенным видом пересчитал, сколько было в каждой кучке, и записал на бумагу.

Когда я подошел к столу, он быстро перевернул лист и посмотрел на меня неприязненным взглядом.

Да я не буду, не буду смотреть, - поспешно заверил я.

Позвонив в штаб батальона, я приказал немедленно нагреть два ведра воды и доставить в землянку вместе с большим казаном. - уловил удивление в голосе сержанта, повторявшего в трубку мое приказание. - заявил ему, что хочу мыться, а была половина второго ночи, и, наверно, он, как и Маслов, подумал, что я выпил или же мне делать нечего. - приказал также подготовить Царивного расторопного бойца из пятой роты - для отправки связным в штаб полка.

Разговаривая по телефону, я стоял боком к столу и уголком глаза видел, что мальчик разграфил лист бумаги вдоль и поперек и в крайней левой графе по вертикали выводил крупным детским почерком: «…2 …4, 5…» - не знал и впоследствии так и не узнал, что означали эти цифры и что он затем написал.

Он писал долго, около часа, царапая пером бумагу, сопя и прикрывая лист рукавом; пальцы у него были с коротко обгрызенными ногтями, в ссадинах; шея и уши - давно не мытые. Время от времени останавливаясь, он нервно покусывал губы, думал или же припоминал, посапывал и снова писал. Уже была принесена горячая и холодная вода, - не впустив никого в землянку, я сам занес ведра и казан, - а он все еще скрипел пером; на всякий случай я поставил ведро с водой на печку.

Закончив, он сложил исписанные листы пополам, всунул в конверт и, послюнив, тщательно заклеил. Затем, взяв конверт побольше размером, вложил в него первый и заклеил так же тщательно.

Вынес пакет связному - он ожидал близ землянки - и приказал:

Немедленно доставьте в штаб полка. По тревоге! Об исполнении доложите Краеву…

Затем я вернулся, разбавил воду в одном из ведер, сделав ее не такой горячей. Скинув ватник, мальчишка влез в казан и начал мыться.

Чувствовал себя перед ним виноватым. Он не отвечал на вопросы, действуя, несомненно, в соответствии с инструкциями, а я кричал на него, угрожал, стараясь выпытать то, что знать мне было не положено: как известно, у разведчиков имеются свои недоступные даже старшим штабным офицерам тайны.

Теперь я готов был ухаживать за ним, как нянька; мне даже захотелось вымыть его самому, но я не решался: он не смотрел в мою сторону и, словно не замечая меня, держался так, будто, кроме него, в землянке никого не было.

Давай я спину тебе потру, - не выдержав, предложил я нерешительно.

Я сам! - отрезал он.

Мне оставалось стоять у печки, держа в руках чистое полотенце и бязевую рубашку - он должен был ее надеть, - и помешивать в котелке так кстати не тронутый мною ужин: пшенную кашу с мясом.

Вымывшись, он оказался светловолосым и белокожим; только лицо и кисти рук были потемней от ветра или же от загара. Уши у него были маленькие, розовые, нежные и, как я заметил, асимметричные: правое было прижато, левое же топырилось. Примечательным в его скуластом лице были глаза, большие, зеленоватые, удивительно широко расставленные; мне, наверно, никогда не доводилось видеть глаз, расставленных так широко.

Он вытерся досуха и, взяв из моих рук нагретую у печки рубашку, надел ее, аккуратно подвернув рукава, и уселся к столу. Настороженность и отчужденность уже не проглядывали в его лице; он смотрел устало, был строг и задумчив.

Ожидал, что он набросится на еду, однако он зацепил ложкой несколько раз, пожевал вроде без аппетита и отставил котелок; затем так же молча выпил кружку очень сладкого - я не пожалел сахара - чаю с печеньем из моего доппайка и поднялся, вымолвив тихо:

Спасибо.

Меж тем успел вынести казан с темной-темной, лишь сверху сероватой от мыла водой и взбил подушку на нарах. Мальчик забрался в мою постель и улегся лицом к стенке, подложив ладошку под щеку. Все мои действия он воспринимал как должное; я понял, что он не первый раз возвращается с «той стороны» и знает, что, как только о его прибытии станет известно в штабе армии, немедленно будет отдано приказание «создать все условия»… Накрыв его двумя одеялами, я тщательно подоткнул их со всех сторон, как это делала когда-то для меня моя мать…

Молодого старшего лейтенанта Гальцева, временно исполняющего обязанности командирабатальона, разбудили среди ночи. Возле берега задержан мальчишка лет двенадцати, весьмокрый и дрожащий от холода. На строгие вопросы Гальцева мальчик отвечает только, что егофамилия Бондарев, и требует немедленно сообщить о своем прибытии в штаб. Но Гальцев, несразу поверив, докладывает о мальчике, лишь когда тот верно называет фамилии штабныхофицеров. Подполковник Грязнов действительно подтверждает: «Это наш парень», ему нужно«создать все условия» и «обращаться поделикатнее». Как и было приказано, Гальцев даетмальчику бумагу и чернила. Тот высыпает на стол и сосредоточенно подсчитывает зернышки ихвойные иглы. Полученные данные срочно отправляются в штаб. Гальцев чувствует себявиноватым за то, что кричал на мальчика, теперь он готов ухаживать за ним.

Приезжает Холин, рослый красавец и шутник лет двадцати семи. Иван (так зовут мальчика)рассказывает другу о том, как не мог из-за немцев подойти к ожидавшей его лодке и как струдом переплывал холодный Днепр на бревне. На форме, привезенной Ивану Холиным, орденОтечественной войны и медаль «За отвагу». После совместной трапезы Холин и мальчикуезжают.

Спустя некоторое время Гальцев вновь встречается с Иваном. Сначала в батальонепоявляется тихий и скромный старшина Катасоныч. С наблюдательных пунктов он «смотритнемца», целые сутки проводя у стереотрубы. Затем Холин вместе с Гальцевым осматриваетместность и траншеи. Немцы на другой стороне Днепра постоянно держат наш берег подприцелом. Гальцев должен «оказывать всяческое содействие» Холину, но ему не хочется«бегать» за ним. Гальцев занимается своими делами, проверяет работу нового фельдшера, стараясь не обращать внимания на то, что перед ним красивая молодая женщина.

Приехавший Иван неожиданно дружелюбен и разговорчив. Сегодня ночью ему предстоитпереправа в немецкий тыл, но он и не думает спать, а читает журналы, ест леденцы. Мальчиквосхищен финкой Гальцева, но тот не может подарить Ивану нож - ведь это память о егопогибшем лучшем друге. Наконец Гальцев подробнее узнает о судьбе Ивана Буслова (этонастоящая фамилия мальчика). Родом он из Гомеля. В войну погибли его отец и сестренка.Ивану пришлось пережить многое: он был и в партизанах, и в Тростянце - в лагере смерти.Подполковник Грязнов уговаривал Ивана поехать в суворовское училище, но тот хочет тольковоевать и мстить. Холин «даже не думал, что ребенок может так ненавидеть…». А когда Иванарешили не посылать на задание, он ушел сам. То, что может сделать этот мальчик, и взрослымразведчикам редко удается. Решено, что, если после войны не отыщется мать Ивана, егоусыновят Катасоныч или подполковник.

Холин говорит, что Катасоныча неожиданно вызвали в дивизию. Иван по-детски обижен:почему тот не зашел попрощаться? На самом деле Катасоныч только что был убит. Теперьтретьим будет Гальцев. Конечно, это нарушение, но Гальцев, и до того просивший взять его вразведку, решается. Тщательно подготовившись, Холин, Иван и Гальцев отправляются наоперацию. Переплыв реку, они прячут лодку. Теперь мальчику предстоит нелегкая и оченьрискованная задача: незаметно пройти в тылу немцев пятьдесят километров. На всякий случайон одет как «бездомный отрепыш». Страхуя Ивана, Холин и Гальцев около часа проводят взасаде, а затем возвращаются назад.

Гальцев заказывает для Ивана точно такую же финку, как та, что ему понравилась. Черезнекоторое время встретившись с Грязновым, Гальцев, уже утвержденный в должностикомандира батальона, просит передать нож мальчику. Но оказывается, что, когда Ивана окон-

чательно решили отправить в училище, он самовольно ушел. Грязнов неохотно говорит омальчике: чем меньше людей знает о «закордонниках», тем дольше они живут.

Но Гальцев не может забыть о маленьком разведчике. После тяжелого ранения он попадает вБерлин для захвата немецких архивов. В найденных документах тайной полевой полицииГальцев вдруг обнаруживает фото со знакомым скуластым лицом и широко расставленнымиглазами. В донесении сказано, что в декабре 1943 г. после яростного сопротивления былзадержан «Иван», наблюдавший за движением немецких эшелонов в запретной зоне. Последопросов, на которых мальчик «держался вызывающе», он был расстрелян.

Война не щадит никого, так как она бесчеловечна по своей сути. И хотя прошло уже больше полувека после страшных событий 1941-1945 гг., нельзя равнодушно читать о героях, отдавших свою жизнь ради спасения родины. Особенно если это еще ребенок. Рано познавший горе и повзрослевший до срока… Горячо любивший свою семью и страну… Поклявшийся мстить врагу даже ценой собственной жизни… Смелый, рассудительный, готовый к самым нечеловеческим испытаниям… Но все еще ребенок. Это ему посвятил свое произведение бывший фронтовик Владимир Богомолов. «Иван» (читать краткое содержание можно в этой статье) еще раз доказывает, насколько несовместимы два этих слова: "война" и "дети".

Завязка: ночной гость

Дело происходило в октябре на берегу Днепра. командира батальона старшего лейтенанта двадцати лет Гальцева среди ночи разбудил дежурный. Он сообщил, что на берегу кого-то задержали. Тот барахтался в воде, на вопросы отвечать отказался и потребовал отвести его к начальству. Гальцев разглядел у входа мальчишку лет одиннадцати. Он был весь мокрый и посинел от холода. А «в его взгляде… чувствовалось какое-то внутреннее напряжение и… недоверие и неприязнь». Лейтенант попытался узнать у парнишки, кто он и как оказался в реке. Так начинается рассказ Богомолова «Иван».

Краткое содержание разговора героев можно свести к следующему. Игнорируя вопросы, мальчик назвал только фамилию и все требовал сообщить о нем в штаб. Гальцев долго отказывался это сделать и позвонил только тогда, когда гость назвал подполковника Грязнова и капитана Холина. Услышав фамилию Бондарев, на том конце провода засуетились. Приказали дать мальчику бумаги, чернил, а записи тут же отправить в штаб. И еще передать, что за ним уже выезжают, удивляет читателя Богомолов.

Приезд капитана Холина

Вернувшись, Гальцев увидел, что Бондарев уже не спит. Вскоре приехал капитан. Он бросился к мальчику, и только сейчас лейтенант узнал имя своего гостя. Иван тут же оживился и впервые улыбнулся. Холин сообщил, что его ждал Катасоныч. На это мальчик ответил: там были немцы, потому попасть к Диковке никак нельзя было. Еще добавил, что плыл на полене и чуть не утонул. Так постепенно раскрывает образ главного героя Богомолов. Иван (краткое содержание, к сожалению, может лишь поверхностно рассказать о герое) все еще казался лейтенанту маленьким и слабым.

Холин приказал убрать людей от землянки и тайком подогнать машину. Минут через десять мальчика, одетого в гимнастерку и шаровары, с медалью и орденом на груди, было не узнать. За столом они разговорились, и лейтенант выяснил, что Бондарева отправляли в суворовское, но он отказывался: не время. А когда Холин налил водки, мальчик произнес тост: «… чтоб я всегда возвращался» - и пригубил из кружки. Вскоре Иван встал и потребовал: «Поехали!» Холин растерялся, но противоречить не стал.

Перед отъездом Гальцев пожал мальчику руку и произнес: «… Ванюша, прощай!» Однако Бондарев поправил: «Не прощай, а до свидания!» - и взглянул исподлобья. Эта сцена дает понять, что героям суждено встретиться. А еще становится загадочнее.

Бондарев, "Иван": краткое содержание событий, случившихся в последующие дни

В батальон неожиданно приехал Катасонов, руководивший взводом в разведроте дивизии. Он обходил наблюдательные пункты, изучал обстановку на другом берегу. От Катасонова Гальцев услышал фразу о Ванюшке (так ласково называл его старшина): «Ему ненависть душу жжет».

Еще через три дня приехал Холин. Он тоже осматривал войска и долго вглядывался в схему и карту обороны, в противоположный берег Днепра. Готовится что-то серьезное, дает понять Богомолов.

Иван (краткое содержание не включает детали с описанием всех действий Катасонова и Холина) появился в один из вечеров так же таинственно, как уехал.

«Ему столько довелось пережить, что нам и не снилось»

Из разговора своих гостей Гальцев понял, что ночью Бондарева должны переправить на тот берег, прямо к немцам в тыл. Лейтенант попросил взять его с собой, но получил отказ. Иван вел себя доброжелательно, а увидев на поясе у Гальцева самодельный нож - память о лучшем друге, - попросил подарить его ему. Получив отказ, он начал капризничать, совсем как ребенок.

По дороге к берегу - нужно было сделать последние приготовления - Холин рассказал, как у Ивана на руках умерла сестренка. Мать пропала, а отца убили в первый день войны. Он прошел был у партизан. Сейчас горит желанием отомстить, и остановить его никто не в силах. Отправляли учиться, но он сбежал и в темноте от своих же получил пулю в плечо: Гальцев видел шрам еще при первой встрече. Теперь служил в разведроте, и равных ему не было. Прикинувшись бродягой, он мог попасть в самый тыл к фашистам и добыть ценную информацию.

Когда все приготовления были сделаны, Гальцев вернулся в землянку, где застал мальчика за обычной детской игрой. А ведь спустя несколько часов ему предстояло отправиться на задание, подчеркивает Владимир Богомолов. Иван (краткое содержание позволяет лишь упомянуть об этом) вел в этот момент себя так, как любой другой из его сверстников.

Переправа

Вошедший позже Холин вдруг сообщил, что Катасонова срочно вызвали в дивизию - это была уловка, чтобы не говорить Ивану, что старшину убили. Вместо него на тот берег отправился Гальцев.

Перебравшись через Днепр, мужчины долго ждали, пока двенадцатилетний Иван (настоящая фамилия - Буслов) минует дозор. Ему предстояло за ночь пройти около двадцати километров и затем - еще не меньше тридцати. Холин долго не решался возвращаться назад, а позже, в землянке, в сердцах отметил, что они третий год воюют, «а в глаза смерти - как Иван! - … и не заглядывали».

Погиб как герой

Гальцев все не мог забыть о мальчике. А когда оказался в Берлине, увидел учетные карточки тайной полиции. С одной из фотографий глядело знакомое лицо. На приколотом к карточке листе указывалось, что на запретной территории задержали подростка: одна из местных жительниц опознала в нем Ивана. Его допрашивали четыре дня, но он держался вызывающе и никаких сведений не сообщил. Ранним утром 25 декабря 1943 года его расстреляли. А полицейский, поймавший подростка, получил сто марок. Так заканчивает произведение Богомолов ("Иван").

БОГОМОЛОВ ВЛАДИМИР

В ту ночь я собирался перед рассветом проверить боевое охранение и,
приказав разбудить меня в четыре ноль-ноль, в девятом часу улегся спать.
Меня разбудили раньше: стрелки на светящемся циферблате показывали без
пяти час.
- Товарищ старший лейтенант... а товарищ старший лейтенант... разрешите
обратиться... - Меня с силой трясли за плечо. При свете трофейной плошки,
мерцавшей на столе, я разглядел ефрейтора Васильева из взвода, находившегося
в боевом охранении. - Тут задержали одного... Младший лейтенант приказал
доставить к вам...
- Зажгите лампу! - скомандовал я, мысленно выругавшись: могли бы
разобраться и без меня.
Васильев зажег сплющенную сверху гильзу и, повернувшись ко мне,
доложил:
- Ползал в воде возле берега. Зачем - не говорит, требует доставить в
штаб. На вопросы не отвечает: говорить, мол, буду только с командиром. Вроде
ослаб, а может, прикидывается. Младший лейтенант приказал...
Я, привстав, выпростал ноги из-под одеяла и, протирая глаза, уселся на
нарах. Васильев, ражий детина, стоял передо мной, роняя капли воды с темной,
намокшей плащ-палатки.
Гильза разгорелась, осветив просторную землянку, - у самых дверей я
увидел худенького мальчишку лет одиннадцати, всего посиневшего от холода и
дрожавшего; на нем были мокрые, прилипшие к телу рубашка и штаны; маленькие
босые ноги по щиколотку были в грязи; при виде его дрожь пробрала меня.
- Иди стань к печке! - велел я ему. - Кто ты такой? Он подошел,
рассматривая меня настороженно-сосредоточенным взглядом больших, необычно
широко расставленных глаз. Лицо у него было скуластое; темновато-серое от
въевшейся в кожу грязи. Мокрые неопределенного цвета волосы висели клочьями.
В его взгляде, в выражении измученного, с плотно сжатыми, посиневшими губами
лица чувствовалось какое-то внутреннее напряжение и, как мне показалось,
недоверие и неприязнь.
- Кто ты такой? - повторил я.
- Пусть он выйдет, - клацая зубами, слабым голосом сказал мальчишка,
указывая взглядом на Васильева.
- Подложите дров и ожидайте наверху! - приказал я Васильеву.
Шумно вздохнув, он, не торопясь, чтобы затянуть пребывание в теплой
землянке, поправил головешки, набил печку короткими поленьями и так же не
торопясь вышел. Я тем временем натянул сапоги и выжидающе посмотрел на
мальчишку.
- Ну, что же молчишь? Откуда ты?
- Я Бондарев, - произнес он тихо с такой интонацией, будто эта фамилия
могла мне что-нибудь сказать или же вообще все объясняла. - Сейчас же
сообщите в штаб пятьдесят первому, что я нахожусь здесь.
- Ишь ты! - Я не мог сдержать улыбки. - Ну а дальше?
- Дальше вас не касается. Они сделают сами.
- Кто это «они»? В какой штаб сообщить и кто такой пятьдесят
первый?
- В штаб армии.
- А кто это пятьдесят первый? Он молчал.
- Штаб какой армии тебе нужен?
- Полевая почта вэ-че сорок девять пятьсот пятьдесят...
Он без ошибки назвал номер полевой почты штаба нашей армии. Перестав
улыбаться, я смотрел на него удивленно и старался все осмыслить.
Грязная рубашонка до бедер и узкие короткие порты на нем были
старенькие, холщовые, как я определил, деревенского пошива и чуть ли не
домотканые; говорил же он правильно, заметно акая, как говорят в основном
москвичи и белорусы; судя по говору, он был уроженцем города.
Он стоял передо мной, поглядывая исподлобья настороженно и отчужденно,
тихо шмыгая носом, и весь дрожал.
- Сними с себя все и разотрись. Живо! - приказал я, протягивая ему
вафельное не первой свежести полотенце.
Он стянул рубашку, обнажив худенькое, с проступающими ребрами тельце,
темное от грязи, и нерешительно посмотрел на полотенце.
- Бери, бери! Оно грязное.
Он принялся растирать грудь, спину, руки.
- И штаны снимай! - скомандовал я. - Ты что, стесняешься?
Он так же молча, повозившись с набухшим узлом, не без труда развязал
тесьму, заменявшую ему ремень, и скинул портки. Он был совсем еще ребенок,
узкоплечий, с тонкими ногами и руками, на вид не более десяти-одиннадцати
лет, хотя по лицу, угрюмому, не по-детски сосредоточенному, с морщинками на
выпуклом лбу, ему можно было дать, пожалуй, и все тринадцать. Ухватив
рубашку и портки, он отбросил их в угол к дверям.
- А сушить кто будет - дядя? - поинтересовался я.
- Мне все привезут.
- Вот как! - усомнился я. - А где же твоя одежда?
Он промолчал. Я собрался было еще спросить, где его документы, но
вовремя сообразил, что он слишком мал, чтобы иметь их.
Я достал из-под нар старый ватник ординарца, находившегося в
медсанбате. Мальчишка стоял возле печки спиной ко мне - меж торчавшими
острыми лопатками чернела большая, величиной с пятиалтынный, родинка.
Повыше, над правой лопаткой, багровым рубцом выделялся шрам, как я
определил, от пулевого ранения.
- Что это у тебя?
Он взглянул на меня через плечо, но ничего не сказал.
- Я тебя спрашиваю, что это у тебя на спине? - повысив голос, спросил
я, протягивая ему ватник.
- Это вас не касается. И не смейте кричать! - ответил он с неприязнью,
зверовато сверкнув зелеными, как у кошки, глазами, однако ватник взял. -
Ваше дело доложить, что я здесь. Остальное вас не касается.
- Ты меня не учи! - раздражаясь, прикрикнул я на него. - Ты не
соображаешь, где находишься и как себя вести. Твоя фамилия мне ничего не
говорит. Пока ты не объяснишь, кто ты, и откуда, и зачем попал к реке, я и
пальцем не пошевелю.
- Вы будете отвечать! - с явной угрозой заявил он.
- Ты меня не пугай - ты еще мал! Играть со мной в молчанку тебе не
удастся! Говори толком: откуда ты?
Он закутался в доходивший ему почти до щиколоток ватник и молчал,
отвернув лицо в сторону.
- Ты просидишь здесь сутки, трое, пятеро, но, пока не скажешь, кто ты и
откуда, я никуда о тебе сообщать не буду! - объявил я решительно.
Взглянув на меня холодно и отчужденно, он отвернулся и молчал.
- Ты будешь говорить?
- Вы должны сейчас же доложить в штаб пятьдесят первому, что я нахожусь
здесь, - упрямо повторил он.
- Я тебе ничего не должен, - сказал я раздраженно. - И пока ты не
объяснишь, кто ты и откуда, я ничего делать не буду. Заруби это себе на
носу!.. Кто это пятьдесят первый?
Он молчал, сбычась, сосредоточенно.
- Откуда ты?.. - с трудом сдерживаясь, спросил я. - Говори же, если
хочешь, чтобы я о тебе доложил!
После продолжительной паузы - напряженного раздумья - он выдавил сквозь
зубы:
- С того берега.
- С того берега? - Я не поверил. - А как же попал сюда? Чем ты можешь
доказать, что ты с того берега?
- Я не буду доказывать. Я больше ничего не скажу. Вы не смеете меня
допрашивать - вы будете отвечать! И по телефону ничего не говорите. О том,
что я с того берега, знает только пятьдесят первый. Вы должны сейчас же
сообщить ему: Бондарев у меня. И все! За мной приедут! - убежденно выкрикнул
он.
- Может, ты все-таки объяснишь, кто ты такой, что *за тобой будут
приезжать?
Он молчал.
Я некоторое время разглядывал его и размышлял. Его фамилия мне ровно
ничего не говорила, но, быть может, в штабе армии о нем знали? - за войну я
привык ничему не удивляться.
Вид у него был жалкий, измученный, однако держался он независимо,
говорил же со мной уверенно и даже властно: он не просил, а требовал.
Угрюмый, не по-детски сосредоточенный и настороженный, он производил весьма
странное впечатление; его утверждение, будто он с того берега, казалось мне
явной ложью.
Понятно, я не собирался сообщать о нем непосредственно в штаб армии, но
доложить в полк было моей обязанностью. Я подумал, что они заберут его к
себе и сами уяснят, что к чему; а я еще сосну часика два и отправлюсь
проверять охранение.
Я покрутил ручку телефона и, взяв трубку, вызвал штаб полка.
- Третий слушает. - Я услышал голос начальника штаба капитана Маслова.
- Товарищ капитан, восьмой докладывает! У меня здесь Бондарев.
Бон-да-рев! Он требует, чтобы о нем было доложено «Волге»...
- Бондарев?.. - переспросил Маслов удивленно. - Какой Бондарев? Майор
из оперативного, поверяющий, что ли? Откуда он к тебе свалился? - засыпал
вопросами Маслов, как я почувствовал, обеспокоенный.
- Да нет, какой там поверяющий! Я сам не знаю, кто он: он не говорит.
Требует, чтобы я доложил в «Волгу» пятьдесят первому, что он
находится у меня.
- А кто это пятьдесят первый?
- Я думал, вы знаете.
- Мы не имеем позывных «Волги». Только дивизионные. А кто он
по должности, Бондарев, в каком звании?
- Звания у него нет, - невольно улыбаясь, сказал я. - Это мальчик...
понимаете, мальчик лет двенадцати...
- Ты что, смеешься?.. Ты над кем развлекаешься?! - заорал в трубку
Маслов. - Цирк устраивать?! Я тебе покажу мальчика! Я майору доложу! Ты что,
выпил или делать тебе нечего? Я тебе...
- Товарищ капитан! - закричал я, ошарашенный таким оборотом дела. -
Товарищ капитан, честное слово, это мальчик! Я думал, вы о нем знаете...
- Не знаю и знать не желаю! - кричал Маслов запальчиво. - И ты ко мне с
пустяками не лезь! Я тебе не мальчишка! У меня от работы уши пухнут, а ты...
- Так я думал...
- А ты не думай!
- Слушаюсь!.. Товарищ капитан, но что же с ним делать, с мальчишкой?
- Что делать?.. А как он к тебе попал?
- Задержан на берегу охранением.
- А на берег как он попал?
- Как я понял... - Я на мгновение замялся. - Говорит, что с той
стороны.
- «Говорит», - передразнил Маслов. - На ковре-самолете? Он
тебе плетет, а ты и развесил уши. Приставь к нему часового! - приказал он. -
И если не можешь сам разобраться, передай Зотову. Это их функции - пусть
занимается...
- Вы ему скажите: если он будет орать и не доложит сейчас же пятьдесят
первому, - вдруг решительно и громко произнес мальчик, - он будет
отвечать!..
Но Маслов уже положил трубку. И я бросил свою к аппарату,
раздосадованный на мальчишку и еще больше на Маслова.
Дело в том, что я лишь временно исполнял обязанности командира
батальона, и все знали, что я «временный». К тому же мне был всего
двадцать один год, и, естественно, ко мне относились иначе, чем к другим
комбатам. Если командир полка и его заместители старались ничем это не
выказывать, то Маслов - кстати, самый молодой из моих полковых начальников -
не скрывал, что считает меня мальчишкой, и обращался со мной соответственно,
хотя я воевал с первых месяцев войны, имел ранения и награды.
Разговаривать таким тоном с командиром первого или третьего батальона
Маслов, понятно, не осмелился бы. А со мной... Не выслушав и не разобравшись
толком, раскричаться... Я был уверен, что Маслов не прав. Тем не менее
мальчишке я сказал не без злорадства:
- Ты просил, чтобы я доложил о тебе, - я доложил! Приказано посадить
тебя в землянку, - приврал я, - и приставить охрану. Доволен?
- Я сказал вам доложить в штаб армии пятьдесят первому, а вы куда
звонили?
- Ты «сказал»!.. Я не могу сам обращаться в штаб армии.
- Давайте я позвоню. - Мгновенно выпростав руку из-под ватника, он
ухватил телефонную трубку.
- Не смей!.. Кому ты будешь звонить? Кого ты знаешь в штабе армии?
Он помолчал, не выпуская, однако, трубку из руки, и вымолвил угрюмо:
- Подполковника Грязнова.
Подполковник Грязное был начальником разведотдела армии; я знал его не
только понаслышке, но и лично.
- Откуда ты его знаешь?
Молчание.
- Кого ты еще знаешь в штабе армии?
Опять молчание, быстрый взгляд исподлобья - и сквозь зубы:
- Капитана Холина.
Холин - офицер разведывательного отдела штабарма - также был мне
известен.
- Откуда ты их знаешь?
- Сейчас же сообщите Грязнову, что я здесь, - не ответив, потребовал
мальчишка, - или я сам позвоню!
Отобрав у него трубку, я размышлял еще с полминуты, решившись, крутанул
ручку, и меня снова соединили с Масловым.
- Восьмой беспокоит. Товарищ капитан, прошу меня выслушать, - твердо
заявил я, стараясь подавить волнение. - Я опять по поводу Бондарева. Он
знает подполковника Грязнова и капитана Холина.
- Откуда он их знает? - спросил Маслов устало.
- Он не говорит. Я считаю нужным доложить о нем подполковнику Грязнову.
- Если считаешь, что нужно, докладывай, - с каким-то безразличием
сказал Маслов. - Ты вообще считаешь возможным лезть к начальству со всякой
ерундой. Лично я не вижу оснований беспокоить командование, тем более ночью.
Несолидно!
- Так разрешите мне позвонить?
- Я тебе ничего не разрешаю, и ты меня не впутывай... А впрочем, можешь
позвонить Дунаеву. Я с ним только что разговаривал, он не спит.
Я соединился с майором Дунаевым, начальником разведки дивизии, и
сообщил, что у меня находится Бондарев и что он требует, чтобы о нем было
немедленно доложено подполковнику Грязнову...
- Ясно, - прервал меня Дунаев. - Ожидайте. Я доложу.
Минуты через две резко и требовательно зазуммерил телефон.
- Восьмой? Говорите с «Волгой», - сказал телефонист.
- Гальцев?.. Здорово, Гальцев! - Я узнал низкий, грубоватый голос
подполковника Грязнова; я не мог его не узнать: Грязное до лета был
начальником разведки нашей дивизии, я же в то время был офицером связи и
сталкивался с ним постоянно. - Бондарев у тебя?
- Здесь, товарищ подполковник!
- Молодец! - Я не понял сразу, к кому относилась эта похвала: ко мне
или к мальчишке. - Слушай внимательно! Выгони всех из землянки, чтобы его не

Предыдущая статья: Чему равна скорость света Следующая статья: Углерод — характеристика элемента и химические свойства