Иосиф бродский что сказать мне о жизни. Анализ отдельных произведений И

Тема подведения итогов возникла в творчестве Бродского задолго до его смерти, что, возможно, связано с наследованием им акмеистского стремления к осмыслению своей жизни в контексте исторической эпохи, с которой поэта связала судьба. Показательно в этом смысле его стихотворение "Я входил вместо дикого зверя в клетку...", которое относится к третьему, эмигрантскому периоду творчества Бродского и во многом носит итоговый характер. Оно создано в день 40-летия автора, 24 мая 1980 г. (т.е., как и рассмотренные выше стихотворения, написано к определенной дате, временно́й вехе – частый случай у Бродского), и вобрало в себя целый ряд значимых как для данного периода, так и для всего творчества поэта мотивов. Лирический герой стихотворения – человек, судьба которого одновременно неординарна и типична для XX в. В ней были нищета ("надевал на себя что сызнова входит в моду", т.е. было настолько немодным, что вновь оказывалось в поле внимания щеголей) , нелегкий физический труд ("сеял рожь, покрывал черной толью гумна"), странствия ("я слонялся в степях", "с высоты ледника я озирал полмира"), испытания ("трижды тонул, дважды бывал распорот"), заключение ("выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке"), изгнание ("жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок"). Герой поэта – индивидуалист, что подчеркивается и неоднократно повторяемым местоимением "я", и его одиночеством ("Из забывших меня можно составить город"), и отстраненной позицией по отношению к миру, за которой угадывается традиционный конфликт Поэта и толпы ("обедал черт знает с кем во фраке", "С высоты ледника я озирал полмира" и др.).

Несмотря на кажущуюся простоту данного стихотворения, каждый его образ имеет несколько глубинных подтекстов, уводящих не только к биографии автора, но и к общекультурным смысловым пластам. Так, первая строчка ("Я входил вместо дикого зверя в клетку"), намекая на реальную историю заключения поэта, заставляет вспомнить давнюю традицию перевозить особо опасных заключенных в клетке. Этот подтекст отсылает к важнейшей для Бродского теме "Поэт и Империя", вскрывая характер конфликта автора с государством. Третья строчка ("жил у моря, играл в рулетку") столь же многогранна. Известна страсть Бродского к морю, вообще к воде: он всегда старался поселяться поближе к водной стихии, был зачарован Венецией. Море – расхожий образ в поэзии, особенно романтической, стал одним из важнейших и для творчества Бродского. Образ рулетки смежен с темой судьбы, игры с судьбой, в том числе и игры смертельной ("русская рулетка"); вспомним также, что заядлым игроком в рулетку был Ф. М. Достоевский. К творчеству этого писателя отсылает и следующая строчка ("обедал черт знает с кем во фраке"). Фрак – признак респектабельности, солидности: поэту в силу его положения действительно не раз приходилось находиться в обществе значительных лиц. Однако поминание черта, возможно, намекает на те диалоги-борения со своим темным двойником, которые приходилось вести Ивану Карамазову в романе "Братья Карамазовы".

Строчка "С высоты ледника я озирал полмира" задает традиционную для романтизма позицию поэта над миром, причем существенно здесь слово "ледник". Оно перекликается с общей эмоциональной сдержанностью поздней лирики Бродского, в которой стихия переживания скована жесткой логикой размышления. Если вода – символ жизни, времени, стихии (ср. "жил у моря"), то ледник (образ, который вовсе не обязательно понимать буквально) – замерзший водяной поток, чье движение практически незаметно глазу. "Водяная" тема продолжена и строчкой "и не пил только сухую воду". Оксюморон "сухая вода" обозначает нечто невозможное, и потому само выражение можно понимать и как "пил все, что можно пить". В то же время у слова "пить" в русском языке очень богатое смысловое поле: в него входит и жизнь, и вино, и участь, и горе и многое другое. Каждый из этих смыслов добавляет свой подтекст стихотворению, но один из важнейших среди них – мысль о том, как много выпало на долю героя Бродского. Еще один сквозной образ стихотворения, образующий очень важную смысловую пару с предыдущим, – образ хлеба. Герой "сеял хлеб, покрывал черной толью гумна". Образ сеятеля восходит к евангельской притче о сеятеле (Мф. 13:4), преломившийся, в частности, в стихотворении А. С. Пушкина "Свободы сеятель пустынный...". Сеятель – пророк, несущий зерна истины, хотя не все из этих зерен дают свои плоды: все зависит от того, на какую почву они упадут. Гумно (ток) – настил для обмолота зерна: тем самым возникает мотив собранного урожая. Завершение же данный мотив находит в образе "хлеба изгнанья": вместе со строчкой "Бросил страну, что меня вскормила", этот образ – аллюзия на хрестоматийное стихотворение А. А. Ахматовой "Не с теми я, кто бросил землю...". Но если Ахматова говорила о невозможности оставить родную землю "на растерзание врагам", то, судя по судьбе лирического героя Бродского, именно он оказался не просто лишним в родной стране, но враждебным для нее.

Мотив сдержанности находит свое завершение в строчках "Позволял своим связкам все звуки, помимо воя; / перешел на шепот". Поэзия "шепота" для Бродского противоположна традиции поэзии "крика", "душевного надрыва" – традиции, идущей от романса через лирику Есенина, Маяковского, Высоцкого, а также его современников – так называемых "громких", или "эстрадных", поэтов (Вознесенского, Евтушенко). "Шепот" же восходит к романтико-символистскому идеалу "безгласной речи" как выражения "невыразимого"; впрочем, для Бродского "шепот" лишен семантики некоего "языка таинственного, мистического", противостоящего профанному "земному языку" и скорее связан со стоической позицией приятия мира, а также "непубличностью" поэтической речи автора, эмоционально сдержанной, подчас даже рассудочно-холодной и не стремящейся к воздействию на широкую публику, хотя и рассчитанной на прочтение именно вслух. Одна из излюбленных мыслей поэта, повторяемых им на протяжении всей его жизни, – что есть вещи, о которых нельзя говорить напрямую и громко.

Сдержанность заметна и в оценке лирическим героем поэта прожитой им жизни: "оказалась длинной". Ни жалоб на выпавшую ему участь, ни проклятий судьбе: лишь признание, что судьба была горька ("Только с горем я чувствую солидарность"). Финальная же мысль стихотворения на первый взгляд никак не вытекает из вышесказанного:

"Но пока мне рот не забили глиной, / из него раздаваться будет лишь благодарность". Эти строки заставляют вспомнить четверостишие поэта-акмеиста, по признанию самого Бродского, сыгравшего особую роль в его творческом становлении – Осипа Мандельштама:

Лишив меня морей, разбега и разлета

И дав стопе упор насильственной земли,

Чего добились вы? Блестящего расчета:

Губ шевелящихся отнять вы не могли .

В обоих стихотворениях говорится о вынужденной несвободе, в обоих метонимией лирического героя выступают органы речи: у Мандельштама – губы, у Бродского – связки и рот. Эти образы подчеркивают поэтическое дарование героя стихотворения, причем у Бродского именно творческий дар становится если не источником, то хотя бы средством приятия мира и согласия с жизнью. Следовательно, именно творчество для поэта оправдывает трагичность человеческого бытия, противостоит смерти и страданиям. Однако важно и другое: в стихотворении Бродского отсутствует мысль о личном бессмертии, о посмертном оправдании всех страданий, отсутствует пушкинское "нет, весь я не умру", как, впрочем, отсутствует и обратное – отрицание бессмертия. Бродский словно останавливается по эту сторону грани, отделяющей жизнь от того, что будет после нее. Остается открытым вопрос о смысле лишений и испытаний, выпавших на долю поэта в этой жизни. Здесь можно сослаться на мнение другого поэта, Льва Лосева: "Я думаю, что философия Бродского, по определению, есть философия вопросов, а не ответов" . Сдержанность по отношению к любым окончательным ответам особенно характерна для поздней лирики поэта, что и демонстрирует наглядно рассматриваемое стихотворение.

Форма стихотворения также типична для этого периода творчества Бродского. Прежде всего обращают на себя внимание его длинные строки – "фирменный прием" Бродского. Стихотворение написано разноиктовым (4–5-иктовым) тоническим стихом, имитирующим неторопливую, говорную речь (ее неторопливость передается и перечислительной интонацией, и длиной самих строк). Ощущение непринужденного, спокойного высказывания создается и посредством разговорных слов и даже жаргонизмов: "кликуха", "черт знает с кем", "слонялся", "сызнова", "жрал". Эти слова работают и на создание образа лирического героя стихотворения: типичного интеллигента новой генерации, конца 1950-х – начала 1960-х гг., грубость речи которого одновременно служит и знаком его демократичности, и следом былого вызова системе, не допускавшей подобных выражений, и своеобразной защитной маской, оберегающей от "громких", возвышенных фраз. Впрочем, многие критики не принимали подобных приемов у позднего Бродского, считали их использование следствием оторванности автора от родной ему языковой среды

Матюхина Н.В.,

учитель русского языка

и литературы.

АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ ИОСИФА БРОДСКОГО

«Я ВХОДИЛ ВМЕСТО ДИКОГО ЗВЕРЯ В КЛЕТКУ»

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку.

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

Трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях помнящих вопли гунна,

надевал на себя что сызнова входит в моду,

сеял рожь, покрывал черной только гумна

и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.

Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

Перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

из него раздаваться будет лишь благодарность.

Завершая Нобелевскую речь, Иосиф Бродский охарактеризовал стихосложение как колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, называется поэтом».

Судьба русского поэта стала темой стихотворения «Я входил вместо дикого зверя в клетку», написанного поэтом в день своего сорокалетия, 24 мая 1980 года. Основная идея произведения – трагическая судьба поэта. Бродский метафорически преображает воспоминания своей собственной жизни, переплетая ее с судьбами других художников слова.

В первой же строчке заявлен мотив несвободы. «Я входил вместо дикого зверя в клетку…». Ассоциация очевидна: дикому зверю, как и творцу, нужна свобода - но всегда на находятся силы, которые хотят эту свободу отнять. Слово клетка получает в тексте расширенное значение: тюрьма, камера, узилище, несвобода вообще. Вторая строфа вбирает в себя судьбы многих и многих представителей отечественной интеллигенции, которые стали жертвами сталинских репрессий: вместо имени у них появились «кликухи», вместо жизни – «срок».

В стихотворении есть ассоциативная связь между образом лирического героя и образом Ф.М. Достоевского: именно в жизни этого писателя рулетка и вся связанная с нею гамма переживаний играли большую роль. В то же время рулетка – своеобразный вызов судьбе, игра случая, попытка выиграть, как правило, неудачная. «Черт знает, кто во фраке» - это представитель мира «сытых», с которыми вынужден общаться лирический герой.

Время этого стихотворения – сорок лет жизни и в то же время вся вечность. Пространство произведения очень велико: «С высоты ледника я озирал полмира». Судьба творца трагична, поэтому в стихотворении возникает тема смерти: «трижды тонул, дважды бывал распорот».

Стихотворение отражает многогранный и сложный жизненный опыт героя: «слонялся в степях», «сеял рожь»… Особенно интересен оксюморон «сухая вода», который означает, что герой пил все, потому что бывал в самых разных жизненных ситуациях.

Далее мотив несвободы усиливается: герою снится «вороненый зрачок конвоя». Это отражение конфликта истинного творца и власти, которая не только стремится постоянно наблюдать за героем, но лишить его свободы. В этом плане судьба лирического героя – лишь часть многострадальной и трагической судьбы русского поэта.

Очевидна ассоциативная связь судьбы лирического героя с судьбами других русских поэтов: Мандельштама (мотив несвободы), Ахматовой (конфликт с властью), Цветаевой (мотив эмиграции, изгнания). Таким образом, творчество Бродского оказывается включенным в целостный литературный процесс.

Лирический герой «не позволял себе воя». Почему? Дело в том, что человек воет, когда чувствует смертельную тоску или предельное отчаяние. Это означает, что герой Бродского не отчаялся и сохранил жажду бытия. Далее Бродский говорит, что «перешел на шепот». В этом есть проявление мудрости, которая приходит с возрастом: шепот лучше слышит, потому что внимательнее слушают. Кроме того, здесь отражена жизненная позиция самого Бродского: неучастия в политической и активной общественной жизни. Эту философию Бродский исповедовал, стремясь глубже проникнуть в высшие категории бытия, понять смысл жизни («Письма римскому другу»).

Жизнь кажется герою длинной, потому что время летит быстро только в счастливой жизни. Это подтверждено и в тексте: «Только с горем я чувствую солидарность». Но лирический герой принимает жизнь такой, какая она есть:

Но пока мне рот не забили глиной,

Из него раздаваться будет лишь благодарность.

В 1903 году в журнале «Новый путь» появилась первая рецензия, написанная Александром Блоком. Не случайной была его встреча с изданием, во главе которого стояли 3. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковский. До личного знакомства с ними (в марте 1902 года) Блок много и внимательно изучал сочинения Мережковского, и как отмечает Вл. Орлов: «Почти все размышления Блока в юношеском дневнике об антиномии языческого и христианского мировоззрений («плоти» и «духа»).

Тема любви прозвучала во весь голос в последней, пятой книге «Жизни Арсеньева». Над пятой книгой («Лика») Бунин работал с перерывами с 1933 по 1939 год. Сначала Бунин отделял «Лику» от первых четырех книг. Об этом, в частности, свидетельствует первый полный выпуск романа в 1939 году в издательстве «Петрополис». На обложке книги значилось: «Бунин. «Жизнь Арсеньева». Роман «Лика».

Первый рассказ «Темные аллеи», давший название всему циклу, развивает мотив рассказа «Ида»: сожаления об утраченном счастье иллюзорны, ибо жизнь идет так, как должна идти, и человек не волен внести в нее какие-то перемены. Герой рассказа «Темные аллеи», еще будучи молодым помещиком, соблазнил прелестную крестьянку Надежду. А затем его жизнь пошла своим чередом. И вот по прошествии многих лет он, будучи уже военным в больших чинах, проездом оказывается в тех местах, где любил в молодости. В хозяйке заезжей избы он узнает Надежду, постаревшую, как и он сам, но все еще красивую женщину.

«Я входил вместо дикого зверя в клетку…» Иосиф Бродский

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

Анализ стихотворения Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку…»

Накануне своего сорокалетия Бродский написал стихотворение «Я входил вместо дикого зверя в клетку…» (1980), ставшее впоследствии одним из самых популярных его текстов. Сам Иосиф Александрович очень любил это произведение, часто читал его во время публичных выступлений, рассматривал в качестве этапного, ведь в нем он подводил итоги четырех десятков лет жизни – рассуждал о прошлом, выражал отношение к настоящему и будущему. У критиков-современников стихотворение вызвало противоречивые отзывы. Литературовед Валентина Павловна Полухина сравнивала его с «Памятниками», принадлежащими перу Пушкина, Горация, Державина. Писатель Александр Исаевич Солженицын называл произведение «преувеличенно грозным». По его мнению, Бродский слишком мало пробыл под стражей и в ссылке, чтобы настолько сильно драматизировать.

В стихотворении лирический герой, явно представляющий собой альтер эго поэта, рассказывает о важнейших событиях своей жизни. Практически каждую строку можно сопоставить с конкретным фактом из биографии Бродского. «Я входил вместо дикого зверя в клетку…» — тюремное заключение, связанное с обвинениями по делу о тунеядстве; «выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке…» — ссылка в деревню Норенская, расположенную в Архангельской области. Кстати, в интервью журналисту Соломону Моисеевичу Волкову Иосиф Александрович называл время ссылки счастливейшим в жизни. В этот период он активно занимался изучением английской поэзии, в частности, речь идет о творчестве Уистена Одена. В четвертой, пятой и шестой строках упоминается эмиграция. Герой говорит, что ему довелось жить у моря, играть в рулетку, обедать черт знает с кем во фраке, с высоты ледника озирать полмира. Далее выражено отношение к отъезду из СССР: «Бросил страну, что меня вскормила…». С ностальгией лирический герой пытался бороться не самыми правильными способами: «…и не пил только сухую воду». Из всех фактов, сообщенных в стихотворении, к числу нейтральных относятся лишь несколько, среди них – «надевал на себя что сызнова входит в моду». Торжественный строй текста скрывает за собой одну важную вещь – герой ни о чем произошедшем не сожалеет. Все случившееся воспринимается как данность, неизбежность, практически античный рок, от которого не убежать, не скрыться.

Во второй части биографические события отходят на второй план. Герой переключается на рассказ о творчестве. Главная фраза здесь: «Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя…». Как правило, человек не способен управлять собственными снами (исключение – осознанные сновидения, но в рамках этой статьи нет смысла подробно о них говорить). В конце 1980-х Бродский писал об одном из своих снов, что пытался обеспечить его повторяемость, обращаясь со своим сверх-Я не менее жестоко, чем со своим бессознательным. Когда сновидение воспроизводится на сознательном уровне, оно становится частью творческого акта, теряя самостоятельность. Если воспринимать сон в качестве метафорического образа поэтического творчества, то «вороненый зрачок конвоя» — самоцензура. Это объясняет и следующую строчку: «Позволял своим связкам все звуки, помимо воя…».

Финал стихотворения – подведение итогов. Эта часть вызывает у литературоведов наибольшее количество споров, более или менее общепринятой ее трактовки пока не существует. Приведем здесь только одно объяснение, принадлежащее Полухиной и отличающееся прямолинейностью. По ее мнению, в конце лирический герой не проклинает и не идеализирует давно оставленные позади события, а только выражает благодарность, причем неясно, кому конкретно – судьбе ли, Господу ли, жизни ли.

Иосиф Бродский

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

Накануне своего сорокалетия Бродский написал стихотворение «Я входил вместо дикого зверя в клетку…» (1980), ставшее впоследствии одним из самых популярных его текстов. Сам Иосиф Александрович очень любил это произведение, часто читал его во время публичных выступлений, рассматривал в качестве этапного, ведь в нем он подводил итоги четырех десятков лет жизни - рассуждал о прошлом, выражал отношение к настоящему и будущему. У критиков-современников стихотворение вызвало противоречивые отзывы. Литературовед Валентина Павловна Полухина сравнивала его с «Памятниками», принадлежащими перу Пушкина, Горация, Державина. Писатель Александр Исаевич Солженицын называл произведение «преувеличенно грозным». По его мнению, Бродский слишком мало пробыл под стражей и в ссылке, чтобы настолько сильно драматизировать.

В стихотворении лирический герой, явно представляющий собой альтер эго поэта, рассказывает о важнейших событиях своей жизни. Практически каждую строку можно сопоставить с конкретным фактом из биографии Бродского. «Я входил вместо дикого зверя в клетку…» — тюремное заключение, связанное с обвинениями по делу о тунеядстве; «выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке…» — ссылка в деревню Норенская, расположенную в Архангельской области. Кстати, в интервью журналисту Соломону Моисеевичу Волкову Иосиф Александрович называл время ссылки счастливейшим в жизни. В этот период он активно занимался изучением английской поэзии, в частности, речь идет о творчестве Уистена Одена. В четвертой, пятой и шестой строках упоминается эмиграция. Герой говорит, что ему довелось жить у моря, играть в рулетку, обедать черт знает с кем во фраке, с высоты ледника озирать полмира. Далее выражено отношение к отъезду из СССР: «Бросил страну, что меня вскормила…». С ностальгией лирический герой пытался бороться не самыми правильными способами: «…и не пил только сухую воду». Из всех фактов, сообщенных в стихотворении, к числу нейтральных относятся лишь несколько, среди них - «надевал на себя что сызнова входит в моду». Торжественный строй текста скрывает за собой одну важную вещь - герой ни о чем произошедшем не сожалеет. Все случившееся воспринимается как данность, неизбежность, практически античный рок, от которого не убежать, не скрыться.

Во второй части биографические события отходят на второй план. Герой переключается на рассказ о творчестве. Главная фраза здесь: «Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя…». Как правило, человек не способен управлять собственными снами (исключение - осознанные сновидения, но в рамках этой статьи нет смысла подробно о них говорить). В конце 1980-х Бродский писал об одном из своих снов, что пытался обеспечить его повторяемость, обращаясь со своим сверх-Я не менее жестоко, чем со своим бессознательным. Когда сновидение воспроизводится на сознательном уровне, оно становится частью творческого акта, теряя самостоятельность. Если воспринимать сон в качестве метафорического образа поэтического творчества, то «вороненый зрачок конвоя» — самоцензура. Это объясняет и следующую строчку: «Позволял своим связкам все звуки, помимо воя…».

Финал стихотворения - подведение итогов. Эта часть вызывает у литературоведов наибольшее количество споров, более или менее общепринятой ее трактовки пока не существует. Приведем здесь только одно объяснение, принадлежащее Полухиной и отличающееся прямолинейностью. По ее мнению, в конце лирический герой не проклинает и не идеализирует давно оставленные позади события, а только выражает благодарность, причем неясно, кому конкретно - судьбе ли, Господу ли, жизни ли.