Машина инквизиции. «Красный демон» над Крымским фронтом

/СЕРГЕЙ ЧЕННЫК/

У каждого террора - свой исполнитель

Великую Отечественную войну связывают с Крымом не только имена известных и неизвестных героев. В этой череде есть и те, чье присутствие на полуострове в годы тяжелых испытаний лишь усугубило всеобщую трагедию. К таковым в первую очередь относится любимец Сталина, начальник Главного Военно-политического управления Красной Армии Лев Захарович Мехлис.

Будущий «инквизитор Красной Армии» Лев Захарович Мехлис родился в 1889 г. в Одессе в семье скромного служащего. Получив неплохое образование, он некоторое время работал конторщиком, затем учительствовал в гимназии. С 1907 г. связал жизнь с политической деятельностью и стал функционером еврейской партии «Поалей-Цион», близкой по идеологии к Союзу Бунда. Однако в 1911 г., после призыва в армию, Мехлис прекращает сотрудничество с этой партией. Он служит в основном в резервных частях артиллерии и, как многие другие военнослужащие запасных подразделений, попадает под влияние идеологии большевиков и связывает дальнейшую жизнь с работой в партийных структурах РКП(б).
После ухода в Красную Армию его карьера идет на взлет: комиссар бригады, дивизии, Правобережной группы войск на Украине. В должности комиссара 46-й стрелковой дивизии в 1920 г. впервые попадает в Крым. Его замечают и выдвигают на руководящие посты в политические структуры.

Любимец вождя

В 1921 г. он переходит в Народный комиссариат рабоче-крестьянской инспекции РСФСР, через год в центральный аппарат ЦК ВКП (б), и, наконец, наступает звездный час - в 1926 г. становится помощником набирающего силу И. Сталина. За четыре года работы под крылом всемогущего вождя своей рабской преданностью Мехлис заслужил пожизненное покровительство тирана, которое всемерно стремился оправдывать. В 1930 г. с подачи хозяина занимает пост главного редактора газеты «Правда» и одновременно получает должность заведующего отделом печати и издательств ЦК ВКП (б), а в октябре 1939 г. становится членом Центрального комитета ВКП (б).
Чтобы угодить Сталину, Мехлис постоянно требовал усиления репрессий против «врагов народа», сам готовил доносы. Возглавляя Политическое управление РККА, развернул невиданную кампанию репрессий и дискредитации высшего командного и политического состава. В результате его действий было практически уничтожено высшее и среднее звено РККА, причем он не только «содействовал» органам государственной безопасности, но и сам проявлял инициативу, требуя новых и новых арестов «заговорщиков», а в отношении низшего звена принимал решения своей властью. Лично выезжал в округа, где организовывал «политические зачистки» среди командного состава. Так, прибыв в 1938 г. на Дальний Восток, сразу же приказал арестовать большинство командиров Дальневосточной армии. По воспоминаниям Н.С. Хрущева, Мехлис «часто выходил за рамки своих функций, потому что своим пробивным характером очень нравился Сталину».
С началом Великой Отечественной войны Мехлис становится заместителем Верховного главнокомандующего, одновременно продолжая возглавлять Главное политическое управление РККА. Столь неожиданное приближение к Самому было обусловлено небезосновательными опасениями Сталина относительно усиления пораженческих настроений среди командования армии.

«Красный демон» над Крымским фронтом

В 1942 г., когда появилась реальная возможность вытеснения 11-й армии генерал-полковника Манштейна из Крыма и деблокады Севастополя, Верховный направляет Мехлиса на Крымский фронт. Справедливости ради отметим, что на тот момент полководцы уже успели провалить первую фазу операции, потеряли инициативу и перешли к обороне на Ак-монайских позициях, дав противнику время на перегруппировку. Решения были совершенно в инквизиторском духе Льва Захаровича: Крымский фронт захлестнули репрессии. Полевые суды истребляли командиров и рядовых с не меньшей интенсивностью, чем это делали немцы. Число старших и младших командиров, попавших в эту кровавую круговерть, не поддается описанию. Директивы не имели отношения к организации обороны и подготовки к наступлению. Иногда в них явно прослеживался бред фанатично преданного вождю человека.
При этом совершенно безграмотный в военном отношении Мехлис ни на йоту не сомневался, что готовит грандиозный успех. Не желая никому подчиняться, он не желал никого и слушать, видя во всех или потенциальных предателей, или просто ничтожных людей, пребывающих в тени его полководческой гениальности, в которой он нисколько не сомневался. Он не уставал удивлять не только командование РККА, которое уже просто не знало, что ему делать с неутомимостью армейского комиссара 1-го ранга, но и командование 11-й немецкой армии. Генерал Манштейн даже не мог поверить в действительность происходящего по ту сторону фронта. Десятки раз гонял он разведывательные самолеты, пока не убедился, что советские войска вместо тщательного укрепления рубежей стали располагаться, как мишени на полигоне.
Кроме выдвижения всей артиллерии в боевые порядки пехоты, подтягивания тыловых подразделений в непосредственную близость от передовой, нашим войскам было приказано отказаться от окопов как снижающих наступательный порыв и отрицательно влияющих на боевой дух Красной Армии. Лев Мехлис упорно давил на военное командование, требуя скорейших активных действий всем фронтом. И это ему удалось. 27 февраля 1942 г. Крымский фронт начал наступление, которое сразу же провалилось, несмотря на преимущество в живой силе. Уже на следующий день противник вернул все из того немногого, что войскам Красной Армии удалось захватить накануне, прежде всего главный узел обороны - Кой-Асан.
Военный корреспондент «Красной звезды» Константин Симонов писал: «Метель вместе с дождем, все невероятно развезло, все буквально встало, танки не пошли, а плотность войск, подогнанных Мехлисом, который руководил этим наступлением, подменив собой фактически командующего фронтом безвольного генерала Козлова, была чудовищная. Все было придвинуто вплотную к передовой, и каждый немецкий снаряд, каждая мина, каждая бомба, разрываясь, наносили нам громадные потери... В километре - двух - трех - пяти - семи от передовой все было в трупах... Словом, это была картина бездарного военного руководства и полного, чудовищного беспорядка. Плюс к этому - полное небрежение к людям, полное отсутствие заботы о том, чтобы сохранить живую силу, о том, чтобы уберечь людей от лишних потерь...»
Потери были огромны. Только за февраль - апрель 1942 г. они составили более 225 тысяч человек! Но ничто не могло остановить амбициозного политического руководителя истребления солдатской массы. Он требовал новых резервов, получал их, кидал под немецкую артиллерию и требовал пушечное мясо вновь… Только политбойцов в марте - апреле он истребовал почти 2,5 тысячи. Людские резервы выявлялись и на месте. «Надо сократить также заградительный батальон человек на 60 - 75, сократить всякого рода команды, комендантские... Изъять из тылов все лучшее, зажать сопротивляющихся тыловых бюрократов так, чтобы они и пищать не посмели...»

Патология жестокости

Очевидные признаки грядущей катастрофы оставались незамеченными. Неудачи казались ему временными. Он отмечал «слабую подготовку нашей пехоты», но не понимал, что лично содействовал подмене боевой подготовки бесконечными партийными и политическими мероприятиями.
В соответствии с веяниями времени Мехлис создал атмосферу шпиономании. 2 апреля он направил И.В. Сталину и Л.П. Берии шифровку особой важности, прося произвести «зачистку» Новороссийска от подозрительных лиц и придать ему статус закрытого города, вывести оттуда, а также из Керчи лагеря НКВД, в которых содержались освобожденные из немецкого плена: последние имели-де возможность общаться с бойцами, отправляющимися на фронт, что расценивалось как вещь недопустимая.
Предложение Л.З. Мехлиса нашло у Верховного главнокомандующего понимание: «Т-щу Берия. Правильно! Нужно прочистить также Тамань и Темрюк. В Новороссийске создать такую обстановку, чтобы ни одна сволочь и ни один негодяй не могли там дышать. О принятых мерах сообщите. И. Сталин».
Обвинения льются потоком на всех командующих. Какие только грехи не приписывает им Мехлис. О генерале Д.Т. Козлове: «ленив, неумен, «обожравшийся барин из мужиков». Кропотливой, повседневной работы не любит, оперативными вопросами не интересуется, поездки в войска для него - «наказание». В войсках фронта авторитетом не пользуется, к тому же «опасно лжив».
На командующего 47-й армией генерал-майора К.Ф. Баронова пало особое подозрение. К его оперативной разработке представитель Ставки ВГК подключил особый отдел НКВД фронта и выяснил, что: Баронов К.Ф служил в царской армии, член ВКП(б) с 1918 г. В 1934 г. «за белогвардейские замашки» исключен при партийной чистке, потом восстановлен. Родственники подозрительны: брат Михаил - участник Кронштадтского мятежа, «врангелевец», живет в Париже. Брат Сергей осужден за участие в контрреволюционной организации. Жена - «дочь егеря царской охоты». Сам Баронов изобличался в связях с лицами, «подозрительными по шпионажу». Сильно пьет. Штабом почти не руководит. Часто уезжает в части и связи со штабом не держит.
Участь генерала была решена. Его просьбу оставить на фронте и на строевой работе Л.З. Мехлис не пожелал даже выслушать. И таких примеров бесчисленное множество. Создавалось впечатление, что, кроме самого Мехлиса, никто и не думал защищать Крым, а лишь искал удобного случая переметнуться на сторону противника.
Патологическая жестокость коснулась не только своих, не менее страдали и военнопленные немцы. Л.З. Мехлис писал об этом сыну: «Фашистов пленных я приказываю кончать. И Фисунов тут орудует хорошо. С особым удовлетворением уничтожает разбойников».

«Мы должны быть прокляты»

Создав такую обстановку, в которой каждый из командиров больше думал о том, как защитить себя от сталинского любимца, чем о положении на фронте, представитель Ставки фактически обеспечил все условия для провала наступления. Наступательная операция плавно перешла в оборонительную.
Теперь над головой самого неугомонного комиссара навис дамоклов меч Сталина. Вождь незамедлительно потребовал отчета о неудаче в Крыму. Слабые попытки Мехлиса оправдаться не возымели успеха. Верховный был настолько раздосадован неудачей, что не посчитал нужным сдержать гнев: «Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте вы - не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для вас. Значит, вы еще не поняли, что вы посланы на Крымфронт не в качестве госконтроля, а как ответственный представитель Ставки. Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и вы могли бы сами справиться с ними. Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронт и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте».
Гнев хозяина был страшен. Поражение в Крыму и поражение под Харьковом до крайности усложнило обстановку на фронте.
4 июня 1942 г. Л.З. Мехлис как не обеспечивший выполнение директив Сталина был снят с поста заместителя наркома обороны СССР и начальника Главного политического управления РККА, а также понижен в звании до корпусного комиссара. Но уже с того же 1942-го и по 1945 год он снова - член Военных советов 6-й армии и многих фронтов. На всех должностях в армии Мехлис продолжает постоянно вмешиваться в решения командиров, требуя «руководствоваться решениями партии» независимо от стратегических и тактических задач войск. Постоянно пишет доносы в ЦК на командующих, требуя их привлечения к ответственности.
И все же фанатично преданный сталинской идеологии Л.З. Мехлис спустя несколько лет после войны, говоря об операции Крымского фронта в 1942 г., нашел в себе силы признать: «Мы… должны быть прокляты».
В 1950 г. Мехлис был уволен на пенсию «по состоянию здоровья» и умер в 1953 г. Прах «красного демона» погребен в Кремлевской стене в Москве.

Сергея Шпигельгласа теперь некоторые историки и журналисты называют личным «инквизитором» Иосифа Сталина. Кроме итого прочего, именно Дугласу (таков был оперативный псевдоним Шпигельгласа) приписывают участие в операциях по ликвидации многих сталинских неприятелей. Он, например, был причастен к похищению генерала Миллера, убийству Скоблина, Коновальца и Клемента. Но несмотря на все его заслуги перед властью, в 1941 году Дугласа приговорили к тленной казни.

Экспедиция Кедрова

Сергей Шпигельглас – уроженец Гродненской области (Белоруссия) – появился на свет в еврейской семье. Папа его служил бухгалтером. Сергей учился в польской столице, а после окончил юридический факультет Московского университета. Затем его призвали в армию. Там он отучился в школе прапорщиков и завладел несколькими иностранными языками.

В революционных событиях Шпигельглас принимал самое активное участие. И его старания не остались незамеченными: молодого человека зачислили в ряды РКП (б) и вскоре назначили начальником финансового отделения ВЧК (Всероссийской чрезвычайной комиссии). Он был включен в состав так называемой «экспедиции Кедрова». Заключительный являлся председателем Особого отдела ВЧК и создал специальные подразделения для выявления контрреволюционеров и шпионов среди военнослужащих.

Взлет карьеры

В 1922 году Шпигельглас становится уполномоченным в иноземном отделе ОГПУ. Новоиспеченного сотрудника тут же отправили в Монголию заниматься вербовкой, ликвидацией белогвардейских формирований и созданием спецслужб. В 1936 году Сергей Михайлович получил место заместителя начальника иностранного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД.

Спецоперации

Под оперативным псевдонимом Дуглас Шпигельглас за рубежом выполнил множество заданий по устранению значимых фигур того времени. Работал он и в Париже, откуда в 1937 году был похищен лидер Белоснежного движения генерал Миллер. Некоторые приписывают организацию этой операции агенту Науму Эйтингону. Однако бывший агент Павел Судоплатов в своей книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930-1950 годы» утверждал, что руководил похищением именно Шпигельглас.

Там же, во Франции, в 1937 году был устранен бывший сотрудник НКВД, невозвращенец Агабеков (урожденный Арутюнов). Его тело так и не нашли.

Ликвидировал Шпигельглас и украинских националистов. В 1938 году в Голландии был убит Евгений Коновалец. Взрывчатка, ставшая вином его смерти, находилась в коробке из-под конфет, которую Коновальцу передал упомянутый выше Судоплатов. Однако возглавлял операцию все тот же Шпигельглас.

Обвинения и казнь

Разумеется, бывали у Шпигельгласа и провалы. Например, сорвавшееся убийство Льва Троцкого, которого предупредили о готовящемся на него покушении. Это обстоятельство в числе прочих также улеглось в основу обвинения Дугласа в троцкистском заговоре и в работе на другие государства. В 1941 году Шпигельглас был казнен.

В 1956-м, после кончины Сталина, суд полностью реабилитировал Сергея Шпигельгласа, не найдя в его деле состава преступления.

Материал полезен?

• Сергей Шпигельглас: как закончил дни «собственный…
• Сын “неприятелей народа” Игорь…
• Не факт! Смертоубийство Сергея Кирова (2017)

Машина инквизиции

До сих пор я ограничивался кратким изложением официальных судебно-следственных материалов, уделяя внимание тем обстоятельствам, которые позволяют прояснить сущность московских процессов. Теперь следует ввести читателя за кулисы этих судебных заседаний и показать ему шаг за шагом, как был организован этот многоактный, величайший в человеческой истории обман и какими средствами Сталину и его подручным удалось превратить выдающихся борцов и вождей революции в послушных марионеток, разыгрывающих что-то вроде кукольного спектакля.

В начале 1936 года Молчанов собрал около сорока видных сотрудников «органов» на специальное совещание. Среди собравшихся были начальники наиболее важных управлений НКВД и их заместители.

Молчанов сообщил им о раскрытии гигантского заговора, во главе которого стояли Троцкий, Зиновьев, Каменев и другие бывшие руководители оппозиции. Организация заговорщиков, тайно действовавшая в течение нескольких лет, создала террористические группы почти во всех крупных городах. Она поставила целью убить Сталина и вообще членов Политбюро и захватить власть в стране. Кратко обрисовав особенности и масштабы раскрытого заговора, Молчанов информировал присутствующих, что по приказу народного комиссара внутренних дел Ягоды все они, кроме начальников управлений и их заместителей, освобождаются от текущих обязанностей и поступают в распоряжение Секретного политического управления НКВД для проведения следствия. Он подчеркнул, что Сталин лично будет наблюдать за ходом расследования, а помогать ему в этом будет секретарь ЦК Ежов. Итак, партия доверила органам НКВД исключительно ответственное задание, и по ходу работы следователи должны будут проявить себя не только как чекисты, но и как члены партии.

Молчанов недвусмысленно дал понять собравшимся, что Сталин и Политбюро считают обвинения, выдвинутые против руководителей заговора, абсолютно достоверными и, таким образом, задачей каждого из следователей является получение от обвиняемых полного признания. Возможным попыткам заговорщиков настаивать на своем алиби не стоит придавать значения: известны случаи, когда некоторые из них пытались давать указания террористическим группам, уже находясь в тюрьме.

Молчанов сформировал из присутствующих несколько следственных групп, выяснил с ними технические детали предстоящего следствия и порядок координации всей работы. В заключение он процитировал им секретный циркуляр за подписью народного комиссара внутренних дел Ягоды, в котором Ягода предупреждал следственные органы о недопустимости применения к обвиняемым любых незаконных методов следствия - таких, как угрозы, обещания или запугивание.

Все услышанное поразило участников совещания. Посыпались вопросы: как же могло случиться, что такой гигантский заговор был раскрыт без их непосредственного участия? Ведь вся оперативная деятельность НКВД и вся сеть тайных информаторов, доносивших о каждом шаге участников оппозиции, были сосредоточены в их руках. А их даже не укоряют за то, что они проглядели гигантскую организацию заговорщиков, - как же так? Разве не их прямым делом является раскрытие заговоров - а тут выясняется, что этот заговор существует уже несколько лет…

Схема предстоящего судебного процесса и его подготовки была детально разработана Сталиным и Ежовым. Практическое исполнение операции, запланированное ими, было возложено на народного комиссара внутренних дел Ягоду.

Согласно сталинскому плану, следовало доставить в Москву из ссылки и различных тюрем около трехсот бывших участников оппозиции, имена которых были широко известны, подвергнуть их «обработке», в результате которой примерно пятая часть узников окажется сломленной, и набрать таким образом группу из пятидесяти или шестидесяти человек, сознавшихся, что они участвовали в заговоре, возглавляемом Зиновьевым, Каменевым и Троцким. Затем, используя эти показания, организаторы судебного процесса смогут направить его острие против Зиновьева и Каменева и методами угроз, обещаний и прочих приемов из арсенала следствия заставить самих этих деятелей признать, что они возглавляли заговор против Сталина и советского правительства.

Чтобы ускорить осуществление сталинского плана, было решено подсадить в камеры к обвиняемым несколько тайных агентов НКВД, которые и на предварительном следствии, и перед судом изображали бы участников заговора и выдавали Зиновьева и Каменева за своих предводителей.

У руководителей следствия уже имелся некоторый «задел» в лице Валентина Ольберга - тайного агента НКВД, Исаака Рейнгольда, крупного советского чиновника, лично знакомого с Каменевым, и Рихарда Пикеля, в прошлом возглавлявшего секретариат Зиновьева. Все трое сыграли решающую роль в следственной подготовке первого московского процесса.

Ольберг был давним агентом Иностранного управления НКВД и когда-то работал в Берлине тайным информатором в среде немецких троцкистов. В 1930 году по поручению немецкого резидента ОГПУ он пытался попасть в секретари к Троцкому, жившему тогда в Турции, но этот номер не прошел: он был явно неспособен завоевать доверие Троцкого. Когда к власти в Германии пришел Гитлер, ОГПУ отозвало Ольберга в СССР и направило его на временную работу учителем в Таджикистан. Там, в Сталинабаде, Ольберг прозябал недолго: вскоре он снова понадобился Иностранному управлению для выполнения зарубежных поручений. Оно послало его в Прагу - следить за деятельностью левых германских партий, обосновавшихся в Чехословакии.

Вторично отозванный в СССР в 1935 году, Ольберг вскоре был переведен в Секретное политическое управление НКВД, возглавляемое Молчановым. В этот период ЦК партии и «органы» усиленно занимались проблемой роста троцкистских настроений в Высшей партийной школе. Студентам ВПШ, изучавшим Маркса и Ленина «по первоисточникам», понемногу становилось ясно, что «троцкизм», заклейменный Сталиным как ересь, в действительности представляет собой подлинный марксизм-ленинизм.

Наиболее серьезное положение создалось в Горьковском пединституте, студенты которого образовали даже нелегальные кружки по изучению трудов Ленина и Троцкого. Здесь ходили по рукам запрещенные партийные документы, в том числе знаменитое «ленинское завещание». Ольберг считался одним из наиболее опытных агентов, поэтому НКВД решил направить его на работу в этот пединститут.

Отбор преподавателей в высшие партийные школы производился в СССР с особой тщательностью. Сюда подходили только особо надежные партийцы, никогда не принадлежавшие к какой бы то ни было оппозиции, вдобавок имеющие высшее партийное образование и большой педагогический опыт. Прошлое каждого лица, намечаемого на такую преподавательскую работу, и его автобиография перепроверялись во всех партячейках и отделах кадров, где он когда-либо работал, после чего собранные данные направлялись на утверждение в специальную комиссию, куда входили представители НКВД и ЦК партии.

Естественно, Валентин Ольберг никогда не смог бы удовлетворить этим строгим требованиям, если бы не протекция. Ольберг не был членом ВКП(б) и даже гражданином Советского Союза. Из официальной стенограммы первого московского процесса явствует, что он гражданин Латвии, вдобавок прибывший в СССР как турист по паспорту Республики Гондурас, купленному в Чехословакии. К тому же Ольберг не имел высшего образования, что уж никак не позволяло ему рассчитывать на должность преподавателя кафедры общественных наук. Несмотря на все это, Молчанову удалось настоять перед Отделом высшей школы ЦК партии, что его секретный сотрудник может и должен быть назначен в Горький. В ЦК снабдили Ольберга копией приказа о назначении его преподавателем истории революционного движения.

Впрочем, назначение Ольберга все же не обошлось без осложнений. Прибыв в Горький, он представился члену бюро обкома партии, некоему Елину, имевшему партийное поручение знакомиться с новоназначенными преподавателями и инструктировать их по политическим вопросам. Разговаривая с Елиным, Ольберг запутался в ответах, противоречиво осветил свое прошлое и кончил признанием, что он вообще не историк, не член ВКП(б) и даже не советский гражданин. Подозревая, что Ольберг подделал документы, Елин немедленно доложил о своих сомнениях Горьковскому областному управлению НКВД и в ЦК партии. Молчанов, узнав об этом, начал лихорадочно названивать в ЦК. Ежов вызвал Елина и распорядился оставить Ольберга в покое: «Пусть преподает в институте!» Этот эпизод, как мы увидим позже, сыграет роковую роль в связи с первым московским процессом и приведет к гибели Елина.

Когда в начале 1936 года развернулась подготовка к этому процессу, Молчанов использовал Ольберга в качестве провокатора: фигурируя в роли подследственного, Ольберг должен был дать ложные показания, порочащие Льва Троцкого и тех уже арестованных старых большевиков, которых Сталин решил предать суду.

Ольберга не пришлось вынуждать к этому. Ему просто объяснили, что, поскольку он отличился в борьбе с троцкистами, теперь его выбрали для выполнения почетного задания: он должен помочь партии и НКВД ликвидировать троцкизм и разоблачить Троцкого на предстоящем судебном процессе как организатора заговора против советского правительства. Ему было сказано, что, независимо от того, какой приговор суд вынесет ему лично, его освободят и направят на ответственную должность на Дальнем Востоке.

Ольберг подписывал все «протоколы допросов», какие только НКВД считал нужным составить. Подписал, в частности, признание, что он, Ольберг, был послан Седовым в СССР, по указанию Троцкого, с заданием организовать террористический акт против Сталина. По прибытии в Советский Союз он поступил работать преподавателем в город Горький, где установил контакт с другими троцкистами; они совместно разработали план убийства Сталина. Этот план, по Ольбергу, заключался в том, чтобы послать в Москву для участия в первомайской демонстрации студенческую делегацию, состоящую из убежденных троцкистов, и руками этих студентов убить Сталина, когда он будет стоять, как обычно, на мавзолее. Ольберг показал также, что он является агентом гестапо, причем Троцкому это, разумеется, было известно.

Чтобы придать «троцкистскому заговору» больший размах, Молчанов приказал Ольбергу обрисовать в качестве террористов также его ближайших друзей по Латвии и Германии, бежавших в 1933 году в СССР от гитлеровских преследований. Необходимость в предательстве такого рода застала Ольберга врасплох. Он понимал, из каких соображений Сталин ополчился против Зиновьева, Каменева и Троцкого, но не мог понять, зачем всемогущему НКВД накапливать ложные свидетельства против этой маленькой кучки беглецов, которым посчастливилось найти в СССР убежище. Ольберг умолял Молчанова не заставлять его клеветать на своих личных друзей, но тот напомнил ему, что приказы следует исполнять, а не критиковать.

Ольберг не отличался ни смелостью, ни сильной волей. Хотя он знал, что является лишь мнимым обвиняемым, как в дальнейшем станет мнимым подсудимым, тем не менее суровая тюремная обстановка и безнадежность положения прочих обвиняемых по этому делу сделали его робким и боязливым. Он опасался, что сопротивление домогательствам Молчанова обернется немедленным переводом его из мнимых обвиняемых в категорию «настоящих», и подписал в конечном счете все, что ему предлагалось засвидетельствовать.

В официальном отчете о судебном процессе - первом из московских процессов тех лет - из всех друзей Ольберга был упомянут лишь один: молодой человек, по имени Зорох Фридман (Ольберг именовал его «агентом гестапо»). Однако в неопубликованных протоколах допросов, подписанных Ольбергом в НКВД, я в свое время видел и другие имена. Все это были его друзья, которых ему было приказано оклеветать. Хорошо помню, что среди них были братья Быховские, по профессии химики, нужные Молчанову в качестве «изготовителей бомб» для террористов. Встречалось там также имя некоего Хацкеля Гуревича, готовившего якобы убийство Жданова, который сменил Кирова на посту первого секретаря Ленинградского обкома.

Другим эффективным орудием в руках НКВД стал Исаак Рейнгольд. Я знал его еще с 1926 года. Это был крупный тридцативосьмилетний мужчина с привлекательным, энергичным лицом. Он элегантно одевался и внешне походил скорее на дореволюционного аристократа, нежели на советского партийца.

Не будучи старым членом партии, Рейнгольд благодаря своим незаурядным способностям и родству с народным комиссаром финансов Григорием Сокольниковым, быстро выдвинулся на ответственные должности в правительстве. Двадцати девяти лет он вошел в состав советской экономической делегации, которая вела переговоры с французским правительством, и был назначен членом коллегии народного комиссариата финансов. На даче Сокольникова Рейнгольд встречал многих видных большевиков, в том числе Каменева. Подобно тысячам молодых партийцев, Рейнгольд примкнул было вначале к оппозиции, однако вскоре отошел от нее, перестал активно участвовать в партийной работе и отдавал все свои силы административной деятельности. К моменту ареста он был председателем Главхлопкопрома.

Когда в начале 1936 года руководство НКВД и Ежов отбирали кандидатов для предстоящего процесса, их выбор пал на Рейнгольда по той простой причине, что его личное знакомство с Каменевым и Сокольниковым давало шанс использовать его как свидетеля против них обоих. С другой стороны, принадлежность Рейнгольда, пусть кратковременная, к оппозиции позволяла его шантажировать.

Итак, Рейнгольда арестовали. Следователи заявили ему: НКВД располагает информацией, что Каменев вовлек его в террористическую организацию, и потребовали, чтобы он помог разоблачить Каменева и Зиновьева как руководителей заговора, направленного против советского правительства. Молчанов всячески убеждал Рейнгольда, что только показания, разоблачающие этих людей, могут спасти его, Рейнгольда, жизнь. Тем не менее, Рейнгольд неистово отрицал свое участие в каком бы то ни было заговоре и уверял Молчанова, что до 1929 года в глаза не видел Каменева.

Так ничего и не добившись, Молчанов передал Рейнгольда следственной группе, возглавляемой заместителем начальника Оперативного управления НКВД Чертоком, отъявленным негодяем и садистом. Черток и его люди бились с Рейнгольдом чуть ли не три недели. Они подвергали его непрекращающимся допросам, длившимся иногда по сорок восемь часов без перерыва на еду и сон; играли на его семейных чувствах, подписывая в его присутствии ордер на арест всей его семьи. Однако трех недель оказалось недостаточно, чтобы сломить волю и железное здоровье Рейнгольда.

Когда обычные инквизиторские приемы были исчерпаны, Молчанов, по совету Ежова, прибег к такому трюку. Рейнгольда на несколько дней оставили в покое. Затем неожиданно подняли среди ночи, доставили из камеры к следователю и предъявили ему фальшивое постановление Особого совещания при НКВД. В этой бумаге, заверенной официальной печатью, говорилось, что Исаак Рейнгольд приговорен к расстрелу за участие в троцкистско-зиновьевском заговоре, а члены его семьи подлежат ссылке в Сибирь.

Молчанов на правах старого знакомого Рейнгольда посоветовал ему написать прошение о помиловании непосредственно на имя секретаря ЦК партии Ежова. Пусть, дескать, тот распорядится отсрочить исполнение смертного приговора и пересмотреть дело. Рейнгольд последовал совету и тут же написал длинное заявление, адресованное Ежову.

Следующей ночью Рейнгольда опять привели к Молчанову. Молчанов сообщил ему, что Ежов прочитал заявление и распорядился, чтобы постановление Особого совещания было отменено, однако лишь при условии, что Рейнгольд согласится помочь следствию «вскрыть преступления троцкистско-зиновьевской банды». Получалось, что судьба Рейнгольда отныне в его собственных руках. Его отказ от показаний, направленных против Зиновьева и Каменева, автоматически приведет смертный приговор в исполнение, и, напротив, согласие признать то, что требует следствие, означает спасение, Молчанов не сомневался, что Рейнгольд, проведший последние сутки под угрозой нависшей над ним гибели, жадно ухватится за ежовский вариант. Но Рейнгольд оказался более мужественным человеком, чем ожидал Молчанов. Он выдвинул встречное условие: он согласен подписать любые показания, направленные как против него самого, так и против других людей, но только в том случае, если представитель ЦК партии заявит ему, что партия считает его ни в чем не повинным, однако интересы партии требуют именно таких признаний, каких домогаются от него. Молчанов предупредил Рейнгольда, что попытки диктовать какие-то встречные условия могут расценить как отказ принять требование Ежова. Это может плохо кончиться. Однако Рейнгольд стоял на своем.

На следующий день Молчанов доложил Ягоде, как обстоят дела с Рейнгольдом. Стремясь получить наконец хоть какие-то свидетельства вины Каменева и Зиновьева, Молчанов, был склонен принять условие, выдвинутое Рейнгольдом. Но Ягода был решительно против. Он запретил Молчанову «торговаться с такой мелкой сошкой, как Рейнгольд», будучи уверен, что Рейнгольд и без того сдастся, если его еще некоторое время подержать на грани жизни и смерти.

Между тем время шло. Сталин с нетерпением ожидал результатов следствия, а в активе НКВД было пока лишь одно свидетельское показание, направленное против обвиняемых троцкистов, да и то было подписано Ольбергом, тайным энкаведистским агентом. Вдобавок в нем не содержалось никакой компрометирующей информации о Зиновьеве и Каменеве. Требовалось что-то срочно предпринять, дабы следствие сдвинулось с мертвой точки.

Наконец Ежов вмешался лично. Он выразил удивление, почему это НКВД пытается «ломиться в открытую дверь» Ежов вызвал, Рейнгольда из тюрьмы и от имени ЦК заявил ему, что свою невиновность и преданность партии Рейнгольд может доказать, только помогая НКВД в изобличении Зиновьева и Каменева. После этого разговора поведение Рейнгольда полностью изменилось. Из непримиримого противника следователя Чертока он превратился в его ревностного помощника. Он подписывал все, что требовалось следствию, и даже помогал следователям редактировать собственные показания.

В противоположность Ольбергу Рейнгольд ни разу не поинтересовался, какой приговор могут ему вынести. Он полагался на порядочность и совестливость Сталина и Ежова. Со временем мы увидим, какую огромную помощь Рейнгольд оказал НКВД в подготовке фальсифицированного процесса. На суде он оказался не только главным орудием НКВД, но и основным помощником прокурора Вышинского. Рейнгольда использовали несравненно шире, чем Ольберга. Являясь иностранцем и постоянно живя за границей, Ольберг не мог стать непосредственным свидетелем «враждебной деятельности» Зиновьева, Каменева и других бывших партийных вожаков. Напротив, Рейнгольд, крупный советский работник, вполне мог сойти за участника тайных встреч и совещаний с бывшими вождями оппозиции.

Рейнгольдом было подписано, в частности, показание, где говорилось, что, являясь членом троцкистско-зиновьевской организации, он подготавливал убийство Сталина, вообще же развивал свою преступную деятельность под личным руководством Зиновьева, Каменева и Бакаева. Кроме того, Рейнгольд засвидетельствовал, что убийство Кирова было организовано Зиновьевым и Каменевым и что террористические акты планировались не только против Сталина, но и против Молотова, Ворошилова, Кагановича и прочих вождей.

Он оказался настолько полезным «свидетелем» что организаторы судебного процесса решили не ограничиваться его показаниями против Каменева и Зиновьева, как было задумано вначале. Теперь он подписывал показания чуть ли не против всех бывших партийных деятелей, которые должны были пригодиться на последующих процессах. По требованию Ежова, он оклеветал в своих показаниях бывшего главу советского правительства - Рыкова, бывших членов Политбюро - Бухарина и Томского, оклеветал также Ивана Смирнова, Мрачковского и Тер-Ваганяна.

Сотрудничество Рейнгольда с руководителями следствия зашло так далеко, что временами они просто забывали, что он является обвиняемым. Отсюда и такая странность в «свидетельских показаниях» Рейнгольда: они принадлежат словно бы не раскаивающемуся террористу, только накануне замышлявшему убийство Сталина, а негодующему обвинителю. Он гневно характеризует организацию, к которой якобы принадлежал, как «контрреволюционную террористическую банду убийц, пытавшуюся подорвать могущество страны всеми доступными ей средствами».

Показания Рейнгольда, тщательно выверенные Мироновым, начальником Экономического управления НКВД, и Аграновым, Ягода передал Сталину. На следующий день Сталин вернул эти бумаги с поправками, вызвавшими невероятный переполох среди руководства наркомата внутренних дел: из показаний, где Рейнгольд свидетельствует, что Зиновьев настаивал на убийстве Сталина, Молотова, Кагановича и Кирова, Сталин собственноручно вычеркнул фамилию Молотова.

Ягоде ничего не оставалось, как распорядиться, чтобы руководители следственных групп не упоминали эту фамилию в показаниях обвиняемых, касающихся покушений на вождей партии и государственных деятелей. Было очевидно, что между Сталиным и Молотовым возникло какое-то разногласие и Молотов может в любой момент бесследно исчезнуть с политического горизонта страны, как это ранее произошло с главой правительства РСФСР Сырцовым, прежним сталинским фаворитом. Работники НКВД знали, что от Сталина можно ожидать всего: сегодня он вычеркивает Молотова из списка жертв, намеченных заговорщиками, а назавтра потребует включить его уже в списки участников этого заговора, замышлявших убийство «вождей».

Ввиду того что этот эпизод интересен с точки зрения трактовки московских процессов как орудия сталинских политических интриг, я вернусь к нему в одной из последующих глав.

В показания Рейнгольда Сталин внес и другие исправления. Иногда они носили деловой характер, однако нередко были такого сорта, что руководители НКВД, перечитывая их, едва могли сдержать ироническую усмешку, а то и начинали, втихомолку хихикать. Например, прочитав в показаниях Рейнгольда, что Зиновьев настаивал на необходимости убить не только Сталина, но также и Кирова, Сталин сделал такую приписку: «Зиновьев заявил: недостаточно свалить дуб, все молодые дубки, поднявшиеся вокруг, тоже должны быть вырваны».

К удовольствию Сталина, государственный обвинитель Вышинский дважды повторил на суде это цветистое сравнение. В другом абзаце тех же показаний, где Рейнгольд рассказывает, как Каменев пытался обосновать необходимость террористических методов, Сталин вставил такую фразу, будто бы произнесенную Каменевым: «Сталинское руководство сделалось прочным, как гранит, и глупо было бы надеяться, что этот гранит сам даст трещину. Значит, надо его расколоть».

Еще одним орудием организаторов процесса сделался Рихард Пикель. Он не был старым членом партии и понадобился следствию только потому, что когда-то заведовал зиновьевским секретариатом. Ежов и Ягода полагали, что это обстоятельство придаст показаниям Пикеля против Зиновьева необходимую убедительность.

Я довольно хорошо знал Пикеля. Он был добродушным, обходительным человеком, сентиментальным от природы. В юности писал лирические стихи, потом перешел на прозу и стал членом Союза советских писателей.

В свое время Пикель принимал активное участие в гражданской войне, был руководителем политотдела 16-й армии. Как и Рейнгольд, он примкнул к оппозиции, но ненадолго. Порвав с ней, он не занимал сколь-нибудь значительных постов, а непосредственно перед арестом был директором и одновременно политическим руководителем московского Камерного театра. Пикель любил театр и был вполне удовлетворен своей должностью. От политической деятельности он ушел и посвящал свой досуг литературной работе и романтическим похождениям, в которых участвовали молодые актрисы его театра. Кроме того, он увлекался игрой в покер, по большей части в обществе видных сотрудников НКВД. В эту среду он охотно был принят как искусный карточный игрок и «компанейский парень». Вдобавок его весьма жаловали жены этих деятелей.

Выходные Пикель проводил чаще всего на загородных дачах высокопоставленных чекистов, свободно пользуясь их персональными машинами и прочими жизненными благами. В 1931 году он все лето провел на даче начальника московского областного управления НКВД, невдалеке от сталинской резиденции. Благодаря покровительству своих друзей из НКВД он совершил два приятных заграничных путешествия - одно по Европе, другое в Южную Америку.

Друзья Пикеля были искренне огорчены, узнав, что Ежов и Ягода решили ввести его в новый судебный спектакль в качестве подсудимого. Они пытались заступиться за него, но тщетно. Впрочем, они смирились с необходимостью его ареста, когда Ягода сказал им, что Пикель не будет отбывать назначенного наказания в лагере. Его поставят прорабом на одну из крупных строек, находящихся в ведении НКВД.

Пикель был прямо-таки сражен внезапным арестом. Тем не менее, несмотря на свою природную деликатность, он довольно долго оказывал сопротивление следователям и отказывался наговаривать на себя и на своего бывшего шефа Зиновьева. Ягода решил прибегнуть к помощи своих подчиненных из числа друзей Пикеля. Это были начальники различных отделов НКВД - Гай, Шанин и Островский. Отныне следствие приняло в глазах Пикеля характер почти семейного дела. Ему уже не задавали формальных вопросов: «Назовите вашу фамилию! Назовите ваше имя! Сколько времени вы принадлежали к оппозиции?» От Пикеля не требовали больше, чтобы он называл сидящих перед ним энкаведистов «гражданин следователь», он мог запросто обращаться к ним по имени: «Марк», «Шура», «Иося». Если б сюда на стол еще колоду карт - все выглядело бы как раньше, на свободе - за игрой в добрый старый покер. Однако напротив «Марка», «Шуры» и «Иоси» Пикель сидел теперь в качестве заключенного. Они откровенно сказали ему, что не смогли спасти его от ареста - «этого потребовали сверху», но если он согласится помочь НКВД своими показаниями против Зиновьева и Каменева, они обещают ему, что, каким бы ни был приговор суда, Пикель отбудет свой срок не в лагере, а «на воле», в качестве одного из руководителей затеваемой крупной стройки на Волге.

Пикель сдался. Он просил только, чтобы ему устроили встречу с самим Ягодой, который должен подтвердить все эти обещания. Ягода согласился побеседовать с Пикелем и все великодушно подтвердил, после чего Пикеля передали в распоряжение Миронова, который составил ему текст требуемых от него показаний. В мироновском кабинете состоялась встреча Пикеля с его давним приятелем Рейнгольдом - тот был в ведении Миронова. Так Пикель занял предназначенное ему место в сценарии будущего судебного процесса.

В своих показаниях, подготовленных Мироновым, Пикель признал, что по настоянию Зиновьева он совместно с Бакаевым и Рейнгольдом готовил покушение на Сталина. Он подтвердил также свидетельство Рейнгольда, что бывший троцкист Дрейцер пытался организовать покушение на жизнь Ворошилова. Но основная часть показаний Пикеля была направлена против Зиновьева.

В противоположность Рейнгольду, который уже с готовностью подписывал все, что от него требовали, и притом верил, что выполняет задание партии, Пикель, как правило, воздерживался от ложных показаний против других обвиняемых. Исключение он делал только для Зиновьева, ибо считал себя связанным обещанием, данным Ягоде. От него требовали, чтобы он свидетельствовал и против остальных обвиняемых, однако Пикель выработал для себя такое правило: если арестованный «сознался» или был оговорен другими обвиняемыми - тогда и Пикель соглашался подтвердить эти показания. В то же время он категорически отказывался клеветать на людей, в отношении которых НКВД не располагал еще компрометирующими данными. Рейнгольд, со свойственной ему энергией, самозабвенно бросился на помощь следователям; Пикель, напротив, был воплощением апатии и инертности. Постепенно он утрачивал свойственную ему общительность, сделался вовсе некоммуникабельным и оказался в состоянии глубокой депрессии.

Между тем, как мы знаем, Пикелю была отведена исключительно важная роль свидетеля, выступающего персонально против Зиновьева. Поэтому руководителей следствия начало беспокоить его душевное состояние. Они опасались за его рассудок. Тогда Ягода приказал его бывшим друзьям навестить Пикеля в тюрьме и проявить к нему внимание и сочувствие. Пикеля перевели в лучшую камеру, где Шанин, Гай и Островский стали навещать его довольно часто. Захватив с собой колоду карт, бутерброды, кое-какие напитки, они порой засиживались в его обществе до глубокой ночи. Эти посещения приободрили Пикеля. Он воспрял духом, острил, как в доброе старое время, и, кажется, иногда даже забывал, где находится. Но вдруг, как бы спохватившись, становился серьезным, и у него вырывалось: «Ох, ребята, боюсь, вы меня впутали в грязное дело. Смотрите, как бы вам не лишиться классного партнера!»

Показания Валентина Ольберга, Исаака Рейнгольда и Рихарда Пикеля дали руководству НКВД необходимый материал для обвинения Зиновьева, Каменева, Смирнова, Бакаева, Тер-Ваганяна и Мрачковского. Таким образом, создалась основа для открытого судебного процесса. Теперь его организаторам предстояло использовать ложные показания для шантажа бывших деятелей оппозиции и выжать из них «признания» об их участии в антиправительственном заговоре.

Правда, свидетельств Ольберга, Рейнгольда и Пикеля было далеко не достаточно. Чтобы ликвидировать не только вожаков оппозиции, но и ее рядовых участников, Сталину требовалось продемонстрировать на процессе, что в сферу ее действий входила вся страна, ее террористические группы орудовали почти во всех областях Советского Союза.

Из дальних тюрем и лагерей в Москву ежедневно доставлялись все новые участники оппозиции. По сталинскому замыслу, они должны были изображать членов террористических групп. Из этого «сырья» следователи НКВД отбирали, а затем и «обрабатывали» рядовых участников предстоящего судебного спектакля.

Но если руководству НКВД сравнительно легко дались «признания» таких людей, как Рейнгольд и Пикель, следователи среднего звена, действовавшие параллельно, никак не могли добиться нужного результата. Заключенные, с которыми они имели дело, упорно отказывались признать, что они готовили террористические акты. К тому же у большинства из них было железное алиби - ведь уже несколько лет они находились в тюрьмах, лагерях или в ссылке, в отдаленных частях страны. Молчанов поторапливал следователей; их самолюбие страдало от того, что нужных начальству результатов не получалось, и они падали с ног от усталости. Наконец, осознав безнадежность ситуации, на очередном совещании у Молчанова они высказали свои претензии: они не располагают надежными средствами, чтобы «загнать подследственных в угол» и выжать из них признания. Циркуляр Ягоды, запрещающий применять угрозы и посулы, фактически разоружает их в борьбе с подследственными.

Молчанов разыграл крайнее изумление. Он просто не может поверить, чтоб они, опытные чекисты, с таким многолетним стажем работы в «органах», так уж буквально понимали циркуляр народного комиссара!

Чекист должен быть не только хорошим следователем, но и грамотным политиком, - многозначительно заявил Молчанов. - Он должен уметь рассудить, что имеет к нему отношение, а что не имеет, что написано для него, а что - просто из соображений высшей политики.

Но как же это различить? - спросил один из следователей. - Циркуляр подписан самим наркомом и предназначен именно для нас!

Теперь вы знаете, как! - отрезал Молчанов. - Я вам говорю это официально, от имени наркома: идите к своим подследственным и задайте им жару! Навалитесь на них и не слезайте с них до тех пор, пока они не станут сознаваться!

Каждый из присутствующих знал, кому принадлежит эта циничная фраза. Ее еще в 1931 году употребил Сталин, когда тогдашний начальник Экономического управления НКВД Прокофьев докладывал ему о деле арестованных меньшевиков Суханова, Громана, Шера и других. Недовольный тем, что Прокофьеву не удается заставить их сознаться, будто они вели переговоры с генеральными штабами иностранных государств, Сталин заявил ему: «Навалитесь на них и не слезайте, пока они не начнут сознаваться».

Отныне следователи всеми силами старались наверстать упущенное. Тем не менее, на первых порах все оставалось по-прежнему. За две недели, прошедшие после совещания у Молчанова, целая армия следователей сумела вырвать «признание» только у одного из обвиняемых. Между тем Сталин ежедневно справлялся о ходе следствия. Чтобы как-то ускорить дело, Молчанов с согласия Ягоды собрал еще одно совещание следователей, пригласив на него секретаря ЦК партии Ежова.

На совещании тот произнес речь, подчеркнув исключительную важность предстоящего процесса для всей партии, и призвал следователей быть более твердыми и беспощадными с врагами партии. Ежов пересыпал свое выступление избитыми лозунгами вроде: «Нет таких крепостей, которые большевики не сумели бы взять!», обращался к самолюбию следователей. Однако наибольшее впечатление на собравшихся произвело одно место в его речи, где зазвучала новая нота, обращенная непосредственно к ним: «Если, - сказал Ежов, - кто-то из вас испытывает сомнения и колебания, если кто-нибудь по той или иной причине чувствует, что он не в силах справиться с троцкистско-зиновьевскими бандами, - пусть скажет, и мы освободим его от следовательской работы». Все прекрасно понимали, что за этим последует: отказ вести дело «троцкистско-зиновьевских бандитов» будет расценен как протест против организации самого «дела», и отказавшегося ждет немедленный арест. Каждый теперь осознал, что, не сумев добиться признания подследственного, он рискует быть заподозренным в сочувствии ему.

Ближайшая же неделя дала неожиданно большое число «признаний». Одна из следственных групп, возглавляемая напальником отдела Специального политического управления НКВД Южным - человеком насквозь аморальным и бесчестным - добилась признаний сразу от пяти заключенных, показания которых затронули к тому же Зиновьева и Каменева. Это были преподаватели марксизма-ленинизма из Ленинграда и Сталинграда, только недавно попавшие в тюрьму и никогда не принадлежавшие ни к какой оппозиции. Им предъявлялось обвинение только в том, что в их учебных заведениях действовали нелегальные троцкистские кружки. Секрет успеха Южного был прост: узнав, как большое начальство поступило с Рейнгольдом и Пикелем, он применил к бедным преподавателям тот же нехитрый прием.

Молчанов, дознавшись об этом, собрал специальное совещание, на котором сурово критиковал поведение Южного и его помощников. В данном случае нельзя было, оказывается, уговаривать подследственных дать показания против Зиновьева и Каменева «в интересах партии», необходимо было заставить их осознать тяжесть своих преступлений и раскаяться. «Такая работа, - негодовал Молчанов, - не имеет ничего общего с подлинным следствием!»

«Я мог бы, - продолжал он, - хоть сейчас выйти на Лубянскую площадь, созвать сотню партийцев и сказать им, что партийная дисциплина требует от них дать показания против Зиновьева и Каменева в интересах партии. За какой-нибудь час я соберу сотню таких заявлений за их подписями! Никто не давал вам права обращаться к арестованным от имени партии! Методы такого рода, - поучал Молчанов, - могут применяться только в виде исключения по отношению к особо важным обвиняемым, да и то лишь по специальному разрешению товарища Ежова. А вам необходимо вести следствие так, чтобы арестованный ни на секунду не усомнился, что вы действительно считаете его виновным. Можете играть на его любви к семье, на специальном постановлении, касающемся детей, в общем, на чем хотите, но соглашаться с арестованным, что он лично не виновен, и такой ценой получать его признание - абсолютно недопустимо!»

Сделав троицу Ольберг-Рейнгольд-Пикель своим послушным орудием, организаторы процесса начали расширять масштабы дела.

Для начала НКВД арестовал тех, на кого наговорил его же тайный агент Ольберг, да к тому же по указке Молчанова. Многочисленные аресты были произведены в Минске, где Ольберг, направляясь из Германии в Москву, останавливался у своих родственников, и в Горьком, где он работал преподавателем. Среди арестованных в Горьком я припоминаю Елина - члена бюро Горьковского обкома, Федотова - директора пединститута, Соколова, Кантора и Нелидова - преподавателей того же института.

Это был тот самый Елин, сигнализировавший в НКВД и в ЦК партии о своих подозрениях насчет Ольберга и получивший по телефону от Ежова приказ не чинить Ольбергу препятствий. Таким образом, Елин понял, что Ольберг - вовсе не эмиссар Троцкого, каким организаторы процесса рассчитывали представить его стране, а тайный агент НКВД. В общем, Елин знал слишком много, почему и был расстрелян без всякого судебного приговора. Его имя, однако, было упомянуто Ольбергом на суде, когда тот перечислял террористов, якобы готовивших убийство Сталина.

Директор пединститута Федотов, тоже «выданный» Ольбергом, находился под следствием сначала в Горьком, в областном управлении НКВД, а в дальнейшем - в Москве, где его допрашивали под присмотром Молчанова и Когана. Мне довелось читать федотовские показания, и я полагал, что этот человек, представленный в них активным пособником Ольберга в подготовке покушения на Сталина, займет видное место на скамье подсудимых. Однако на суде он не появился. Возможно, организаторы процесса не вполне ему доверяли и опасались, как бы он не переменил своих показаний, данных на следствии в НКВД.

Среди тех, кто был замешан в дело самим Федотовым, правда, по требованию Молчанова, оказался известный физик академик Иоффе, работавший в Ленинграде. Но когда на совещании в Кремле Молчанов докладывал о показаниях Федотова Сталину, тот сказал: «Вычеркните Иоффе. Он еще может нам понадобиться!» Эта реплика была полной неожиданностью для Молчанова - не кто иной, как Сталин, двумя неделями ранее распорядился, чтобы Иоффе фигурировал в показаниях Федотова как один из его сообщников…

Следствие по делам Соколова и Нелидова, преподавателей Горьковского пединститута, упоминавшихся в показаниях Ольберга, было поручено Кедрову. Кедров был сотрудником иностранного управления НКВД и входил в группу следователей, возглавляемую Борисом Берманом, заместителем начальника этого управления. В данном случае речь идет о так называемом Кедрове-младшем, которому было тогда года тридцать два. Он принадлежал к семье старых революционеров: его отец, по образованию физик, жил в свое время в Швейцарии вместе с Лениным. После Октябрьской революции Кедров-старший был назначен членом коллегии ВЧК и прославился чрезвычайно жестокой расправой над бывшими царскими офицерами в Архангельске, учиненной, как только Красная армия заняла этот город. Двумя годами позже Кедров был признан душевнобольным. Он прошел курс лечения и постепенно выздоровел, однако врачи признали, что он больше не может занимать руководящие должности, и ЦК назначил ему персональную пенсию.

Внешность Кедрова-старшего была весьма примечательной. Высокий, всегда держащийся прямо, с красивым, смуглым лицом и большими черными, горящими, как угли, глазами, он казался мне воплощением мятежного, бунтарского духа. Его черные, как вороново крыло волосы, всегда были взлохмачены. Необыкновенно выразительные глаза Кедрова постоянно как бы искрились. Возможно, это были искры безумия.

Кедров-младший походил на отца, но не унаследовал его яркую и оригинальную внешность. Он был осторожен, замкнут, вечно поглощен своей работой. Не одаренный способностью к критическому мышлению, он воспринимал все исходящее от партии и от начальства как непреложную истину.

Соколов был быстро сломлен Кедровым. Он согласился подтвердить показание Ольберга насчет студенческой делегации, которая будто бы намеревалась совершить покушение на Сталина во время первомайской демонстрации на Красной площади.

Кедров воспользовался привязанностью Соколова к своей семье, которую он стремился оградить от преследований, и его глубокой приверженностью партийной дисциплине. Преподаватель истории, обязанный ежедневно внушать студентам ненависть к вождям оппозиции, Соколов в принципе не возражал против того, чтобы подписать ложные показания, необходимые ЦК партии для дискредитации Троцкого, Зиновьева и Каменева. Фактически Соколова интересовал лишь один вопрос: что его вернее спасет - подписание требуемых от него «признаний» или, напротив, отказ от самооговора.

Если бы Соколов мог рассчитывать на то, что суд беспристрастно рассмотрит выдвинутые против него обвинения и защитит его от домогательств НКВД, он, несомненно, держался бы твердо. Но такой надежды у него не было. Как опытный партийный пропагандист, он понимал: коль скоро дело идет о дискредитации Троцкого, Зиновьева и других политических противников Сталина, суд будет всего лишь играть роль вспомогательного средства, подчиненного ЦК. И в данном случае как суд, так и НКВД руководствуются директивами, получаемыми из одного и того же источника. Ясно, что Соколову не оставалось ничего другого, как подчиниться нажиму следователя и сдаться на милость НКВД.

Кедров добился «признания» еще пяти арестованных. Никто доподлинно не знал, в чем секрет его воздействия на подследственных. Молчанов был так доволен его работой, что упомянул его как умелого следователя на очередном совещании.

Однажды вечером мы с Борисом Берманом шли по одному из коридоров НКВД, направляясь к начальнику Иностранного управления Слуцкому. Вдруг нас остановили душераздирающие вопли, доносящиеся из кедровского кабинета. Мы распахнули дверь и увидели сидящего на стуле Нелидова, преподавателя химии Горьковского пединститута, который, между прочим, был внуком царского посла во Франции. Лицо Нелидова было искажено страхом. Следователь Кедров находился в состоянии истерического бешенства. Увидев Бермана, который был его начальником, Кедров возбужденно принялся объяснять, что только что Нелидов сознался, что хотел убить Сталина, а затем вдруг отказался от своих же слов. «Вот, вот! - истерически выкрикивал Кедров. - Вот, смотрите, он написал: „Я признаю, что был участником…" и вдруг остановился и не пожелал продолжать. Это ему так не пройдет… я задушу его собственными руками!»

Столь невыдержанное поведение Кедрова в присутствии начальства поразило меня. Я с удивлением смотрел на него - и внезапно увидел в его глазах то же фосфорическое свечение и те же перебегающие искорки, какими сверкали глаза его безумного отца.

«Глядите! - продолжал кричать Кедров. - Он сам это написал!..»

Кедров вел себя так, словно по вине Нелидова лишился чего-то самого ценного в жизни, точно он был жертвой Нелидова, а не наоборот. Я внимательно посмотрел на Нелидова. Это был молодой человек лет тридцати, с тонким лицом типичного русского интеллигента. Кедров совершенно очевидно внушал ему ужас. Он обратился к нему с виноватой улыбкой: «Я не знаю, как это могло случиться со мной… Рука отказывается писать».

Берман приказал Кедрову прекратить допрос и отослать арестованного обратно в камеру.

Войдя к Слуцкому, мы сообщили ему об этом эпизоде. Тут я узнал, что такие сцены наблюдаются не впервые. Берман рассказал Слуцкому и мне, что несколько дней назад он и другие сотрудники бросились к кабинету Кедрова, услышав дикие крики, доносившиеся оттуда. Они застали Кедрова вне себя: разъяренный, он обвинял заключенного - это был Фридлянд, профессор ленинградского института марксизма-ленинизма - в попытке проглотить чернильницу, стоящую у него на столе. «Я остолбенел, - рассказывал Берман, - увидев эту самую чернильницу - массивную, из граненого стекла, размером в два мужских кулака… „Как вы можете, товарищ Кедров! Что вы такое говорите!" - бормотал Фридлянд, явно запуганный следователем. Тут мне пришло в голову, - продолжал Берман, - что Кедров помешался. Если б вы послушали, как он допрашивает своих арестованных, без всякой логики и смысла, - вы бы решили, что его надо гнать из следователей… Но некоторых он раскалывает быстрее, чем самые лучшие следователи. Странно - похоже, он имеет какую-то власть над ними…»

Берман добавил, что после эпизода с чернильницей он пошел к Молчанову и просил его отстранить Кедрова от следственной работы, но Молчанов на это не согласился и ответил, что пока Кедрову удается выжимать признания из арестованных, он его не уволит.

Многие зарубежные критики московских процессов высказывали предположение, что признания обвиняемых объясняются действием гипноза или же специальных лекарств. Но мне никогда не приходилось слышать от следователей об использовании подобных средств, по крайней мере на первом из судебных процессов. Если такие методы и применялись, мне о них ничего не известно. Но я не сомневаюсь, что Кедров обладал способностью гипнотического внушения, хотя, может быть, и сам того не сознавал. Думается, что случай с Нелидовым был явным примером такого воздействия.

И все же Кедрову не удалось сломить Нелидова. Тот обладал одним серьезным преимуществом перед остальными обвиняемыми: он принадлежал к аристократической семье, разоренной революцией, не состоял в партии и потому не испытывал абсолютно никакого чувства «партийного долга». Никакой казуистикой его нельзя было убедить, что он обязан стать на колени перед партией и оговорить себя, сознавшись в попытке подрыва ее «монолитного единства». Так сорвалось намерение организаторов процесса продемонстрировать сотрудничество троцкистов с внуком царского посла на общей для них «террористической платформе».

ВСТРЕЧИ НА НЕСОКРУШИМЫХ РАЗВАЛИНАХ...22

“СТАЛИН И ИНКВИЗИЦИЯ”.
Юлия – Искателю:
- Хороший вопрос. Спасибо.
Вначале об общем: и там, и там – идея насильственного искоренения зла, в котором “весь мир лежит”. По принципу: “Нет человека, нет проблемы”.
И там, и там на поверхности цель: спасение вверенной тебе свыше паствы от “паршивых овец”. Но...

Путь к спасению опирается в христианской догматике на евангельскую притчу о Страшном Суде: Накорми голодного, одень нищего, приюти бездомного.
Что сделал одному из “малых сих” – сделал самому Христу.

Сталин, часто насильственными путями инквизиции, поднял из руин огромную многонациональную страну, которая накормила, одела, дала крышу над головой, работу и образование, право на достойный отдых.

Вот что писал о деятельности “отца народов” ДЖАВАХАРЛАЛ НЕРУ:
“Это был знаменитый пятилетний план или Пятилетка, как назвали его русские.
Он представлял собой грандиозную программу, осуществление которой было бы трудным делом даже на протяжении жизни целого поколения для богатой и передовой страны.
Попытка осуществить её в отсталой и бедной стране казалась пределом безумия.

Массы почти с энтузиазмом мирились с новыми жертвами.
Они жили бедной аскетической жизнью. Они жертвовали настоящим ради манившего их великого будущего, гордыми и привилегированными строителями которого они себя считали.

Советская Россия впервые в истории сконцентрировала всю энергию народа на мирном созидании. На желании поднять отсталую в промышленном отношении страну и сделать это при социализме.
Пятилетний план покорил воображение всего мира”.

Эти строчки написаны ещё до войны, когда под руководством “Инквизитора” советский народ спас мир от фашистской чумы.

Это – на одной чаше весов. А на другой – жертвы.
Не только противники этого народного восхождения, но и которые, как оказалось, “не при чём”.
Щепки летели. Но в результате была создана страна-крепость за железным занавесом, где не было возможности плодиться всевозможному жулью, рвачам, ворам, бездельникам, развратникам, хищникам, наркоманам. Всем тем, кто наводнил бы и погубил нашу страну уже в двадцатые, тридцатые, сороковые – не будь этой “сталинской инквизиции”.

“Инквизитор” в данном случае создал объективные условия для духовного спасения вверенного ему народа.

“Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни мужеложники, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники Царство Божие не наследуют” (1 Кор,6,9-10)

То есть празднующие сейчас свободу от “инквизиции”.

Попуская порой варварски разрушать храмы как атрибуты “мира эксплуатации”, он заботился о ХРАМАХ ВНУТРЕННИХ.

Насилие – да, но в “лежащем во зле мире” всякое массовое движение против течения невозможно без насилия. Приходится выбирать из двух зол меньшее.

Теперь об инквизиции.
Она действовала, в отличие от Сталина, именем Бога.
То есть это была прямая попытка подменить собой Божий Суд, нарушив право личности на свободу выбора между Всевышним и дьяволом (в этом свободном выборе каждой личности - смысл исторического процесса).

Сталин никогда не вмешивался во внутрицерковные дела, не стремился исказить в свою пользу церковные догматы.
“По плодам их узнаете их”, - сказано в Писании.
Сравните плоды инквизиции и сталинского правления...

АНАТОЛЬ ФРАНС:
“Пять лет тому назад Советская Республика родилась в нищете.
Непобедимая, она явилась носительницей нового духа, грозящего всем правительствам несправедливости и угнетения, которые делят между собой землю.
Старый мир не ошибся в своих опасениях.
Его вожаки сразу угадали в ней своего врага. Они двинули против Советской Республики клевету, богатство, силу. Они хотели её задушить; они посылали против неё шайки разбойников.

Если в Европе есть ещё друзья справедливости, они должны почтительно склониться перед этой революцией, которая впервые в истории человечества попыталась учредить народную власть, действующую в интересах народа”.

Далее. Сталин никогда не устраивал публичные КАЗНИ, не вводил народ в грех, делая его соучастником запрещённого Богом убийства.
Чем грешила инквизиция, царская Россия и нынешние правители (эти даже транслируют “представление” по телевизору).

Фактически вождь восстал против служения “жёлтому дьяволу” (царству Маммоны).
В отличие от сказочно богатых иезуитов, сам он был аскетом, оставив после себя лишь стоптанные башмаки да изношенный китель.

В заключение отвечу словами самого Сталина, который на вопрос зарубежного корреспондента, почему он ушёл из семинарии, ответил: “из-за иезуитских порядков”. Тем самым подчёркивая несовместимость истинной веры и иезуитских методов в духовных вопросах.
То, что иногда дозволено кесарю, недопустимо в храме.

Да, Сталин сам использовал в борьбе с идеологическими врагами иезуитские приёмы. Но повторяю, отличал жизнь духа (где отношения человека с Творцом изначально подразумевают тайну и свободу выбора), от социально-общественной борьбы.
Вспомните кровавый “Ветхий завет”. Вспомните бесконечные войны “отвязавшихся” стран и народов.
Что же нам теперь, и с Гитлером надо было соблюдать политес? И Кутузову не применять к Наполеону обманно-иезуитские методы, сдавая Москву?

Вот если бы Сталин не отделил церковь от государства, требуя от “товарищей” отныне приносить от священников справки в подтверждение политической “благонадёжности” - страна бы воистину хлебнула “иезуитских методов”! Однако вождь категорически такой возможностью не воспользовался.
Это говорит о многом.
2001-07-11

Цитата для тех, кто не читал “Дремучие Двери”

КРУГ:
- Большая цитата из обсуждаемого романа Ю.Ивановой:

“Без воли Божьей волос с головы не упадёт…”
Господь срубил прежний строй, как бесплодную смоковницу, попустив свершиться Октябрьскому перевороту.
“Поединок” Куприна, “Бурса” Помяловского, нравственное отчаяние Толстого...
Да что там, откройте любое более-менее значительное произведение той поры. Все обличали прогнившее болото тогдашней действительности.
Разве она не губила души? Разве не нарушала Замысел?
Катарсис – это для Нехлюдова. А для Катюши Масловой?
И только “жатвой Господней” может православный измерять значимость той или иной эпохи.

“И я не рассуждаю о Нём. Для Бога более оскорбительно, если неправильно судят о нём, чем если вовсе о нём не думают”.

Да и для всех ли нехлюдовых – катарсис?
Или православные в большинстве всё же были неприемлемыми для Неба, “теплохладными”?

Чтобы примириться с собственной совестью, приходилось рвать со своей средой и ненавистным государством, становиться бунтарём или бежать. Мотивами такого бунта-бегства буквально пронизана русская литература.
Бегство или смерть!
Не было для больной совести пристанища на Руси, кроме монастырей, но не всем по силам подвиг монашеский...

Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзённой муки
И горько повторял, метаясь, как больной:
“Что делать буду я? Что станется со мной?”

На расспросы родных герой признаётся, что его мучит ужас перед каким-то грядущим возмездием.
“Как узник, из тюрьмы замысливший побег”, герой, пребывая в страхе и унынии, встречает юношу-монаха с книгой:

И я в ответ ему: “Познай мой жребий злобный!
Я осуждён на смерть и позван в суд загробный
И вот о чём крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит”.

“Коль жребий твой таков”, - он возразил,
“И ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждёшь? Зачем не убежишь отселе?”

Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
“Я вижу некий свет”, - сказал я наконец.

“Иди ж”, - он продолжал, - “держись сего ты света,
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг.
Ступай!”
- И я бежать пустился в тот же миг”.

“Странник” А.С.Пушкина, 1835 год, незадолго до смерти.
Вот и искали этот самый “некий свет” многие в революции...

Подобное и у Некрасова:

Одна просторная, дорога – торная. Страстей раба,
По ней громадная, к соблазну жадная идёт толпа.

Другая – тесная, дорога честная, по ней идут
Лишь души сильные, любвеобильные, на бой, на труд...

Прямая параллель с Евангельским “узким путём спасения”.

Кстати, о параллелях:

“Погибло, всё погибло! Умерло всё, и мы умерли, бродим, как живые трупы и мёртвые души.
До сих пор ничего не понимаю, мой ум отказывается вместить.
Была могучая держава, нужная друзьям, страшная недругам. А теперь – это гниющая падаль, от которой отваливается кусок за куском на радость всему слетевшемуся воронью.

На месте шестой части света оказалась зловонная зияющая дыра.

Где же он, великодушный и светлый народ, который влёк сердца детской верой, чистотой и незлобивостью, даровитостью и смирением?

А теперь - это разбойничья орда убийц, предателей, грабителей, сверху донизу в крови и грязи, - во всяком хамстве и скотстве.
Совершилось какое-то чёрное преображение. Народ Божий стал стадом гадаринских свиней”.

Это что, про нашу перестройку? – невольно вырвалось у Иоанны.

- “Исчезни в пространстве, исчезни, Россия, Россия моя!”, - как воскликнул свидетель Андрей Белый, - 1918 год, любезная Иоанна, - А она на самом деле взяла да исчезла. И закопошились на её месте предательские “самостийности”, нетопыри разные.

Ведь при похоронах России присутствуем”.

А первая цитата – тоже 1918-й.
Сергий Булгаков, “На пиру богов”.

“Произошло то, что Россия изменила своему призванию, стала его недостойна, и поэтому пала, а падение её было велико; как велико было призвание”.
2002-08-01

КРУГ:
- Помещаю текст Ю.Ивановой с её форума “Миссия Сталина”:

“БЫЛ ЛИ СТАЛИН МАРКСИСТОМ?

Или же, зная падшую природу человека, вождь понимал, что “пролетарий – всего лишь вывернутый наизнанку буржуа, ждущий своего часа”.

Поэтому внутри ограды будут перманентно нарождаться волки, не говоря уже о волках внешних.
И единственный способ сохранить стадо – это стравливать кланы друг с другом, ослабляя и уничтожая.
Умышленно он это делал, по воле свыше, или же просто был эмпириком, ставшим из разрушителя одного государства великим государственником другого – вопрос особый.

Разумеется, страдали при этом тысячи, “летели щепки”. Но был ли иной путь укрепить многонациональную страну в её Великом противостоянии царству Маммоны?”

Задавая читателям этот вопрос, автор исходит из убеждения, что любое общественное устройство “лежащего во зле мира” (Вампирии), позволяющее одной части общества перманентно обжираться за счёт угнетения и недоедания другой, обеспечивающее себе такую “вампирскую” жизнь с помощью армий, конституций, полиции и СМИ, - не может быть благословлено Творцом.

Юлия:
- Разве не в умножении жатвы Господней смысл крестного подвига Спасителя и завещание нам следовать Его путём?
“Душу положить за други своя”, а не “терпеть” мучительное умирание более слабых братьев во Христе в когтях и зубах хищников. Умирание телесное и духовное.
“Терпеть” нам заповедано страдания собственные, да и то лишь те, которые “во спасение”.

Терпя же “насильников, грабителей, мучителей людей” - разве мы первым делом не ввергаем их самих в грех, не потворствуем греху?
2001-08-08

* * *
АЛЕКСАНДР - Юлии: “Единственный способ сохранить стадо – стравливать кланы друг с другом, ослабляя и уничтожая”.
Посмотрите, с каким цинизмом Иванова пишет о Людях, сравнивая их со стадом, и то, что их нужно непременно стравливать (очевидно, имеется ввиду классовая борьба).

Юлия:
- “Стравливал” Сталин кланы номенклатурных волков, хищников и потенциальных предателей народной власти. То есть будущих гусинских, березовских, яковлевых и прочих чубайсов.
Которые в наши дни пожгли партбилеты, как только явилась возможность присвоить не только прибавочную стоимость, но и недра.
Теперь о “стаде”. Это общепринятый Библейский синоним “народа”, в котором нет никакого цинизма. Например:
“Не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство” (ЛК.12, 32)
“И они услышат Мой голос, и будет одно стадо и один Пастырь” (Иоан, 10, 16).
Об “уважении к народу”. Отвечу словами поэта А.К. Толстого из поэмы “Поток-богатырь”:

И, увидя Потока, к нему свысока
Патриот обратился сурово:
“Говори, уважаешь ли ты мужика?”
Но Поток вопрошает: “Какого?”
“Мужика вообще, что смиреньем велик!”
Но Поток говорит: “Есть мужик и мужик:
Если он не пропьёт урожаю,
Я того мужика уважаю!”

АЛЕКСАНДР: “Опубликуй эта мадама свои опусы при Сталине, в первую ночь укатила бы на Соловки”.
Юлия:
- При Сталине надобности в подобных “опусах” не было.

А вообще-то лучше на Соловках, чем, как сейчас, в дерьме.

И нельзя ли поспокойнее?
Как сказал вождь одному из известных режиссёров:
“Моя работа тоже многим не нравится, но я от этого не падаю в обморок”.
2001-08-15

АЛФЁРОВА Мария Александровна:
- Я не из зарубежья. Я – православная, живу в России, в одном с вами городе.
Но я уверена, что Сталин был посланником сатаны.

КРУГ:
- Отвечу вам словами Ю.Ивановой:
“Если СССР служил сатане, почему отвергал ядовитые угощения “хозяина”?
Советский Союз упрекают в “безбожии”, в том, что мы жили так, будто Бога нет”.

Автор полагает, что мы жили так, будто не Бога, а Дьявола нет.
Нет его, неустанно нашёптывающего зодчим светлого будущего, пытающимся жить по “моральному кодексу строителей коммунизма”, возжаждать запретные плоды, которые отвергала “безбожная” власть.

Сатану переименовали во “вражескую пропаганду”. И верили, что с этой штукой можно справиться всякими там постановлениями, глушилками, железными занавесками, цензурой. И обвинениями некоторых товарищей в “буржуазном перерождении” (то есть в служении Маммоне).

Лозунг сатаны: “Запрещается запрещать”.
Почему же “империя зла”, не веря в сатану, но якобы ревностно ему служа, яростно отвергала хищничество, жадность, эгоизм, блуд, “деньги в рост” и прочую отвязанность в фантике “свободы”?

Может ли разделиться царство?
Может ли зло отвергать дары зла?
На кого же, в таком случае, работала эта “ужасная” страна “героев, мечтателей, учёных”?

И кому служит теперь СНГ воров, спекулянтов, убийц, проституток и наркоманов?”

ДРЁМОВ Александр:
- Господа мелкотравчатые зарубежцы!
Сколько бы вы ни лаяли на знаменитых деятелей России, которые ой как много сделали для русского народа, история пишется независимо от вас, от ваших желаний...
А караван идёт.
2001-08-11

* * *
АНТОНОВ Сергей:
- Нация вымирает сейчас, когда нет лагерей и плохого Сталина.
А тогда даже аборты были запрещены.
Вот как боролись “за вымирание нации”.
2001-08-14

* * *
ПРИМАЧУК Александр:
- Дожили!
Деспот Джугашвили лучше Николая, причисленного к лику святых.
И это утверждает православный!
Слышали б это причисленные к лику святых – в гробах бы попереворачивались.
2001-08-16

Сын священника и племянник еврея

Томас Токвемада родился в начале XV века в семье священника в небольшом испанском городке. Его отец принимал участие в Констанцском соборе, призванном преодолеть раскол католической церкви. Его родной дядя кардинал Хуане Торквемада был потомком крещеных евреев.

Томас Торквемада

Отец дал Томасу хорошее образование. Современники вспоминали о будущем инквизиторе как о смышленом и общительном ребенке. Юноша поступил в доминиканский орден, где поразил всех своими ораторскими способностями и умением ловко трактовать религиозные догмы. Вскоре он стал настоятелем монастыря Санта Крус ла Реал, одного из главных монастырей Сеговии.

Дядя Торквемады был потомком крещеных евреев

В должности приора он выказывал удивительное рвение и ограничивал себя во всем: носил самую простую одежду и вовсе не носил обуви, не ел мяса, даже самые дальние расстояния преодолевал пешком. К подобного рода аскетизму он приучал и собратьев по монастырю.

Духовник Изабеллы Кастильской

Однажды в Санта Крус ла Реал прибыла с визитом Изабелла Португальская. Три года назад она потеряла мужа, и от тоски ударилась в религиозный фанатизм. Познакомившись с Томасом, она попросила монаха стать духовником ее дочери Изабеллы. Торквемада согласился, и принялся с двойным усердием воспитывать инфанту. Он был не просто духовником, но и учителем и ментором девочки.

Торквемада был воспитателем и духовником Изабеллы Кастильской

Неокрепший ум ребенка легко воспринимал фанатические воззрения Торквемады. Однако некоторые историки считают, что его влияние нельзя назвать отрицательным: к моменту замужества Изабелла обладала неплохим багажом знаний и была образованней своего жениха Фердинанда. Брак устроил сам Торквемада. Выдав замуж свою подопечную, он тем самым объединил Испанию.

Изабелла Кастильская

Он был суров, как повелитель ада, великий инквизитор Торквемада

К концу XV века власть Торквемады была почти безграничной. По просьбе Изабеллы и Фердинанда папа Сикст IV основал Трибунал священной канцелярии инквизиции, а в 1483 назначил Томаса Торквемада великим инквизитором.

Торквемада — прототип великого инквизитора из «Братьев Карамазовых»

Своей главной задачей Торквемада считал укрепление положения католической церкви, а других средств, кроме инквизиции, он не видел. В Испании инквизицию учредил еще папа Григорий IX, но широкого распространения она не получила, а во второй половине XV века на территории Кастилии и вовсе не было ни одного инквизитора.

Аутодафе на площади Майор в Мадриде, 1650

При Торквемаде начались массовые сожжения еретиков. Великий инквизитор создает инструкции, по которым можно было вычислить еретика. Отдельно он прописал процедуру допроса, количество и длительность пыток. По разным подсчетам, при Торквемаде были сожжены заживо от двух до восьми тысяч человек, при этом иногда на костер кидали не самого еретика, а его соломенное чучело, поскольку преступники часто убегали. Более 20 тысяч человек были подвергнуты пыткам.

В 1483 Сикст IV назначил Торквемада великим инквизитором

Инквизиция не щадила никого: еретик должен был принять католичество или умереть. Имущество осужденных присваивало государство. Все эти зверства приправлялись гонениями на евреев и мавров. По легенде, когда богатые еврейские купцы предложили Изабелле и Фердинанду деньги, чтобы те прекратили гонения на евреев, Торквемада сорвал с себя нательный крест и воскликнул: «Иуда Искариот предал своего учителя за 30 серебряников, а Ваши Величества хотят продать его за 300 тысяч! Вот Он, берите и продавайте!» И даже осуждение папы Сикста IV не остановило великого инквизитора.

Марлон Брандо в роли Торквемада в фильме «Христофор Колумб: завоевание Америки», 1992

Ничего удивительного, что за 78 лет Торквемада нажил себе немало врагов. Он и в молодости был одинок, а в преклонные годы и вовсе отгородился от людей и окружил себя охраной. 250 человек день и ночь следовали за великим инквизитором, который страшно боялся ножа в спину или подсыпанного в напиток яда. Великий инквизитор умер на исходе XV века, ненавидимый целой страной.