Кто сказал я привез вам мир. «Я привёз вам мир»: Запад загипнотизировал себя и получил катастрофу

Мне кажется, я заслужил место в книге рекордов. Этот роман писался без одного года полвека. В 1958 задуман, в 2007-м окончен. Задуман был сразу как эпическое, растянутое во времени сочинение. Отсюда и название «Жизнь и необычайные приключения». Меня все время удивляло, почему, читая книгу в том виде, в каком она была, ни один человек не спросил: «Приключения-то есть, а где же жизнь?» Жизни в первых двух книгах было всего-то лето и начало осени 1941 года.

В самом начале, замыслив роман, я сочинял его больше в уме, думал о разных поворотах сюжета, комических ситуациях, пересказывал их своим друзьям и тем удовлетворялся. Записывать не спешил, полагая, что времени впереди много. Его и в самом деле выпало достаточно, но не всякое оказалось пригодным для спокойного сочинительства. Мне кажется, что писать нечто эпическое можно только в эпическом состоянии духа, а оно у меня с конца шестидесятых годов и, по крайней мере, до середины восьмидесятых было не таковым. Ядерная сверхдержава объявила мне войну, пытаясь остановить, как говорится, мое перо. Когда в Союзе писателей меня учили уму-разуму, писатель Георгий Березко нервически взывал: «Войнович, прекратите писать вашего ужасного Чонкина». В КГБ меня настойчиво просили о том же, приведя более веские аргументы в виде отравленных сигарет.

Меня не посадили, но создали условия, способствовавшие больше сочинению не эпического полотна, а открытых писем то гневных, то язвительных, которыми я время от времени отбивался от нападавших на меня превосходящих сил противника. Я не оставлял своих попыток продолжения главного дела, но, раздраженный постоянными уколами и укусами своих врагов, все время сбивался на фельетонный стиль, на попытки карикатурно изобразить Брежнева или Андропова, хотя эти люди как характеры и прототипы возможных художественных образов никакого интереса не представляли. Они заслуживали именно только карикатуры и ничего больше, но роман-то я задумал не карикатурный.

Кстати сказать, я обозначил когда-то жанр сочинения как роман-анекдот, из чего некоторые критики сделали разнообразные выводы, но это обозначение было просто уловкой, намеком, что вещь-то несерьезная и нечего к ней особенно придираться.

Покинув пределы СССР, а потом вернувшись в него освобожденным от постоянного давления, которому подвергался долгие годы, я много раз пытался вернуться к прерванной работе, исписал несколько пачек бумаги и почти все написанное выбросил. Ничего у меня не получалось. И сюжет складывался вымученный, и фразы затертые, что меня ужасно мучило и удивляло. Я думал, как же это так, ведь еще недавно было же во мне что-то такое, что привлекало внимание читающей публики. И все-таки, продолжая свои усилия, я снова и снова с тупым упорством толкал свой камень в гору.

Некоторые мои читатели убеждали меня, что «Чонкин» и так хорош и продолжения не требует, но я, написав две первые книги, чувствовал, что не имею права умереть, не закончив третью. Мое состояние можно было бы сравнить с состоянием женщины, которая, выносив тройню, родила только двоих, а третий остался в ней на неопределенное время.

Был момент, когда мне вдруг совсем надоело «искусство ставить слово после слова» (Б. Ахмадулина), и я вообще бросил писать, сменив перо (точнее, компьютер) на кисть. Сорок лет подряд я хорошо ли, плохо ли, но писал что-нибудь практически каждый день. Никогда не испытывал недостатка в сюжетах и образах, а тут как отрезало. Ни образов, ни сюжетов. Текущая перед глазами жизнь не возбуждает потребности как-нибудь ее отразить. Рука не тянется к перу, перо к бумаге, и компьютер покрылся пылью. Потом я вернулся в литературу только частично: писал публицистику и мемуары. Они тоже, кстати, давались с трудом. А уж пытаясь сочинить хотя бы небольшой рассказ, и вовсе чувствовал полную беспомощность начинающего. Как будто никогда ничего не писал.

В конце концов я решил, что, наверное, все, колодец исчерпался и нечего зря колотить ведром по пустому дну. И с мыслью об окончании «Чонкина» тоже пора проститься.

Высшие силы оказались ко мне снисходительны и позволили дожить до момента, когда я с радостью понял, что приговор, вынесенный мне мною самим, оказался преждевременным.

Тут я позволю себе отвлечься на лирику и посвятить читателя в некоторые подробности моей личной жизни. Будучи сторонником брака на всю жизнь, я тем не менее до недавнего времени был женат дважды. С первой женой через восемь лет разошелся, со второй прожил сорок лет до ее последнего вздоха. Так получилось, что первая книга «Чонкина» была написана при одной жене, вторая при другой. Их присутствие в моей жизни так или иначе влияло на эту работу, которая в осуществленном виде временами сильно осложняла жизнь мою и моих жен, деливших со мной все последствия моих замыслов и поступков. Поэтому я решил, что правильно поступлю, если посвящу, хотя бы задним числом, первую книгу памяти Валентины, а вторую Ирины.

Ирина умирала долго и тяжело. А когда все кончилось, я почувствовал полное опустошение, апатию и стал просто чахнуть. То есть как-то жил, что-то делал, писал что-то вялое, но не получал от этого да и от самого своего существования никакого удовольствия. Меня вернула к жизни Светлана, тоже какое-то время тому назад потерявшая самого близкого человека. Будучи существом жертвенным, она привыкла всегда о ком-то заботиться и, утратив предмет главной заботы, находилась в похожем на мое состоянии. Мне кажется, мы оба вовремя нашли друг друга.

Светлана окружила меня таким физическим и душевным комфортом, что мне ничего не осталось, как восстать из пепла. Я понял, что опять желаю жить, писать и, что интересно, даже могу это делать. Там, в колодце, оказывается, что-то все-таки накопилось. Я стер пыль с компьютера и остервенело застучал по клавишам, испытывая необычайное, давно забытое вдохновение. На семьдесят пятом году жизни я работал, как в молодости. Путал день с ночью, поспешая за героями, которые, как раньше, сами себя творили. Могу сказать уверенно, что без Светланы этого бы не случилось. Поэтому третью книгу я по справедливости и с любовью посвящаю ей.

Присвоение Ивану Кузьмичу Дрынову очередного генеральского звания и звания Героя Советского Союза, естественно, привлекло к себе внимание советских журналистов. Тем более что случилось это в начале войны, когда Красная Армия на всех фронтах отступала и генералов чаще расстреливали, чем награждали. А тут генерал оказался обласкан властью, и ходили слухи, что лично товарищ Сталин пил с ним чуть ли не на брудершафт. Конечно, журналисты кинулись к генералу со всех сторон, но расторопнее всех оказался, как всегда, корреспондент «Правды» Александр Криницкий, уже писавший о подвигах Дрынова. Будучи лично знакомым с генералом и представляя главную партийную газету, он прежде других добился у Дрынова повторного приема. Прием состоялся в подмосковном санатории, куда генерал был послан для короткого отдыха и восстановления сил.

Криницкий нашел генерала прогуливающимся по ковровым дорожкам первого этажа в полосатой пижаме с прикрученной к ней Золотой Звездой. Они устроились в холле под фикусом. Криницкий достал из полевой сумки блокнот, а Дрынов из кармана – пачку папирос «Северная Пальмира». Отвечая на вопросы журналиста, он сказал, что, хотя ему и удалось провести блестящую военную операцию, не надо забывать, что подобные удачи бывают у генералов только тогда, когда отважно воюют руководимые ими солдаты. Тут к слову он вспомнил о Чонкине и подробно рассказал Криницкому о подвиге этого бойца. О том, как тот, защищая самолет, совершивший вынужденную посадку, героически сражался с целым полком, но теперь уже, с каким именно полком, уточнять не стал.

Поскольку участники беседы были сильно выпивши, рассказ генерала Криницкий запомнил неточно, а блокнот свой по дороге в редакцию потерял. Пытаясь восстановить рассказ Дрынова, он вспомнил, что Чонкин охранял самолет, на котором сам же как будто и прилетел. Поэтому Криницкий решил, что Чонкин был летчиком. Дальше нехватку материала он восполнил полетом своей журналистской фантазии, которая его никогда не подводила. Это, кажется, именно он создал миф о двадцати восьми героях-панфиловцах, вошедший в учебники истории как неоспоримый факт подвига, при котором он сам почти как будто присутствовал. Этих героев, якобы принявших неравный бой с немецкими танками и погибших у разъезда Дубосеково, он придумал и приписал мифическому комиссару Клочкову мифическую фразу, которую тоже, естественно, сочинил и которой гордился до самой смерти: «Отступать некуда, позади Москва!» Да и не только гордился, но каждого, кто сомневался в полной или хотя бы частичной достоверности легенды, подвергал в печати такой резкой критике, что на долю усомнившегося выпали большие испытания.

Часть первая

Нач АХО тюрьмы № 1

т Тимофееву С.П.

Для помыва з/к Чонкина И.В. прошу Вашего распоряжения о выдаче мыла хозяйственного – 20 гр.

Ст. надзиратель Потапов.

Зав складом т.Кудеяровой.

Выдать для помыва з/к Чонкина мыла жидкого 15 гр.

Тимофеев.

Заведующей баней № 1

Долговского райкоммунхоза т. Фрукт.

Прошу обеспечить санобработку и помыв з/к Чонкина с выделением для этой цели воды горяче-холодной не менее 8 (восьми) шайко-объемов.

Нач. АХО тюрьмы № 1 Тимофеев.

Чонкин И.В. санобработку прошел.

Завбаней С.Фрукт.

ОПИСЬ ИМУЩЕСТВА, НАХОДЯЩЕГОСЯ В КАМЕРЕ № 1 ТЮРЬМЫ № 1

1 Нары простые деревянные – 3 яруса.

2 Табуретка простая деревянная – шт. 1.

3. Судно канализационное деревянное (параша) – шт. 1.

Ст. надзиратель Потапов.

Примечание: Лица, виновные в предумышленной порче, или порче по неосторожности, или в иных действиях, которые могли бы привести к порче социалистического имущества, будут нести ответственность по законам военного времени.

Срочно, секретно.

4 сентября в селении Красное арестован по обвинению в дезертирстве военнослужащий Вашей части рядовой Чонкин И. В. При аресте у обвиняемого изъята винтовка Мосина образца 1891/30 г. и патроны к ней в количестве – шт. 4. Прошу срочно сообщить, когда, при каких обстоятельствах обвиняемый скрылся из части с приложением личной характеристики.

ВРИО Начальника отдела НКВД Долговского района

Лейтенант Филиппов.

ВРИО Начальника отдела НКВД

Долговского района лейтенанту Филиппову.

Срочно, секретно, со спецкурьером.

В ответ на Ваш запрос сообщаю: рядовой Чонкин Иван Васильевич был направлен в селение Красное для несения караульной службы по охране самолета У-2 № 634805321 потерпевшего аварию и совершившего вынужденную посадку вблизи указанного населенного пункта. При себе имел винтовку Мосина образца 1891/30 года и патроны к ней в количестве 20 штук.

В результате вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз часть получила задание спешно перебазироваться в район военных действий. В связи с невозможностью своевременного отзыва рядового Чонкина к месту службы последний зачислен в списки пропавших без вести. Вместе с тем авторитетная комиссия в составе подполковника Опаликова К. М. (председатель), техника-капитана Кудлая Ю. И. и старшего моториста сержанта Чебурданидзс А. Г., изучив соответствующую документацию, пришла к заключению, что указанный летательный аппарат подлежит списанию ввиду полной выработки им самолето– и моторесурса (акт заочной технической экспертизы прилагается).

Полностью доверяя органам следствия, командование части просит сообщить окончательное решение по делу Чонкина И. В.

Командир войсковой части полевая почта № 249814 п/полковник Пахомов.

ХАРАКТЕРИСТИКА

Рядовой Чонкин Иван Васильевич, 1919 года рождения, русский, холостой, беспартийный, образование незаконченное начальное, проходил службу в войсковой части № 249814 с ноября 1939 года, исполняя обязанности ездового. Во время прохождения службы отличался недисциплинированностью, разгильдяйством, халатным отношением к своим служебным обязанностям. За неоднократные нарушения воинской дисциплины и несоблюдение Устава РККА имел 14 взысканий (впоследствии снятых).

Обладая низким образованием и узким кругозором, на занятиях по политической подготовке проявлял пассивность, конспекта не вел, слабо разбирался в вопросах текущей политики и теоретических положениях научного коммунизма.

Общественной работой не занимался.

Политически выдержан, морально устойчив.

Командир в/ч п/п № 249814. п/полковник Пахомов.

Комиссар части ст. политрук Ярцев.

Начальнику управления НКВД по…ской области подполковнику тов. Лужину Р. Г.

В ответ на ваш запрос (исх. № 014/209) сообщаю: ордер на арест Чонкина И. В., обвиняемого в дезертирстве, был выписан на основании заявления за подписью «жители д. Красное» бывшим начальнике нашего учреждения капитаном Милягой А.С. и санкционирован райпрокурором т. Евпракссиным П.Т.

Во время ареста обвиняемый при содействии своей сожительницы Беляшовой А. оказал вооруженное сопротивление, в результате которого сержант Свинцов получил тяжелое ранение.

Капитан Миляга, прибывший к месту происшествия позднее, затем бежал и погиб при не выясненных пока обстоятельствах.

В настоящее время преступник захвачен и содержится под стражей в тюрьме № 1 города Долгова. Прошу дальнейших указаний.

Вся камера № 1 возбужденно ждала продолжения.

Время было – после отбоя. Чонкин лежал на средних нарах между блатным пареньком Васей Штыкиным по прозвищу Штык и паном Калюжным, пожилым дядькой с вислыми усами.

Чонкин пытался собраться с мыслями, его торопили, сбивали столку, кричали снизу и сверху: «Ну телись же ты, падло!», словно он был коровой.

– Ну вот, – сказал он, поправляя под собой шинель, – сижу, значит, я с пулеметом в кабинке, Нюрка хвост заворачивает, бутылки летят, а эти кричат «сдавайся!». А как же сдаваться, я ж не могу, я на посту, мне ж не положено. И тут вдруг чтой-то ка-ак сверканет, и так у меня в голове все поплыло, и сделалось так хорошо, и дальше ничего не помню, лежу как мертвый.

Вся камера притихла, как бы почтив молчанием память Чонкина, а пан Калюжный, лежа на спине, быстро перекрестился и сказал тихо: «Царствие небесное».

– Ну вот, – помолчав, продолжал Чонкин, – очинаюсь это я, значит, в животе бурчит, башка будто чужая, открываю глаза и вижу передо мной…

– Черт, – подсказал кто-то снизу, но на него цыкнули, и он умолк.

– Не черт, – поправил Чонкин, – а генерал.

Оклеветанный британский премьер-министр сделал именно то, чего мы ожидаем от любого ответственного лидера

75 лет назад, 30 сентября 1938 года, британский премьер-министр Невилл Чемберлен (Neville Chamberlain) поставил свою подпись под Мюнхенским соглашением, передав часть территорий Чехословакии Германии Адольфа Гитлера. Под бурные приветственные возгласы Чемберлен вернулся в Британию, заявив, что он «привез мир». Сегодня этого премьер-министра часто изображают как недалекого человека, который ошибочно пытался «умиротворить» Гитлера - своего рода поучительная история для любого лидера, настолько глупого, чтобы предпочесть переговоры открытой конфронтации.

Однако в кругах историков отношение к нему изменилось в конце 1950-х годов, когда британское правительство предоставило исследователям доступ ко многим документам эпохи Чемберлена. «В результате ученые обнаружили множество различных факторов, которые существенно ограничивали выбор британского правительства в целом и Невилла Чемберлена в частности», - объясняет Дэвид Даттон (David Dutton), британский историк, который недавно написал биографию этого премьер-министра. «Доказательства были настолько убедительными», говорит он, что многие историки пришли к выводу о том, что Чемберлен «не мог сделать ничего, кроме того, что он сделал» в Мюнхене. По словам Даттона, со временем, «большинство историографов стали постепенно проникаться сочувственной признательностью» по отношению к Чемберлену.

Во-первых, стоит объективно оценить военную обстановку. Большинство историков сходятся во мнении, что в сентябре 1938 года британская армия не была готова к войне с Германией. Если бы в результате чехословацкого кризиса началась война, Британия смогла бы отправить на континент всего два дивизиона - к тому же плохо оснащенных дивизиона. С 1919 по 1932 год в военных вопросах Британия руководствовалась 10-летним планом, в основе которого лежало убеждение в том, что в следующем десятилетии она не будет принимать участие ни в одном вооруженном конфликте. Перевооружение началось только в 1934 году и было весьма ограниченным. В сентябре 1938 года британская армия просто не была готова к войне на континенте. Кроме того, тогда еще не было завершено перевооружение военно-морского флота и Королевских военно-воздушных сил. Процесс перевооружения британского флота был возобновлен только в 1936 году в рамках пятилетней программы. В то время как гитлеровские люфтваффе продолжали стремительно набирать мощь в конце 1930-х годов, британское правительство только в апреле 1938 года решило, что его военно-воздушные силы смогут купить столько самолетов, сколько будет произведено.

Все эти факторы привели к тому, что военные советники были единодушны в своем мнении относительно возможностей Британии. В марте 1938 года британские начальники штабов подготовили доклад, в котором говорилось, что Британия не способна помешать Германии захватить Чехословакию. Британские генералы были уверены, что армия и нация в целом не готовы к войне. 20 сентября 1938 года полковник Гастингс Исмей (Hastings Ismay), секретарь Комитета по имперской обороне, оправил сообщение Томасу Инскипу (Thomas Inskip), министру, отвечавшему за управление обороной, и сэру Хорасу Уилсону (Horace Wilson), государственному чиновнику. Исмей полагал, что время было на стороне Британии и что отсрочка начала войны даст Королевским военно-воздушным силам возможность приобрести самолеты, способные противостоять люфтваффе. Он считал, что это был единственный шанс нанести поражение Гитлеру. Британские стратеги, включая Исмея, были уверены в том, что их страна может одержать победу в длительной войне (если у нее будет время, чтобы хорошо к ней подготовиться). Так считали многие, и именно от этого отталкивался Чемберлен в своих расчетах.

Историки расходятся во мнениях относительно того, было ли положение британской армии в сравнении с немецкой армией в 1939 году существенно лучше, чем в 1938 году. В преддверии чехословацкого кризиса британская армия систематически переоценивала мощь Германии и недооценивала свои собственные силы, но в период времени между подписанием Мюнхенского соглашения и началом войны ее оценки стали гораздо более оптимистичными. Какой бы ни была истинная ситуация, очевидно, что уверенность британской армии в своих силах была намного выше в 1939 году, чем в период мюнхенского кризиса - это было в том числе связано с разработкой радаров и приобретением новых боевых самолетов. В 1939 году армия считала себя готовой к войне, в 1938 году - нет.

Дипломатические возможности Чемберлена были также весьма ограниченными. В случае с Первой мировой войной объявление войны Британией автоматически вовлекало в конфликт Канаду, Австралию и Новую Зеландию. Однако в период времени между войнами статус этих государств Содружества изменился. Согласно архивным документам, Чемберлен не был полностью уверен в том, что он может рассчитывать на поддержку этих государств, если Британия вступит в войну с Германией из-за Чехословакии. «Многих не покидало чувство, что Британия не сможет одержать победу в столкновении с Германией и потенциально с Италией и Японией, поскольку в то время у нее было довольно мало потенциальных союзников», - объясняет Даттон. Советский Союз тогда воспринимался как потенциальный враг, которого стоит опасаться, а вовсе не как потенциальный союзник. Американские законы о соблюдении нейтралитета могли бы помешать даже готовому к войне президенту США втянуть страну в этот конфликт. В архивах также содержится масса свидетельств того, что практически все члены британского правительства с пренебрежением относились к стабильности и военным возможностям Франции, которая была единственным вероятным союзником Британии на тот момент. Средняя продолжительность срока полномочий правительства Третьей республики тогда составляла примерно девять месяцев. И когда война началась, все опасения Чемберлена относительно руководства и возможностей Франции полностью оправдались.

В сентябре 1938 года к войне не была готова не только британская армия, но и британское общество. «Мы часто забываем, что с момента окончания Первой мировой войны прошло всего 20 лет», - отмечает Даттон. Британские политики хорошо понимали, что их электорат больше никогда по собственной воле не пойдет на те жертвы, которые он принес во время Первой мировой войны. Битвы на Сомме и при Пашендейле оставили такие шрамы, которые все еще напоминали о себе, и мало кто из британских политиков отважился бы предложить своему народу пережить эти сражения снова. Многие своими глазами видели работу люфтваффе во время Испанской гражданской войны и опасались того, что воздушные бомбардировки сделают вторую мировую войну гораздо более разрушительной, чем первая. Поэтому любая стратегия, предполагавшая альтернативу необходимости отправить многочисленную армию в Европу, могла бы найти массу сторонников на всех уровнях британского общества. «Было ощущение, что любой здравомыслящий политик воспользовался бы любой возможностью избегать войны до тех пор, пока вступление в нее не станет неизбежным», - добавил Даттон.

Если Британии предстояло вступить в войну с Германией, большинство людей не хотело делать этого из-за Чехословакии. «Люди говорили о Чехословакии, как об искусственно созданном объекте, - объясняет Даттон. - В 1930-е году преобладало убеждение в том, что существует проблема, что ее можно решить путем переговоров и что мы должны попытаться это сделать. Это убеждение нельзя было назвать идеей, способной сплотить нацию и обосновать необходимость войны».

Кроме того, современное отношение к Гитлеру сильно отличается от того, как нацистского диктатора воспринимали в конце 1930-х годов. Блицкриг и концентрационные лагеря еще не успели стать частью общественного сознания. У британцев уже был опыт отношений еще с одним фашистом, Бенито Муссолини, поэтому большинство британских дипломатов и военных экспертов воспринимали Гитлера так же, как они воспринимали Муссолини - бравада, не подкрепленная никаким значимым содержанием. Более того, многие европейцы считали, что жалобы немцев на несправедливые условия мирного договора, заключенного в конце Первой мировой войны, были вполне обоснованными. Только теперь мы понимаем, что действия Гитлера в начале и середине 1930-х годов были частью неумолимого движения к войне. Тогда этого не видел никто. Перевооружение и повторный захват бассейна реки Рейн казались неизбежными, потому что такая большая страна, как Германия, не могла долгое время оставаться без оружия. Слияние Германии и Австрии под руководством Гитлера казалось тогда тем, чего хотели многие австрийцы. Даже претензии Германии на часть территорий Чехословакии в те времена выглядели не совсем беспочвенными - в конце концов, там проживало множество немцев.

Надо отдать должное Чемберлену, его взгляды изменились, когда намерения Гитлера стали более прозрачными. Когда Гитлер захватил Прагу в марте 1939 года - это было первое его вторжение на территорию, которая была лишена немецких корней - Чемберлен выразил свои опасения, что это, возможно, является «попыткой добиться господства в мире силой». Он удвоил численность Территориальной армии (британской версии Национальной гвардии) и 20 апреля отдал распоряжение о первом наборе на военную службу в мирное время в истории Великобритании. Затем, 3 сентября, спустя всего 11 месяцев после подписания Мюнхенского соглашения, он повел свою страну на войну.

Историки часто оказываются в положении, когда им приходится спорить с мнением общества. В случае с Чемберленом разрыв между общественным восприятием и исторической оценкой служит политическим целям. История, которую нам рассказывают о подписании Мюнхенского соглашения, это история бессмысленности и глупости стремления к миру. В американских политических спорах слова «умиротворение» и «Мюнхен» используются, чтобы раскритиковать тех, кто выступает против войны. Однако не каждая война становится Второй мировой войной, и не каждый диктатор становится Гитлером. Разве можем мы обвинять Чемберлена в отсрочке потенциально катастрофической войны, против которой его предостерегали его военные советники, к которой его союзники не были готовы и которую не поддерживал его народ? «Людям стоит попытаться поставить себя на место главы британского правительства 1930-х годов, - говорит Даттон. - Смогли бы они взять на себя смелость пойти на гигантский риск начала войны, которая могла бы стать концом света, по причине, в обоснованности которой никто не был убежден?» История Чемберлена - это повесть о человеке, который до последнего боролся за мир и вступил в войну только тогда, когда это стало последним доступным вариантом. Довольно неплохая эпитафия.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

«Я привез вам мир», - произнес Чемберлен, вернувшись с подписания Мюнхенского соглашения, оторвавшего от Чехословакии Судетскую область и передавшего его гитлеровской Германии. Через год началась Вторая мировая война…
Чемберлен свято верил в правильности политики умиротворения агрессора. Барак Обама, посетивший в минувшие два дня Москву, как кажется, также верит в возможность достижения успеха, избирая мягкий тон в общении с Кремлем. Как знать, возможно, он и прав.
То, что Путин – не Гитлер бесспорно. Даже если его загримировать, даже если профессионально, даже если нанести грим на его поведение и характер. Все равно сходства будет не много. Однако и демократом-либералом его увидеть можно только во сне, для кого-то кошмарном, для кого-то долгожданном, но в любом случае он останется лишь иллюзией, в реальности в глазах всегда будут гореть буквы КГБ.
Можно говорить о том, что Путин работает исходя из интересов приближенных бизнесменов, однако очевидно, что 8 лет власти, 4 из которых, по сути, власти абсолютной, не прошли даром и желание остаться в истории, желание ощущать свое «величие» у него появилось и развилось весьма и весьма сильно. Достаточно вспомнить лицо этого человека на инаугурации приемника. Достаточно вспомнить рассадку в кабинете при первой встрече «премьера» с «президентом», достаточно вспомнить, что малахитовый канцелярский набор, стоявший еще в кабинете у Ельцина, а потом и у Путина перекочевал вместе с ним в Дом Правительства. Не может этот человек расстаться с символами абсолютной власти. Шапка Мономаха ему безумно дорога и не потому, что греет зимой голову, а потому что греет круглосуточно душу. И потому очевидно, что в своих действиях нередко он будет исходить из интересов России так, как видит их он сам, офицер КГБ. Не бывший. Бывших офицеров КГБ не бывает.
Он смотрел на мир через стекла в окнах Лубянки. И оттуда видел, что интересы России – не экономическое развитие, не развитие гражданского общества и институтов демократии, а мировое влияние, возможность авторитарно, без обсуждений и договоренностей руководить политикой иностранных государств, которые Кремль брал бы под свое крыло, политическое восстановление Советского Союза как внутри России, так и на карте мира в целом. И для достижения этой цели он готов поступиться экономическим благополучием России, готов тратить огромные деньги на поддержку государств, находящихся в конфронтации, готов заключать соглашения, загоняющие Россию в экономическую кабалу. Все это не только и не столько бизнес интересы путинского окружения, сколько видящиеся ему пути достижения глобальной благородной цели.
Обама позавтракал с Путиным, поел черной икры со сметаной, восхитился самоваром, раздуваемым кирзовым сапогом, выслушал комплементы в свой адрес, сделал ответные. Но по сути дела, ничего, что можно было бы назвать прогрессом, что стало бы политической сенсацией, разговор с Путиным не дал. Очевидно, что разговор этот в большей степени имел свое целью сказать: «Я не хочу с вами ссориться». Большего, пожалуй они и не могли сказать друг другу. Слишком уж разные люди, с диаметрально противоположными ценностями.
dob-1R Очевидно также, что основную ставку Обама делает на Медведева, который не раз заявлял о своих демократических воззрениях, который определенными жестами доказывал их. Именно в диалоге с президентом Медведевым, Россия и США смогли бы достичь реального консенсуса по многим сложным вопросам и, в первую очередь, по Грузии и Украине. Но возможно это только в диалоге с ПРЕЗИДЕНТОМ Медведевым, с независимой и самостоятельно действующей политической фигурой. До тех же пор, пока в России правит «тандемократия», пока решения, принятые президентом могут подвергнуться изменению премьер-министром, ожидать реального потепления отношений между Россией и США было бы большим заблуждением.
То, что Обама действительно хочет «весны» в двухстороннем партнерстве очевидно. Но слишком велика опасность того, что шаги навстречу будут односторонними, и, увидев это, США откатятся обратно, в «зиму». По сути дела, договоренности, достигнутые между Медведевым и Обамой по ядерному оружию очень напоминают аналогичные, заключенные Горбачевым, а потом Ельциным. Это означает, что за 8 лет Путинско-Бушевого правления отношения двух стран смогли упасть до позднего советского уровня. Сейчас появился второй шанс. Хочется очень надеяться, что он не будет так же бездумно упущен.

Восемьдесят лет назад, 30 сентября 1938 года, в Мюнхене великобританский премьер Невилл Чемберлен, германский рейхсканцлер Адольф Гитлер, итальянский премьер Бенито Муссолини и французский премьер Эдуард Даладье подписали соглашение, согласно которому чехословацкие земли вдоль германской границы с 1 октября отходили к рейху.

Чехословацкий представитель был допущен в общество серьезных политиков только в момент подписания приговора его стране (хотя переговоры шли с 28 сентября — но без него) и только в качестве наблюдающего за процессом учинения подписей.

Вернувшись в Лондон, Чемберлен показал публике документ и сообщил: «Я привез вам мир для целого поколения».

Через полгода, 15 марта 1939 года, Чехословакия перестала существовать на карте, вместо нее появился Протекторат Богемия и Моравия, а через одиннадцать месяцев, 1 сентября 1939 года, началась Вторая мировая война, унесшая 50 миллионов жизней.

Более сильной иллюстрации к понятию epic fail трудно придумать.

До Мюнхенских соглашений Чехословакия имела на западе сильные пограничные укрепления, и взять ее сходу было непросто. Во всяком случае, ее оборонительные способности были достаточно велики. После 30 сентября 1938 года чехословацкие границы оказались беззащитны, что сильно облегчило упразднение страны, случившееся 15 марта 1939 года.

CC0 / Public Domain/ Imperial War Museums /

Невилл Чемберлен демонстрирует публике документ, подписанный Адольфом Гитлероим и означающий заключение «Мюнхенсокго мира»

Чехословакия была промышленно развитой страной, и отдача в руки рейха ее тяжелой (читай: военной) промышленности существенно увеличивала военный потенциал Германии. Чешские заводы исправно и дисциплинированно производили оружие вплоть до весны 1945 года.

Но посмотрим на тогдашнюю ситуацию глазами Парижа и Лондона. Британия все еще пребывала в иллюзиях по поводу «блестящей изоляции», на самом деле давно закончившейся. Ввязываться в серьезный конфликт с Германией ей представлялось безумием.

Черчилль, утверждавший, что воевать все равно придется, был в те времена оригиналом-маргиналом, а более популярной была точка зрения Чемберлена:

Франция, понесшая в мировой войне тяжелейшие потери, еще некоторое время сохраняла гонор, — смотри заявление Клемансо в Версале «Боши заплатят за все», — но затем надломилась, причем в то самое время, когда боши начали выставлять встречные счета.

Париж был более не готов воевать, что потом подтвердилось и в «странной войне», и в катастрофе мая 1940 года. А Гитлера, уверившего, что имеет дело со слабаками, в 1938 году если что и могло остановить, то лишь недвусмысленная демонстрация готовности к войне.

Такой готовности не было ни у Англии, ни у Франции, и фюрер показал всему миру, что он может вить из них веревки.

В отечественной историографии часто подчеркивалось, что СССР проявлял готовность защитить Чехословакию вооруженной силой, если та попросит об этом и если Польша или Румыния предоставят коридор для ввода войск. Здесь, конечно, было слишком много «если».

Обе транзитные страны санитарного кордона не испытывали особого доверия к СССР, а Польша прямо заявила, что будет сбивать советские самолеты. В самой Чехословакии тоже не было единого мнения. Положим, советские войска войдут в Чехословакию, а что дальше? Вопрос непраздный, ибо в 1938 году Коминтерн еще не был распущен.

Но даже при наличии согласия на ввод войск все дальнейшее было бы гадательным.

С одной стороны, Красная армия на тот момент находилась далеко не в лучшей форме, так что боеспособность гипотетического экспедиционного корпуса была под сильным вопросом. С другой стороны, то же самое можно сказать и о вермахте образца 1938 года, который еще не был той грозной силой, которой он стал в 1941 году.

За полгода до того в ходе аншлюса Австрии, когда никакого сопротивления не оказывалось, германская техника, «гремя огнем, сверкая блеском стали», застряла на марше — «проколы, поломки, энтузиазм населения». Если бы австрийская армия получила приказ драться, все могло обернуться неожиданным образом.

Так что речи о готовности прийти на помощь Чехословакии были скорее пропагандой, дипломатической игрой, нежели реальной альтернативой.

Последствия же Мюнхена были тяжелыми, можно сказать — роковыми. Западные державы продемонстрировали, что для них главное, чтобы их не трогали, а союзников на востоке хоть волки кушай. После чего Гитлер окончательно утратил осторожность, уверившись, что как было с Чехословакией, так будет и с Польшей.

А все державы — как большие, так и малые — получили сигнал, что системы хоть формальных, хоть неформальных союзов более не существует. Каждый за себя, один бог за всех.

Если бы премьер Чемберлен в лондонском аэропорту объявил встречающим: «Я привез вам войну для всей Европы», он был бы ближе к истине.

Максим Соколов