Бунин о дружбе. Не такой, как все

А ведь словом можно писать картины, создавать настоящие шедевры, наполненные яркими красками, ароматами, жизнью, философией и лирикой. Эти слова невозможно прочитать вот так просто. Читатель обязательно их увидит, услышит, почувствует вкус, ощутит запах и, со сбившимся на мгновение дыханием, будет перечитывать вновь и вновь. Мистика, гипноз, халтура? Отнюдь. Всего лишь поэзия Бунина.

Поэт или писатель?

Наверное, трудности созданы специально, чтобы превращать людей в искусных мастеров своего дела. Иван Алексеевич Бунин родился 22 октября 1870 года. Он был выходцем из обедневшего дворянского рода, поэтому с ранних лет вынужден был работать. Выдающийся поэт и писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе рано начал жить самостоятельно.

Он работал в издательствах различных газет и журналов, временами подрабатывал в канцелярии и много путешествовал. Его первое стихотворение увидело мир в 1887 году, а первый сборник вышел в 1891-м. За время творческой деятельности не только поэзия Бунина, но и произведения, написанные прозой, получили мировое признание. Но сам литератор говорил, что он больше поэт, нежели писатель. Поэтому стоит рассмотреть именно эту грань его деятельности.

Наследство

Говорят, что все новое - это хорошо забытое старое. Именно такой представляется поэзия Бунина на фоне литературного модерна. Иван Алексеевич успешно продолжил лучшие пушкинские традиции. От его строгих строк так и веет простотой и благородством. Поэт не нуждается в «свободном стихе», он отлично себя чувствует среди границ ямба и хорея. Он словно принял их в наследство от предыдущих поколений поэтов. Бунин не заботится о новых творческих приемах и стилях написания стихов. Иван Алексеевич уверен, что старые формы никогда не исчерпают себя.

Бунин - поэт. Он сам неоднократно настаивал на этом. И здорово в нем то, что он никогда не причислял себя ни к каким школам или направлениям. Он просто писал прекрасные стихи, писал их тогда, когда ему хотелось, и было что сказать.

Художник

Для поэта Бунина примерами, на которых он равнялся, всегда были Чехов, Пушкин и Толстой. Он считал их «богами» литературы. Но несмотря на то что Иван Алексеевич брал с них пример, в его работах было много своих особенностей.

В поэзии Бунин использует классические размеры (двух- и трехсложные). Но это нисколько не ограничивает его мыслей. Бунин умудряется наполнить эти небольшие строки таким богатством интонации, что они приобретают новое, ни с чем не сравнимое звучание. Иван Алексеевич - настоящий художник слова. Он тонко ощущает красоту окружающего мира: его звуки, краски, эмоции. И это отражается в его поэзии. Невозможно найти другого такого поэта, который бы смог раскрыть все великолепие природы до последнего звука ястребиного крика.

Темы творчества

Поэт по-особому смотрел на мир, и сколько не анализируй, трудно обозначить отдельные темы поэзии Бунина. Лирика Бунина - это совокупность неких граней творчества. Он пишет о жизни, одиночестве, тоске, радости земного бытия. Одним словом, Бунин отображает в своей поэзии все аспекты человеческой жизни - начиная от природы, что его окружает и, заканчивая внутренними переживаниями.

Любовная лирика

Первое, с чего стоит начать рассматривать творчество поэта Бунина - это любовная лирика. Он часто писал о трудностях и трагедии любви, а также о ее мимолетных прекрасных мгновениях. В стихах о любви Бунин глубоко проникает в самые потаенные глубины человеческого сердца, раскрывая миру его неизведанные и непознанные законы. Но даже здесь он видит все по-своему.

В стихах о любви Бунин ассоциирует это чувство с вечной и первозданной красотой природы. Он воспринимает только ту любовь, что есть естественной - не выдуманной, не ложной, не корыстной, а настоящей. Жизнь без любви и не жизнь вовсе, если погибает любовь, то и жизнь становится никчемной и беспросветной. Однако автор не скрывает, что от любви приходится ожидать не только радости. Она может принести немало горестных воспоминаний. В одном из своих писем он писал, что любовь и смерть неразрывно связаны: каждый раз, когда он переживал очередную любовную катастрофу, он был близок к самоубийству. И несмотря на это, чувство любви остается для поэта чем-то возвышенным, идеальным и, без сомнений, вечным.

«Одиночество»

Когда-то Бунин признался, что пережил немало любовных трагедий, поэтому тему одиночества в творчестве поэта можно считать ключевой, и стих «Одиночество» Бунина - естественное тому доказательство. Это произведение было написано в 1903 году, и его лишь отчасти можно назвать автобиографическим, так как поэт посвятил стих своему близкому другу, художнику Петру Нилусу, которого он величал «поэтом живописи».

В стихе «Одиночество» Бунин подчеркивает, что быть одному - это удел многих творческих личностей. Эти люди так и остаются непонятыми друзьями и теми, кого они считают своими возлюбленными. Человеческая душа - это не отражение кого-то, а совершенно другая вселенная, живущая по своим правилам. Поэтому никто и никогда не сможет ее понять, а что касается людей творчества - их не поймут и подавно.

Стихотворение «Одиночество» было написано в разгар лета, но от него так и веет промозглой осенней сыростью, что так выгодно подчеркивает одиночество и тоску главного героя. В этих строках смешалось все: пейзажная лирика, личная трагедия и принятие жизни такой, какая она есть.

Да ну ее, эту рифму

Именно этим интересен поэт. Проводя анализ поэзии Бунина, можно заметить, что он не особо придерживается рифмы. Предложения могут ломаться или заканчиваться там, где не закончился стих. Лирические произведения поэта словно утратили свою самостоятельность, они не оторваны от обыденной речи, но все же остаются настоящими произведениями искусства. естественные и живые, они целостные, даже несмотря на разорванность предложений.

Бунин не похваляется изысканной рифмой, ритмичность его стихов своеобразная, но благодаря ей читатель может увидеть изысканную красоту в обыденных вещах.

Звучать по-новому

Что касается особенностей лирики, поэзия Бунина повествует о жизни, ее микрокосме и отдельных настроениях. Для поэта вполне нормально сравнивать белоснежные крылья чаек с яичной скорлупой или называть тучи лохматыми. Автор не боится поэтизировать повседневные реалии, не боится использовать старые и в то же время всегда актуальные ценности мира. Воспевать то, на чем не единожды акцентировали свое внимание литераторы прошлого, Бунину не составляет труда. Казалось, эти темы уже полностью исчерпали себя, но в стихах Бунина они обретают новое звучание.

Пейзажная лирика

Если сравнивать с поэзией Тютчева, который передавал окружающему миру свои эмоции, Бунин не навязывает природе личных душевных переживаний. Он принимает мир таким, какой он есть, во всей его красоте. Поэт уверен, что природа не должна полностью соответствовать человеческим переживаниям, но все же она подчеркивает их.

И тем не менее пейзажная лирика в поэзии Бунина занимает почетное место. Поэт всегда переживал, насколько точно ему удалось передать те краски, звуки и запахи, что его окружают. Для поэта важно передавать красоту окружающего мира в различных его состояниях, чтобы запечатлеть безвозвратно уходящие мгновения. Например, как в произведении «Догорел апрельский светлый вечер», где показано краткое мгновение уходящего вечера, на смену которому приходит ночь.

Но читатель не только проникается прелестью апрельского вечера - он словно ощущает его запах и тихое дуновение шаловливого ветра. Поэт будто переносит читателя именно в тот, последний, миг угасающего весеннего дня.

Маленькая особенность

Особую роль в пейзажной лирике играет запах, благодаря которому можно по-настоящему понять всю прелесть, изящество и красоту русской природы. В стихотворении «Полями пахнет» лирический герой словно ловит яркое благоухание полей «от сенокосов и дубрав». Здесь Бунин смог передать и «лугов прохладное дыхание», и замирание природы перед грозой, да и саму грозу - в образе человека с «безумными глазами».

Большинство стихов Бунина о природе не имеют названий, поскольку практически невозможно передать то состояние, в котором пребывает окружающий мир, двумя-тремя словами.

Фон

И как уже было сказано, природа является фоном, на котором более ярко отражаются переживания. Благодаря своим пейзажным зарисовкам Бунин передает сложность человеческого внутреннего мира. При описании времен года или природы автору легко удается подчеркивать эмоции человека. Но он не смешивает эти понятия, а словно усиливает одно другим.

Ощущения, которые испытывает человек при изменениях в окружающей среде, можно считать универсальными и понятными каждому. Холодный осенний дождик нагоняет тоску, а яркое весеннее солнышко вселяет надежду. Эти понятия доступны каждому, и Бунин, пытаясь передать глубину переживаний лирических героев, использует этот прием, но при этом природа остается одной темой, а эмоции - другой.

Традиции русской классики

Творческая деятельность Бунина припала на конец XIX - начало XX века. В это время мир стоял на пороге новых перемен. Все избитые темы уходили в призрачное прошлое, покрываясь временной пылью, а на смену им зарождались новые течения. Даже литературу эта участь не обошла стороной.

Поэты того времени словно соревновались друг с другом в том, кто придумает самую изощренную словоформу. Новые слова, эпитеты, гиперболы, размеры стихов - все это вливалось в без права на осуждение. Поэты искали новые способы, чтобы выражать свои эмоции, мысли и чувства. И пускай временами новаторские методы были слишком шокирующими, сложными для восприятия и непонятными простым обывателям, их принимали. Это ведь модерн. Общество желало меняться, стремилось полностью перекроить мир, вступая в новую эпоху, поэтому готово было принять все новшества.

И только в поэзии Бунина традиции русской классики сохранились во всей своей красоте. Поэт остался верным тем ценностям, что оставили после себя Фет, Тютчев, Полонский и другие. Он писал живые, реалистичные, простые и понятные стихотворения и совершенно не пытался проводить сомнительные эксперименты над словом. Красоты и богатства русского языка было более чем достаточно, чтобы «простого» Бунина признали в условиях «сложного» модерна.

Не такой, как все

Бунин пытался отыскать гармонию мира и понять, в чем же смысл человеческого существования. В природе он видел мудрость и вечный, неиссякаемый источник красоты. В его творчестве все живое было разумным, а человеческая жизнь рассматривалась в контексте природы, не меняя ее, но играя по ее правилам.

Бунин - знаток пейзажной лирики. Его стихи - будто живые картины, которые способны передавать запахи и звуки. Со временем пейзажная лирика приобретает философские нотки. Поэт начинает рассматривать темы жизни и смерти.

В стихотворениях Бунина не были отражены революционные процессы, что происходили в стране. Пока шла революция, так или иначе получившая огласку в творчестве других литераторов того времени, Бунин продолжал развивать философские мотивы. Если перечитать все его стихотворения, то можно с уверенностью сказать, что поэта больше волнует не «что» происходит, а «почему» та или иная ситуация случается с человеком.

Всего лишь И. А. Бунин

В поэзии Бунина проблемы современности соотносятся с понятиями добра и зла, жизни и смерти. Поэт ищет истину, в ее поисках обращается к истории и религии других стран. Он пытается понять, согласно каким законам развивается общество и человек в целом. По его словам, жизнь человека есть не что иное, как небольшой отрезок вечности. Он хочет посмотреть, что находится по ту сторону жизни, и не желает признавать разрушение дворянского уклада.

Вот в чем своеобразие поэзии Бунина. Она словно опоздала на век, не пострадала от мотивов революции, не поддалась модернистским течениям. Следуя лучшим классическим традициям, Бунин свободен в выражении своих мыслей. Он не тратит времени на придумывание чего-то нового, ведь осталось еще так много недосказанного.

Писатель и художник в одном лице. Пускай он никогда не держал в руках кисти, не стоял задумчиво у чистого холста на мольберте, его стихи - те же картины. Такие яркие, живые и точные. Немногословные, сдержанные, лаконичные, временами незаконченные, но в то же время полноценные. Что же это? Мистика, гипноз, халтура? Отнюдь. Всего лишь поэзия Бунина.

“Ищу я в этом мире сачетанъя

Прекрасного и вечного. Вдали

Я вижу ночь: пески среди молчанья

И звездный свет над сумраком земли.”

Иван Алексеевич Бунин - выдающийся русский писатель, прославившийся как писатель-прозаик. Но начинал свою литературную жизнь Иван Алексеевич с поэзии и вошел в прекрасную плеяду поэтов “серебряного века”.

Не видно птиц. Покорно чахнет

Лес, опустевший и больной.

Грибы сошли, но крепко пахнет

В оврагах сыростью грибной...

И, убаюкан шагом конным, -

С отрадной грустью внемлю я,

Как ветер звоном однотонным

Гудит-поет в стволы ружья.

Первое стихотворение Бунина было напечатано, когда ему было лишь семнадцать, через четыре года вышел первый сборник стихов, но известность пришла к нему лишь через десять лет, после выхода сборника “Листопад” в 1901 году, отмеченного Пушкинской премией Академии наук.

Ту звезду, что качалася в темной воде

Под кривою ракитой в заглохшем саду, -

Огонек, до рассвета мерцавший в пруде,

Я теперь в небесах никогда не найду.

В то селенье, где шли молодые года,

В старый дом, где я первые песни слагал.

Где я счастья и радости в юности ждал,

Я теперь не вернусь никогда, никогда.

Поэзия Бунина очень своеобразна, стилистически сдержанна, чеканна, гармонична. Поэт чужд поискам нового. Его поэзия традиционна, он последователь русской классики. Бунин - тонкий лирик, прекрасный знаток русского языка. Его стихи своеобразны. Это скорее рифмованная, определенным образом организованная проза, чем стихи в их классическом виде. Но именно своей новизной и свежестью привлекают они читателей.

И цветы, и шмели, и травы, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

Срок настанет - Господь сына блудного спросит:

“Был ли счастлив ты в жизни земной?”

И забуду я все - вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав -

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленям припав.

Бунин резко отрицательно отнесся к символизму, вся его поэтика, по существу, была упорной борьбой с символизмом. Причем поэта не смущало, что в этой борьбе он оказался один. Он стремился вырвать из своего творчества все, что могло бы быть общего с этим течением в искусстве. Бунин особенно отвергал “неправду” символизма. Для символистов действительность была покрывалом, маской, скрывающей иную, более подлинную реальность, разоблачение которой совершается путем преображения действительности в творческом акте. Пейзаж - пробный камень в изображении действительности. Именно тут Бунин особенно упорствует против символистов. Для них природа - сырой материал, который они подвергают переработке. Бунин же хочет быть созерцателем совершенного творения.

Ночь побледнела, и месяц садится

За реку красным серпом.

Сонный туман на лугах серебрится,

Черный камыш отсырел и дымится,

Ветер шумит камышом.

Тишь на деревне. В часовне лампада

Меркнет, устало горя.

В трепетный сумрак озябшего сада

Льется со степи волнами прохлада-

Медленно рдеет заря.

Бунинский пейзаж правдив, тонок и прекрасен, как ни одному символисту и не грезилось. В стихах Ивана Алексеевича мы не видим личности автора. Из своей поэзии он исключает главную составляющую лиризма - “я”. Это основная причина того, что Бунина упрекали в холодности. Но это не холодность, а скорее целомудрие.

Перед закатом набежало

Над лесом облако - и вдруг

На взгорье радуга упала

И засверкало все вокруг.

Стеклянный, редкий и ядреный,

С веселым шорохом спеша,

Промчался дождь, и лес зеленый

Затих, прохладою дыша.

Бунин оставался верен своему антисимволизму, он никак не мог поверить, что форма способна служить не только вместилищем мысли, но и выражать саму мысль.

Форма стихов Бунина, конечно, безукоризненна, но нельзя не отметить, что поэт сознательно лишил ее многих существенных возможностей. Связав свою форму, он отчасти связал себя.

Багряная печальная луна

Висит вдали, но степь еще темна,

Луна во тьму свой теплый отблеск сеет,

И над болотом красный сумрак реет.

Уж поздно - и какая тишина!

Мне кажется, луна оцепенеет:

Она как будто выросла со дна

И допотопной розою краснеет.

На фоне русского модернизма поэзия Бунина выделяется как хорошее старое. Она продолжает вечную пушкинскую традицию и в своих чистых и строгих очертаниях дает образец благородства и простоты. Счастливо-старомодный и правоверный, автор не нуждается в «свободном стихе»; он чувствует себя привольно, ему не тесно во всех этих ямбах и хореях, которые нам отказало доброе старое время. Он принял наследство. Он не заботится о новых формах, так как еще далеко не исчерпано прежнее, и для поэзии вовсе не ценны именно последние слова. И дорого в Бунине то, что он – только поэт. Он не теоретизирует, не причисляет себя сам ни к какой школе, нет у него теории словесности: он просто пишет прекрасные стихи. И пишет их тогда, когда у него есть что сказать и когда сказать хочется. За его стихотворениями чувствуется еще нечто другое, нечто большее: он сам. У него есть за стихами, за душой.

Иван Алексеевич Бунин. Фото ок. 1890 г.

Его строки – испытанного старинного чекана; его почерк – самый четкий в современной литературе; его рисунок – сжатый и сосредоточенный. Бунин черпает из невозмущенного Кастальского ключа. И с внутренней и с внешней стороны его лучшие стихи как раз вовремя уклоняются от прозы (иногда он уклониться не успевает); скорее он прозу делает поэтичной, скорее он ее побеждает и претворяет в стихи, чем творит стихи, как нечто от нее отличное и особое. У него стих как бы потерял свою самостоятельность, свою оторванность от обыденной речи, но через это не опошлился. Бунин часто ломает свою строку посредине, кончает предложение там, где не кончился стих; но зато в результате возникает нечто естественное и живое, и нерасторжимая цельность нашего слова не приносится в жертву версификации. Не в осуждение, а в большую похвалу ему надо сказать, что даже рифмованные стихи его производят впечатление белых: так не кичится он рифмою, хотя и владеет ею смело и своеобразно, – только не она центр красоты в его художестве. Читая Бунина, мы убеждаемся, как много поэзии в нашей прозе и как обыкновенное сродни высокому. Из житейской будничности он извлекает красоту и умеет находить новые признаки старых предметов.

Иван Бунин. Жизнь и скитания

Он рассказывает себе поэзию своей жизни, ее микроскопию, ее отдельные настроения. Проникнутый духом честности, он не испытывает страха перед прозой, ложного стыда перед нею, и для него так нормально сравнить крылья скользящих чаек с белой яичной скорлупою, или назвать тучи лохматыми, или с помощью солнца в золото превратить грубую заплату ветряка. Поэтизируя факты, он не боится старых, но не стареющих ценностей мира, не стесняется петь то, на чем останавливались уже многие взоры, что воспевали уже многие чужие уста. Весна, ручей, восход, полдень, настойчивые песни соловьев, голуби, звезды его любимые, февраль, апрель, «золотой иконостас заката» – все это продолжает его вдохновлять, все это, казалось бы, исчерпанное его предшественниками на разных концах земли, дожидалось его, существует и для него, свежее и светлое, не ослабленное в своей первозданной чистоте. Правда, это же свойство Бунина делает более слабые из его стихотворений слишком бесспорными и прирожденно-хрестоматическими.

Поэт сдержанный, он не навязывает природе своих душевных состояний, он люби? ее за нее самое: ведь это совсем не обязательно, чтобы она непременно и всегда соответствовала чему-нибудь человеческому. Бунин не хочет сказать больше, чем есть: у него, правдивого, слова отвечают явлениям, и оттого ему веришь, в нем не сомневаешься. Бережный и целомудренный, классик жизни, он не выдумывает, не сочиняет и не вносит себя туда, где можно обойтись и без него. Когда он говорит о себе, то это является внутренней необходимостью, и слово ему принадлежит по праву.

Своего лиризма он не расточает понапрасну; вообще, он не словоохотлив. Нещедрыми словами рассказав о чем-нибудь важном или случайном, о том, что было в природе или в комнатах усадьбы, строгим очерком незаменимых линий передав какую-нибудь восточную легенду или притчу, он этим самым неизбежно и как бы не по собственной воле пробуждает у нас известное впечатление, теплое движение сердца.

Он рисует факты, а из них уже сама, органически, рождается красота. И можно ее назвать белой, потому что это – его любимый цвет; эпитеты «белый, серебряный, серебристый» часто слышатся на его светлых страницах. Не только на окне его, «серебряном от инея, точно хризантемы расцвели», но и вообще его типичные стихотворения словно подернуты инеем, и они иногда вызывают представление как раз о тех пленительных узорах, которые выводит на стекле наш русский пейзажист-мороз, и они звенят иногда, как хрустальные подвески той люстры, о которой не раз поминает Бунин в своих стихах.

У него – поэзия спокойная, без исключительности, без событий. У него – жизнь медленная и матовая. Сердце его уже стало «трезвей и холодней», и его тронули уже первые заморозки жизни. Он порою сам напоминает «сон-цветок» своего стихотворения: «он – живой, но сухой». Это сочетание жизненности и сухости в результате приводит Бунина к стихии серьезной и вдумчивой. Не горит и не жжет его поэзия, нет в ней пафоса, но зато присуща ей сила искренности и правды. Так характерно для него, что ему пришлось отвесить своей возлюбленной только «сдержанный поклон», между тем как страстно хотел он к ней «хоть раз, только раз прильнуть всем сердцем, в этот ранний, в этот сладкий час». У него есть великое и трудное самообладание; но это не равнодушие к любви – напротив, он упоенно ждет ее и знает, как она страшна, и жутка, и требовательна в самом счастье своем:

О, будут, будут жуткие мгновенья!
И свежесть влажных кос, и сладость юных уст
Я буду, буду пить! Живу надеждой страстной
Всю душу взять твою – и все отдать тебе!

Общая успокоенность, светлая осень, когда рассыпается не только «чертог из янтаря», но и самая жизнь, и с застывшей печалью в лице приходит к фонтану девушка, влача по листьям спущенную шаль, и убегают дни, которым «ничего не жаль», – этот осенний дух бунинской поэзии как-то не позволяет говорить о том, какие чувства в ней преобладают, что по преимуществу движет ее уверенную, но замедленную поступь. В этой поэзии, как и в осени, вообще нет преобладания.

Он согласен чистому образу новобрачной петь эпиталаму, только еще более украшенную и углубленную сближением свадьбы и смерти:

Восприми же в час урочный
Юной жизни торжество!
Будь любимой, непорочной:
Близок мертвый час полночный,
Близок сон и мрак его.
Сохрани убор венчальный,
Сохрани цветы твои:
В жизни краткой и печальной
Светит только безначальный,
Непорочный свет любви!

Но в то же время, таинство брака склоняя перед высшим таинством любви, он торжествует свою беззаконную победу:

Ты чужая, но любишь,
Любишь только меня.
Ты меня не забудешь
До последнего дня.
Ты покорно и скромно
Шла за ним от венца,
Но лицо ты склонила
Он не видел лица...

Он поет и бурную любовь, и ласковую тишину ее, и в одном и том же стихотворении горит и страсть и слышно тихое веяние братской нежности:

В поздний час мы были с нею в поле.
Я дрожа касался нежных губ.
«Я хочу объятия до боли,
Будь со мной безжалостен и груб».
Утомясь, она просила нежно:
«Убаюкай, дай мне отдохнуть!
Не целуй так крепко и мятежно,
Положи мне голову на грудь».
Звезды тихо искрились над нами,
Тонко пахло свежестью росы.
Ласково касался я устами
До горячих щек и до косы.
И она забылась. Раз проснулась,
Как дитя вздохнула в полусне,
Но, взглянувши, слабо улыбнулась
И опять прижалася ко мне.
Ночь царила долго в темном поле.
Долго милый сон я охранял...
А потом на золотом престоле,
На востоке тихо засиял
Новый день, – в полях прохладно стало
Я ее тихонько разбудил
И в степи, сверкающей и алой,
По росе до дому проводил.

В виду все той же осенней ослабленности и успокоенности немолодого сердца нельзя сказать, чтобы автор даже природу патетически любил; он ее попросту замечает, поэтически констатирует ее великий факт, и со своей палитры берет для нее верные краски и оттенки: «день прохладный и пустой», розовеющий пепел небосклона, солнечные палаты бора – и даже сон воспоминания, его даль, для него синеет. Он – высокий мастер пейзажа, изобразитель природы. Как много зелени у него, дыхания русской деревни, как много полей, ржи, сенокоса; какие сладкие пары несутся от его хлебных нив! Хотя он сам (как-то вяло и прозаически) говорит, что «не пейзаж его влечет, не краски жадный взор подметит, а то, что в этих красках светит – любовь и радость бытия», но это – только неудачный комментарий к собственному художественному тексту, необязательная для нас выноска к поэтической странице. На самом деле он больше всего привержен именно к пейзажу, и благодарна ему осень, что он – несравненный поэт листопада, когда

Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Веселой, пестрою стеной
Стоит над светлою поляной.

Бунину не следует отрекаться от этой мощи своей, как живописца, потому что ею он нисколько не ослабляет своей и чужой настроенности. Тем больше его заслуга, что, как мы уже сказали, он себя природе не навязывает, и все-таки невольно, от прикосновения его осторожной и безошибочной кисти, обнаруживается естественная связь между явлением пейзажа и душою поэта, между бесстрастной жизнью природы и сердцем человеческим. И вот звезда похожа на проснувшегося ребенка:

И как ребенок после сна,
Дрожит звезда в огне денницы,
А ветер дует ей в ресницы,
Чтоб не закрыла их она.

Над озером, над заводью лесной –
Нарядная зеленая береза. –
«О, девушки! Как холодно весной!
Я вся дрожу от ветра и мороза», –

в родственном сближении обращается природа к заступничеству людей, всех этих девушек, как и береза, берегущих свои «зеленые ленты».

Или, в протяжных напевах вальса, для той, чьи «похолодели лепестки раскрытых губ»,

Сиянье люстр и зыбь зеркал
Слились в один мираж хрустальный –
И веет, веет ветер бальный
Теплом душистых опахал.

И первая любовь так сочетается с этим воспоминанием о дожде, который промчался, «стеклянный, редкий и ядреный»:

Едва лишь добежим до чащи,
Все стихнет... О, росистый куст!
О, взор, счастливый и блестящий,
И холодок покорных уст!

Теперь замедленное сердце поэта скупо на умиление – тем дороже, когда последнее все-таки возникает в благодатной неизбежности своей и растопляет всякий лед, всякое отчуждение. И вот мы читаем:

В лесу, в горе – родник живой и звонкий,
Над родником – старинный голубец
С лубочной почерневшею иконкой,
А в роднике – березовый корец.
Я не люблю, о Русь, твоей несмелой
Тысячелетней, рабской нищеты.
Но этот крест, но этот ковшик белый...
Смиренные, родимые черты!..

«Я не люблю»... Но здесь разве можно не полюбить? У Бунина чувство не спешит, зато оно глубоко, когда приходит, когда люди или природа наконец вырвут его, созревшее, из труднопроницаемой груди.

Преобладания нет в его поэзии, но «сон-цветок», но желтый донник засухи, но листопады в природе и в жизни не могут породить колорита грусти – и вот они накидывают на его стихотворения дымку сдержанной, благородной меланхолии. Он тогда грустит, когда нельзя уже не грустить, когда без спора законны все эти чувства. Кто-то разлюбил его, кто-то покинул, и не от кого ждать депеш...

Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы...
Все цветет и поет, молодые надежды тая...
О, весенние зори и теплые майские росы!
О, далекая юность моя!

Но он счастлив тем, радостно ему от того, что он еще может вспоминать о дали, тосковать по юной весне своей: ведь приходит пора, та последняя пора, когда уже и не жалеешь об утраченной молодости, – последняя, равнодушная старость...

«Улыбнись мне», обмани меня, просит он уходящую женщину; и она, может быть, даст ему «ласку прощанья» и все-таки уйдет, и он останется один. Не будет отчаянья, не будет самоубийства – только осень сделается еще пустыннее:

И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.
..................................
Что ж! Камин затоплю, буду пить,
Хорошо бы собаку купить.

И может быть, самая неразделенность любви уже ослабляет муку одиночества. Главное – любить самому, желать этой убегающей прелестной Веснянки. И с другой стороны, чтобы зародилась грусть, вовсе не нужна какая-нибудь личная катастрофа: довольно и того, что жизнь в самом процессе своем – нечто оскудевающее, какое-то неодолимое запустение. «Эта горница была когда-то нашей детской», а теперь нет уже мамы, нет ели, посаженной отцом, и теперь никто уже не отзовется на «безумную тоску» взрослого, слишком взрослого; и весь дом, вся покинутая и осиротевшая усадьба представляют собою разоренное гнездо, и ей самой невыносимо слушать, как мертвый маятник в долгие осенние ночи поет ей свою гнетущую отходную. Дворянское гнездо, тургеневское начало, которого так много в стихотворениях Бунина, отдало им всю поэзию своего элегизма – поэзию опустелой комнаты, грустящего балкона, одинокой залы, где своеобразно отражается природа, играя на ее старых половицах лучами своего нестареющего солнца, рисуя на полу свои «палевые квадраты». И болью воспоминания, романтикой сердца звучит нечаянный дрожащий аккорд старого клавесина – «на этот лад, исполненный печали, когда-то наши бабушки певали»... В ответ на все эти стихи Бунина о жизни иссякающей, о старых дагеротипах, ничье сердце не может не забиться горестным созвучием. Ибо все мы теряем свои звезды или их отражения в земной воде:

Ту звезду, что качалася в темной воде
Под кривою ракитой в заглохшем саду, –
Огонек, до рассвета мерцавший в пруде,
Я теперь в небесах никогда не найду.

А там, где момент одиночества изображен не в этом красивом освещении заката, там стучится в душу отчаяние, безнадежность, черная скорбь, – и нельзя без волнения читать «Кустарник», про эту вьюгу, которая нас «занесет равнодушно, как стог, как забытый овчарник». И зачем, зачем, изнемогая от жажды, бродит далеко от родного Загреба хорват со своей обезьянкой, зачем сидит цыганская девочка-подросток у дороги, около дремлющего отца? А ведь «много таких печальных детств зачем-то расцветало и расцветет не раз еще в безлюдии степных полей»:

Спи под кибиткой, девочка!
Проснешься – Буди отца больного, запрягай –
И снова в путь... А для чего, – кто скажет?
Жизнь, как могила в поле, молчалива.

И «на пустынном, на великом погосте жизни мировой», на этом погосте, к которому вообще часто возвращается поэзия автора, вьюга смерти загашает звезды, бьет в колокола и «развевает саван свой». Впрочем, и смерть изображает Бунин не столько в ее трагическом обличии, сколько в ее тишине, навевающей на человека примирение и печаль. Служат грустные панихиды, «погребальным вздором» наполняют кладбища, и больно, больно – но перед неизбежностью умолкает ропот на устах, и в молитвенном смирении склоняешь ты свои колени, и в самой грусти своей находишь отраду.

Ограда, крест, зеленая могила,
Роса, простор и тишина полей. –
Благоухай, звенящее кадило,
Дыханием рубиновых углей!
Сегодня год. Последние напевы,
Последний вздох, последний фимиам. –
Цветите, зрейте, новые посевы,
Для новых жатв! Придет черед и вам.

Необычайно сильное впечатление производят и следующие стихи о смерти, поэтическая панихида:

БЕРЕГ
За окном весна сияет новая.
А в избе – последняя твоя
Восковая свечка и тесовая
Длинная ладья.
Причесали, нарядили, справили,
Полотном закрыли бледный лик –
И ушли, до времени оставили
Твой немой двойник.
У него ни имени, ни отчества,
Ни друзей, ни дома, ни родни;
Тихи гробового одиночества
Роковые дни.
Да пребудет в мире, да покоится
В лоне неземного бытия!
В беспредельно синем море скроется
Белая ладья.

Здесь неотразимо трогательно простое и торжественное сближение избы и космоса, смерти крестьянина и общего бытия. В длинной ладье гроба, усталый пахарь, утомленный пловец, достиг он своего берега, нашего общего берега, – и теперь он больше не существует, и в сиротстве смерти нет у него ни имени, ни отчества, ни дома, ни родни, – последнее и великое Ничто! Но его, это Ничто, восприняло в свое лоно мировое Все, и сокрылась его белая ладья в синем море мира, да пребудет же он в мире, да покоится в лоне неземного бытия! – когда читаешь эти бунинские стихи, эту молитву, провожающую из жизни в смерть, хочется перекреститься...

Так из одиноких страданий личности выводит Бунина мысль о вечности красоты, о связи времен и миров и от любимых им будней, от этой залы «в старых переулках за Арбатом» или на Плющихе, где бегают «зайчики» от проносимых на улице зеркал, сознание его отвлекают моменты важные и величественные, мудрость востока, чужая мифология, – и словно движется перед вами какая-то колесница человечества. От «часиков с эмалью» и от «маятника лучистого», который «спесиво соразмерял с футляром свой размах», – ото всего этого быта он незаметно, но и неизбежно приходит к размышлению о солнечных часах, о тех, чей позеленел уж медный циферблат, но чью стрелку в диске циферблата «ведет сам Бог – со всей вселенной в лад». Он умеет от себя откидывать радиусы, от близкого переходить к дальнему, от человеческого к божьему, он «ищет в этом мире сочетания прекрасного и вечного». Правда, когда он сам об этом говорит, когда он без нужды неоднократно поучает, что мир весь полон красоты, что «во всем красота, красота», что олень «в стремительности радостно-звериной» уносит от охотника красоту, то именно такая настойчивость и обнаженность элементарной философии производит отрицательное впечатление. Бунин – философ только там, где он этого не сознает, где он не отрывается от образов. Ему совсем не чужды серьезные и возвышенные думы, но думы нечаянные; и наоборот, его мировоззрение, нарочно высказанное, как бы доносит откуда-то издалека охлаждающие дуновения банальности, – и было бы гораздо лучше, если бы он не напоминал, что природа – храм нерукотворный Бога, а также, с другой стороны, что «иного нет счастья на свете», как, на обильных у него «дачах», «с открытой бродить головой, глядеть, как рассыпали дети в беседке песок золотой».

Но зато как привлекательна у него та философия, которая сама вытекает из поэтического созерцания, которая не остыла еще от непосредственного постижения! Он стоит, например, у берегов Малой Азии, где было царство Амазонок:

Были дики
Их буйные забавы. Много дней
Звучали здесь их радостные клики
И ржание купавшихся коней.
Но век наш – миг. И кто укажет ныне,
Где на песке ступала их нога?
Не ветер ли среди морской пустыни?
Не эти ли нагие берега?

Так все проходит, и «прибрежья, где бродили тавроскифы, уже не те», но в вечности любви опять сливаются разлученные веками поколенья, и на те же. на прежние звезды смотрят и ныне любящие женские глаза. И ночью, космической ночью, все море насыщено тонкою пылью света. Бунин вообще верит солнцу и в солнце, в Бальдера своего; он знает, что неиссякаемы родники вселенной и неугасима лампада человеческой души. И даже когда мы сгорим, в нас не умрет наша вечная жизнь, и свет избранников, теперь еще «незримый для незрящих», дойдет к земле через много, много лет, подобно тому как звезды – неугасимый свет таких планет, которые сами давно померкли. И, может быть, не только избранники, но и все мы – будущие звезды. В самом деле, не кроткой ли и радующей звездою загорится в небе та, которая в «Эпитафии» говорит о себе: «я девушкой-невестой умерла... в апрельский день я от людей ушла, ушла навек, покорно и безгласно», или та, с кокетливо-простой «прической и пелеринкой на плечах», чей портрет – в часовенке над склепом и чьи большие ясные глаза, в раме, перевитой крепом, как будто спрашивают: «Зачем я в склепе – в полдень, летом»?..

Верный солнцу, уловленный его «золотым неводом», послушный природе, Бунин ей не противоборствует: весна говорит ему о бессмертии, осень навевает думы печальные. Он так чудно показал, что «опять, опять душа прощает промелькнувший, обманувший год». Душа прощает природе и судьбе. Невозможно противиться «томному голоду» и зову весны, светлому и нежному небу, которое что-то обещает, и бедное, доверчивое сердце человека опять ожидает ласки и любви, чтобы опять их не дождаться. У Бунина не только «душа на миг покорна», но и вообще он покорен мирозданью, хотя, в отдельные мгновенья, когда «восходит на востоке мертвец-Сатурн и блещет как свинец», у поэта возникают уже не благочестивые мысли о Творце-труженике, рассеивающем в мире «огненные зерна» звезд, а трепетное осуждение: «воистину зловещи и жестоки твои дела, творец!» Эта общая, лишь на минуты колеблемая покорность Бунина имеет свой источник в уже упомянутой способности его проводить хотя бы темные, грустные нити между собою и остальным, побеждать века и пространства. Так далеко, под Хевроном, вышел он из-под черной палатки, и душа его долго искала хоть единой близкой души в полумраке и повторяла «сладчайшее из слов земных – Рахиль!».

Светили
Молчаливые звезды над старой
Позабытой землею... В могиле
Почивал Авраам с Исааком и Саррой...
И темно было в древней гробнице Рахили.

Так развернулись мировые дали и потом опять сомкнулись в объединяющем сердце поэта. Оно – всему родное. И оттого вас не поражает, что у Бунина звучат и мотивы экзотические, что не только земля и далекие земли, но и «удав» океана, с его гигантскими пароходами, и вся отвага моря, «синяя нирвана моря», и храм Солнца, и египетские сфинксы – все находит в нем певца и глашатая. У него широка – может быть, слишком широка – география, у него слишком часто раздаются имена чужие и чуждые слуху – но есть и центр: его поэтическая индивидуальность, которая все это разное связывает в одну величавую красоту. Так сочетается в Бунине прошедшее и настоящее, что даже природа лежит перед ним не только теперешняя, но и старая, сказочная – такая, какой она была тогда, когда мелколесьем скакал древний князь и сорока нагадала ему смерть его сына, когда «солнце мутное Жар-Птицей горело в дебрях вековых», и ковыль расстилался перед полком Игоревым , и воткнутое в курган торчало копье мертвого богатыря, и Баба-Яга ругала себя:

Черт тебе велел к черту в слуги лезть.
Дура старая, неразумный шлык!

Вся эта стихия Васнецова близка и Бунину.

Медленно создается, выдвигается художественное миросозерцание нашего поэта, как медленно приходила к нему и слава его. Но уже издавна показывает оно, что самая характерная черта в нем это внутреннее соединение реальности и мифа, осязательной определенности и безграничного. Бунин принял обе эти категории, связал их в одну жизнь и, любовно и внимательно подойдя к малому, этим приобщил к себе и великое. Он не отвернулся от самой прозаической действительности и все же стал поэтом. Откровенный, свободный духом, он в честном творчестве своем не постыдил своего оригинального таланта и сделал все, что мог и может. А может он многое. Ему послушны и нежные, и стальные слова; мастер сосредоточенного сонета, который он стальным клинком вырезал и на высоте, на изумрудной льдине, он – повелитель сжатого и глубокого слова, живой образец поэтической концентрации, – и в то же время всю упоительную ipesy и сладострастие восточной музыки, всплески «Бахчисарайского фонтана» умеет он передавать в этих нежащих стихах:

РОЗЫ ШИРАЗА
Пой, соловей! Они томятся
В шатрах узорчатых мимоз,
На их ресницах серебрятся
Алмазы томных крупных слез.
Сад в эту ночь – как сад Ирема;
И сладострастна, и бледна,
Как в шакнизир – тайник гарема,
В узор ветвей глядит луна.
Белеет мел стены неясно.
Но там. где свет, его атлас
Горит так зелено и страстно,
Как изумруд змеиных глаз.
Пой, соловей! Томят желанья.
Цветы молчат – нет слов у них:
Их сладкий зов – благоуханья.
Алмазы слез – покорность их.

Не чуждый страсти, но больше прозрачный, кристальный, студеный, Бунин, как ручей его стихотворения, медлительно и неуклонно пришел к морю, к мировому морю, которое и приняло его

В безбрежность синюю свою,
В свое торжественное лоно.

В дивном стихотворении «Христос», которое пронизано светом полудня и лучезарно в самых звуках своих, он рассказывает, как живописцы по лесам храма шли в широких балахонах, с кистями, в купол – к небесам; они, вместе с малярами, пели там песни и писали Христа, который слушал их, и все им казалось, что

Под эти
Простые песни вспомнит
Он Порог на солнце в Назарете,
Верстак и кубовый хитон.

Ибо ближе всего ко Христу хитон повседневный и песни простые; оттого и Бунин, певец простых и прекрасных песней, художник русской действительности, сделался близок и к Палестине, и к Египту, к религии – ко всей красоте и ко всей широте мироздания. Его достойная поэтическая тропа привела его от временного к вечному, от близкого к далекому, от факта к мифу. И потому его странничество, его неутомимая тоска по морям и землям получает высшее оправдание, и до предельных высот религиозной красоты доходит у него вот это стихотворение, одно из самых глубокомысленных во всей литературе:

ЗОВ
Как старым морякам, живущим на покое,
Все снится по ночам пространство голубое
И сети зыбких вант; как верят моряки,
Что их моря зовут в часы ночной тоски, –
Так кличут и меня мои воспоминанья:
На новые пути, на новые скитанья
Велят они вставать – в те страны, в те моря,
Где только бы тогда я кинул якоря,
Когда б заветную увидел Атлантиду,
В родные гавани во веки я не вниду,
Но знаю, что и мне, в предсмертных снах моих,
Все будет сниться сеть канатов смоляных
Над бездной голубой, над зыбью океана:
Да, чутко встану я на голос Капитана!

Да, если мир – море и правит его кораблями некий Капитан, то среди самых чутких к Его голосу, среди ревностных Божьих матросов, находится и поэт Бунин...

По материалам статей выдающегося российского литературоведа Ю. И. Айхенвальда.