Какую из пьес вы считаете подлинной трагедией. "Маленькие трагедии" Пушкина

В болдинскую осень (1830) были написаны «несколько драматических сцен, или маленьких трагедий». Это «Скупой рыцарь», «Каменный гость», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы». Пушкин не сразу нашел слова, точно определяющие форму его творений: «маленькие трагедии». Традиционная трагедия - грандиозное сценическое произведение, обычно в пяти актах, на исторический или мифологический сюжет, с большим количеством героев. А здесь от одной до четырех небольших сцен, число действующих лиц также ограниченно - обычно два главных героя противопоставлены друг Другу, и тем не менее это трагедии, и не только потому, что в финале один из героев, как правило, гибнет.

Обдумывая, в чем же состоит главная задача драматурга, Пушкин тогда же, в Болдине, писал: «Истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах - вот чего требует наш ум от драматического писателя».

Основной пафос «Маленьких трагедий», а соответственно, то, что их объединяет в единое целое - попытка показать в разных аспектах ценность нравственных законов, их непреложность. Пушкин показывает несколько вариантов отхода людей от нравственных законов (по разным причинам) и приходит к выводу, что любой отход от нравственного закона приводит к деградации личности, человек лишается самого главного - смысла своего бытия. Пушкин как бы кладет на одну чашу весов нравственный закон, а на другую помещает попеременно человеческие соблазны.

В «Скупом рыцаре» это власть. Для Барона скупость и накопительство - не цель. Золото и деньги для него лишь олицетворение власти над людьми. Альбер, Иван, ЖиД, Барон, Герцог.

В «Моцарте и Сальери» - это слава. Сальери всю жизнь добивается славы, но, достигнув ее, понимает, что природа творчества иная - пример тому Моцарт. Творчество, по Пушкину, это воплощение радости жизни, чувство полноты бытия. Сальери свою творческую деятельность подчинил совсем иному - для него главное не творчество, но то, что это творчество дает - успех, слава. Для того, чтобы добиться признания, он «поверяет алгеброй гармонию». Его творчество, основанное на соблазне (слава), не является творчеством истинным, а по Пушкину, и не может являться таковым. Именно от того, что изначальные побудительные мотивы в творчестве Сальери не были нравственны, возникает порочный круг. Одни безнравственные поступки порождают другие. Жажда славы порождает в Сальери зависимость от мнения толпы, лишает его свободы, а без свободы никакое творчество невозможно. То, что Сальери начинает завидовать Моцарту, закономерно. Моцарт создает гениальные произведения, но именно потому, что не ставит своей целью славу и шумный успех. То, что для Сальери непостижимо (Моцарт останавливается слушать уличного музыканта), для Моцарта - способ чувствовать себя свободным, ощущать полноту и радость бытия. Своим существованием Моцарт опровергает систему ценностей Сальери, и для Сальери (который уже преступил нравственный закон, взявшись за творчество с нечистой целью) само собой разумеющимся представляется выход - отравить Моцарта. Одна из центральных идей Пушкина - идея о том, что гений и злодейство - две вещи несовместные. Злодейство - результат ложного пути, результат нарушения нравственного закона, к злодейству идут достаточно долго, постепенно, и на первый взгляд незаметно. Последние раздумья Сальери именно об этом - был ли убийцей «создатель Ватикана». Для Пушкина ответ очевиден - нет.

В «Каменном госте» Пушкин на противоположную нравственному закону чашу весов кладет волю личности, «эго» отдельного человека. Философия Дона Гуана - философия индивидуализма (герой-индивидуалист - центральный персонаж романтических произведений, напр., в «Дон Жуане» Байрона). Однако у Пушкина противостояние героя-индивидуалиста и общечеловеческих нравственных законов доведено до максимума. Дон Гуан сознательно попирает их, чтобы ощутить свою волю, власть. Он противопоставляет свою волю Божьему промыслу, стремясь в своем своеволии сравниться с богом. Именно таков пафос «Каменного гостя». Не случайно Дон Гуан, убив Дона Карлоса, тут же, при убитом, объясняется в любви Лауре, не случайно вспыхивает страстью к Донне Анне только после того, как узнает, что она - вдова убитого им человека. Решив соблазнить Донну Анну, Дон Гуан преследует цель гораздо большую, чем просто любовь смертной женщины. Это его соревнование с богом. Сцена приглашения Статуи в гости к Донне Анне - подтверждение тому. Дон Гуан умело манипулирует сознанием людей, используя при этом в качестве наживки, в частности, и нравственный закон. Соблазняя Донну Анну, он уверяет, что под воздействием любви к ней стал добродетельным человеком, давая, таким образом, своей жертве возможность примирить в своей душе противоречия между страстью и нравственным законом - по словам Гуана, Донна Анна, отвечая на его любовь взаимностью, наставляет его на путь истинный, таким образом получается, что ее любовь имеет якобы нравственную миссию. Сцена явления Статуи Командора - высшее наказание «своевольному» человеку за попытку состязаться с Богом. Дон Гуан, Лепорелло, Монах, Лаура, Дон Карлос, Дона Анна.

В «Пире во время чумы» Пушкин на противоположную нравственному закону чашу весов кладет смерть, осязаемым воплощением которой и является Чума (не случайно у Пушкина «Чума» пишется с большой буквы - это символ).

Жанр «маленьких трагедий» сочетает в себе свойства и драматической поэмы, и драматического фрагмента, и миниатюры, и «бедной» трагедии Расина.

Пушкин в подзаголовке к «Скупому рыцарю» указал в качестве источника некую трагикомедию Ченстона, но это является литературной мистификацией, как и указание «перевод с немецкого» (оставшееся в черновиках) к «Моцарту и Сальери» (18). «Каменный гость» без дополнительных указаний казался читателям переводом с испанского. Пушкин сознательно вводит в заблуждение читателей, указывая ложные источники своих пьес. Зачем он это делает? Однозначного ответа, видимо, нет. Вероятно для того, чтобы скрыть личный автобиографический подтекст в «маленьких трагедиях» (19). Возможно для того, чтобы придать темам «маленьких трагедий» максимально большой масштаб, сцены из разных времен и разных народов.

Проблематика

«Скупой рыцарь.»

О значении денег, богатства в жизни человека Пушкин как никогда много размышлял именно в Болдино, куда он приехал из-за денег. Поэт и деньги - эти две «несовместные вещи» тем не менее неразрывно сцеплены в реальности жизни. Видимо, эти размышления Пушкина дали творческий импульс к созданию трагедии «Скупой рыцарь». В самом названии, построенном как оксюморон (сочетание противоположных по смыслу слов), содержится главная тема первой «маленькой трагедии».

(Для справки : Трагедия в трёх сценах. Первая - рыцарь Альбер, бедный, нуждается в деньгах для ремонта доспехов; презирая деньги и ростовщиков, он вынужден просить у жида продлить долг и дать еще взаймы денег. Кульминация действия этой сцены - предложение жида Альберу отравить отца, богатого старого барона. Альбер гневается, то разным мелочам его поведения (быстрой отходчивости) можно судить, что он действительно желает смерти отца. Парадоксы сгущаются. Вторая сцена целиком посвящена антиподу Альбера - его отцу Барону. Вся сцена представляет собой монолог барона над золотом в подвале. Пушкин показал бездонную сложность скупости как романтической страсти. Третья сцена - у герцога. Антиподы встречаются. Отец из скупости говорит герцогу, что сын его пытался обокрасть и желал его смерти. Он врёт, но - парадоксально - он точно угадал, о чём мечтает Альбер. Альбер заявляет отцу, что тот его оклеветал, это и правда и неправда одновременно. Разобраться в этом сплетении скупости, зависти, лжи и правды невозможно.)

В этом, вероятно, и была цель Пушкина - показать неисчерпаемую противоречивость каждого жизненного факта. Никого из героев невозможно определить однозначно.

Название «Скупой рыцарь» указывает на барона как на главное действующее лицо. В его монологе содержится главный философский тезис этой трагедии.

«Моцарт и Сальери»

Наиболее распространенное прочтение этого философского смысла сводится к противопоставлению «моцартианства» и «сальеризма». При этом Моцарт воспринимается как положительный герой («легко ранимый человек», «гениальный музыкант», ему свойственна «трогательная наивность» (), а Сальери как отрицательный, основные черты которого «лживость», «жажда славы, он «холодный жрец», «посредственность», «злодей», он несамостоятелен в музыке и т.д. (. Такое контрастное, однозначное противопоставление сохраняется даже при оговорках о том, что Сальери тоже страдает, что он «жертва своей любви к искусству» и т.п. Взаимоотношения между Моцартом и Сальери и в целом конфликт трагедии в конечном счёте сводятся к тому, что «гений и злодейство» не только несовместны, но самое страшное и парадоксальное в том, что они тем не менее «союз».

В чём разница между Моцартом и Сальери, в чем суть конфликта?

Сальери признается:

Звуки умертвив,

Музыку я разъял, как труп. Поверил

Я алгеброй гармонию (V, 306)

Обычно в этих словах Сальери видят рассудочное, рациональное, а значит «неправильное» отношение к музыке и искусству вообще. Однако в них можно увидеть (на это обратил внимание В.В.Фёдоров) и ещё один смысл: сама музыка, которую познавал Сальери, то есть музыка до Моцарта, допускала такое к себе отношение, она была рассудочна, алгебраически точна. «Гармония домоцартовского искусства исчерпывающе поверяется “алгеброй” сознания. Моцартовская же музыка в принципе выходит за границы сознания и тем его отрицает. Сознание Сальери не может вместить Моцарта. Моцарт невозможен с его точки зрения <…> Моцарт незаконно соединяет в себе два взаимно противоположных для сознания начала: праздность и бессмертный гений.

Иначе говоря, конфликт в трагедии Пушкина заключается не противостоянии удачливого гения Моцарта и завистливого Сальери, вообще не противостоянии личностей, а в столкновении двух типов музыки, даже двух разных «начал» в искусстве и жизни. «Моцарт - незаконное вторжение неба на землю, преступление неба перед правдой земли, и - как следствие - потеря им своей собственной правды. Эта вселенская потеря правды - исходная ситуация трагедии»

Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет и выше.

Моцарт - это небесная правда, дивная «райская песнь». Сальери - земная правда, трудное познание музыки алгеброй, сознание смертного человека, «которое соединяет труд и славу как причину и следствие» (Федоров, 144). Небесное начало стремится к земному воплощению, земное мечтает о высшем, небесном. Два начала бытия, стремясь навстречу друг к другу, образуют трагическое единство: «земля оказывается формой враждебного ей содержания, небо оказывается содержанием враждебной ему формы»

Моцарт и Сальери - это две ипостаси единой сути, гармонии. «Небо и земля, жизнь и смерть, сознание и непосредственная творческая сила, гений и злодейство оказываются моментами, необходимыми для становления гармонии. Музыкальный образ - это и есть достигнутая гармония земли и неба, осуществленная в красоте правда» (37).

Итог. На мой взгляд главное в трагедии: Пушкину интересно соотношение хорошего и плохого в искусстве. Гений должен нарушать нормы, поэтому он всегда нарушитель, в какой-то мере злодей. Искусство никогда не бывает умильно спокойным, оно всегда борение страстей. В этой трагедии Пушкин рассмотрел это в крайних, чрезмерных воплощениях.

«Каменный гость»

В отличие от предыдущих трагедий цикла в «Каменном госте» нет прямого столкновения двух антагонистов. Статуя командора не может быть оценена в качестве равноправного с доном Гуаном персонажа. Но столкновение всё же есть. В каждой трагедии Пушкин сталкивает не персонажей как таковых - не Альбера с жидом или со скупым отцом, не Моцарта и Сальери, а рыцарство, благородство с торгашеством, со скупостью, гений со злодейством. Подобное столкновение лежит и в основе «Каменного гостя», теперь это две другие крайности бытия - любовь и смерть. Пушкин до предела обостряет столкновение: о любовных искушениях персонажи говорят на кладбище, монаху задается вопрос о красоте женщины, вдова выслушивает любовные признания монаха (она не знала тогда, что это переодетый дон Гуан), любовники целуются над телом убитого ими человека, явление статуи умершего мужа к вдове и её любовнику. Предельный драматизм укрупняет тему и она приобретает философский характер.

Амбивалентность любви и смерти, конечно, не была неожиданным открытием Пушкина, эта тема уже существовала в литературе, в том числе современной Пушкину. В поэзии Жуковского,Вакхическая поэзия Батюшкова -осознание неизбежности смерти обостряет жизненные ощущения

Пушкин укрупняет этот конфликт любви и смерти, являя смерть в обличии «каменного гостя».

«Пир во время чумы.»

Автобиографический подтекст «Пира во время чумы» очевиден: Пушкин, готовясь к свадьбе, задержался в Болдино из-за угрозы эпидемии холеры (точнее из-за карантина), приближавшейся к Москве. Любовь и смерть как никогда близко встретились в сознании поэта. Но как всегда личные переживания Пушкин воплощает в трагедию с философской проблематикой.

(Для справки: Последняя из цикла «маленьких трагедий» не разделена на сцены. Несколько мужчин и женщин пируют на улице за накрытым столом (молодой человек, председатель, Мери и Луиза) . Молодой человек предлагает тост за их общего недавно умершего знакомого, он умер первым. Председатель Вальсингам поддерживает тост. Затем председатель просит спеть шотландку Мери унылую песню, она поёт о об опустевших церквях, о пустых школах, о стонах больных. Луиза вдруг высказывает свою неприязнь к шотландке и к её песням. Спор однако не успел возникнуть, так как все услышали стук колес телеги, везущей груду мертвых тел. Луиза потеряла сознание. Очнувшись, она сказала, что ей привиделся ужасный демон (С.354). Вновь молодой человек обращается к председателю с просьбой спеть песню. Вальсингам говорит, что он сочинил гимн в честь чумы! И поет его.Входит старый священник и упрекает пирующих за это «безбожное» веселие, призывает их и прежде всего Вальсингама идти домой. Вальсингам не соглашается со священником, объясняя свое поведение примерно так: он ясно осознал бессилие человека перед мертвой пустотой и никто, даже священник, не способен его спасти. Священник укоряет Вальсингама напоминанием об умерших матери и жене, но Вальсингам всё-таки остается на пиру. Священник уходит, пир продолжается, председатель пребывает в глубокой задумчивости.)

Во всех трагедиях цикла торжествует смерть, но она была каждый раз лишь мигом, одной точкой в жизни героя. Теперь в «Пире…» смерть является «при жизни» воочию каждому герою. Смерть оказывается не чем-то далеким и страшным, она - стихия, разящего каждого, причем в любую секунду. В таких обстоятельствах жизнь воспринимается не как продолжительность, которая когда-то завершится, а как миг перед смертью, всегда находящейся рядом, вокруг, всюду. Из-за этой нависшей смертельной опасности все живое цепенеет, у людей пропадает всякий смысл что-либо предпринимать. Остается одно - ждать смерти, в крайнем случае пировать, чтобы не думать о смерти.

Основной философский тезис Пушкина: есть два способа противостояния человека самым тяжелым жизненным испытаниям - самоотверженная любовь и гордое упоение поединком с роком. Первый вариант звучит в песне Мери - она призывает своего возлюбленного после смерти к ней не прикасаться, чтобы не заразиться, то есть он его любит и после своей смерти:

Если рання могила

Суждена моей весне -

Ты, кого я так любила,

Чья любовь отрада мне, -

Я молю: не приближайся

К телу Дженни ты своей,

Уст умерших не касайся,

Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье!

Уходи куда-нибудь,

Где б ты мог души мученье

Усладить и отдохнуть.

И когда зараза минет,

Посети мой бедный прах;

А Эдмона не покинет

Дженни даже в небесах! (V, С.352-353)

В гимне Вальсингама представлен другой вариант поведения:

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья -

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог. (V, С.356)

Однако на сопоставлении двух вариантов противостояния человека стихии бытия Пушкин не завершает трагедию, далее следует очень важный эпизод со священником, который завершает не только «Пир во время чумы», но и весь цикл. Священник, конечно, не смог увести Вальсингама с собой с безбожного пира, у него действительно нет аргументов. Но зато священник «поворотил на мысль» Вальсингама - он заставил его вспомнить мать, жену, вспомнить прошлое. Время жизни, которое было уже остановилось и превратилось в мгновение, вновь обрело глубину - прошлое. Председатель отвлекся от чумы, он в глубокой задумчивости, он живет.

Характерно, что «Пир во время чумы» и «маленькие трагедии» в целом завершаются образом героя безмолвного, погруженного в «глубокую задумчивость».

воспринимает прошлое как целительное, живое, благодатное. Бурные и тяжелые испытания, перенесённые героями «маленьких трагедий» научили их новому мироощущению, похожему на пушкинское - мудрое, трезвое, спокойное.

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!

В день уныния смирись:

День веселья, верь, настанет.

Сердце будущим живет;

Настоящее уныло:

Всё мгновенно, всё пройдёт;

Что пройдёт, то будет мило. (1825. II, С.239)

Заключение

Принципы худ. единства: 1) оксюморон в названии, 2) главная мысль в виде сентенции обычно содержится в начале пьес, как бы подчёркивая фрагментарность, 3) все трагедии монологичны, то есть буквально выглядят как монолог одного персонажа, прерываемый репликами и вопросами других 4)единая тема - парадоксы гармонии, 5) кочующие темы и мотивы - в «Скупом рыцаре» появился мотивы убийства ядом, он не был реализован, но он реализован в следующей трагедии «Моцарт и Сальери»; эпиграф к «Каменному гостю» взят из оперы Моцарта «Дон Жуан»; 6) общность системы персонажей, везде есть призраки - в «Скупом рыцаре» Барон намеревается призраком возвращаться к золоту, в «Моцарте и Сальери» странный «чёрный человек», который «сам-третей» сидит с героями, в «Каменном госте» статуя командора является к дон Гуану, в «Пире во время чумы» Луизе приснился «ужасный», «черный, белоглазый» демон.

Во всех «маленьких трагедиях» герои вступают в поединок с самим бытием, с его закономерностями. Они превышают свои человеческие «полномочия» (золото жида и «скупого рыцаря» даёт им нечеловеческую власть над другими людьми, Моцарт своей гениальностью нарушает земные законы, дон Гуан преступает законы любви и смерти… Человек испытывает искушение страстями и они осмысляются Пушкиным как демоническое начало. Пушкин словно показывает, что человек имеет огромные возможности и может зайти далеко в своём святом праве на произвол, вплоть до нарушения законов Бытия, но Бытие восстанавливает гармонию. Человек бессилен в поединке с Бытием.

Пушкина давно интересует тема взаимоотношений человека и истории. В «Борисе Годунове» и «Евгении Онегине» он смог объяснить человека историей, обстоятельствами, но пока герой еще не в силах влиять на историю; в «маленьких трагедиях» он смог показать «незаурядные характеры легендарной мощи» в исключительных обстоятельствах. Цикл «маленьких трагедий» явно сопоставлен с другим циклом болдинского периода -циклом прозаических «Повестей Белкина», в которых показана «обыденная жизнь, житейские истории, изложенные по слухам» , то есть показана та же история, только в другом срезе, на уровне «рядового» человека. Однако взаимоотношения человека и истории, судьбы, времени, стихии жизни от этого не стали проще.

«Маленькие трагедии» - сборник А. С. Пушкина, состоит из 4-x произведений:

«Скупой рыцарь»;

«Моцарт и Сальери»;

«Каменный гость»;

«Пир во время чумы».

Живя в обществе, построенном на эксплуатации человека человеком, Пушкин не мог не замечать пороков этого общества. Деньги для людей становились главной ценностью в жизни, мерилом жизни, зависть запросто могла поднять руку на дружбу, миром правили обман, предательство и властолюбие. Современный век напоминает Пушкину демонскую пляску, бесовское кружение. Его душа неспокойна: поэта лишают творческой независимости, его сильно тяготит и угнетает обидное невнимание читателей, равнодушие публики. От всего этого лирику Пушкина начинают наполнять трагедийные мотивы, а его героям становятся присущи индивидуалистическое сознание и «ужасные сердца». Так возник цикл трагедийных произведений под названием «Маленькие трагедии». «Маленькие трагедии» Пушкин написал в 1830 г. во время знаменитой Болдийской осени, которая оказалась одним из наиболее плодотворных периодов в его творчестве.

Накаленный драматизм тревожных переживаний героев - властолюбия и скупости, честолюбия и зависти - предопределяют центральную тему «Маленьких трагедий»: трагическая судьба личности, жаждущей самоутверждения любой ценой. Неукротимое стремление к счастью, к завоеванию своего места под солнцем, утверждение своего превосходства и исключительности, возведение своих личных желаний в культ, в единственную и непреходящую ценность - вот что составляет драматическую основу небольших, но исключительно содержательных произведений. Герои этих трагедий идеализируют свой мир и себя, они убеждены в своем героическом предназначении. Но эта вера в собственную исключительность вступает в конфликт с реальным миром, проникнутом такими же индивидуалистическими настроениями, что неизбежно влечет героев к гибели. Лишь немногие из них отвергают себялюбивые жизненные принципы, но и их безжалостный «ужасный век» вовлекает в круговорот опасностей, тревоги, гибели.

В трагедиях поднимаются большие общечеловеческие проблемы, связанные с вопросами о смысле жизни, о смерти и бессмертии, о назначении искусства. В центре внимания автора - «драматические изучения», по выражению самого Пушкина, касающиеся прежде всего тайн человеческого характера в связи с определенной исторической эпохой.

Объективный конфликт, заключающийся во враждебном индивидуалистическому сознанию героев миропорядке, усугубляется субъективным - внутренними противоречиями, душевным надломом, борьбой идеи-страсти с традиционными нравственными запретами. Напряженность и внутренний драматизм трагедий определяют решительные поступки героев, пограничное душевное состояние персонажей, когда решается вопрос жизни и смерти. Внутренний драматизм пронизывает всю атмосферу «Маленьких трагедий», где впрямую сталкивается несопоставимое: скупость и рыцарство, прямодушие и коварство. Отец бросает вызов сыну, и тот его принимает с радостью, как тигренок легкую добычу. Друг убивает друга, поддавшись позыву уязвленного тщеславия. Страшная внутренняя борьба раздирает души героев. Пушкин исследует душевное состояние героев в момент выбора ими пути, все персонажи трагедий стоят на грани жизни и смерти. Обстоятельства, в которые поставлены действующие лица, накалены до предела.

«Маленькие трагедии» строятся преимущественно не на внешних, а на внутренних конфликтах, как это происходит, например, в «Скупом рыцаре».

Само по себе название «Скупой рыцарь» уже наталкивает на глубокие размышления. Сочетание этих слов представляется неожиданным. В сознании читателей понятие «рыцарь» обычно связывается с представлениями об отваге, чести, храбрости, великодушии, но никак не о скупости. Но в том-то и заключаются оригинальность и новаторство замысла Пушкина, что он лаконично и вместе с тем исключительно глубоко показал, как власть денег и вообще новые экономические отношения, вторгающиеся в европейскую жизнь, превращают Барона в ростовщика и стяжателя. Барон у Пушкина - зловещая, мрачная демоническая фигура, для которого золото заменило все - и родственные привязанности, и просто человеческие связи. Тема растлевающей власти денег, чрезвычайно актуальная и злободневная в XIX в., будет раскрыта Пушкиным и в других его произведениях (например, в «Пиковой даме»), а в дальнейшем станет одной из ведущих для всей русской литературы.

Конфликт в «Моцарте и Сальери» основан не на теме зависти или уязвленного самолюбия, как может сначала показаться, а на столкновении различных жизненных позиций, противоположных взглядов на искусство, на назначение художника. Моцарт у Пушкина воплощает жизнерадостность и открытость души, подлинный артистизм. Сальери потрясен несправедливостью: «бессмертный гений» достался, с его точки зрения, «гуляке праздному». Сальери убежден, что можно проверить гармонию алгеброй. Правда, для этого нужно разъять музыку, «как труп». Но только таким образом, считает он, должно развиваться и совершенствоваться искусство. Светлый гений Моцарта опровергает эти представления. Для Моцарта музыка - великое искусство, для Сальери - ремесло, которому можно научиться неустанным трудом, подвижничеством. Сальери понимает и высоко ценит гений Моцарта, но, ио его мысли, воспитанию молодых музыкантов Моцарт с его неповторимой гениальностью может принести только вред. Он помешает другим, не обладающим таким же божественным даром, отвратит их от упорного, кропотливого труда, а это приведет к общему упадку искусства. Сальери решается на преступление, на злодейство во имя высшей справедливости (как он ее понимает), Пушкин вовсе не оправдывает Сальери, да и нет ему оправдания, но поэт стремится объяснить причины злодейства путем внимательного и объективного драматического изучения помыслов Сальери. «…Гений и злодейство // Две вещи несовместные». Эти слова Моцарта потрясают Сальери. Он пытается их опровергнуть, но тщетно. Этика и эстетика всегда идут рядом.

В истории мировой литературы образ Дон Жуана был одним из наиболее популярных. В пушкинском «Каменном госте» мы встречаемся с новым и оригинальным истолкованием этого образа. Дон Гуан у Пушкина - человек Возрождения, он бросает смелый вызов старому и мрачному миру средневековья. Это вовсе не традиционный развратник и соблазнитель. Можно даже предположить, что он, искренне полюбив донну Анну, «весь переродился». Во всяком случае, умирает он с ее именем на устах. Но безнравственное приглашение, обращенное к статуе, присутствовать на его любовном свидании с вдовой убитого им Командора вносит дополнительный оттенок в наше представление о пушкинском герое. Прав был Белинский, когда отмечал, что люди, подобные Дон Жуану, «умеют быть искренно страстными в самой лжи и непритворно холодными в самой страсти, когда это нужно». Отсюда и неизбежное возмездие за оскорбление любви как высокого человеческого чувства, за эгоизм. В конечном счете речь идет о нравственной ответственности личности и за свою жизнь, и за жизнь других. Романтический герой не считается с законами, нравами, обычаями, легко переступает через них. Но индивидуалистический бунт способен нарушить не только законы чуждой ему среды, но и общечеловеческие законы. Разоблачение, развенчание безнравственности индивидуалистического бунта также станут одной из традиций русской гуманистической литературы (достаточно вспомнить в этой связи творчество Достоевского).

«Ппр во время чумы» является вольным переводом одной сцены из пьесы английского драматурга Вильсона «Чумной город». Проблема жизни и смерти на протяжении всего творческого пути постоянно была в центре внимания Пушкина. Поэт прославляет не смирение и покорность перед судьбою, но величие человека, бросающего гордый вызов самой смерти.

Болдинская осень, помимо чудесной лирики и прозрачной, словно чистый осенний воздух, прозы, подарила нам небольшой цикл произведений, ставший одними из самых значимых в творческом наследии А. С. Пушкина. Это небольшие по формату, но очень ёмкие по содержанию и смысловой нагрузке «Маленькие трагедии».

Своеобразие жанра

Рассмотрим своеобразие жанра и краткое содержание. «Маленькие трагедии» Пушкина можно отнести к философским драматическим произведениям. В них автор раскрывает различные стороны человеческих характеров, изучает разнообразные перипетии судеб и внутренних конфликтов. Каждая из трагедий, с одной стороны, - зарисовка того или иного типа личности в момент его внутренних, душевных и умственных сил. А с другой - это своего рода срез определённой социальной группы людей в предложенной исторической эпохе. Конфликты, которые разворачиваются перед нами, происходят не столько во внешнем мире, сколько внутри самих героев - психологические и нравственные.

«Скупой рыцарь»

«Скупой рыцарь» - первая драма, которой мы рассмотрим краткое содержание. «Маленькие трагедии» Пушкина не зря начинаются с неё. Власть золота, денег, богатства над человеческой душой - одна из самых сильных в мире. У Барона, главного героя драмы, она давно переросла в болезненную страсть. Холодные золотые кружочки ему заменили всё: семью, родных, друзей, уважение, рыцарскую доблесть, интеллектуальное развитие и С трепетом, так похожим на нетерпение страстно влюблённого юноши, спускается герой в свой подвал - на свидание с сундуками. Он помнит историю каждого гроша, оказавшегося в его плену. Без сострадания вспоминает несчастную вдовицу, молившую не отбирать у неё последнее, часами под дождём стоявшую на коленях перед его воротами. Но сердце Скупого давно перестало быть человеческим - на такие закономерные мысли наводит нас произведение, даже его краткое содержание. «Маленькие трагедии» Пушкина показывают, что если личность начинает служить она неминуемо деградирует. Драма заканчивается печально: отец и сын дерутся на дуэли, а последние слова Барона - не прощения и примирения, а: «Ключи мои, ключи!» Пожалуй, Пушкин первым среди русских писателей так прямо высказал мысль о растлевающей силе денег в обществе, и она оказалась очень злободневной для всего нашего искусства.

«Моцарт и Сальери»

Несколько на иные мысли наталкивает нас это произведение, даже его краткое содержание. «Маленькие трагедии» Пушкина приобретают в драме глобальное звучание. Легенда о том, что завистник Сальери отравил гениального Моцарта, получает здесь иную интерпретацию. Дело не только и не столько в зависти: Сальери обласкан публикой, критиками, богат, достиг практически всего, о чём мечтал. Но он не понимает Моцарта - как в нём великий божественный талант сочетается с такой легкомысленностью, таким ребяческим отношением к жизни, к своему призванию. Гений должен трудиться в поте лица, каждая нота гармонии должна добываться ним «потом и кровью». А у Моцарта всё получается шутя, само собой. Он - воплощение света и жизнерадостности, он - солнечное дитя искусства. Эту солнечность, эту жизненную лёгкость и артистизм Сальери и не приемлет, они противоречат всем его взглядам и теориям относительно творчества. В лице Моцарта, точнее в его поведении и философии, он видит вызов всему, чему поклоняется. Сальери - ремесленник, Моцарт - Мастер. Своим гением он не только может показать, до каких высот способна подняться но и повергает в уныние менее талантливых. А быстрота и лёгкость, с которой Вольфганг сочиняет, способны отвратить других музыкантов от серьёзной, вдумчивой работы над собой и музыкой. Следовательно, искусству будет только польза, если Моцарта не станет. И Сальери губит приятеля ради, как ему кажется, высшей справедливости и ради самого искусства - к этой мысли подводит нас рассмотренное краткое содержание. «Маленькие трагедии» Пушкина, однако, полны философского обобщения. И приговором для Сальери звучат слова о гении и злодействе как двух вещах несовместных.

«Каменный гость» и «Пир во время чумы»

Пушкин «Маленькие трагедии» (краткое содержание и анализ которых мы рассматриваем) построил по принципу отражения в каждом произведении той или иной грани души. В двух последних произведениях он вывел на передний план героев, способных бросить вызов общественным предрассудкам, взглядам, традициям и даже судьбе. Дон Гуан из «Каменного гостя», известный в Испании покоритель женских сердец, чертовски обаятелен. Он отважен, красив, готов обнажить шпагу и вызвать на дуэль самого дьявола, если тот затронет его. Он кажется искренне влюблённым в донну Анну - жену Командора, убитого им же. Но Пушкин видит гораздо глубже того, что лежит на поверхности. И писатель обнажает перед нами холодный расчёт героя, его безнравственный эгоизм, попрание и нравственных ценностей, которые относятся к разряду общечеловеческих. И в дальнейшем разоблачение индивидуализма станет основной из задач русской классической литературы.

Александр Пушкин «Маленькие трагедии» заканчивает «Пиром во время чумы». На примере Вальсингама он прославляет личное мужество людей, способных в минуту опасности с гордо поднятой головой смотреть в лицо смерти и не смиряться пред её ужасной властью. Борьба, а не страх и покорность отличают настоящую личность.

Можно с полным правом утверждать, что «Маленькие трагедии» - блестящий образец русского психологического реализма.

«Скупой рыцарь»: вечный конфликт в конкретных исторических обстоятельствах. Цикл коротких стихотворных пьес для чтения, созданный в 1830 году, при жизни Пушкина не был опубликован полностью. Название «Маленькие трагедии» было дано редактором при посмертной публикации; сам Пушкин использовал другое: «Опыт драматических изучений». Что же помимо жанра объединяет эти драматические сцены, действие которых отнесено к разным эпохам европейской истории? Что именно подразумевал поэт под «опытом драматических изучений»? He станем спешить с ответом; просто шаг за шагом будем продвигаться в глубь пушкинского замысла.

При этом не станем забывать: нам предстоит заняться литературоведческим анализом не стихотворения, не романа, не повести, а драматического произведения. Значит, далеко не все привычные нам приемы анализа будут в этом случае работать. Мы не сможем сравнить авторскую позицию с точкой зрения рассказчика: никакого рассказчика здесь просто-напросто нет. И не станем всякий раз напряженно вслушиваться в стилистическое звучание отдельных слов. Это только в лирике автор указывает на свое незримое присутствие в тексте через оттенки стиля, через определенную звукопись. В драме, особенно поэтической, такой прием тоже встречается (когда мы будем размышлять над текстом «Каменного гостя», вы сами убедитесь в этом), но крайне редко и скорее как исключение из правил.

Характеры героев раскрываются в драматическом произведении через их монологи и реплики в диалогах, через поступки и через оценки других действующих лиц. Персонажи напрямую общаются со зрителем или с читателем, если пьеса (подобно «Маленьким трагедиям») предназначена прежде всего для чтения, а не для постановки на театральной сцене. Автор может выразить свое отношение к героям только с помощью кратких пояснений к тексту пьесы, ремарок-, поэтому он вынужден действовать обходным путем. Либо заставляя отрицательного героя совершать неблаговидные действия, «саморазоблачаться», либо давая положительному персонажу возможность проявить себя с лучшей стороны, либо вводя в действие «героя-рупора», который будет ретранслировать авторские оценки. Нужно очень внимательно следить за всеми поворотами сюжета, за всеми деталями действия, за всеми репликами действующих лиц, чтобы разобраться в позиции автора.

Разговор о «Маленьких трагедиях» начнем со «Скупого рыцаря», имеющего подзаголовок «Сцены из Ченс-тоновой трагикомедии: The covetous knight», хотя на самом деле такого сочинения у английского драматурга XYIII века Ченстона (В. Шенстона) нет. Перед нами оригинальное пушкинское сочинение. В центре сюжета - конфликт двух героев, отца (Барона) и сына (Альбера). Оба принадлежат к французскому рыцарству, но к разным периодам его истории. Скорее всего, действие трагедии отнесено к XVI веку, то есть к моменту европейской истории, когда феодальные традиции себя уже исчерпали и приближалось начало буржуазной эры.

Старый Барон воспитан прежней эпохой. Тогда принадлежать к рыцарству значило прежде всего быть смелым воином и богатым феодалом, а не служителем культа Прекрасной Дамы, участником придворных турниров и щеголем. Старость освободила Барона от необходимости надевать латы. Зато любовь к золоту переросла в настоящую страсть.

Впрочем, не деньги как таковые влекут к себе старого Барона, но прежде всего глубокие, почти религиозные переживания, которые с ними связаны. Во второй, центральной сцене трагедии он спускается в свой подвал, чтобы ссыпать горсть накопленных монет в шестой сундук - «еще неполный». Здесь он словно исповедуется перед золотом и перед самим собою; затем зажигает свечи и устраивает «пир» для глаз и для души. То есть совершает некое таинство:

<...>Читал я где-то,
Что царь однажды воинам своим
Велел снести земли по горсти в кучу,
И гордый холм возвысился - и царь
Мог с вышины с весельем озирать
И дол, покрытый белыми шатрами,
И море, где бежали корабли.
Так я, по горсти бедной принося
Привычну дань мою сюда в подвал,
Вознес мой холм - и с высоты его
Могу взирать на все, что мне подвластно.
Что не подвластно мне? как некий демон
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу - воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится...
Мне все послушно, я же - ничему...

Груды золота напоминают Барону «гордый холм», с которого он мысленно взирает на весь подвластный ему мир. И чем глубже подвал, чем согбеннее поза Барона, склонившегося над золотом, тем выше возносится его демонический дух. Золото для Барона - лишь символ власти над жизнью во всех ее проявлениях. Деньги спят в сундуках «сном силы и покоя, / Как боги спят в глубоких небесах». А значит, властвуя над ними, Барон тем самым властвует и над богами. Он много раз повторяет: «Я царствую!» - и это не пустые слова. В отличие от Альбера он ценит деньги не как средство, а как цель; ради них готов терпеть лишения.

Альбер, напротив, молод и честолюбив; для него представление о рыцарстве неотделимо от турниров, куртуазности, демонстративной храбрости и столь же показной расточительности. Феодальная скупость отца не просто обрекает сына на горькую бедность; она лишает Альбера возможности быть рыцарем в «современном» смысле слова. То есть благородным богачом, презирающим собственное богатство. Однако название трагедии, «Скупой рыцарь», в равной мере относится и к Альберу. Обсуждая со слугой Иваном печальные последствия турнира (шлем пробит, конь Эмир хромает), Альбер признает, что одержал победу главным образом из-за скупости. Ведь он разгневался на графа Делоржа за то, что тот повредил ему шлем, а новый купить не на что! Больше того: Альбер готов унижаться перед ростовщиком Соломоном, которого презирает и вообще-то не прочь повесить. Взбешенный низостью Соломона, который посмел намекнуть на возможность отцеубийства ради получения наследства, он тут же предлагает Ивану взять у Соломона червонцы.

А в финальной сцене у герцога Альбер не просто принимает вызов Барона на дуэль и демонстрирует готовность убить отца, но поднимает перчатку «поспешно», пока Барон не передумал и не лишил сына возможности «благородно», «по-рыцарски», во время поединка осуществить план презренного Соломона. Вопрос о том, удержался бы Альбер от следующего шага, не прибег бы к средству, предложенному Соломоном, не отравил бы Барона, когда бы не внезапная естественная смерть отца в финале, - остается открытым.

Однако золото в конце концов побеждает и «старомодного» рыцаря Барона. Он, наслаждающийся чувством власти над миром, тоже готов унижаться и лгать, лишь бы не оплачивать расходы сына. Вызванный к Герцогу, старик ведет себя не как рыцарь, но как изворачивающийся подлец:

Мой сын не любит шумной, светской жизни;
Он дикого и сумрачного нрава -
Вкруг замка по лесам он вечно бродит,
Как молодой олень.

Герцог
Нехорошо
Ему дичиться...
...назначьте сыну
Приличное по званью содержанье...

Барон
...Вы принуждаете сказать о сыне
То, что желал от вас бы утаить.
Он, государь, к несчастью, недостоин

Ни милостей, ни вашего вниманья.
Он молодость свою проводит в буйстве,
В пороках низких...

Герцог
...Или вам стыдно за него?

Барон
Да... стыдно...

Герцог
Ho что же сделал он?

Барон
Он... он меня
Хотел убить.

Герцог
Убить! так я суду
Его предам, как черного злодея.

Барон
Доказывать не стану я, хоть знаю,
Что точно смерти жаждет он моей,
Хоть знаю то, что покушался он
Меня...

Герцог
Что?

Барон
Обокрасть.

Более того: внезапно почувствовав приближение смерти, Барон вспоминает не о Боге, не о близких, а о ключах от своего подвала: «...мои колени / Слабеют... душно!., душно! Где ключи? / Ключи, ключи мои!» Так что финальное восклицание Герцога над телом Барона: «Ужасный век, ужасные сердца!» - в равной мере относится к обоим героям-антагонистам, к отцу и сыну.

Что же, согласно Пушкину, стало причиной всеобщего нравственного падения, оскудения европейского рыцарства?

Одни исследователи считали, что Пушкин винит во всем дух времени; что за каждым из его героев стоит своя правда. За Альбером - правда новых буржуазных отношений, а за Бароном - правда прежних, феодальных традиций. Другие полагали, что виноваты оба героя; что пушкинский сюжет сталкивает две равновеликие неправды, которым противостоит внесословная правда человечности. Ho точка зрения самого Пушкина была шире и объемнее любого из этих подходов. He будем забывать: в трагедии, помимо рыцарей Альбера, Барона и ростовщика Соломона, призванного оттенять их образы, действует еще и Герцог. Он олицетворяет идею сословной рыцарской этики, которая на самом деле не противоречит законам человечности. Именно с этих социально-этических позиций оценивает Герцог поведение героев, называя старшего «безумцем», младшего - «извергом». И такая оценка предельно близка собственно пушкинской.

Что же из всего этого следует? Прежде всего, что Пушкин изображает вечный конфликт, вечное столкновение страстей, которые не зависят от конкретной исторической эпохи. Оценка Герцога - «ужасный век» - в каком-то смысле относится к любому столетию, к любому периоду человеческой истории. Почему же тогда столь тщательно прописана связь Барона с завершающейся феодальной эрой, а его сына Альбера - с новыми буржуазными временами? Да потому что в каждую новую эпоху эти вечные страсти меняют свой характер, свою окраску, выступают каждый раз в новом обличье, они словно провоцируют человека на то или иное отступление от законов человечности. Ho только от нас, от нашей совести, от нашего нравственного выбора зависит, поддадимся ли мы на «искушение» или сохраним верность общечеловеческим нравственным началам - в любое время, в любую эпоху. Именно поэтому Пушкин не противопоставляет сословную рыцарскую этику законам человечности; его Барон и Альбер в той же мере изменяют нравственным нормам рыцарства, в какой ведут себя бесчеловечно.

Так первая же из «Маленьких трагедий» преобразует идею романтического историзма. Соединив принцип «местного колорита» с принципом «исторической достоверности», Пушкин делает следующий шаг в направлении, заданном Вальтером Скоттом. Он признает обусловленность человеческого поведения «духом времени», историческими обстоятельствами. Однако не сводит все к обстоятельствам. Как раз наоборот: Пушкин твердо и по-следовательно проводит сквозь повороты нехитрого сюжета свою излюбленную мысль о том, что человек формируется своим временем, социальной средой обитания, семейными привычками, даже бытовыми и финансовыми возможностями. И все-таки он сохраняет свободу личностного выбора, независимость мнений; каждый из нас самостоятельно решает: поступить в соответствии с худшими устоями своей эпохи, традициями своего сословия или последовать лучшим из них. Тем, которые в своих высших проявлениях полностью совпадают с общечеловеческими принципами.

В этом отношении пушкинская литературная (и не только литературная!) позиция резко отличалась от позиции многих европейских писателей 1830-х годов.

«Моцарт и Сальери»: вечный конфликт в условных исторических обстоятельствах. Следующая «маленькая трагедия», «Моцарт и Сальери», переносит нас в другую эпоху, в другую страну: место действия - Австрия, конец XVIII века. Пушкин использует легенду об отравлении великого австрийского композитора Вольфганга Амадея Моцарта (1756-1791) знаменитым итальянским композитором Антонио Сальери (1750-1825), жившим в Вене. (Большинство современных историков отрицают достоверность этой легенды.) В трагедии две сцены, между двумя героями происходят две встречи. Такая зеркальность композиции подчеркивает полярность Моцарта и Сальери. Конфликт между ними - это в первую очередь столкновение противоположных, несовместимых принципов отношения к искусству.

Пушкинский Моцарт являет собою идеальный образ «сына гармонии», «гуляки праздного»; такой тип героя-художника отсутствовал и в русской романтической поэзии 1810-1820-х годов, и в романтической прозе 1830-х.

Во время первой встречи со своим другом-антагонистом Сальери Моцарт счастлив, во время другой - хмур. И в том и в другом случае причина его настроения - музыка. Будь то игра слепого трактирного «скрыпача», которого Моцарт приводит к Сальери («Смешнее отроду ты ничего / He слыхивал... / Из Моцарта нам что-нибудь»), или этюд, который Моцарт сочинил минувшей ночью, или счастливый мотив из оперы Сальери на слова Бомарше «Tapap», или Requiem, «недели три тому» заказанный «черным человеком», который так и не пришел за партитурой и с тех пор повсюду чудится Моцарту:

Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.

Ho в том-то и дело, что Моцарт не отделяет «жизнь» от «музыки», а «музыку» от «жизни»; для него это два созвучия единой гармонии. Поэтому он может позволить себе быть «гулякой праздным», «бездельником», который как бы случайно, мимоходом создает шедевры.

Напротив, Сальери - «жрец, служитель искусства», который предан ему не за страх, а за совесть. Он абсолютно серьезно относится к этому служению: речь его перенасыщена религиозной лексикой. Впервые музыка коснулась сердца Сальери в «старинной церкви». Свой кабинет он именует «безмолвной кельей», дар - священным, Моцарта - богом. Даже яд, переходящий в «чашу дружбы», он называет «заветным даром любви». То есть уподобляет отравленное вино церковному причастию. Сальери относится к музыке, как священник относится к церковному действу; всякого композитора считает совершителем таинства, далекого от «низкой» жизни. Тот же, кто наделен (осенен) гением, но недостаточно серьезно относится к музыке, для «жреца» Сальери - отступник, опасный еретик.

Вот почему он так болезненно завидует Моцарту, хотя не был завистником, когда «великий Глюк» явился публике и заставил Сальери заново начать восхождение к вершинам славы. He завидовал он и тогда, когда композитор «Пиччини / Пленить умел слух диких пари-жим». Дело вовсе не в том, что Моцарт преисполнен вдохнонения, а Сальери, «Звуки умертвив, / Музыку... разъял, как труп. Поверил / <...> алгеброй гармонию». В конце концов ремесло Сальери поставил лишь подножием искусству, а в миг творчества испытывает «восторг и слезы вдохновенья». Нет, он завидует Моцарту только потому, что великий дар достался человеку, который этого не заслуживает: «Моцарт недостоин сам себя». Его беспечность, праздность, легкость отношения к своему гениальному дару, по мнению Сальери, оскорбляют величие музыки:

Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля...

Если бы Моцарт полностью ушел в музыку, как в монастырский затвор, Сальери смирился бы с его славой, как смирился он со славой Глюка.

Эта предельно сложная мысль принципиально важна для Пушкина, поэтому постараемся разобраться в ней, вникнуть в нее.

Сальери - это не обычный завистник, как и Барон из «Скупого рыцаря» не был обычным скупцом. Оба они относятся к предмету своей страсти - один к золоту, другой к музыке - с настоящим религиозным трепетом. Музыка для Сальери стала критерием истины, в его картине мира она оказалась выше Бога. И если Бог «доверил» гениальный дар недостойному музыканту, «гуляке праздному», значит, Он нарушил бессмертные законы правды: «Все говорят: нет правды на земле. / Ho правды нет- и выше». И тот, кто вдохновенно и бескорыстно служит своей богине, музыке, обязан «поправить» Бога, стать богоборцем, восстановить нарушенный миропорядок. То есть «спасти» вдохновенную музыку Моцарта от него самого! Недостойный Моцарт умрет, его великая музыка останется, и уж ей-то Сальери завидовать не будет.

Сам Моцарт, в отличие от Сальери, практически ничего не говорит о Боге, о вере, о религиозном служении искусству. Ho при этом он резко и ясно отделяет добро от зла. Нельзя быть сыном гармонии, счастливцем праздным, гением - и при этом совершать злодейства:

...Ах, правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?

Сальери
He думаю: он слишком был смешон
Для ремесла такого.

Моцарт
Он же гений,
Как ты да я. А гений и злодейство -
Две вещи несовместные. He правда ль?

Однако Пушкин вовсе не отрицает идею «служенья муз». Его Моцарт недаром называет себя и Сальери жрецами «единого прекрасного», то есть священнослужителями. Просто для Моцарта быть «жрецом... прекрасного» - значит быть прежде всего свободным, доверять естественному течению живой жизни, которая неотделима от искусства.

Беда Сальери не столько в том, что он завидует успехам Моцарта, сколько в том, что он поставил музыку выше истины, отделил поток творчества от потока жизни. Все время говоря о «надмирной» природе искусства, презирая обыденную жизнь, Сальери на самом деле служит ее презренной пользе («Наследника нам не оставит он. Что пользы в нем?..»). А Моцарт пренебрегает пользой и остается праздным счастливцем, который служит только гармонии во всех ее проявлениях и безусловно верит в правду. He случайно первые же слова Сальери отрицают саму возможность правды - «Все говорят: нет правды на земле. / Ho правды нет - и выше», а едва ли не последнее восклицание Моцарта содержит уверенность в незыблемом существовании правды: «He правда ль?»

Обратите, однако, внимание вот на что. Первая из цикла «маленьких трагедий», «Скупой рыцарь», изображала проявление вечных страстей в конкретных исторических обстоятельствах. Во второй из них, «Моцарт и Сальери», казалось бы, происходит то же самое: вечная проблема ставится и решается на реальном историческом материале. И Моцарт и Сальери мыслят, говорят, действуют как люди конца XVIII столетия. Ho если вдуматься, станет ясно: все социальные, хронологические, географические характеристики здесь ослаблены. Да, Сальери - итальянец, а Моцарт - австриец, один из них старше, другой моложе, оба связали свою музыкальную жизнь с Веной. Ho из этого никак не вытекает, что конфликт между ними неизбежен, что Сальери - носитель прежних воззрений на искусство, а Моцарт придерживается новых взглядов. Наоборот, каждый из них строит свою судьбу в соответствии с внутренними убеждениями, которые совершенно не зависят от времени и пространства.

Следует ли из этого, что Пушкин от трагедии к трагедии ослабляет историческое начало, словно бы гасит его? Нет. Просто в своем «опыте драматических исследований» он движется от частного к общему; показав, как именно вечные страсти проявляются в конкретную эпоху, он сосредоточился на постижении их глубинного смысла.

«Каменный гость»: вечный конфликт в условных обстоятельствах. Третья из цикла «маленьких трагедий», «Каменный гость», переносит нас в Испанию, в Мадрид, куда возвращается Дон Гуан - гранд, некогда убивший Командора и высланный королем «во спасение» от мести семьи убитого. Дон Гуан пытается соблазнить вдову Командора Дону Анну; в шутку приглашает статую Командора на свое свидание со вдовой и гибнет от каменного рукопожатия ожившей статуи.

В центре этой «маленькой трагедии» - конфликт человека с собственной судьбой. То есть самый общий, самый вечный из всех возможных конфликтов. Пушкин делает следующий шаг в заданном направлении: он вообще отказывается от каких бы то ни было исторических привязок вечного сюжета о герое-любовнике - одного из наиболее распространенных бродячих сюжетов мировой литературы.

Самая известная вариация на тему этого бродячего сюжета принадлежит герою предыдущей трагедии: Моцарт был автором оперы «Дон Жуан», которую, согласно легенде, освистал завистник Сальери. Пушкин превращает Дон Жуана в настоящего испанца, переименовывает его на испанский манер (хотя правильнее было бы писать «Хуан»). Ho только этим и ограничивается; когда именно разворачивается действие его трагедии, не так уж и важно.

Легкомысленный Дон Гуан Пушкина не просто обречен на трагический итог, он с самого начала поставлен в невыносимое положение. Любовная игра - едва ли не единственное (кроме дуэли) его занятие. Она невозможна без игры словесной, без использования особого любовного языка - яркого, метафорического, но условного и не предполагающего веры в реальность сказанного. А в мире «Каменного гостя» все шутливые слова звучат всерьез, все фантастические метафоры в конце концов реализуются в жизни, от слова до дела - один шаг. Дон Гуан об этом не догадывается и гибнет.

Уже в первой сцене, разговаривая со своим слугой Лепорелло на улицах ночного Мадрида, Дон Гуан роняет случайную фразу, которая предсказывает его будущее общение с миром мертвых. Женщины в тех северных краях, куда он был сослан, как «куклы восковые», «в них жизни нет». Затем он вспоминает о давних свиданиях в роще Антониева монастыря с Инезой, о ее «помертвелых губах». В третьей сцене, на кладбище Антониева монастыря, перед могильным памятником Командора, Дон Гуан переодевается монахом и в шутку умоляет Дону Анну о смерти. Он говорит, что осужден на жизнь; что завидует мертвой статуе Командора; что мечтает о том, чтобы возлюбленная могла коснуться «легкою ногою» его могильного камня. Счастливый Дон Гуан думает, что шутит, приглашая статую прийти на завтрашнее свидание и стражем стать у двери. И даже то, что статуя дважды кивает в знак согласия, пугает его лишь на миг.

Четвертая сцена - в комнате Доны Анны - начинается все той же беззаботной игрой слов. Гуан постепенно готовит собеседницу к объявлению своего настоящего имени, прибегая к условным образам любовного языка: «мраморный супруг», «убийственная тайна», готовность «за сладкий миг свиданья» безропотно заплатить жизнью; поцелуй на прощанье - «холодный»... Ho тут статуя командора оживает; живому Дон Гуану предстоит погибнуть от рукопожатия «каменной его десницы», стать по-настоящему холодным, заплатить жизнью за «миг» свидания.

Единственная возможность, какую Пушкин дарит своему герою, прежде чем тот провалится вместе со статуей в преисподнюю, - это сохранить достоинство, встретить смерть с той высокой серьезностью, которой так недоставало Дон Гуану при жизни.

Статуя
Я на зов явился.

Дон Гуан
О Боже! Дона Анна!

Статуя
Брось ее,
Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.

Дон Гуан
Я? нет. Я звал тебя и рад, что вижу.

Только что в «Моцарте и Сальери» Пушкин противопоставил «божественную» моцартовскую легкость поистине безбожной сальеринской серьезности. И вот он переворачивает ситуацию, ставит ее с ног на голову. Веселый и беспечный герой оперы Моцарта «Дон Жуан», переименованный у Пушкина в Дон Гуана, оказывается жертвой собственной легковесности, жизнелюбивого равнодушия к таинственным и грозным проявлениям бытия. В лице Каменного гостя, как мы уже говорили, ему противостоит сама судьба, а он даже не понимает, кому посмел бросить шутливый вызов. И только спокойная серьезность, с какой он в последний миг принимает свой роковой жребий, превращает его из оперного фанфарона в настоящего трагического героя.

«Пир во время чумы»: вечный конфликт. Последняя из «маленьких трагедий» имеет подзаголовок - «Из Вильсоновой трагедии: The city of the plague». Как вы помните, в первой трагедии автор давал ложную отсылку к трагедии В. Ченстона. Казалось бы, теперь подзаголовок не обманывает читателя. В основу сюжета «Пира во время чумы» действительно положена коллизия драматической поэмы английского поэта Джона Вильсона (1785-1854) «Чумный город». Однако при этом Пушкин перевел всего один отрывок, почти полностью изменил смысл двух вставных песен, которые поют участники страшного пира. То есть фактически создал новое произведение, в центре которого - конфликт не внешний, а внутренний: конфликт человека с его собственной душой.

Главный герой трагедии Вальсингам похоронил мать и возлюбленную жену Матильду, а теперь председательствует на пиру среди чумного города. Пирующие разочаровались в вере и ценой возможной гибели души бросают вызов неизбежной смерти. Их веселье - безумство обреченных, знающих о своей участи. Дыхание чумы уже коснулось участников пира - они поминают первую жертву из своего круга, Джаксона; так что это еще и ритуальная трапеза. Первой Вальсингам «дает слово» желтоволосой шотландке Мери, чтобы та спела старинную песню о живом Эдмонде и мертвой Дженни:

Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь Божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;

И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, -
Тихо все - одно кладбище
He пустеет, не молчит...

После тоскливой песни острее веселье; в старину люди иначе переживали встречу с ужасом смертной разлуки. Затем, проводив взглядом телегу с мертвыми телами, которой правит негр (его чернота символизирует адскую тьму), Вальсингам поет сам:

...Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы...

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог!..

Песня, впервые в жизни сочиненная Вальсингамом, звучит совсем в иной тональности, нежели песня Мери. Более мрачно, с каким-то подчеркнутым вызовом Небу. И недаром Вальсингам в своей богоборческой песне восславляет именно царствие чумы. Ведь царствием называют не земное царство, а Царствие Божие. Пушкин продолжает развивать сквозную тему всего цикла. Скупой рыцарь служил своего рода мессу золоту. Сальери причащал Моцарта смерти. Гимн Вальсингама превращает чумной пир в настоящую черную мессу: наслаждение на краю гибели, смерти, сулит сердцу смертного залог бессмертия. Человек не может предрешить свою судьбу, «пересилить» Провидение, но в состоянии бросить вызов Богу. Так Вальсингам невольно уподобляется Сальери, утверждавшего, что правды нет - и выше».

Пропев гимн чуме, Председатель перестал быть просто распорядителем темного пира. Он превратился в настоящего служителя культа зла. И недаром, едва Председатель умолкает, на сцене появляется Священник, который прямо сравнивает пирующих с бесами. Священник и Председатель вступают в спор; это спор двух «жрецов», один из которых причащает прихожан «святою кровью / Спасителя, распятого за нас», другой сам готов причаститься веселым вином чумного пира, «благодатным ядом этой чаши».

Ho при этом Священник словно угадывает тайные мысли Вальсингама, который стал богоборцем, но не до конца утратил надежду и веру. Выделяя Вальсингама из толпы отчаявшихся людей, Священник зовет его за собой; он не обещает избавить Председателя от чумы, не сулит ему исцеление от возможной смертельной болезни, но призывает, несмотря на все, заново обрести смысл жизни. Сначала Вальсингам отказывается наотрез, ибо дома ждет его «мертвая пустота». И только «Матильды чистый дух», ее «навек умолкнувшее имя», произнесенное Священником, потрясает Вальсингама. Он по-прежнему просит Священника оставить его, но добавляет слова, до этой минуты для него невозможные: «Ради Бога».

Это значит, что произошел переворот в душе Председателя: имя Бога вернулось в пределы его страдающего сознания. Религиозная картина мира начала восстанавливаться, хотя до выздоровления души еще далеко. Поняв это, Священник уходит, благословляя Вальсингама. Тот «остается, погруженный в глубокую задумчивость», уже не участвуя в бешеном веселье, но еще не в силах пойти за Священником.

Пушкин не впервые оставляет своих героев в таком пограничном состоянии потрясенной задумчивости - на точке высшего напряжения чувств. (Вспомните «открытый финал» романа «Евгений Онегин», многие пушкинские стихотворения, обрывающиеся на полустишии...) За всем этим стоит глубокая вера в нескончаемые возможности живой жизни, в то, что, пока человек жив, его судьба не может считаться завершенной. (Вспомните также, что мы говорили о «Повестях Белкина».)

И вот что еще очень важно. Последняя из «маленьких трагедий» вновь очень точно, вплоть до года, «прописана» в пространстве европейской истории. Сюжет ее воспроизводит события 1666 года, когда страшная чума обрушилась на Англию и Шотландию. Пушкин детально воспроизводит приметы конкретной исторической эпохи. Ho человеческие страсти, страдания, надежды вовсе не обусловлены здесь средой обитания, социальным опытом, духом времени. Чем конкретнее, чем подробнее воссозданы в «Пире во время чумы» черты Шотландии середины XVII века, тем более всеобщим и всемирным предстает изображаемый конфликт.