Наталия Гончарова-Пушкина-Ланская - биография и интересные факты. История любви Натальи Гончаровой и Пушкина

Всем, наверное, известно, что Пушкин стрелялся с Дантесом из-за своей жены Натальи, урожденной Гончаровой. А был ли и впрямь роман между Натали Пушкиной и Жоржем Дантесом?

Гончарова и Дантес

Натали Гончарова слыла настоящей красавицей и всегда пользовалась успехом у мужчин. Конечно, у нее было много поклонников, говорили, что к ней был неравнодушен даже сам император… Сначала Пушкин гордился успехом жены в обществе. Тем более она была достаточно сдержанна, никто не рискнул бы назвать ее кокеткой, строящей глазки мужчинам. Но около 1830 года произошло знакомство Натальи Николаевны с французским подданным, кавалергардом, а также приемным сыном посланника Нидерландов, барона Луи Геккерна Жоржем-Шарлем Дантесом, который начал активно за ней ухаживать.

Дантес буквально преследовал Натали. Поначалу поклонение со стороны молодого человека ей даже льстило. Но как-то она поведала мужу и княгине Вяземской, что некая приятельница (по некоторым данным, это была на самом деле ее дальняя кузина Идалия Полетика) пригласила ее к себе, а сама в это время уехала из дому. Все это было подстроено бароном Геккерном. Когда Наталья осталась одна в комнате, туда вошел Дантес и, достав пистолет, принялся грозиться застрелиться, если она не отдаст ему себя… К счастью, в комнату вскоре вошла дочь хозяйки, и ситуация разрешилась сама по себе.

Семейная драма

4 (16) ноября 1836 года Пушкин и несколько его друзей получили по почте анонимный пасквиль на французском, под заголовком: «Патент на звание рогоносца». Содержание его было таково: «Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».

На что намекали эти строки, гадать не приходилось.

Пушкин тотчас же отправил Дантесу вызов на дуэль.

Однако в то же время Дантес предложил руку и сердце родной сестре Натальи Николаевны – Екатерине Николаевне. Близким удалось отговорить Пушкина от дуэли с будущим родственником…

Бракосочетание Жоржа Дантеса и Екатерины Гончаровой состоялось 10 января. Меж тем слухи по поводу любовной связи между Дантесом и Натали Пушкиной все продолжали распространяться. 26 января Пушкин послал барону Геккерну письмо, в котором сообщал, что отказывает ему и его приемному сыну от дома. В ответ пришел вызов на дуэль. Но барон не мог драться с Пушкиным сам, так как это стало бы угрозой его дипломатической карьере: эта роль отводилась Дантесу.

О дальнейшем мы знаем: дуэль, состоявшаяся 27 января на Черной речке, и печальный конец поэта…

А была ли измена?

В 1946 году Анри Труайя опубликовал отрывки из писем Дантеса Геккерну, датированных началом 1836 года, в которых автор сообщает о своей страсти к «самому прелестному созданию в Петербурге». По словам Дантеса, муж этой женщины «бешено ревнив», но она питает любовные чувства к нему, Жоржу… Исследователь Цвяловский, сделавший в 1951 году перевод писем на русский язык, считает, что речь в них шла именно о Натали Пушкиной. «В искренности и глубине чувства Дантеса к Наталье Николаевне на основании приведенных писем, конечно, нельзя сомневаться, — пишет Цвяловский. — Больше того, ответное чувство Натальи Николаевны к Дантесу теперь тоже не может подвергаться никакому сомнению».

Между тем, другой пушкинист, Н.А. Раевский, указывает на строки из письма, из которых следует, что на предложение нарушить ради него супружеский долг возлюбленная ответила Дантесу отказом.

По версии же литературоведа Ю. Лотмана, Наталья Пушкина служила лишь ширмой: роман с блестящей светской красавицей был призван скрыть истинный характер отношений Дантеса с Геккерном, имевшим гомосексуальные наклонности. А письма были написаны специально и служили еще одним доказательством влюбленности Дантеса в эту женщину.

В. Фридкин в книге «Из зарубежной пушкинианы» утверждает, что после получения пасквиля Пушкин объяснился с женой, и та призналась ему, что действительно принимала ухаживания Дантеса, в то же время оставаясь физически верной мужу. «Дом поэта в этот миг рухнул как карточный, — пишет Фридкин. — Пушкин потерял смысл своей жизни. Нельзя хотеть убить другого человека только за то, что его полюбила твоя жена. Но можно желать смерти себе самому из-за этого».

Известно, что Наталья Николаевна очень горевала по мужу и даже несколько дней пролежала в горячке. Замуж она вышла только через семь лет после кончины Пушкина – за генерала Петра Ланского. Всю жизнь вдову поэта сопровождали толки по поводу ее вины в гибели первого мужа. Так, сразу же после смерти Пушкина начало распространяться в списках анонимное стихотворение: «К тебе презреньем все здесь дышит… Ты поношенье всего света, предатель и жена поэта».

Не исключено, что все эти события стали косвенной причиной проблем Натальи Ланской со здоровьем и относительно ранней ее смерти в 51 год от воспаления легких. Случилось это в ноябре 1863 года. Историк и литературовед Петр Бартенев опубликовал в одной из петербургских газет следующий некролог: «26 ноября сего года скончалась в Петербурге на 52-м году Наталья Николаевна Ланская, урожденная Гончарова, в первом браке супруга А.С. Пушкина. Ее имя долго будет произноситься в наших общественных воспоминаниях и в самой истории русской словесности».

Письма Дантеса Геккерену

К началу 1836 года, когда Пушкины жили в доме Баташевых, относятся первые упоминания в свете об ухаживании Дантеса за Натальей Николаевной. В свое время П. Е. Щеголев считал, что оно началось в 1834 году: «Если Дантес не успел познакомиться с Н. Н. Пушкиной зимой 1834 года, до наступления Великого поста, то в таком случае первая встреча их приходится на осень этого года, когда Наталья Николаевна блистала своей красотой в окружении старших сестер. Почти с этого времени надо вести историю его увлечения». Эта точка зрения прочно утвердилась на многие годы и никем не подвергалась сомнению вплоть до Ахматовой, которая опиралась на фрагменты двух писем Дантеса Геккерену, напечатанных в 1946 году французским исследователем Анри Труайя. Эти фрагменты перевел и сопроводил комментарием М. А. Цявловский, опубликовав их в 1951 году в девятом томе альманаха «Звенья». С тех пор они вошли в обиход пушкиноведения, и ни одна работа, затрагивающая события вокруг дуэли Пушкина с Дантесом, не могла обойтись без обращения к этим письмам и их зачастую головокружительным толкованиям. С. Л. Абрамович, автор целого ряда исследований, посвященных последнему году жизни поэта, цитируя первое из них, писала: «В свое время, когда эти два письма Дантеса… были опубликованы, они произвели ошеломляющее впечатление, так как впервые осветили события „изнутри“, с точки зрения самих действующих лиц. До тех пор об отношениях Дантеса и Натальи Николаевны мы знали лишь по откликам со стороны».

В первом письме, от 20 января 1836 года, Дантес сообщает о своей любви к замужней даме, чье имя не открывает, но указывает приметы, по которым Геккерен определенно должен был понять, о ком идет речь. Дантес писал: «Мой драгоценный друг, я, право, виноват, что не сразу ответил на два твоих добрых и забавных письма, но, видишь ли, ночью танцы, поутру манеж, а днем сон - вот мое бытие последние две недели и еще по меньшей мере столько же в будущем, но самое скверное - то, что я безумно влюблен! Да, безумно, потому что совершенно потерял голову. Я не назову тебе ее, ведь письмо может пропасть, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты узнаешь имя; самое же ужасное в моем положении, что она тоже любит меня, однако встречаться мы не можем, и до сих пор это невозможно, так как муж возмутительно ревнив. Поверяю это тебе, мой дорогой, как лучшему другу, и знаю, что ты разделишь мою печаль, но Господом заклинаю, никому ни слова, никаких расспросов, за кем я ухаживаю. Сам того не желая, ты погубишь ее, я же буду безутешен; пойми, я сделал бы всё что угодно, лишь бы доставить ей радость, так как жизнь моя с некоторых пор ежеминутная пытка. Любить друг друга и не иметь иной возможности признаться в этом, кроме как между двумя ритурнелями контрданса, ужасно; может статься, я напрасно всё это тебе поверяю, и ты назовешь это глупостями, но сердце мое так полно печалью, что необходимо хоть немного облегчить его. Уверен, ты простишь мне это безумство, согласен, что иначе его и не назовешь, но я не в состоянии рассуждать, хоть и следовало бы, потому что эта любовь отравляет мое существование. Однако будь спокоен, я осмотрителен и до сих пор был настолько благоразумен, что тайна эта принадлежит лишь нам с нею (она носит то же имя, что и дама, писавшая тебе в связи с моим делом, что она в отчаянии, но чума и голод разорили ее деревни), так что теперь ты должен понять, что можно из-за подобного создания потерять рассудок, в особенности если и она тебя любит! Снова повторяю тебе: ни слова Брею - он переписывается с Петербургом, и достало бы единственного нечаянного намека его супруге, чтобы погубить нас обоих! Один Господь знает, что могло бы тогда случиться; так что, драгоценный мой друг, я считаю дни до твоего возвращения, и те 4 месяца, что нам еще предстоит провести вдали друг от друга, покажутся мне веками; ведь в моем положении необходимо присутствие любящего человека, которому можно было бы открыть сердце и попросить ободрения. Потому я плохо и выгляжу, хотя никогда не чувствовал себя так хорошо физически, как теперь, но голова у меня так разгорячена, что я не имею ни минуты отдыха ни ночью, ни днем, отчего и кажусь больным и грустным» .

На этом месте Анри Труайя оборвал письмо в своей публикации 1946 года, ни слова не сказав, что представляет лишь его фрагмент, а между тем, как свидетельствует Серена Витале, он получил оба письма от правнука Дантеса целиком. Фрагменты писем были опубликованы Труайя с ошибками, породившими много нелепых толкований. Н. А. Раевский в книге «Портреты заговорили» писал, к примеру, что «виновность Натали после публикации двух писем Дантеса доказана бесспорно».

Можно было бы, конечно, сказать, что публикатор дал только места из писем, интересующие всех, если бы оставшееся ненапечатанным не разрушало, как мы теперь понимаем, тот образ Дантеса и представления о характере его отношений с Натальей Николаевной, которые создал для читателя Труайя. Вот как он представил эту картину в своей книге: «Что за чувство связывало Наталью Николаевну и Дантеса? Что было между ними - обычная светская интрижка, как полагало большинство современников, или глубокая привязанность? Вполне возможно, что поначалу Наталья Николаевна стала отвечать на ухаживания Жоржа Дантеса лишь из тщеславного удовольствия, которое доставляло ей кокетство. Да и он не испытывал ничего, кроме радости от того, что заслужил лестное внимание элегантной дамы. Но, постоянно встречаясь на балах, в театре, на прогулках, глядя друг другу в глаза, играя в любовь, оба актера увлеклись этой игрой. И то, что началось как галантное приключение, стало чувством - взаимным, сильным и безнадежным».

Труайя без всяких оговорок привлекает тенденциозные воспоминания А. П. Араповой, дочери Натальи Николаевны от второго брака, а также князя Александра Трубецкого, в старости писавшего свои маразматические, по определению Ахматовой, записки, где излагал преддуэльную ситуацию со слов Дантеса. «Взаимное, сильное и безнадежное чувство», которое, по мнению Труайя, связало Дантеса и Наталью Николаевну, не выдерживает испытания временем, даже исходя из всего, что нам известно и без этих писем. Да и было ли оно? В представлении Труайя - да.

Приведя письмо Дантеса от 20 января 1836 года, Труайя дает свой к нему комментарий: «Письмо, искренность которого представляется несомненной, проливает яркий свет на отношения между Дантесом и Натальей Николаевной. Благодаря этому открытию оба они словно вырастают. Ведь до сих пор историки строго судили как молодую женщину, не разделяющую страданий мужа и неспособную отказаться от радости нравиться, так и светского щеголя, которому доставляло удовольствие внести смятение в семейный покой ради того лишь, чтобы вписать еще одно имя в список своих трофеев. Однако страсть извиняет тех, кто терзается ею. А между Дантесом и Натали пылала подлинная страсть. Напрасно Натали твердила себе, что было бы разумнее отказаться от встреч со своим обожателем, она была просто физически не в состоянии лишиться его животворящего присутствия. И напрасно уверял себя Дантес, что у его любви нет будущего, - он упорствовал в своем безумии и черпал радость в своих страданиях».

Уже в наше время по поводу того же письма высказалась С. Л. Абрамович: «Январское письмо говорит прежде всего о том, что Дантес в тот момент был охвачен подлинной страстью. Искренность его чувств не вызывает сомнений. Он весь поглощен своим новым увлечением. Оно заполняет всю его жизнь и является главной пружиной всех его поступков». Хотя исследовательница и сомневается в благородности чувств Дантеса, она не отказывает им в подлинности и глубине. Однако не следует забывать, что Дантес пишет это письмо человеку, который, как известно, не был равнодушен к нему. Дантес должен был прекрасно понимать, что этим признанием он возбудит ревность у человека, который в это время оформлял свое над ним отцовство. Делая Геккерена поверенным своей страсти, Дантес начинал тонкую игру, нюансы которой прослеживаются в дальнейших письмах. Когда С. Л. Абрамович и другие исследователи осмысляли и интерпретировали эти письма, они делали это в отрыве от всей переписки, которая только недавно стала доступна благодаря итальянской исследовательнице Серене Витале. Однако и на основании этих двух посланий можно было бы сделать вывод о том, что Дантес явно интригует своего адресата. Геккерену конечно же было недостаточно установить имя дамы по тем приметам, что Дантес сообщил в начале письме: «самое прелестное создание в Петербурге» и «возмутительно ревнивый муж». Справедливо писал С. Ласкин: «Только достаточно ли этих „опознавательных намеков“ Геккерну? Разве мало в Петербурге самых „очаровательных“ дам? Разве бы их мужья остались безразличными к ухаживаниям блестящего кавалергарда?» Только после упоминания дамы-однофамилицы Геккерен мог догадаться, о ком же идет речь. Соглашаясь в этом с Ласкиным, категорически нельзя согласиться с тем, что искомой дамой была Идалия Полетика. Дантес имеет в виду свою московскую тетку, а точнее, двоюродную бабушку, графиню Шарлотту (Елизавету Федоровну) Мусину-Пушкину, через которую он получал денежную помощь от Геккерена, ведь сокращение фамилии Мусин-Пушкин до Пушкин в то время употреблялось постоянно.

После появления этого письма в печати потребовалось интерпретировать выраженные в нем признания Дантеса, что с переменным успехом и делалось на протяжении пятидесяти лет. Нежелание смотреть правде в глаза заставило некоторых исследователей, в частности И. Ободовскую и М. Дементьева, вовсе усомниться в их подлинности. С. Ласкин, в свою очередь, замечает: «Увы! К великому сожалению, надежды авторов нескольких книг о Наталии Николаевне не подтверждаются фактом: письма Дантеса находятся в том же альбоме…» Но поскольку самому Ласкину удалось лишь заглянуть в альбом, хранившийся у потомков Дантеса, а следовательно, его посланий он не видел и не читал, то «великое сожаление» заставляет его выдвинуть другую версию, которая и распространяется многотысячным тиражом. По сути, вся его книга «Вокруг дуэли» посвящена утверждению мнения, что предметом поклонения Дантеса, его «прекрасной дамой» является вовсе не Наталья Николаевна, а Идалия Полетика.

Сопоставляя письмо от 20 января с известными письмами и фактами биографии Натальи Николаевны, Ласкин начисто отвергает саму возможность того, что в нем идет речь именно о жене Пушкина. Вот образец его аргументации. Он цитирует, например, письмо Александрины Гончаровой от 1 декабря 1835 года, написанное за полтора месяца до послания Дантеса (тот, кстати, в нем фигурирует в числе «молодых людей самых модных»), отмечая указание на то, что Наталья Николаевна «едва ковыляет», так как беременна. При этом автор напоминает, что, родив в конце мая 1835 года сына Григория, она долго не появлялась в свете, и подчеркивает, что «письма Дантеса написаны в январе и феврале, когда Наталия Николаевна снова была на шестом месяце беременности», подкрепляя свою позицию предположением А. А. Ахматовой насчет того, что Наталья Николаевна «последние два месяца в свете не появлялась». Правда, исследователь тут же приводит данные из камер-фурьерского журнала о том, что «камер-юнкер Пушкин с супругою, урожденною Гончаровой», появился 27 декабря 1835 года во дворце, подчеркнув, что Дантес на этот прием приглашен не был. «Единственное совпадение приглашений было 24 ноября, в день тезоименитства великой княгини Екатерины Михайловны». Но не следует забывать, что светская жизнь отнюдь не ограничивалась придворными приемами и балами. В ту зиму танцевали во всех домах, и беременность, как мы помним даже со слов самого Пушкина, совсем не служила помехой для Натальи Николаевны. При этом С. Ласкин игнорирует все известные свидетельства посещения Пушкиным с Натальей Николаевной рождественских, новогодних и масленичных балов и маскарадов, начиная с бала в Зимнем дворце 1 января 1836 года.

Можно заметить, что само письмо от 20 января написано на другой день после бала-маскарада, данного Дворянским собранием в доме Энгельгардта на Невском проспекте. На этом балу, традиционно посещаемом императорской семьей (в тот раз Николай I появился около одиннадцати часов вечера и пробыл два часа с четвертью), по-видимому, присутствовал и Пушкин с Натальей Николаевной и свояченицами. Таким образом, положение, в котором находилась в ту зиму Наталья Николаевна, никоим образом не мешало ей посещать балы, на которых Дантес и видел ее, и танцевал с ней.

По поводу еще одного признака «неизвестной» С. Ласкин замечает: «Что касается упоминаемого в письме „не слишком“ большого ума дамы (в приведенном ниже втором письме Дантеса. - В. С.), то и это качество далеко не индивидуальное. И хотя такое мнение о Натали бытовало в свете, оно никак не может быть решающим». При этом Ласкин противоречит сам себе, так как никто из современников, насколько известно, не отказывал в уме Идалии Полетике. Впрочем, теперь, когда известны все письма Дантеса к Геккерену, а не фрагменты двух из них, этих нюансов можно было бы и не касаться, если бы не интерес к самой истории вопроса и желание окончательно с фактами в руках отринуть версию, затемняющую и без того далеко не во всем ясную историю преддуэльных событий в жизни Пушкина и Натальи Николаевны.

«Мой дорогой друг, вот и карнавал позади, а с ним - толика моих терзаний; право, я, кажется, стал немного спокойней, после того как перестал ежедневно видеться с нею; к тому же теперь к ней не может подойти кто угодно, взять ее за руку, обнять за талию, танцевать и беседовать с нею, как это делал я: да у них это получается еще и лучше, ведь совесть у них чище. Глупо говорить это, но оказывается - никогда бы не поверил - это ревность, и я постоянно пребывал в раздражении, которое делало меня несчастным. Кроме того, в последний раз, что мы с ней виделись, у нас состоялось объяснение, оно было ужасным, но пошло мне на пользу. В этой женщине обычно находят мало ума; не знаю, любовь ли дает его, но невозможно было вести себя с большим тактом, изяществом и умом, чем она при этом разговоре, а его тяжело было вынести, ведь речь шла не более и не менее как о том, чтобы отказать любимому и обожающему ее человеку, умолявшему пренебречь ради него своим долгом: она описала мне свое положение с такой доверчивостью, просила пощадить ее с такой наивностью, что я воистину был сражен и не нашел слов в ответ; знал бы ты, как она утешала меня, видя, что у меня стеснило дыхание и я в ужасном состоянии, и как она сказала: „Я люблю вас, как никогда не любила, но не просите большего, чем мое сердце, ибо все остальное мне не принадлежит, а я могу быть счастлива, только исполняя все свои обязательства, пощадите же меня и любите всегда так, как теперь, моя любовь будет вам наградой“ - представь себе, будь мы одни, я определенно пал бы к ее ногам и осыпал их поцелуями, и, уверяю тебя, с этого дня моя любовь к ней стала еще сильнее. Только теперь она сделалась иной: теперь я ее боготворю и почитаю, как боготворят и чтят тех, к кому привязаны всем существом.

Прости, мой драгоценный друг, что начинаю письмо с рассказа о ней, но ведь мы с нею - одно, и говорить с тобою о ней - значит говорить и о себе, а ты во всех письмах попрекаешь меня, что я мало о себе рассказываю.

Как я уже писал выше, мне лучше, много лучше, и, слава богу, я начинаю дышать, ведь муки мои были непереносимы: смеяться, выглядеть веселым в глазах света, в глазах всех, с кем встречаешься ежедневно, тогда как в душе смерть, ужасное положение, которого я не пожелал бы и злейшему врагу».

Труайя привлекает известные воспоминания пушкинских современников: Марии Мердер, князя Александра Трубецкого, княгини Вяземской и других, но продолжает свою линию психологического осмысления происходившего. Он комментирует письмо от 14 февраля: «Итак, любя Дантеса, Наталья Николаевна все-таки отказывалась принадлежать ему. Отчего же? Прежде всего, она была тогда на пятом месяце беременности. Она не могла уступить молодому человеку, нося в себе начало новой жизни». И тут комментатор сопоставляет поведение Натальи Николаевны с позицией Татьяны в восьмой главе пушкинского романа:

Я знаю: в вашем сердце есть

И гордость и прямая честь.

Я вас люблю (к чему лукавить?),

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна.

Труайя оборвал публикацию письма на словах Дантеса о его «ужасном положении», которого он «не пожелал бы и злейшему врагу». Достаточно привести следующий абзац этого послания, чтобы понять, какими мотивами руководствовался Анри Труайя, представляя его подобным образом: «Всё же потом бываешь вознагражден - пусть даже одной той фразой, что она произнесла; кажется, я написал ее тебе - а ты единственный, кто равен ей в моем сердце: когда я думаю не о ней, то думаю о тебе; однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотреби моим доверием: ты останешься навсегда, что же до нее, время произведет свое действие и изменит ее, и ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил, тогда как к тебе, мой драгоценный, каждый новый день привязывает меня всё крепче, напоминая, что без тебя я был бы ничто». Даже если эти признательные слова были написаны по расчету, всё же, опубликуй их Анри Труайя в 1946 году, вряд ли кто-либо стал бы писать о возвышенных чувствах Дантеса.

Во время Масленицы, об окончании которой идет речь в письме Дантеса, Пушкины выезжали почти каждый день, последний раз - в воскресенье 9 февраля на большой бал в доме сенатора Д. П. Бутурлина, давнего знакомого их семьи. С началом поста балы прекратились. Очевидно, что встреча Дантеса с Натальей Николаевной в «последний раз» произошла именно в этот день и в этом месте. С семейством Бутурлиных Пушкина связывали родственные узы, а потому он бывал в этом доме еще в годы послелицейской юности. Главой дома был генерал-майор Дмитрий Петрович Бутурлин, военный историк, впоследствии директор Публичной библиотеки, трудами которого пользовался Пушкин. Поэт называл его Жомини - по имени известного французского историка и тоже генерала. О посещении балов у Бутурлина сохранились свидетельства самого Пушкина. Так, 30 ноября 1833 года он записал в дневнике: «Вчера бал у Бутурлина (Жомини)…» Через год - снова запись по поводу бала у Бутурлина 28 ноября 1834 года: «Бал был прекрасен». Владимир Соллогуб вспоминал о бале у Бутурлина в зимний сезон 1835/36 года, на котором тринадцатилетний сын хозяев Петинька Бутурлин объяснился в любви Наталье Николаевне. Этот комичный случай он приводит в качестве примера, демонстрирующего, что все были без ума от нее. Про себя самого он писал: «Я с первого же раза без памяти в нее влюбился; надо сказать, что тогда не было почти ни одного юноши в Петербурге, который бы тайно не вздыхал по Пушкиной». Дантес явно не желал вздыхать по Наталье Николаевне тайно, и через некоторое время о его ухаживаниях заговорили в петербургских гостиных.

Однако, как мы теперь знаем, между двумя письмами Дантеса было еще одно, от 2 февраля 1836 года. Оно вводит весьма существенный мотив готовности молодого француза, действительной или мнимой, следовать советам своего наставника: «Мой драгоценный друг, еще никогда в жизни я так не нуждался в твоих добрых письмах, на душе такая тоска, что они становятся для меня поистине бальзамом. Теперь мне кажется, что я люблю ее еще сильней, чем две недели назад! Право, мой дорогой, это навязчивая идея, которая не отпускает меня ни наяву, ни во сне, страшная пытка, я едва способен собраться с мыслями, чтобы написать тебе несколько банальных строк, а ведь в этом мое единственное утешение - мне кажется, что когда я говорю с тобой, на сердце становится легче. Причин для радости у меня более чем когда-либо, так как я добился того, что принят в ее доме, но увидеться с ней наедине, думаю, почти невозможно и, однако же, совершенно необходимо; нет человеческой силы, способной этому помешать, потому что только так я вновь обрету жизнь и спокойствие. Безусловно, безумие слишком долго бороться со злым роком, но отступить слишком рано - трусость. Словом, мой драгоценный, только ты можешь быть моим советчиком в этих обстоятельствах: как быть, скажи? Я последую твоим советам, ведь ты мой лучший друг, и я хотел бы излечиться к твоему возвращению, не думать ни о чем, кроме счастья видеть тебя и наслаждаться только одним тобой. Напрасно я рассказываю тебе все эти подробности - они тебя огорчат, но с моей стороны в этом есть чуточка эгоизма, ведь мне-то становится легче. Быть может, ты простишь мне, что я начал с этого, когда увидишь, что на закуску я приберег добрую новость. Я только что произведен в поручики; как видишь, мое предсказание не замедлило исполниться, и пока служба моя идет весьма счастливо - ведь в конной гвардии те, кто был в корнетах еще до моего приезда в Петербург, до сих пор остаются в этом чине».

Заканчивая это письмо и извиняясь за его краткость, Дантес оправдывается тем, что ему «в голову нейдет ничего, кроме нее», имея в виду Наталью Николаевну. Как он пишет, «о ней я мог бы проговорить ночь напролет, но тебе это наскучило бы». Письмо написано спустя пять дней после того, как Дантес был произведен в поручики Кавалергардского полка 28 января 1836 года. Во французской армии этот чин равнялся лейтенантскому. Пишет Дантес и о продвижении по службе князя Александра Ивановича Барятинского, поручика лейб-гвардии Кирасирского полка, откомандированного в марте 1835 года по собственному его прошению в войска Кавказского корпуса. Осенью того же года Барятинский был тяжело ранен, награжден золотой саблей, произведен в очередной чин, представлен к ордену Святого Георгия 4-й степени. Позднее он дослужился до чина генерал-фельдмаршала. О подобной карьере мечтал и автор письма.

В начале февраля 1836 года ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной уже обратили на себя внимание общества. Первое по времени дошедшее до нас свидетельство, ставящее рядом имена Дантеса и жены поэта, принадлежит юной фрейлине Марии Мердер, дочери скончавшегося в 1834 году воспитателя наследника, генерал-адъютанта К. К. Мердера. Она сама была явно увлечена Дантесом, а потому внимательно следила за ним. 5 февраля 1836 года, вернувшись с бала у неаполитанского посланника князя ди Бутера, она записала в дневнике:

«В толпе я заметила д’Антеса, но он меня не видел. Возможно, впрочем, что просто ему было не до того. Мне показалось, что глаза его выражали тревогу, - он искал кого-то взглядом и, внезапно устремившись к одной из дверей, исчез в соседней зале. Через минуту он появился вновь, но уже под руку с г-жой Пушкиной, до моего слуха долетело:

Уехать - думаете ли вы об этом - я этому не верю - вы этого не намеревались сделать…

Выражение, с которым произнесены эти слова, не оставляло сомнения насчет правильности наблюдений, сделанных мною ранее, - они безумно влюблены друг в друга! Побыв на балу не более получаса, мы направились к выходу. Барон танцевал мазурку с г-жою Пушкиной. Как счастливы они казались в ту минуту!»

Тем не менее эти ухаживания ни у кого, в том числе и у Пушкина, беспокойства не вызывали. В одном из писем жене из Михайловского всего четырьмя месяцами ранее поэт сравнивал новую поросль деревьев с молодыми кавалергардами на балах. Двумя годами ранее он высказался: «Я не стану ревновать, если ты три раза сряду провальсируешь с кавалергардом», - правда, тут же заметив: «Из этого еще не следует, что я равнодушен и не ревнив». Своеобразным откликом на эти пушкинские слова служит первое упоминание Дантеса о нем: «муж возмутительно ревнив». От внимания Пушкина конечно же не могло укрыться то, что замечали посторонние, да и Наталья Николаевна, как хорошо известно, обо всем рассказывала мужу - до поры до времени. Но это время еще не пришло.

Как следует из письма от 2 февраля 1836 года, Дантес уже был принят в доме Пушкиных, чего никак не могло произойти без ведома его главы и чего бы тот не допустил, если бы счел, что поведение гвардейца выходит за рамки светских приличий. Судя по всему, Дантес оказался принятым в городской квартире Пушкиных в доме Баташева на Гагаринской набережной именно на рождественской неделе, когда общение в свете менее всего стеснялось установленными нормами. В пользу такого предположения говорит и тот факт, что в предыдущем письме речь шла только о встречах в общественных местах. Таким образом, мы можем теперь более точно датировать время, когда Дантес начал бывать у Пушкиных.

Шестого февраля, на другой день после общения с Натальей Николаевной в доме князя ди Бутера, Дантес был замечен графами Паниными в привычном для него амплуа: «Неудача с маскарадом в Большом театре, где мы нашли один сброд. Дантес выставлял себя напоказ для нашей забавы, и мы вернулись весьма расстроенные неудачным вечером».

Тот же Соллогуб сообщает: «В ту пору (в феврале 1836 года. - В. С.) через Тверь проехал Валуев и говорил мне, что около Пушкиной увивается Дантес».

Один из самых блестящих кавалергардов, князь Александр Трубецкой, так отзывался о Дантесе: «Он был статен, красив; на вид ему было в то время лет 20, много 22 года. Как иностранец он был пообразованнее нас, пажей, и как француз - остроумен, жив, весел. Он был отличный товарищ и образцовый офицер. И за ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой мы узнали гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним… В то время в высшем обществе было развито бугрство. Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль. Он был очень красив, и постоянный успех в дамском обществе избаловал его: он относился к дамам вообще как иностранец, смелее, развязнее, чем мы, русские, а как избалованный ими, требовательнее, если хотите, нахальнее, наглее, чем даже принято в нашем обществе».

Пушкин же на слова сестры Ольги Сергеевны по поводу Дантеса: «Как он хорош собой» заметил: «…это правда, он хорош, но рот у него, хотя и красивый, но чрезвычайно неприятный, и его улыбка мне совсем не нравится». Лев Николаевич Павлищев со слов матери рассказывал: «Дантес обладал безукоризненно-правильными, красивыми чертами лица, но ничего не выражавшими, что называется стеклянными глазами. Ростом он был ниже среднего, к которому очень шла полурыцарская, нарядная, кавалергардская форма. К счастливой внешности следует прибавить неистощимый запас хвастовства, самодовольства, пустейшей болтовни».

Шестого марта Дантес начинает свое очередное письмо Геккерену с уверений в своей к нему привязанности и в победе над «пожиравшей» его до того страсти:

«Мой дорогой друг, я все медлил с ответом, но у меня была настоятельная потребность читать и перечитывать твое письмо. Я нашел в нем всё, что ты обещал: мужество, чтобы вынести свое положение. Да, поистине, в человеке всегда достаточно сил, чтобы одолеть всё, что он считает необходимым побороть, и Господь мне свидетель, что уже с получением твоего письма я принял решение пожертвовать ради тебя этой женщиной. Это было важное решение, но и письмо твое было таким добрым, в нем было столько правды и столь нежная дружба, что я ни мгновения не колебался; с той же минуты я полностью изменил свое поведение с нею: я избегал встреч так же старательно, как прежде искал их; я говорил с нею со всем безразличием, на какое был способен, но уверен, не выучи я наизусть твоего письма, мне не достало бы духу. На сей раз, слава богу, я победил себя, и от безудержной страсти, которая пожирала меня 6 месяцев и о которой я писал тебе во всех письмах, во мне осталось лишь преклонение да тихое восхищение созданием, заставившим мое сердце биться столь сильно.

Сейчас, когда всё позади, позволь сказать, что твое послание было чрезмерно суровым, ты отнесся к этому слишком трагически и строго наказал меня, стараясь уверить, будто знал, что ничего для меня не значишь, и говоря, что письмо мое было полно угроз. Если оно и вправду имело такой смысл, тогда признаю, что безмерно виновен, но только сердце мое совершенно неповинно. Да и как же твое-то сердце не подсказало тебе тотчас, что я никогда не причиню тебе горя намеренно, тебе, столь доброму и снисходительному ко мне. Видимо, ты окончательно утратил доверие к моему рассудку, правда, был он весьма слаб, но все-таки, мой драгоценный, не настолько, чтобы бросить на весы твою дружбу и думать о себе прежде, чем о тебе. Это было бы даже не эгоизмом, это было бы самой черной неблагодарностью. Ведь доказательство - доверие, которое я выказал тебе; мне известны твои принципы в этой части, так что, открываясь, я знал заранее, что ты ответишь отнюдь не поощрением. Я просил укрепить меня советами в уверенности, что только это поможет мне одолеть чувство, коему я попустительствовал и которое не могло сделать меня счастливым. Ты был не менее суров к ней, написав, будто до меня она хотела принести свою честь в жертву другому, но это невозможно. Верно, что были мужчины, терявшие из-за нее голову, она для этого достаточно прелестна, но чтобы она их слушала, нет! Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне всё, и что же, мой дорогой друг? - никогда ничего! Никогда!

Она оказалась гораздо сильней меня, более 20 раз просила она пожалеть ее и детей, ее будущность, и была в эти минуты столь прекрасна (а какая женщина не была бы), что если бы она хотела получить отказ, то она повела бы себя иначе, ведь я уже говорил, что она была столь прекрасна, что казалась ангелом, сошедшим с небес. В мире не нашлось бы мужчины, который не уступил бы ей в это мгновение, такое огромное уважение она внушала; так что она осталась чиста и может высоко держать голову, не опуская ее ни перед кем в целом свете. Нет другой женщины, которая повела бы себя так же. Конечно, есть такие, у кого с уст куда чаще слетают слова о добродетели и долге, но ни единой с более добродетельной душой. Я пишу тебе об этом не с тем, чтобы ты мог оценить мою жертву, по части жертв я всегда буду отставать от тебя, но дабы показать, насколько неверно можно порою судить по внешнему виду. Еще одно странное обстоятельство: пока я не получил твоего письма, никто в свете даже имени ее при мне не произносил; но едва твое письмо пришло и, словно бы в подтверждение всех твоих предсказаний, я в тот же вечер приезжаю на придворный бал, и Наследник, великий князь, обратясь ко мне, отпускает шутливое замечание о ней, из чего я тотчас заключил, что в свете, должно быть, прохаживались на мой счет, но ее, я уверен, никто никогда не подозревал, а я слишком люблю ее, чтобы захотеть скомпрометировать, притом, как я уже сказал, все кончено, так что, надеюсь, по приезде ты найдешь меня окончательно исцелившимся».

Говоря о зимнем сезоне 1836 года, Н. М. Смирнов, муж А. О. Смирновой-Россет, писал о Дантесе, что «он страстно влюбился в госпожу Пушкину», о ней же самой замечал: «Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым обожанием, невзирая на то, что искренне любила своего мужа до такой степени, что даже была очень ревнива (что иногда случается в никем еще не разгаданных сердцах светских женщин), или из неосторожного кокетства принимала волокитство Дантеса с удовольствием». Он же писал о том, что Дантес поначалу «нравился даже Пушкину» и что француз «дал ему прозвище Pacha `a trois queus , когда однажды тот приехал на бал с женою и ее двумя сестрами».

Давний друг Пушкина, княгиня Вера Федоровна Вяземская - человек не только близкий ему, но и очень наблюдательный и откровенный, - также говорила об искренней любви Натальи Николаевны к мужу и кокетстве с Дантесом. Биографу Пушкина П. И. Бартеневу она рассказывала годы спустя: «Я готова отдать голову на отсечение, что всё тем и ограничивалось и что Пушкина была невинна». Подтверждение этой уверенности мы находим теперь в письмах самого Дантеса.

О их встречах во время Великого поста (с 10 февраля по 28 марта 1836 года) ничего не было известно до публикации писем Дантесу Геккерену. В пост, когда балы прекращались, вечера устраивались без танцев, зато оживлялась концертная жизнь столицы. Дантес в этот период стал постоянным посетителем домов Карамзиных и Вяземских, где непременно бывали сестры Гончаровы, зачастую без Пушкина.

Письма Дантеса, опубликованные Труайя, вызвали разноречивые толки. На основании письма от 20 января А. А. Ахматова писала в статье «Гибель Пушкина»: «Я ничуть не утверждаю, что Дантес никогда не был влюблен в Наталию Николаевну. Он был в нее влюблен с января 36-го г. до осени. Во втором письме „elle est simple“, всё же - дурочка. Но уже летом эта любовь производила на Трубецкого впечатление довольно неглубокой влюбленности; когда же выяснилось, что она грозит гибелью карьеры, он быстро отрезвел, стал осторожным, в разговоре с Соллогубом назвал ее mijaur"ee (кривлякой) и narrin (дурочкой, глупышкой), по требованию посланника написал письмо, где отказывается от нее, а под конец, вероятно, и возненавидел, потому что был с ней невероятно груб и нет ни тени раскаяния в его поведении после дуэли».

Полная публикация писем Дантеса Геккерену вносит в эти суждения существенные коррективы, но суть довольно точно очерчена Ахматовой. Под давлением Геккерена Дантес, о чем свидетельствует письмо от 6 марта 1836 года, готов «пожертвовать этой женщиной» ради него. И все же это только слова, страсть оказывается сильнее; он тут же укоряет Геккерена в поклепе, возводимом на честь Натальи Николаевны утверждением, что она хотела «принести свою честь в жертву другому». Дантес оказался меж двух огней - своей любви к Наталье Николаевне и ревности Геккерена.

Благодаря этим письмам роль Геккерена прояснилась окончательно. Еще П. Е. Щеголев, основываясь на дошедших до нас оправданиях голландского посла, осторожно высказался: «…следуя соображениям здравого смысла, мы более склонны думать, что барон Геккерен не повинен в сводничестве: скорее всего, он действительно старался о разлучении Дантеса и Пушкиной».

«Соображения здравого смысла» теперь обрели более твердое основание в письмах Дантеса. Хотя до нас и не дошли ответные письма посла своему приемному сыну, реакция Дантеса на них является весомым доказательством ревности его корреспондента к Наталье Николаевне. Поначалу он пытался очернить ее в глазах Дантеса, а когда это не удалось, то предпринял всё возможное, чтобы отдалить их друг от друга.

В следующем письме Геккерену от 28 марта Дантес признается: «Хотел написать тебе, не упоминая о ней, однако, признаюсь откровенно, письмо без этого не идет, да к тому же я обязан тебе отчетом о своем поведении после получения твоего последнего письма; как я и обещал, держался я стойко, отказался от свиданий и от встреч с нею: за эти три недели я говорил с нею 4 раза и о вещах совершенно незначительных, а ведь Бог свидетель, мог бы проговорить 10 часов кряду, пожелай высказать хотя бы половину того, что чувствую, когда вижу ее; признаюсь откровенно - жертва, принесенная ради тебя, огромна. Чтобы так твердо держать слово, надобно любить так, как я тебя; я и сам бы не поверил, что мне достанет духу жить поблизости от женщины, любимой так, как я ее люблю, и не бывать у нее, имея для этого все возможности. Не могу скрыть от тебя, мой драгоценный, что безумие это еще не оставило меня, однако сам Господь пришел мне на помощь: вчера она потеряла свекровь, так что не меньше месяца будет вынуждена оставаться дома, и невозможность видеться с нею позволит мне, быть может, не предаваться этой страшной борьбе, возобновлявшейся ежечасно, стоило мне остаться одному: идти или не идти. Признаюсь, в последнее время я просто боюсь оставаться в одиночестве дома и часто выхожу на воздух, чтобы рассеяться, а чтобы ты мог представить, как сильно и с каким нетерпением я жду твоего приезда, а отнюдь не боюсь его, скажу, что я считаю дни до той поры, когда рядом будет кто-то, кого я мог бы любить: на сердце так тяжело и такая потребность любить и не быть одиноким в целом свете, как одинок сейчас я, что 6 недель ожидания покажутся мне годами».

В очередном послании Геккерену Дантес только в самом конце, как бы вскользь, упоминает: «Не хочу рассказывать тебе о своих сердечных делах, так как пришлось бы писать столько, что никогда бы не кончил. Тем не менее, все идет хорошо, и лекарство, что ты мне дал, оказалось благотворным, миллион раз благодарю тебя, я понемножку возвращаюсь к жизни и надеюсь, что деревня исцелит меня окончательно: несколько месяцев я не буду видеть ее». В этом же письме сообщается о смерти графа В. В. Мусина-Пушкина-Брюса, скончавшегося 5 апреля 1836 года. На этом основании можно датировать его серединой апреля, так как Дантес предполагает, что Геккерену уже известно об этой кончине. Письмо дает возможность уточнить расположение квартиры Геккерена, в которой жил и Дантес: тот сообщает, что хозяева дома Завадовские хотели предпринять в 1836 году его достройку (эти планы тогда не были претворены в жизнь). Поскольку Дантес пишет, что надстраивать будут над квартирой «мадам Влодек», а дом был двухэтажный на подвалах, это значит, что Геккерен с Дантесом занимали его первый этаж .

Интересно сопоставить последние письма Дантеса Геккерену с письмами того же времени сестер Гончаровых, прежде всего Екатерины Николаевны, брату Дмитрию. Общность затронутых в них тем дает основание говорить о том, что они обсуждались в беседах Дантеса с Гончаровыми; значит, Дантес продолжал у них бывать. Первая общая тема - ранний ледоход на Неве, с сообщения о котором начинает Дантес свое очередное письмо. В 1836 году Нева очистилась ото льда 22 марта. Екатерина Николаевна Гончарова писала об этом 27 марта брату Дмитрию, в очередной раз прося денег: «Нева прошла 22 числа, так что в минуту глубокого отчаяния, после визита какого-нибудь любезного кредитора, ничего не будет удивительного, если мы пойдем к реке топиться…» Но эта тема могла возникнуть независимо от встреч Дантеса с Пушкиными и Гончаровыми. А вот о смерти свекрови Натальи Николаевны, матери Пушкина, не принадлежавшей к свету, Дантес вряд ли мог бы узнать в тот же день, если не встречался с кем-то из членов семьи Пушкина. Надежда Осиповна скончалась утром 29 марта 1836 года в Светлое воскресенье; приходится предполагать, что Дантес начал свое письмо 28 марта и продолжил на следующий день. Екатерина Николаевна сообщает 27 марта брату Дмитрию: «Свекровь Таши в агонии, вчера у нее были предсмертные хрипы, врачи говорят, что она не доживет до воскресения».

Есть в этой переписке и другие совпадения тем. Прежде всего это обсуждение предстоящей свадьбы Ольги Викентьевны Голынской, двоюродной сестры Гончаровых, и французского писателя Франсуа Адольфа Леве-Веймара. Екатерина Николаевна, сообщив брату о свадьбе другой своей кузины, пишет и о предстоящем замужестве Ольги, но ошибаясь с именем жениха-писателя: «И потом еще новость в отношении ее сестры Ольги, которая, как говорят, выходит замуж за Бальзака. Как видишь мы совсем олитературимся».

Дантес сообщает в апрельском письме, имея в виду секретаря нидерландского посольства барона Иоганна Геверса, которого они с Геккереном каламбурно называли Жан-Вер : «Ты помнишь, что Жан-Вер просил руки сестры красавицы графини Борх и ему, как и следовало ожидать, отказали. Что же, его соперник победил и вскоре получит ее в жены». Ольга Викентьевна Голынская стала женой Леве-Веймара 1 октября 1836 года.

Между письмами сестер Гончаровых и Дантеса есть и еще одно любопытное совпадение. В апрельском письме Александра Николаевна уже сообщает брату о том, что они наняли дачу на Каменном острове, надеются на прогулки верхом, и просит прислать лошадей. В следующем, также апрельском письме Александра Николаевна снова обращается с просьбой прислать лошадей для нее и сестры: «Я могла бы купить себе лошадь здесь. Есть по 150 и 200 рублей очень красивые, но всё деньги, даровые дешевле».

Дантес также просит у Геккерена лошадей: «Я огорчен, дорогой мой друг, что ты не решился купить в Голландии лошадей, хотя бы для себя; лошади для меня - это всего лишь моя фантазия и просьба на тот случай, если тебе позволят деньги, но при отсутствии оных об этом и речи быть не может».

После этого письма наступает семимесячный перерыв в эпистолярном общении Дантеса с Геккереном, так как последний вернулся в Петербург и приступил к исполнению своих обязанностей. Одновременно прекращаются до осени и встречи Дантеса с Натальей Николаевной, переставшей выезжать в ожидании появления на свет четвертого ребенка.

Ведь известно, что желание Натальи Николаевны взять к себе в дом двух сестер, Екатерину и Александру, отнюдь не приводило Пушкина в восторг. С прозорливостью опытного человека он предостерегал молоденькую супругу: «Эй, женка! Смотри... Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети - покамест малы; родители, когда уже престарелы».

Но с другой стороны, Александр Сергеевич умел понимать и ценить великодушные порывы. Наташа добра, она хочет вызволить сестер из калужского захолустья и выдать их, пересидевших в девичестве, замуж. И осенью 1834 г. всех сестер Гончаровых укрывала уже одна - пушкинская - кровля. «Я... так счастлива, так спокойна, никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому я, право, не знаю, как смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу (так сестры называли Наталью Николаевну. - Л.Т.) и ее мужа за все, что они делают для нас», - писала Екатерина Гончарова брату. Действительно, поначалу в семье все было дружно, согласно, весело.

Тогда в страшном сне не могло присниться двум сестрам, старшей и младшей, что сами их имена: Екатерина Дантес и Наталья Пушкина - станут олицетворением смертельного, трагического противоборства, цена которому - жизнь. Но жребий брошен: кому-то из них суждено остаться вдовой. Вдовство выпало пушкинской жене.

Что же досталось Екатерине?

Исаакиевский собор едва ли видел более странное венчание. Никто не верил, что оно состоится. Видевшие невесту накануне знаменательного события писали, что «ее вуаль прячет слезы, которых хватило бы, чтоб заполнить Балтийское море». О женихе - что у него вид «совсем не влюбленный».

«...Никогда еще с тех пор, как стоит свет, не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерен-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустую молву... Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей поэтичной красавицы жены Пушкина», - пишет одна великосветская дама, называя все это «непостижимой историей». Если здесь и сгущены краски, то лишь в оценке внешности Дантесовой невесты. Мы можем судить об этом по оставшимся портретам.

Старшую Гончарову никак нельзя назвать дурнушкой. Но в правильных чертах, в тяжелом «совином» взгляде больших темных глаз действительно отсутствует то, без его даже абсолютная красота ущербна, - обаяние женственности. Кажется, это лицо вообще чуждается улыбки, предпочитая оставаться холодным и замкнутым. Если же к этому прибавить опасное соседство лучезарной прелестной сестры, приходится признать, как невелики были шансы Екатерины устроить свое счастье. «Кто смотрит на посредственную живопись, если рядом Мадонна Рафаэля?» - ядовито заметила одна современница. Да и Пушкин, конечно, был прав, говоря, что Натали обеим сестрам помеха.

Сколько бы она ни хлопотала о женихах для них, каждый, имеющий глаза, влюбится в нее. Но если Александра, искренне преданная сестре и ее мужу, терпеливо переносила свое положение, то самолюбивой, скрытной Екатерине было куда труднее с собой справиться. Внутренний разлад между ней и Натали, до поры скрываемый, начался с того времени, когда на горизонте показался Дантес.

Екатерина потеряла голову, как выразилась одна из современниц - «втюрилась». Можно представить, какое адское пламя бушевало в ее груди, когда она, следя влюбленными глазами за красавцем Жоржем, видела, что тот открыто ухаживает за ее замужней сестрой. Между тем все складывалось так, что Екатерина, дабы лишний раз увидеть предмет своей страсти, должна была прибегать к помощи именно Натали: незамужняя девушка не могла появиться где-либо в одиночку. Александр Сергеевич недаром подозревал, что в частых отлучках из дома не жена повинна: «Это сестры тебя баламутят», - и советовал: «Не слушайся сестер, не таскайся по гуляньям с утра до ночи».

Чувствуется, что сестры, обуреваемые страстью как можно чаще выезжать, донимали не только мягкосердечную Наташу, но и Александра Сергеевича. Об этом говорит письмо Пушкина графу Бобринскому. «Мы получили, - писал он, - следующее приглашение от имени графини Бобринской: «Г-н и Г-жа Пушкин и ее сестры и т.д.» Отсюда странное волнение среди моего бабья... Которая? Предполагал, что это просто ошибка, беру на себя смелость обратиться к Вам, чтобы вывести нас из заблуждения и водворить мир в моем доме».

Но представим себе положение Екатерины. Вынужденная постоянно быть рядом с божественной сестрой и менее всего желать этого, любить отчаянно и быть свидетельницей неотступного волокитства своего «предмета» - едва ли какую женщину не устрашит подобное испытание.

Екатерина была на три года старше Дантеса, из семьи, богатство которой осталось в прошлом. С самого начала для Дантеса, приехавшего в Россию сделать карьеру, выслужиться, жениться на родовитой и богатой, Гончарова не представляла ничего интересного. Но Дантес быстро сообразил, какие выгоды для развития романа с Пушкиной легко выудить из сближения с ее сестрой, смотревшей на него с обожанием. Можно бывать у Пушкиных, видеться с Натали в домах их друзей и знакомых, прикрываясь, как щитом, страстью старой девы.

В переписке Карамзиных есть знаменательное замечание, характеризующее три этапа, через которые прошла эта страсть. О Екатерине Дантес там читаем: «...та, которая так долго играла роль сводни, стала в свою очередь любовницей, а затем и супругой».

«Стала в свою очередь любовницей...» Между тем отдавшаяся Дантесу девушка с ужасом стала понимать, сколь опрометчивый поступок совершила: Жорж весьма далек от мысли узаконить их отношения. Он продолжает преследовать Натали ухаживаниями. Более того, происходит свидание Натали с Дантесом, где они остаются наедине, и тот угрожает застрелиться, если она не отдастся ему. Приемный отец Дантеса, голландский посланник Геккерен, интриган, человек без совести и чести, действовавший заодно с Жоржем, просит Натали «пожалеть» его сына. Пушкину стало об этом известно. Вслед за этим он получил оскорбительный «диплом рогоносца». Обстановка накалилась донельзя. Пушкин послал вызов...

И тут Дантес и Геккерен-старший прибегнули к совершенно неожиданному маневру: объявили, что Жорж сватается к Екатерине Гончаровой. Таким образом, роман с Натали предложено было считать сплошной иллюзией и недоразумением.

Насколько богатому красавцу Жоржу, осыпанному вниманием петербургских прелестниц, была поперек горла свадьба с засидевшейся в девках провинциалкой, добившейся его тяжелым обожанием, есть и другое свидетельство. Казалось бы, уже припертый к стене яростью Пушкина, всего за две недели до сватовства к Екатерине он просил руки княжны Барятинской. Но потерпел полное фиаско. Оставалось - дуэль или вынужденный брак.

В первом случае его карьера в России была бы кончена. На ней можно было поставить крест и в том случае, если бы тайная связь с Екатериной, фрейлиной императрицы, обнаружилась. Кроме того, поединок с Пушкиным, даже без кровавого исхода, навсегда бы отдалил от него Натали, в то время как женитьба давала шансы для новых сближений теперь уже под флагом родственных отношений. Итак, слишком многое говорило в пользу женитьбы. Дантес решился. После нажима друзей и уговоров сестер Гончаровых Пушкин взял вызов обратно. Досаду от женитьбы на нелюбимой женщине Дантес хотел компенсировать хотя бы материально. Это Пушкин мог взять бесприданницу. Дантесу такое не приходило в голову, и от семейства Гончаровых потребовались поистине разорительные затраты, чтобы удовлетворить его требования.

Приехавший на свадьбу старший из братьев Гончаровых, Дмитрий Николаевич, попал в неудобную ситуацию. Денег у него с собой не было, а жених требовал приданого не только вещами, но и наличными. Гончаров бросился искать деньги. Его выручил неожиданный контракт, под который удалось получить большой аванс. Дантесу, по его требованию, выплачено десять тысяч из полученных двадцати. Торговались. Жених напирал. Чтоб не ставить сестру в унизительное положение, Дмитрий Гончаров согласился посылать Дантесам пять тысяч ренты с гончаровских имений начиная с 1836 г. (Заметим, этот год практически был на исходе.)

Кроме всего прочего, брат оставил новобрачной еще пять тысяч рублей. «Надо думать, - пишет исследователь М.Яшин, - что и эта сумма была вручена расчетливому жениху». Иными словами, Дмитрий Николаевич уехал из Петербурга буквально обобранный Дантесом.

Бракосочетание Дантеса с двадцативосьмилетней «м-ль Гончаровой» пришлось на 10 января 1837 г. Кстати, в метрической книге Исаакиевского собора возраст невесты уменьшен на два года. А семнадцатого состоялась дуэль на Черной речке. Каждый день между двумя числами «десятое - семнадцатое» подготавливал роковое событие.

Словно мстя Пушкину за то, что их противостояние привело к нежеланному супружеству, Дантес с еще большим рвением принялся ухаживать за Натали. «На балах он танцевал и любезничал с Натальей Николаевной, за ужином пил за ее здоровье, словом, довел до того, что все снова стали говорить про его любовь», - пишет очевидец. «Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя - это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин (Екатерина Дантес. - Л.Т.) направляет на них обоих свой ревнивый лорнет». Разумеется, ее чувства молодым мужем в расчет не брались.

Мысль грустная, но едва ли оспоримая: именно роковая дуэль, после которой Дантес был судим, разжалован в солдаты и выслан из России, избавила Екатерину от роли брошенной жены, уготовленной ей мужем. Теперь, вслед за ним, она покидала Россию и наверняка предполагала, что супружество в отдалении от прекрасной Натали принесет ей выстраданные лавры...

Круг отчуждения вокруг Екатерины Дантес обозначился уже в день свадьбы. Чтобы придать ей вид семейного праздника, невеста старательно приглашала своих близких. Однако братья уехали со свадебного ужина, не попрощавшись с сестрой. Наталья Николаевна, разумеется, без Пушкина, присутствовала только на венчании. Александр Сергеевич отказался принимать Дантесов в своем доме. Средняя сестра, Александра, не скрывала своей антипатии к мужу Екатерины.

Впоследствии же никто из Гончаровых так и не простил Екатерине и другое: есть весьма веские доказательства в пользу того, что мадам Дантес знала о дуэли на Черной речке заранее. Знала, но ничего не сделала, чтобы помешать. Не предупредила сестру. Как не вспомнить ее слова: «Я, право, не знаю, как смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас...»

Перед отъездом из Петербурга Екатерина Дантес приехала к сестре-вдове, оставшейся с четырьмя детьми на руках. Старшей дочери было четыре с половиной года, младшей восемь месяцев.

Свидание состоялось в присутствии средней сестры Александры, братьев и тетки Загряжской. Какой вышел разговор и что сказала, в чем обвинила сестру Наталья Николаевна, мы не знаем. Да и была ли она в состоянии вести тяжелый разговор? Болезнь, свалившая ее после гибели мужа, только-только отступала. По свидетельству очевидцев, в это время вдова Пушкина была «еще слаба, но тише и спокойнее».

«Обе сестры увиделись, чтобы попрощаться, вероятно, навсегда, - пишет С.Н.Карамзин. - И тут, наконец, Катрин хоть немного поняла несчастье, которое она должна была бы чувствовать и на своей совести; она поплакала, но до той минуты была спокойна, весела, смеялась и всем, кто бывал у нее, говорила только о своем счастье. Вот уж чурбан и дура!»

Едва ли случившаяся катастрофа действительно оставила Екатерину безучастной. Куда легче предположить, что это была исключительно волевая, настойчивая в достижении поставленной цели натура, умевшая скрывать истинные чувства. Не может быть, чтобы все это было притворством, замечали очевидцы, удивляясь довольному виду супруги Дантеса. Для этого понадобилась бы нечеловеческая скрытность, и потом такую игру пришлось бы вести всю жизнь.

Первого апреля 1837 г. Екатерина Дантес вслед за высланным мужем уехала из России. Как писал Щеголев: «Она ни в чем не винила своего мужа и во всем виноватым считала Пушкина, до такой степени, что, покидая после смерти Пушкина Россию, имела дерзкую глупость сказать: «Я прощаю Пушкину!»

Мужество и терпение, с которым Екатерина переносила жизнь на чужбине среди Дантесов-Геккеренов, питались одним - любовью к мужу. Это было нерассуждающее, безграничное чувство. Сила его тем более удивительна, что оно являлось безответным. Дантес смотрел на свой брак не иначе как на кабалу на всю жизнь. При всем старании изобразить себя счастливой супругой Екатерина в своих письмах братьям так и не могла привести ни одного факта, который свидетельствовал бы если уж не о привязанности, то хотя бы о теплом отношении к ней мужа. Она же неизменно оставалась верна тому, о чем писала красавцу Жоржу в самом начале своего супружества: «Единственная вещь, которую я хочу, чтобы ты знал, в чем ты уже вполне уверен, это то, что тебя крепко, крепко люблю и что в одном тебе все мое счастье, только в тебе, тебе одном...»

Заветной мечтой Екатерины Дантес было подарить мужу наследника. Забеременев первый раз, она уверовала, что именно так и произойдет. Переживая первые ощущения материнства, она писала покинувшему Петербург Дантесу о еще не рожденном ребенке: «Как и подобает почтенному и любящему сыну, он сильно капризничает, оттого что у него отняли его обожаемого папашу». Но надеждам влюбленной супруги не суждено было сбыться: «обожаемый папаша» получил одну за другой трех дочерей - Матильду, Берту, Леони-Шарлотту. Заметим, что по обычаю того времени одной из новорожденных обычно давали имя матери. У Пушкиных была Наталья-младшая. Вероятно, подобные «тонкости» в холодную голову Дантеса не приходили.

Между тем можно усмотреть некую милость судьбы в том, что жене Дантеса не суждено было дожить до того времени, когда их младшая дочь Леони стала взрослой. Загадку, необъяснимый феномен представляла эта девушка. Словно юная богиня возмездия родилась и выросла в семействе, где все, связанное с Россией, вызывало глухую злобу…

Леони Дантес появилась на свет в апреле 1840 г. «К несчастью, это опять девочка», - отзывался о третьей внучке дедушка барон Геккерен. Мать-роженица, мечтавшая подарить мужу сына, впала в тоску.

Невозможно даже предположить, как, какими путями Леони Дантес, выросшая в семье, где не слыхивали русского слова, в совершенстве научилась читать и писать на языке великого родственника Александра Сергеевича. Екатерина Дантес тут была ни при чем: Леони-Шарлотте было три года, когда та умерла.

Невероятно щедро одаренная способностями, прошедшая курс Политехнического(!) института, Леония-Шарлотта исповедовала культ Пушкина и России. Судя по рассказам, она знала наизусть множество стихов Александра Сергеевича и могла без устали, часами, их декламировать. В ее комнате висело несколько портретов поэта. И главное: Леони знала «петербургскую историю». Это не могло не сказаться на отношениях с отцом. Слово «убийца» было последнее, что Дантес услышал от дочери.

Больше она никогда с ним не разговаривала и закончила свои дни в психиатрической лечебнице. «Нас нисколько не удивило бы, - писали пушкинисты М.Дементьев и И. Ободовская, - если бы ее запрятал туда Жорж Дантес, которого она обвиняла в смерти Пушкина».

Диагноз же, который под диктовку Дантеса «поставили» несчастной девушке, звучал так: «Эротическая пушкиномания, загробная любовь к своему дяде».

Как же жилось Екатерине Николаевне в Сульце, затерявшемся на северо-западе Франции, где у Дантесов был родовой дом? Брат Дмитрий был практически единственным, кто поддерживал с ней переписку. Екатерина жаловалась, что сестры ей не пишут и даже единственная тетка, видимо, не хочет компрометировать себя связью с ней. Письма матери редки. При всей своей гордости, Екатерина Николаевна дает понять, что ей горько чувствовать себя отрезанным ломтем.

Впрочем, она остается верной себе: вовсю нахваливает маленький Сульц, которого брат не смог найти на карте. Сколько ни просит Дмитрий конкретных подробностей о ее жизни, Екатерина Дантес предпочитает обходиться общими, обтекаемыми фразами. Она, конечно, не пишет о том, что поездка с мужем в Вену положила камень на ее душу. В городе, где было много русских, даже спустя шесть лет после «известных событий» супруги Дантес почувствовали враждебное к себе отношение. Это было тем более тяжело для урожденной Гончаровой. Россия, родная семья все-таки не забывались. Когда Екатерина Николаевна была уверена, что письмо минует цензуру мужа, она нет-нет да и давала волю запрятанной тоске. «Все то, что мне приходит из России, всегда мне чрезвычайно дорого... Я берегу к ней и ко всем вам самую большую любовь. Вот мое кредо», - пишет она брату.

Глубоким потрясением было для нее ранение Дантеса на охоте. «Чуть не был убит!..» Случаен ли выстрел лесника? Неясная история. Несколькими годами позже на охоте от такого же случайного выстрела погибнет секундант Дантеса на дуэли с Пушкиным виконт Огюст д"Аршиак. «Нет, это было бы слишком ужасно», - содрогалась при одной мысли о том, что могло случиться, Екатерина Николаевна. Вспоминала ли она сестру с ее четырьмя малышами, оставшимися без отца?

Ни в одном письме, ни малейшим намеком не высказывает мадам Дантес ни малейшего раскаяния или просто сожаления о петербургской трагедии. Но ведь и забыть едва ли могла...

За шесть лет супружества жена Дантеса рожала пять раз. Одни роды были неудачны - она лишилась ребенка, а это был мальчик. И Екатерина Николаевна продолжала исступленно мечтать о наследнике для Жоржа. Ее внук, опираясь на семейные предания, свидетельствовал, что несчастная женщина накладывала на себя тяжелые обеты. Босиком ходила в маленькую соседнюю часовню, укрывавшую чудотворную Мадонну. Здесь она исступленно молилась о даровании ей сына.

И вот в сентябре 1843 г. Екатерина Николаевна родила мальчика, названного Луи-Жозеф-Жорж-Шарль-Морис. Вскоре в Россию полетело письмо с известием, что Екатерина находится в тяжелом состоянии: у нее послеродовая горячка.

Поистине неподражаемый пассаж - Геккерен-старший упирает на то, что в болезни его невестки сыграли свою роль причины морального порядка. «А знаете ли вы, что это за моральные причины? - патетически вопрошает барон. - Это огорчения, которые вы ей причиняете... вы уже должны ей 20 тысяч рублей».

Деньги, деньги, деньги, деньги - вот постоянный мотив всех писем этих баронов российским родственникам. С упорством мелких рантье богатые Дантесы-Геккерены «выколачивают» у обедневших Гончаровых обещанные Дмитрием Николаевичем пять тысяч рублей. Любая зацепка, любой довод берется на вооружение, лишь бы получить выгоду. Даже предсмертные страдания становятся орудием морального шантажа: «Пришлите деньги, это поможет нашей славной, доброй Катрин» - так следует понимать Геккерена, и в этом весь он с его беспредельным цинизмом.

Но участь Екатерины Николаевны была предрешена. Она умирала тяжело, но и во время агонии никто не слышал от нее жалобы или стона. Привычка терпеть, ничем не показывать своего страдания до конца осталась при ней. Пятнадцатого октября 1843 г. Гончарова-Дантес скончалась и была похоронена в Сульце.

«Она принесла в жертву свою жизнь вполне сознательно», - эти слова из воспоминаний внука Дантеса Луи Метмана обратили на себя особое внимание исследователей-пушкинистов. Что стоит за ними? Может быть, Екатерина Николаевна сознательно сделала выбор между ребенком и собой, устав быть игрушкой в руках черствого, холодного семейства и поняв обреченность своих надежд растопить ледяное равнодушие мужа? Поистине трагическая судьба...

Младшая сестра Наталья Николаевна с ее невосполнимой потерей, ранним вдовством все же познала пушкинскую любовь, потом самоотверженную преданность своего второго мужа, Петра Ланского. Ее участь старались облегчить родня, друзья поэта, она не отрывалась от привычной почвы, среды, от тех связей, которые незримо держат человека на плаву, лечат, дают силы.

Всего этого лишена была Екатерина Николаевна, и, безусловно, будучи женщиной умной, она не могла не понимать безысходности своего положения, ненужности принесенных жертв. Еще до свадьбы с Дантесом предчувствие мучило Екатерину Николаевну: «Счастье мое уже безвозвратно утеряно, я слишком хорошо уверена, что оно и я никогда не встретимся на этой многострадальной земле, и единственная милость, которую я прошу у Бога, это положить конец жизни, столь мало полезной, если не сказать больше, как моя». Сердце ее не обмануло...

Смерть жены как бы вдохнула второе дыхание в вялое существование Дантеса. Той, что олицетворяла крушение вожделенной карьеры и вообще все петербургские неприятности, больше не существовало. Барон почувствовал себя свободным, сильным, готовым потребовать у жизни реванша. Детей взялась растить незамужняя сестра Дантеса. Сам же он сосредоточил свое внимание на политическом и финансовом поприще. Те, кому поручик кавалергардского полка казался никчемным краснобаем, были далеки от истины. Ловкий, напористый, прекрасно чувствовавший ситуацию и умевший изо всего извлекать пользу, Дантес стремительно делал карьеру.

Теперь банкир и промышленник Дантес лишь временами наезжал в родовое поместье, обосновавшись в Париже, где построил себе трехэтажный особняк. Но ни «блестящее», как свидетельствовал его внук, положение в обществе, ни большие средства, полученные от операций по страхованию, не отучили Дантеса от замашек жлоба. После смерти в 1848 г. тещи, Натальи Ивановны Гончаровой, он потребовал от братьев покойной жены своей доли наследства и даже обращался, ища поддержки в этом вопросе, к Николаю I. Многолетняя судебная волокита не смущала барона, и в конце концов какая-то часть гончаровских рублей осела в особняке на Елисейских полях.

Дантес умер на восемьдесят четвертом году жизни, более чем на полвека пережив свою русскую жену.

Источник фото: ru.wikipedia.org, www.liveinternet.ru, www.magput.ru, www.proza.ru, www.greatwomen.com.ua, commons.wikimedia.org

Третьякова Л. По прихоти судьбы. Новеллы о женских судьбах. – М.: Изограф, ЭКСМО-Пресс. 2001 – С. 58-74

«чистейшей прелести чистейший образец», мать семерых детей, жена двух мужей и любовница императора

8 декабря 152 года назад скончалась жена Александра Сергеевича Пушкина — Наталья Гончарова, оказавшая роковое влияние на судьбу великого гения.

Предсказание гадалки Пушкину

Около 1820 года, после окончания Царскосельского лицея, Александр Сергеевич поступил на службу в Коллегию иностранных дел и поселился в Петербурге. Как-то он узнал, что в северную столицу приехала известная гадалка немецкого происхождения Александра Кирхгоф. Пушкин с несколькими друзьями посетили ее.

Рассматривая ладонь Пушкина гадалка сказала:

По возвращении домой вы найдете на столе конверт с деньгами. Скоро вам предложат переменить род службы, а потом дважды подвергнут ссылке. Вы будете пользоваться огромной известностью у своих современников и потомков. На 37-м году жизни у вас будут большие неприятности из-за жены. Опасайтесь белого человека или белой лошади. Если они не помешают, то вы доживете до глубокой старости.. .

И действительно, дома Пушкин узнал, что к нему заходил товарищ по лицею Корсаков и вернул поэту карточный долг. Конверт с деньгами лежал на столе.

Через несколько дней генерал А.Ф. Орлов предложил Пушкину поступить на военную службу, а в 1820 году поэта за антиправительственные стихи выслали из Петербурга.

Роковым образом сбылось и окончание предсказания гадалки. Но об этом по порядку.

Детство Натали Гончаровой

Наташа Гончарова родилась 27 августа 1812 года в поместье Кариан, Тамбовской губернии, где семья Гончаровых с детьми жила после вынужденного отъезда из Москвы из-за нашествия .

Она была младшим шестым ребенком в семье, где были, кроме нее, трое сыновей и двое дочерей. Мать Натали славилась в молодости красотой, которую унаследовали все дочери и особенно младшая.Отец после падения с лошади получил травму головы и страдал душевной болезнью, усугублявшейся пьянством, потому часто затевал буйные скандалы.

До 6 лет Наталья жила у деда, Афанасия Гончарова , в его имении Полотняный завод. Таша жила как маленькая принцесса: дед выписывал для внучки дорогие платьица и шляпки, комнаты были завалены игрушками и сладостями, в парке устраивались пышные праздники. Старик обожал внучку, и все воспитание сводилось к безудержному баловству. Девочку учили писать и считать, французскому языку. Ее приучили к имени Натали, объясняя, что так ее будут называть, когда она станет барышней. Затем Наташа переехала в , где у ее матери был дом, в котором жила вся семья.

Сестры Гончаровы получили прекрасное образование: они учили французский, немецкий и английский, основы истории и географии, русскую грамоту, разбирались в литературе, благо библиотека, собранная отцом и дедом, под надзором Натальи Ивановны сохранилась в большом порядке. Стихи знаменитого на всю Россию Пушкина знали наизусть, переписывали в альбомы. Могли они вести и домашнее хозяйство, вязать и шить, хорошо сидели в седле, управляли лошадьми, танцевали и играли не только на фортепьяно, могли разыграть и шахматную партию. Особенно в шахматной игре блистала младшая, Наташа.

Недавно пушкинисты нашли школьные тетрадки Натали и к полному своему изумлению обнаружили, что эта девочка была гораздо умнее своих сверстников. Было найдено поразительное сочинение на тему государственного устройства . А ведь Наталье было всего 10 лет! Сочинение было написано с такими подробностями, которые свидетельствуют о ее невероятной начитанности. Также была найдена тетрадка с французскими изречениями и афоризмами.

Необыкновенная красота Натальи стала верным пропуском в мир бурной светской жизни: с малых лет её стали возить по балам и ассамблеям. Уже к 15 годам за ней прочно закрепилась слава первой красавицы Москвы, повсюду её сопровождала толпа воздыхателей. Гончаровых наперебой зазывали на празднества хозяева лучших домов старой столицы. И вот в декабре 1828 года первая московская красавица оказалась на балу у известного московского танцмейстера Иогеля.

Встреча Гончаровой и Пушкина

Пушкин был очарован красотой Натали на этом балу. Гончаровой тогда едва минуло 16 лет. В белом платье, с золотым обручем на голове, высокая (около 176 сантиметров), с очень тонкой талией, роскошными плечами и грудью, с выразительными глазами, опушенными длинными ресницами, с шелковистыми волосами — она притягивала множество взглядов. Во всем блеске своей красоты, она была представлена первому поэту России Пушкину, который «впервые в жизни был робок ».

Первая встреча Пушкина и Натали.Источник: radikal.ru

Влюбленный Пушкин не сразу отважился появиться в доме Гончаровых. Ввел поэта в их гостиную старый знакомый Федор Иванович Толстой , вскоре и ставший сватом. Около двух лет тянулась мучительная для поэта история сватовства. Наталья Ивановна Гончарова была наслышана о политической «неблагонадежности» Пушкина и вдобавок опасалась, что жених потребует приданого, которого просто не существовало.

Близкие друзья Пушкина отмечали, что после встречи с Гончаровой Александр стал совсем не похож на себя прежнего.

Бог свидетель, - я готов умереть ради нее, но умереть ради того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, свободной хоть завтра же выбрать себе нового мужа , — писал Пушкин в письме к своей будущей теще накануне свадьбы.

Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Эти знаменитые стихи написаны поэтом о невесте.

Натали Гончарова также влюбилась в Пушкина. Хотя он был старше ее на 13 лет, ниже ростом на 10 сантиметров и на первый взгляд не красавец, но благодаря своему таланту слыл остроумнейшим и популярнейшим мужчиной , с интересовавшими его женщинами был очень обаятельным, что подтверждает и его донжуанский список любовных побед, а Натали Гончарова в нем была 113-й.

Знавшая Гончаровых современница Н. П. Озерова рассказывала:

…мать сильно противилась браку своей дочери, но… молодая девушка ее склонила. Она кажется очень увлеченной своим женихом .

Это наблюдение подтверждается и письмом самой Наташи деду с просьбой о разрешении на брак с Пушкиным:

Любезный дедушка!.. Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые Вам о нем внушают, и умоляю Вас по любви вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета. ..

Венчание Александра Пушкина и Натальи Гончаровой

Свадьбу назначили на 18 февраля 1831 года. Во время венчания в московской церкви Большого Вознесения у Никитских ворот Пушкин нечаянно задел за аналой, с которого упали крест и Евангелие. При обмене кольцами кольцо Александра Сергеевича упало на пол. Потом у него погасла свеча. Он побледнел и сказал: «Всё - плохие предзнаменования !»

Устинов Е.А. Венчание Пушкина

Молодожены поселились на даче в Царском Селе у . Красота юной жены Пушкина привлекла внимание , который слыл большим любителем женщин. Император даже изменил маршрут конных прогулок, чтобы проезжать мимо окон Пушкиных; но, увы, шторы были плотно закрыты. После этого пошли слухи об особом интересе Николая к Наталье.

Натали Пушкина почти сразу же стала «наиболее модной» женщиной высшего света, одной из первых красавиц Петербурга. Красоту ее Д. Ф. Фикельмон называла «поэтической», проникающей до самого сердца. Тонкий, «воздушный» портрет Н. Пушкиной работы А. П. Брюллова передает юную прелесть облика Натали.

Супружеская жизнь Натальи Николаевны с Пушкиным

За шесть лет, которые супруги прожили вместе, Наталья Николаевна родила четверых детей. Но любовь к детям никак не заслоняла в ее душе стремления к светским успехам. В последний день 1833 года 34-летний Пушкин был пожалован в камер-юнкеры — младший придворный чин.

По словам друзей Пушкина, он был в ярости: это звание давалось обыкновенно молодым людям. В дневнике 1 января 1834 года Пушкин сделал запись:

Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но Двору хотелось, чтобы N. N. [Наталья Николаевна] танцовала в Аничкове.

В Аничковом дворце у царя на собирался довольно тесный круг придворных.

Вместе с унизительным камер-юнкерством получил массу хлопот и расходов. На каждый бал жене требовались новые платья и украшения. К тому же дела его родителей оказались настолько запутаны, что поэту пришлось взять их долги на себя.

По мнению родителей Пушкина, Натали испытывала большое удовольствие от возможности быть представленной ко двору в связи с назначением Александра Сергеевича камер-юнкером и танцевать на всех придворных балах. Она как бы вознаграждала себя за безрадостные детство и юность в угрюмом доме, между полубезумным отцом и страдавшей запоями матерью. Ей льстило, что красота ее произвела впечатление на самого царя.

Александр Сергеевич был весьма озадачен всем этим, так как ему «хотелось поберечь средства и уехать в деревню ».

В светском обществе Пушкин и его жена были в моде: она - за красоту и изящество манер, он - за ум и талант. Но их не любили и охотно распространяли о супругах ядовитые сплетни. Александр Сергеевич и раньше не отличался сдержанностью. Теперь же, когда приходилось жить в долгах, он бывал резок до крайности. Он часто бывал в разъездах и боялся, чтобы Наталья Николаевна не сделала в свете ложного шага.

Пушкин дважды пытался подать в отставку с придворной службы, но оба раза ему отказывали и давали строгий нагоняй, если он не являлся с женой на придворный бал.

Пушкин не был образцом в семейной жизни: его по-прежнему тянуло в водоворот сильных ощущений, нередко он только с зарей возвращался домой, проводя ночи то за картами, то в веселых кутежах в обществе женщин известной категории. Сам ревнивый до безумия, он даже мысленно не останавливался на сердечной тоске, испытываемой тщетно ожидавшей его женою, и часто, смеясь, посвящал ее в свои любовные похождения.

От скуки Наталья пригласила пожить у нее своих сестер: Екатерину и Александру. Пушкин не преминул тут же уложить к себе в постель Александру, и эта любовь втроем продолжалась до самой его смерти. Несмотря на свое легкомыслие серьезных измен Пушкин не совершал и свою жену продолжал любить.

Роман Натали с Жоржем Дантесом

В то время в петербургском высшем свете видное положение занял кавалергардский поручик барон Жорж Дантес , принятый на русскую службу и усыновлённый голландским посланником бароном Геккерном . Самоуверенный белокурый высокий красавец, живой, весёлый, остроумный, везде желанный гость начал проявлять симпатии к жене Пушкина.

По иронии судьбы Дантес оказался дальним родственником Натальи Николаевны. Пушкин приглашает его в свой дом. Француз проявляет определённый интерес к жене поэта, но при этом не выходит за пределы приличий. Он бывает в их доме, ездит с ней на прогулки.

Однако Пушкин обеспокоен. В мае 1836 года он отчитывает жену:

И против тебя, душа моя, идут кое-какие толки… видно, что ты кого-то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостью, что он завёл себе гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел; скромность есть лучшее украшение вашего пола .

Наталья Николаевна считала кокетство занятием вполне невинным. На вопрос княгини В. Ф. Вяземской , чем может кончиться вся история с Дантесом, она ответила:

Мне с ним весело. Он мне просто нравится, будет то же, что было два года сряду .

4 ноября 1836 года Александр Сергеевич получил три экземпляра анонимного послания, заносившего его в орден рогоносцев и, как он был убеждён, намекавшего на настойчивые ухаживания за его женой барона Дантеса.

Пушкин отказал французу от дома. Но сплетни не прекращались, и поэт вызвал Дантеса на дуэль, которая по просьбе барона Геккерна была отсрочена на 15 дней.

За это время выяснилось, что Дантес сделал предложение Екатерине Николаевне Гончаровой , которая от него забеременела - и Пушкин взял свой вызов назад. В январе 1837 года состоялась свадьба. Друзья поэта успокоились, посчитав инцидент исчерпанным. Но они ошибались. Пушкин послал Дантесу новый вызов и на состоявшейся дуэли был смертельно ранен.

Так сбылось предсказание гадалки: Пушкин пострадал в 37 лет из-за жены от Дантеса, который был белым (белокурым) мужчиной и ездил на белом коне.

Перед самой смертью поэт сказал Натали:

Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона…

Роман Натали с императором Николаем Первым

После смерти Пушкина император погасил все его огромные долги в размере 130 тысяч рублей, дал пенсию его жене и детям, распорядился издать его произведения.

Через два года провинциальной жизни в Полотняном заводе Наталья Николаевна вновь появилась в Петербурге. Как-то раз она со своей тетушкой Екатериной Загряжской зашла в один из фешенебельных магазинов, чтобы сделать обновки после долгого пребывания в провинции. Случайно там оказался и государь Николай Павлович. Он очень обрадовался встрече и пожелал видеть ее на бал-маскараде во дворце.
Наталья Гончарова появилась на балу в древнееврейском одеянии: в палевых шальварах и длинном фиолетовом кафтане, который плотно облегал ее стройный стан, а легкое, из белой шерсти, покрывало, обрамляя лицо, ниспадало на плечи. Волна восхищения прокатилась по залу. Как только начались танцы император тут же направился к Наталье Николаевне. Он взял ее за руку и подвел к своей жене.

«Смотрите и восхищайтесь », — сказал он громко.

И императрица Александра Федоровна , подозвав художника, тут же попросила сделать с Натальи Николаевны портрет. По слухам копию этого портрета император вставил в крышку своих карманных часов, с которыми не расставался до самой смерти.

В результате 5-летних тайных близких отношений с императором Натали через 7 лет после смерти Пушкина забеременела, и тогда Николай Первый срочно подыскал ей второго мужа — друга Дантеса, сослуживца «котильонного принца» по Кавалергардскому полку Петра Ланского .

Брак Натали с Петром Ланским

Ланской был тогда в чине подполковника и ожидал назначение куда-то в провинцию, но после его с Натали помолвки в 1844 году царь резко передумал: оставил его в столице, назначил командиром придворного полка, дал молодым роскошную казенную квартиру. Родившаяся вскоре у Натальи Ланской дочь — известная как Александра Арапова — фактически была дочерью императора Николая Первого.

Детей Пушкина Петр Ланской принял как родных. В новой семье, кроме Александры, родилось еще две дочери — Елизавета и Софья. Наталья Николаевна никогда не забывала поэта, и к этому ее чувству Ланской относился с большим тактом и уважением.

Ланской сделал хорошую карьеру: быстро был произведен в генералы, дослужился до генерал-адъютанта, затем стал генерал-губернатором Петербурга. С ним Натали вела спокойную жизнь, полную забот о 7 детях. Эта жизнь закончилась промозглым осенним утром 8 декабря 1863 года в результате хронической болезни легких, приключившейся от многочисленных простуд и курения.

Судя по дошедшим до нас документам и рассказам современников об обстоятельствах семейной жизни Пушкиных, нет: как и замужняя героиня пушкинского романа в стихах, Наталья Николаевна была век ему верна.

До начала истории с Жоржем Дантесом, завязавшейся зимой 1836 года, ее репутация не подвергалась сомнению даже пристрастными современниками, а сам Пушкин в майском письме весело шутил, что она «кого-то» довела до отчаяния «своим кокетством и жестокостию», то есть очевидной неприступностью.

Столь же решительно неприступно Наталья Николаевна повела себя и при первой попытке Дантеса объясниться ей в своих чувствах – об этом сам Дантес писал своему приемному отцу барону Геккерну в середине февраля 1836 года. Поначалу влюбленность и поклонение молодого блестящего кавалергарда явно льстили «первой романтической красавице» Петербурга, но, когда настойчивость Дантеса, не чуждавшегося интриг с участием Геккерна, перешла пределы светских приличий, Наталья Николаевна оказалась почти в отчаянном положении, особенно после получения Пушкиным 4 ноября 1836 года известного «диплома Ордена Рогоносцев».

Этому событию, по-видимому, предшествовало подстроенное Дантесом свидание с Натальей Николаевной в доме Идалии Полетики, которая пригласила ее к себе, а сама уехала, и жене поэта едва «удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса» (об этом эпизоде известно из воспоминаний княгини Веры Вяземской и сестры Натальи Николаевны – Александрины Гончаровой-Фризенгоф).

Из писем самого Пушкина и близких к нему людей явно следует, что сам поэт был уверен в невиновности жены:, – стремление защитить ее и свою честь, как хорошо известно, и привело к роковой дуэли на Черной речке. Не сомневались в супружеской добродетельности Натальи Николаевны и хорошо знавшие семью Пушкина Карамзины и Вяземские, в некоторых письмах винившие ее за легкомыслие и неосторожное кокетство, но не за что-то большее.

Апокрифические же рассказы о том, что Пушкин будто бы не раз заставал жену наедине с Дантесом или даже подслушал в темноте их поцелуи, – в основном поздние анекдоты, имеющие явные литературные образцы.

Не подтверждается известными фактами и другой устойчивый домысел, будто бы история с Дантесом была лишь прикрытием для высочайшего увлечения Натальей Николаевной самим императором Николаем I. Судя по всему, этот слух возник вокруг имени жены поэта уже позднее, в начале 1840-х годов, накануне второго замужества Натальи Николаевны, через семь лет после гибели Пушкина вышедшей замуж на генерала Петра Ланского. Но и в этом случае домысел не заслуживает сильного доверия. В ноябре 1836 года никто не сомневался, что анонимный пасквиль «Ордена Рогоносцев» намекает на историю с Дантесом. Более того, в 1836 году Наталья Hиколаевна вообще ни разу не виделась с царем с марта, когда она перестала выезжать из-за беременности, и вплоть до первого бала нового зимнего сезона, состоявшегося 15 ноября в Аничковом дворце.

Предыдущая статья: Чему равна скорость света Следующая статья: Углерод — характеристика элемента и химические свойства