«Неизбежна ли война?»: письмо Зигмунда Фрейда Альберту Эйнштейну. Переписка фрейда с альбертом эйнштейном

Н евозможно переоценить влияние психоанализа на психологию современного человека. Влияние Фрейда глубже и сильнее, чем влияние Дарвина. Постхристианское человечество является фрейдовским в том же смысле, в каком христианское являлось христианским. Немногие знакомы собственно с психоанализом, как и прежде немногие вникали собственно во внутреннюю жизнь христианства, зато все с молоком матери всосали несколько основополагающих идей своей эпохи.

Нетрудно противопоставить Православие психоанализу, если ограничиваться внешним. Раньше похвалялись нравственность и обязательность, теперь раскованность и непосредственность. Любой отрицательный, так сказать, герой Достоевского по сути дела стократ нравственнее и обязательнее почти любого современного человека. Герой Достоевского по большей части только мечтает о раскованности, а современник в ней естественно пребывает. Для Верховенских это еще идея, для нас реальность, притом реальность, далеко превосшедшая идею Верховенских.

Но вот что интересно: между внутренним Православием, Православной духовной аскезой, и собственно Фрейдовским психоанализом, гораздо больше сходства, чем кажется при беглом взгляде.

Ведь собственно психоанализ Фрейда не есть призыв к раскованности.

Собственно психоанализ есть процедура, раскрывающая содержание человеческого «бессознательного», тайных страстей сердца человеческого. Психоанализ по сути дела тоже есть некая аскеза духа. Философия, антропология и тем более аморальная «мораль» психоанализа - это лишь более или менее вульгарное обобщение конкретных наблюдательных фактов, полученных Фрейдом, врачем-психотерапевтом, при работе со своими пациентами.

Самая же работа заключается в следующем: врач предлагает пациенту сообщать ему содержание всех мыслей, представлений и воспоминаний, приходящих на ум. Врач предупреждает пациента, что он должен отказаться от какой бы то ни было цензуры, не должен отбрасывать ничего, каким бы оно ни казалось неприличным, неуместным, случайным, маловажным и так далее. Пациент должен стать бесстрастным наблюдателем приходящих на ум помыслов, подобно пассажиру поезда, глядящему в окно. Это и есть собственно психоанализ.

Но поскольку пациент не является человеком бесстрастным, постольку он оказывается неспособным выполнить эту несложную на первый взгляд задачу. Сила, противодействующая процедуре, не замедливает проявиться. На языке Фрейда она именуется сопротивлением. Врач, собственно говоря, и призван бороться с обнаруживающимся сопротивлением, снова и снова предлагая пациенту продолжить процедуру психоанализа.

Трудность тут в том, что страстные помыслы, приходящие на ум, овладевают умом, так что человек не осознает их как собственно приходящие помыслы, которые надо исповедывать врачу, то есть спокойно констатировать факт появления такого-то помысла. Помысел не любит осознаваться как помысел, а любит сразу проецироваться вовне. Пациент обнаруживает склонность принимать содержание того или иного помысла за чистую монету, за действительность, за факт внешней, а не внутренней психической жизни.

Как метод лечения психических и нервных болезней психоанализ не срабатывает в тех случаях, когда эта склонность представляется непреодолимой.

Принимая помысел, пациент начинает действовать в соответствии с его направлением, что и делает продолжение психоанализа невозможным. Задача врача состоит в том, чтобы попытаться убедить пациента спокойно продолжить процедуру, объективируя помыслы и ТЕМ ПРЕПЯТСТВУЯ им превращаться в действие.

Итак, собственно психоанализ есть некая АСКЕЗА УМА. Ум должен НАУЧИТЬСЯ НЕ ПРИНИМАТЬ ПОМЫСЛЫ к исполнению, а осознавать их как собственно помыслы, как психическое явление. И здесь сходство с Православной аскезой потрясающе глубокое. Очевидно и различие. По теории Фрейда помыслы - это продукция бессознательного этажа (подвала) человеческой психики. Само по себе наблюдающееся разделение психики на сознательное и бессознательное представляет собой, по Фрейду, некую если не патологию, то потенцию патологии. Помыслы, по мысли Фрейда, есть одно из проявлений «психопатологии обыденной жизни». Медицинская мысль здесь заключается в том, что нервно-психическая болезнь возникает как проявление бессознательных желаний. По наблюдению Фрейда, бессознательное бессознательно именно и только потому, что человек отвергает его содержание как чуждое, как несоответствующее его представлению о собственном «Я». Но бессознательные желания, неизвестные самому человеку страсти, живущие в его душе, обладают реальной силой. Человек не желает осознавать их - так они ищут хотя бы частичного удовлетворения на пути символического замещения. На поверхности человеческого сознания они появляются в неузнаваемом, извращенном виде, в виде болезни.

Говоря кратко, по идее Фрейда, всякий нервно-больной человек в некотором отношении сам же и хочет болеть. Хочет, сам того не сознавая. Лечение и заключается в том, чтобы дать человеку возможность осознать свое неосознаваемое желание, ставшее двигателем болезни. С этим осознанием собственно болезнь прекращается. Человек, осознав живущую в его душе постыдную страсть (постыдную - поскольку она не осознавалась именно потому, что не соответствовала понятиям человека о самом себе), может поступить по-разному. Он может попытаться найти ей удовлетворение, а может попытаться подавлять ее и далее, но уже не используя тот прием, который и стал причиной возникновения болезни: он уже не может притворяться сам перед собой, будто этой страсти у него вовсе нет. Во всяком случае, это уже не проблема врача. Заставив пациента осознать, увидеть в собственной душе постыдное влечение, врач сделал для него невозможным бегство в нервно-псхическую болезнь, которая всегда является следствием глубинного самообмана.

Процедура психоанализа и была разработана Фрейдом как инструмент осознания бессознательного. Всплывающие на поверхности сознания помыслы обычно либо отвергаются цензурой (человек немедленно забывает их), либо немедленно принимаются умом, переходя затем в то или иное действие. В первом случае они почти не осознаются, представляясь случайными или бессмысленными (а по логике Фрейда не бывает помыслов ни случайных, ни бессмысленных), во втором случае они называются собственно мыслями данного человека. Во всяком случае помыслы почти никогда не осознаются собственно как таковые, как собственно помыслы. Играя важнейшую роль в формировании поведения, они действуют исподтишка.

Психоанализ ломает установившееся равновесие сил, изменяет представление человека о самом себе. Человек обнаруживает, что в повседневной работе его собственного ума огромную роль играет некая сила, которая вполне чужда его самосознанию. И это - великое открытие Фрейда, ведь Фрейд, подобно Колумбу, открыл для европейца Америку его собственного бессознательного, ничего не зная о достижениях своих предшественников - православных монахов, которые, подобно норманнам, открыли эту Америку страстей на несколько веков ранее.

В основе православной аскетики также лежит, вопреки распространенному заблуждению, некоторая дисциплина ума. Именно ума, а не тела.

От православного христианина требуется непрестанное пребывание в молитве. Это и есть собственно православная аскеза, по своей внутренней сути. Помыслы, приходящие на ум, овладевая умом, отвлекают от молитвы, а человек не должен уделять никакого внимания помыслам, сосредотачиваясь в молитве. Помыслы снова и снова овладевают умом, несмотря на самое искреннее усердие молящегося. Даже человек, имеющий специальную подготовку, способный к произвольной манипуляции собственным вниманием, имеющий опыт длительных медитаций, оказывается неспособен внимательно молиться в течение нескольких минут. Двадцатиминутное же сосредоточение в молитве остается по прежнему недоступным даже после многих лет молитвенного подвига. Наши помыслы находятся к молитве в отношении непримиримой вражды. Все, что мы можем - это вновь и вновь обращать к молитве неудержимо ускользающий ум. Всякий желающий убедиться в этом пусть попробует повторять слова Иисусовой молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», - не позволяя памяти и воображению уноситься в сторону от этих слов. Если ему удастся повторить молитву более десяти раз так, чтобы ум не был расхищен каким-либо помыслом, такого человека можно считать особо одаренным в умственном отношении: ведь именно способность ума к произвольной фиксации является базовым его качеством, на котором нарастают все прочие его способности. Подавляющему большинству читателей это просто не удастся.

В этом отношении опыт молитвы и опыт психоанализа приводят к схожим результатам: человек обнаруживает внешнюю по отношению к его сознанию силу, которая хозяйничает в его уме, проявляясь в помыслах и затрудняя - даже делая невозможной - произвольную фиксацию ума в сознательно выбранном направлении.

В православной аскетике эта сила и считается по происхождению внешней, вполне сознательной бесовской силой, которая контролирует сознание почти каждого человека и всего человечества в целом. В этом смысле название «бес-сознательное» является по-русски очень удачной игрой слов, тут теория Фрейда приобретает некое созвучие с Православием. Все человечество в его нынешнем падшем состоянии находится «под колпаком», «зомбировано», «кодировано» (используя современный жаргон), попросту, пребывает в «прелести», в прельщении, в заблуждении, в удалении от истины. Люди попросту неспособны по-настоящему внимательно размыслить о самом главном, о Боге и о спасении души, поскольку помыслы им не дают сколько-нибудь серьезно сосредоточиться в этом направлении.

С точки зрения психоанализа православный взгляд на вещи может показаться проекцией бессознательного вовне, попыткой оправдать себя, приписывая содержание собственной психики некоей внешней злой силе. Всякая попытка такой проекции, конечно, является проявлением все того же «сопротивления», нежелания знать правду о себе самом. Но более внимательное знакомство с вопросом приводит к иному пониманию.

От бесов исходят собственно помыслы, то есть мысли и представления, спонтанно приходящие в голову. Постыдные страсти и греховные желания, которые возбуждаются этими помыслами, это страсти и желания отнюдь не бесовские, а человеческие. Скажем, бесплотным бесам очевидно чужда плотская страсть, которая, по Фрейду, является едва ли не доминирующей в бессознательном. Мы не приписываем бесам то некрасивое содержание, которое обнаруживается в нас посредством психоанализа; от бесов исходят только помыслы, которые и использует врач-психоаналитик для проникновения в глубину человеческой психики. Бесы возбуждают в человеке страстные движение посредством помыслов. Поэтому помыслы содержат в себе намек на живущие в нас страсти.

Но помыслы сами по себе если и бывают постыдны (чаще же просто странны или неуместны), то ведь психоаналитик почти никогда и не считает их собственно содержанием бессознательного, а только порывающимся сквозь цензуру намеком на действительно бессознательное, недоступное сознанию кроме как в намеке. Врач убеждает пациента без смущения открывать содержание этих помыслов, поскольку за их содержание человек не несет ответственности - ОТ НАС ЖЕ НЕ ЗАВИСИТ, ЧТО ПРИХОДИТ НАМ НА УМ, говорит Фрейд. Но ведь Православие говорит совершенно то же: от нас это не зависит, поскольку это не наше. Итак, представление о том, что НЕКОТОРЫЕ помыслы приходят человеку извне, не противоречит ПРОЦЕДУРЕ психоанализа, то есть не может быть орудием сопротивления. А ведь именно сопротивление, по Фрейду, искажает самосознание, не так ли? Следовательно, в данном случае спор идет между философией Фрейда и философией Отцов, но не между ПРАГМАТИЧЕСКИМИ результатами исследователей с той и с другой стороны.

Православие считает постыдные страсти действительным содержанием омраченного грехом сердца, ничуть не оправдывая человека - носителя страстей - тем, что эти страсти утвердились в человеке посредством усвоения человеком бесовских помыслов. Ведь усвоение это произошло произвольно. Человек априори вовсе не обязан принимать помыслы и усваивать их, что признается и Фрейдом, который и сам требует от пациента осознания помыслов, а не усвоения их содержания. Другое дело, что если это усвоение стало привычным, его нелегко преодолеть. Но оно от этого не перестает быть греховным. Борьба с этим привычным усвоением помыслов крайне тяжела и требует мобилизации всех душевных сил как в православной аскезе, так и в психоанализе.

С точки зрения Православия смысл этой борьбы в попытке человеческого ума освободиться от бесовского пленения; с точки зрения Фрейда - от собственной привычки с самообману. Не является ли и сама привычка к самообману следствием внешнего враждебного влияния, это вопрос. Фрейд считает самообман формой адаптации человека к социальной среде, ребенка - к требованиям родителей. Это похоже на правду. Но почему сама социальная среда требует от человека самообмана, вот вопрос. К примеру, почему в современном обществе, в общем благодушно относящемся к постыдным страстям, самообмана ничуть не меньше, чем в прошлом? Семья ли виновата? Но и семья стала гораздо либеральнее, а количество неврозов и психозов только возросло. Православие, мне кажется, смотрит на вопрос гораздо шире: само общество и сама семья требуют от человека самообмана потому, что сами находятся во власти помыслов нечистого. Церковь же требует не самообмана, а покаяния; действительное же покаяние невозможно без осознания живущих в нас страстей. Без этого осознания «покаяние» является только новым самообманом. С точки зрения Православия, подлинная аскеза - это незримая война с духами злобы, через помыслы поработившими человеческий род и препятствующими ему прийти ко Спасителю. В эту-то невидимую брань и оказался втянутым Фрейд, попытавшийся исследовать действительную динамику психических процессов. Психоаналитик вынужден бороться с сопротивлением, препятствующим человеку осознать реальное положение вещей. Это сопротивление, по признанию самого Фрейда, дьявольски остроумно и изобретательно. Практика психоанализа оставляет впечатление, что «бессознательное» в человека гораздо мудрее и дальновиднее самого человека. Теоретически полагая «сопротивление» одной из психических сил самого человека, Фрейд на практике сам относится к нему как к некоему третьему лицу, пытаясь преодолеть одержимость пациента этим третьим лицом, помогая ему осознать внешность приходящих помыслов по отношению к действительности текущего момента. То есть на практике-то он недалек от истины, в теории упорно пытаясь свести природу этой силы к привычке самообмана.

Действительное различие между психоанализом и Православием в том, что Фрейд считает постыдные страсти естественным содержанием человеческой души, а Православие считает их изначально привнесенными извне. Бесы всевают в нас семена страстей и тщательно взращивают их, сплетая естественное с противоестественным до полной неразличимости. По крайней мере, до такой неразличимости, что метод психоанализа неспособен отличить одно от другого. А вот православная аскетика способна.

Целью аскетики и является очищение сердца от страстей, и это не пустая мечта, но в каждом поколении православных Бог являет людей, в полной мере достигших этой цели. Если бы греховные страсти были естественными, чистота сердца была бы невозможной, и всуе были бы слова Христа: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Психоанализ именно в этом пункте, в отрицании самой возможности чистоты, становится в непримиримую позицию по отношению к христианству.

К сожалению, подавляющее большинство христиан по жизни занимают в этом вопросе вполне антихристианскую позицию, считая чистоту сердца принципиально недостижимой. На практике это приводит к тяжелым последствиям, в том числе и во внутрицерковной жизни, когда аскетические рекомендации, предназначенные для чистых сердцем, начинают применять к себе люди, обремененные страстьми.

Есть аскетические рекомендации, предназначенные для чистых сердцем, ведь собственно чистота сердца не является конечной целью Православия. Адам имел чистое сердце, но пал в грех. Православие ищет «узреть Бога», что сопряжено уже не с естественной, а со сверхъестественной утвержденностью в добре, когда человек ни в чем и никогда не действует по своей воле, всецело предавшись в волю Божию. Чистота сердца, в конце концов, всего лишь естественное состояние человека. Господь Иисус Христос принес на землю нечто большее. Будучи чист и совершенен, как человек, Он говорит о Себе: «Не ищу воли Моей, но воли Пославшего Мя Отца». Он молится перед казнью: «Да мимоидет чаша сия, но да не Моя воля будет, а Твоя». Не воплощением Своим, а смертью Своей открывает Он нам путь к Цели. Итак, Цель Православия - это не просто возвращение к первозданной чистоте, но нечто большее.

Психоанализ, созданный на почве исследования нервных заболеваний, имеет безмерно более узкий круг наблюдаемых явлений, чем Православная аскеза. Посему безмерно далеки от истины конечные выводы его последователей. Глубинное исследование человека, как и всякая истина, не может не служить в конечном итоге не к разрушению, а к утверждению нравственности.

Составляя в общем верное понятие о чудовищах, копошащихся в нечистом человеческом сердце, Фрейд занимает в отношении к ним изначально пораженческую позицию: дело врача-психоаналитика в том, чтобы помочь человеку осознать свои страсти, чтобы помешать ему удовлетворять их контрабандой, на пути нервно-психических нарушений. Но врач бессилен очистить человека от страстей. И конечная причина этой слабости в том, что сам создатель психоанализа, Зигмунд Фрейд, был одержим в общем теми же страстьми, что и его пациенты, что и каждый «нормальный» человек в его нынешнем ненормальном, падшем состоянии.

Православная аскеза открывает человеку те же печальные истины о действительном содержании его души, но идет гораздо дальше. Плотские похоти, тщеславие, самолюбие, подспудная ненависть к самым близким и любимым - это общее место. В глубине, в самой сердцевине страстей живет куда более могущественная страсть, являющаяся праматерью всего противоестественного в человеке. Эта страсть наиболее замаскирована и ни один психоаналитик никогда не примечал ее присутствия, поскольку был одержим той же страстью. Ведь психоаналитик не может помочь пациенту одолеть тех «сопротивлений», рабом которых он сам же и является. Он не может осознавать как помыслы, не может объективировать то, что вполне созвучно его собственным мыслям. Эта фундаментальная страсть, неразрывно прилепившаяся к своеволию, роднит человека с родоначальником всякого зла: это сатанинская гордость. Гордость - это совсем не то же, что тщеславие или желание показать себя лучше, чем ты есть. Гордость независима от других, она господствует над прочими страстями. В конечном итоге, именно гордость помешала Фрейду понять, что помыслы приходят к человеку извне, хотя они и возбуждают его собственные страсти. Гордость помешала ему признать, что он находится в плену внешней силы. Впрочем, великим достижением Фрейда было уже и то, что он осознал помыслы как таковые, на что мало способен средний человек. Трудно было требовать от него большего.

Те, кто достигли истинного самопознания, свидетельствуют, что сам по себе человек не добр и не зол. Он просто ничтожен.

Приписывание себе самому того грандиозного потенциала злодейства, которое обнаруживает во мне психоанализ, происходит от нежелания признать, что я являюсь жалким рабом весьма могущественной силы, притом силы враждебной. Нельзя не отметить, что психоаналитическое откровение весьма впечатляет, но это впечатление не вполне трезво.

Психоанализ по-своему прав, полагая страсти в человеке неодолимыми. То же утверждает и Церковь, настойчиво подчеркивая, что очищение от страстей не в человеческих силах, ибо сами эти силы порабощены страстям. Когда мы боремся со своими страстями, какую энергию мы можем использовать, кроме энергии тех же страстей?

Если бы в человеческих силах было избавление от рабства, то кто оказался бы в роли пациента? Есть религии, в которых утверждается, будто человек только играет сам с собой, представляя себя самого несчастным ничтожеством и будучи при этом едва ли не всемогущим; жизнь наша тогда является сплошным фарсом, затеянным от скуки. Спор с такими воззрениями требует особого времени; сейчас идет разговор о психоанализе, который, впрочем, сыграл роль почвы для возрастания подобных воззрений в христианском ареале. Тут достаточно указать, что если распятие Христа - это не фарс, то и вообще жизнь - не фарс.

Итак, в Православии падший человек выглядит ничуть не красивее, чем в психоанализе; еще и хуже. Потому, подчеркну, уверенность, что помыслы приходят извне, не связана с желанием себя оправдать. Страсти - наши, просто они являются искусственными насаждениями и рычагами в руках падших духов, контролирующих сознание человека. Человек, чистый сердцем, неуправляем со стороны дьявола. Хотя он и может быть искушаем со стороны, но может без труда выйти из искушения победителем. (Впрочем, повторюсь, прежде стяжания Духа Святого, Ниспосланного на землю страданием Христа, такой человек может так же легко и утратить чистоту, как это случилось с Адамом. Чистота сердца - состояние неустойчивого равновесия.) Мы же порабощены дьяволу; даже сознавая живущее в нас зло, даже искренне желая прилепиться к добру, не умеем противостать той тонкости и хитрости, с какой враг наш выдает лукавое за благое. Это происходит от отсутствия истинного ведения; в нас же это следствие того контроля над нашим умом, который враг осуществляет через помыслы. Те помыслы, которое он выдает нам за добрые, мы и считаем за добрые. Когда человек пытается бороться с бесом, бес тут же приходит ему на «помощь», вкладывая в его ум идеи, как начать борьбу, к чему стремиться, чего опасаться и так далее. По учению Отцов, враг далеко превосходит любого человека тонкостью и силой ума.

Потому-то главный принцип православной аскетики состоит в том, чтобы не принимать никакие помыслы, ни злые, ни добрые (кажущиеся добрыми). Необходимо полностью признать свое бессилие в различении добра и зла и предать себя в волю Божию, принимая только один помысел - молитву. Это очень сильный принцип, делающий человека неуязвимым со стороны бесов. Психоанализ вынужден различать помыслы и мысли: ведь он основан на контакте двух людей, врача и пациента, которые обмениваются мыслями о помыслах. Молитва не требует другого человека; молитва есть мысль, адресованная Тому, Кто и Сам знает все наши мысли. Чтобы не уклониться с пути, надо следить только за тем, чтобы не принять ту или иную мысль за ответ от Бога. Мы неспособны различить ответ Бога от дьявольской подделки. Пока наше сердце нечисто, молитва для нас ценна сама по себе, как место, куда мы убегаем от коварства вражеского. Не откровений, не спецэффектов надо искать от молитвы, но самой молитвы, как точки чистоты в нечистой, страстной душе. Итак, надо осуществлять «передачу», отвергая всякие попытки перевести нас «на прием». Господь вначале полностью очищает человека, а потом уже открывается ему. «Блаженны чистые сердцем.» Прежде достижения чистоты сердца крайне опасно и неразумно по своему рассуждению принимать то или иное событие за ответ от Бога. Когда Бог захочет ответить, Он делает это со властью, не оставляя места даже для малейших сомнений, не требуя от человека что-либо «принимать». Собственно ответом на молитву является изменение судьбы.

Но откуда вера, что молитва освобождает нас от сетей дьявольских? Почему не предположить, что сама молитва может быть внушена нам нечистой силой? Это основано на представлении, что Бог Всемогущ, Непостижим, Всеведущ, в то время как враг наш, будучи гораздо умнее и осведомленнее нас, перед Богом ничтожен и бессилен. Враг никогда не внушает нам молитву, потому что правильная молитва, молитва в правой вере, есть обращение к Непредсказуемому. Такую молитву нельзя как бы то ни было использовать, поскольку последствия ее невозможно предвидеть. По человеческому рассуждению, результатов частенько вообще не видно. Но духи злобы гораздо умнее и чувствительнее нас в отношении духовного. Они серьезно опасаются даже упоминания Имени Господня, поскольку знают, что такое упоминание никогда не остается без последствий, никогда не бывает всуе. Говорить о Боге всуе - это безумие, детская шалость с огнем. Это имеет влияние на судьбу. Бесы так не делают сами, а учат нас делать так. Бесы весьма боятся Бога, при этом внушая нам бесстрашие в отношении к Богу. Они знают, что ни одно упоминание о Боге не остается без последствий. Тем более, в гораздо большей степени это относится к молитве, которая не есть только упоминание Бога, но сама обращена к Богу. Итак, они никогда не побуждают нас к молитве, но лишь пытаются по возможности извратить молитву молящегося.

Очень важным для аскезы является убеждение, что молитва к Богу не может быть плодом собственно человеческого естества. Без помощи свыше, сами по себе, мы неспособны помолиться Богу Вышнему, Творцу всего, что есть, поскольку Он недоступен для тварного естества. Только Сам Бог дает молитву молящемуся, а значит, всякий, кто молится, не чужд благодати Бога.

Итак, бывают помыслы, приходящие к нам извне (от бесов), бывают помыслы, приходящие изнутри, от естества (желания), бывают и помыслы свыше, от Бога. Различать их мы, одержимые страстьми, неспособны. Трезвый аскетический подход заключается в том, чтобы отвергать любые помыслы, кроме помысла молитвенного, который наверняка свыше.

Итак, сходство и различие. И психоанализ, и Православие учат нас не принимать помыслы за чистую монету, избегать одержимости помыслом. Но психоанализ учит, не принимая помыслы, стараться объективно осознавать их содержание, а Православие учит вообще не уделять никакого внимания помыслам, вытесняя их молитвой, которая постепенно всецело овладевает умом и сердцем, преображая человека в «новую тварь», чада Божие по благодати. В этом преображении есть своя постепенность. На первом этапе человек почти не способен сосредоточиться на молитве сколько-нибудь продолжительное время как по рассеянности ума, так и по обстоятельствам жизни (а рассеянность жизни сама по себе тоже неслучайна). Мы начинаем молитвенное делание с того, чтобы непрестанно твердить краткую молитву языком, вслух или неслышно, стараясь по мере сил сосредотачивать внимание на произносимых словах. Опыт показывает, что у всех начинающих ум продолжает по большей части пленяться помыслами, которые он привык автоматически принимать. Приходится человеку смириться с тем, что он молится по большей части чисто механически, почти без внимания. Помыслы же имеют целью вовсе прекратить молитвенное дело, ибо это дело даже в таком неполноценном виде (одним ртом делаемое) невыносимо для бесов. Помыслы убеждают человека прекратить упражнение. Если человек устоит в решимости продолжить молитву, то дьявол вынужден проявить себя более явно, насильственно уводя ум от молитвы, несмотря на твердую решимость человека продолжать это священное дело. Если человек устоит в решимости вновь и вновь возвращаться к молитве, демон постепенно начинает утрачивать власть над его умом; внимание начинает укрепляться. Тут для человека становится явным, опытным фактом, что обычное рассеянное состояние нашего ума вовсе не естественно, что это вредительское действие извне. Наконец, ум человека вовсе оставляет кружение в помыслах и начинает совершать молитву сам в себе, как прежде он лишь прислушивался к молитве, читаемой языком. На этом этапе демон старается отвлечь от молитвы, пытаясь открыть человеку какие-либо тайны или предлагая какие-либо дарования. Если человек вменит это ни во что, продолжая лишь усердно молиться, молитва со временем становится все более искренней, сердечной. Молитва становится плачем. Такая молитва страшна для врага; борьба переходит на новую стадию. Бесы являются человеку чувственно, в безобразном или, напротив, прекрасном виде, пытаясь поразить ум и отвлечь его от молитвы. Дело же человека состоит в том, чтобы молитву никогда не оставлять, помня, что до тех пор, пока в сердце еще обитают постыдные страсти, он непотребен Богу.

Возникает законный вопрос: психоанализ исследует человека, наблюдая за его помыслами; как может приводить к самопознанию правильная молитва, если она основана на том, чтобы не уделять никакого внимания помыслам? Не является ли православная аскеза препятствием для самопознания и можно ли тогда доверять ее рекомендациям? Ответ таков: молитва несносна для бесов, поскольку исподволь выводит человека из под законов тварного мира, в котором бесы хотят господствовать; бесы используют все средства, чтобы прекратить молитву; невольно теряет человек молитву, вновь и вновь будучи обманут вражьей хитростью. Невольно враг открывает человеку свои секреты, будучи поставлен в безвыходное положение. Невольно познает человек свое ничтожество и свою порабощенность страстям. В невольности всего происходящего и заключается секрет достоверности полученного знания. Самопознание не является конечной целью Православия, но является непременным побочным эффектом аскезы. Молитвенный подвиг - это истязание врага, пытка даже не с целью допроса, но с целью духовного уничтожения. Грязную подноготную раскрывают тут поневоле.

А в психоанализе мы сами внимательно вслушиваемся в то, что враг соизволит нам предложить. А предлагает он нам то и в такой мере, в какой ему выгодно. Он вовсе не собирается открывать нам свои действительные тайны, а просто использует наш интерес к нему в своих собственных, неведомых нам целях. Потому последствия психоанализа столь далеки от тех благородных задач, которые ставил перед собою Зигмунд Фрейд. История Фрейда - это история врача, попытавшегося средствами науки вступить в противоборство, в незримую войну с нечистой силой. Он был обманут, цинично использован и выброшен за ненадобностью. Теперь то же происходит с другими людьми, идущими по его стопам. Хорошо, если эта заметка заставит кого-либо из них задуматься.

Дорогой г-н Эйнштейн!

Когда я узнал о Вашем намерении пригласить меня обменяться мыслями на тему, вызывающую интерес у Вас и заслуживающую, возможно, внимания общественности, я охотно согласился. Я ожидал, что Вы выберете пограничную проблему, которая каждому из нас - физику или психологу - позволит в конце концов встретиться на общей почве, пройдя различными путями и используя различные предпосылки.

Однако вопрос, который Вы адресовали мне - что необходимо сделать для освобождения человечества от угрозы войны? - оказался для меня сюрпризом. Кроме того, я был буквально ошеломлен мыслью о моей (чуть было не написал - нашей) некомпетентности; для ответа мне надо бы было стать чем-то вроде практического политика, сравнявшись в образовании с государственным мужем. Однако потом я осознал, что Вы обращаетесь не к ученым или физикам Вашего уровня, а говорите, как любящий о своей второй половине, - о тех людях, что, откликнувшись на призыв Лиги Наций и полярника Фритьофа Нансена, решили посвятить себя задаче помощи бездомным и голодающим жертвам мировой войны. Я напомнил себе, что меня не просят давать конкретные рекомендации, а скорее просят объяснить, как может ответить психолог на вопрос о возможности предупреждения войн.

Формулируя в своем письме постановку задачи, Вы отбираете ветер у моих парусов! Однако я рад следовать за Вами и заняться подтверждением Ваших заключений. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы, по возможности, расширить их моим пониманием или моими гипотезами.

Вы начинаете с отношения между властью и правом , и это, несомненно, правильная система координат для наших исследований. Но термин «власть» я буду замещать и совмещать с более употребительным словом - «насилие».

Право и насилие для нас сегодня представляются противоположностями. Легко показать, однако, что одно развилось из другого; рассматривая вопрос с самого начала, достаточно легко прийти к решению проблемы. Я прошу прощения, если в том, что я буду упоминать в дальнейшем как общеизвестные и доступные факты, появится ряд новых данных, однако контекст требует именно такого метода изложения.

Конфликт интересов между людьми в принципе решается посредством насилия. В этом человек не изобрел ничего нового, то же самое происходит и в мире животных. Однако вдобавок у людей появились конфликты мнений, каковые могут достигать наивысших вершин абстракции и, видимо, требуют иной техники разрешения. Эти тонкости появляются не сами по себе, но есть результат скрытого развития. Вначале грубая сила была фактором, который в малых сообществах решал вопрос о собственности и лидерстве. Однако очень скоро физическая сила была потеснена и замещена использованием различных орудий; они делали победителем того, чье оружие лучше или кто более умел в его изготовлении. Вхождение в обиход оружия впервые позволило умственным способностям возобладать над грубой силой, но суть конфликта не изменилась: ослабев от ущерба, одна из конфликтующих сторон-партий оказывается перед нехитрым выбором - отказаться от своих притязаний или быть уничтоженной. Наиболее эффективно такое завершение конфликта, при котором противник полностью выведен из строя - другими словами, убит. Эта процедура имеет два преимущества: враг не может возобновить военные действия и, во-вторых, его судьба является сдерживающим примером для остальных. Кроме того, кровопролитие удовлетворяет некоторую инстинктивную страсть - к этому положению мы еще вернемся.

Однако есть аргументы и против убийства: возможность использования врага как раба - если дух его будет сломлен, ему можно оставить жизнь. В этом случае насилие находит выход не в резне, а в покорении. Здесь истоки практики пощады; однако победитель с этого времени вынужден считаться с жаждой мести, терзающей его жертву, создающей угрозу его персональной безопасности.

Таким образом, в примитивных сообществах жизнь протекает в условиях господства силы : насилие осуществляет власть над всем сущим, используя жестокость, будь то жестокость природы или армии.

Известно, что это положение вещей изменялось в процессе эволюции, и был пройден путь от насилия к праву. (создание системы законодательной власти- доб. моя) Однако каков этот путь? Мне кажется, один-единственный. Он вел к такому положению дел, что большую силу одного смогло компенсировать объединение слабейших , к убеждению, что «силу можно одолеть всем миром». Мощь объединения разрозненных дотоле одиночек делает их вправе противостоять отдельному гиганту. Таким образом, мы можем дать определение «права» (в смысле закона), используя представление о власти сообщества. Однако это по-прежнему насилие, незамедлительно применяемое к любому одиночке, противопоставляющему себя сообществу. Насилие, использующее те же методы для достижения своих целей, хотя насилие общественное, а не индивидуальное.

Однако для перехода от грубой силы к царству законности должны произойти определенные изменения в психологии. Союз большинства должен быть прочным и стабильным. Если это основное условие будет нарушено каким-либо выскочкой, то до тех пор пока выскочка не будет поставлен на место, положение вещей не будет меняться. Другой человек, завороженный превосходством его власти, пойдет по его стопам, вверяя себя вере в насилие, - и цикл повторится бесконечно. Противопоставить этому порочному кругу борьбы за власть можно только постоянный союз людей, который должен быть очень хорошо организован; з алог успеха - в создании индустрии для претворения свода правил-законов в жизнь, которая применяла бы насилие таким образом, чтобы все законные решения неукоснительно исполнялись.(создание системы исполнительной власти – доб. моя)

Распознавание возмутителей спокойствия среди членов группы, связанной чувствами единства и братской солидарности, лежит в основе реальной силы и эффективности общины. В этом состоит то, что представляется мне ядром проблемы: по мере превращения произвола насилия в силу великого объединения людей, основанного на сообществе чувств, формируется общность чувств, скрепляющих членов общины сетью связей. Далее мне остается лишь шлифовать это утверждение. Все достаточно просто, пока сообщество состоит из множества равнозначных индивидов . Законы общины гарантируют общую безопасность, требуя взамен ограничение персональной свободы и отказ от использования личной силы. Но это только умозрительная возможность; практически ситуация всегда усложняется фактом того, что неравенство существуют изначально в делении людей на группы , например, на мужчин и женщин, отцов и детей; в результате войн и завоевательных походов всегда появляются победители и побежденные и, соответственно, владельцы и рабы. С тех самых пор общинные законы претерпевают трансформацию, отражающую фактическое неравенство, закрепляя положение дел, при котором рабские классы наделяются меньшим количеством прав. В этом положении дел заложены два фактора, определяющие как неустойчивость существующего правопорядка, так и возможность его эволюции: во-первых, это попытки правящего класса подняться над ограничениями закона и, во-вторых, постоянная борьба угнетенных за свои права. Последние борются за ликвидацию юридического неравенства, воплощенного в кодексах, и замену его законами, одинаковыми для всех. Вторая из этих тенденций особенно заметна, когда происходят изменения к лучшему, связанные с изменением расстановки сил в пределах сообщества. В этом случае законы постепенно приходят в соответствие с изменившимся раскладом сил, если обычное нежелание правящего класса принимать новые реалии не приводит к восстаниям и гражданским войнам. В моменты восстаний, когда закон временно бездействует, избежать насильственного разрешения конфликтов интересов в обществе невозможно, и сила вновь становится арбитром соревнования, ведущего к установлению обновленного законодательного режима. В то же время существует и другой фактор, позволяющий менять общественное устройство мирным способом, заключенный в области культурной эволюции общественных масс; однако этот фактор имеет иной порядок и будет рассмотрен отдельно.

Таким образом, мы видим, что даже в пределах группы людей конфликт интересов делает неизбежным применение насилия . Повседневные нужды и общие заботы, проистекающие из совместной жизни, способствуют быстрому решению таких конфликтов, причем варианты мирных решений определенным образом совершенствуются. Однако достаточно одного взгляда на мировую историю, чтобы увидеть бесконечный ряд конфликтов одного общества с другим (или многими другими), конфликтов между большими и малыми общностями - городами, провинциями, племенами, народами, империями, - которые почти всегда решались пробой сил в войне. Побежденные в таких войнах пожинают плоды конкисты и мародерства. Невозможно дать однозначную трактовку нарастающим масштабам этих войн. Одни из них (например, завоевания монголов и турок) не приносили ничего, кроме бедствий. Другие, напротив, приводили к превращению насилия в право - в пределах объединенных в войне земель исключалась возможность обращения к насилию, а новый правопорядок сглаживал конфликты. Так, завоевания римлян одарили Средиземноморье римским правом - pax romana. Страсть французских королей к величию создала новую Францию, исповедующую мир и единство. Как бы парадоксально это ни звучало, необходимо признать, что война была не самым негодным средством для установления желанного «нерушимого» мира, поскольку рождала громадные империи, в пределах которых сильная центральная власть ограничивала все поползновения к стычкам. Практически, конечно, мир не был достигнут, громадные империи возникали и вновь распадались, поскольку не могли достичь реального единства частей, насильственно связанных.

Более того, все известные до сих пор империи, как бы они ни были велики, имели определенные границы и для выяснения отношений друг с другом прибегали к помощи армий. Единственным значимым результатом всех военных усилий стало лишь то, что человечество поменяло бесчисленные, беспрестанные малые войны на более редкие, но и более опустошительные великие войны.

Все сказанное можно отнести и к современному миру, и Вы пришли к этому заключению кратчайшим путем. Единственный и основной путь для окончания войн заключается в том, чтобы создать центральный контроль, который при всеобщем согласии должен играть решающую роль в любом конфликте интересов. Для этого необходимы две вещи: во-первых, создание верховного суда, во-вторых, наделение его адекватной исполнительной силой. Первое требование бесполезно до тех пор, пока не выполнено второе. Очевидно, что Лига Наций, являясь верховным судом в указанном смысле, удовлетворяет первому требованию, однако не удовлетворяет второму. Эта конструкция не располагает силой по определению и сможет набрать ее лишь в том случае, если эту силу предоставят члены нового объединения наций. Но положение дел таково, что рассчитывать на это не приходится. Обращаясь к Лиге Наций, необходимо отметить всю уникальность этого эксперимента, по всей видимости, никогда не имевшего места в истории в таком масштабе. Это - попытка обзавестись международной верховной властью (другими словами - реальным воздействием), которая до сих пор не может воплотиться в жизнь, что можно интерпретировать в рамках общего идеализма, свойственного плодам рассудка.

Мы говорили, что общество связано воедино двумя факторами: насильственным принуждением и общинными связями (групповыми идентификациями - если использовать специальные термины). При отсутствии одного из факторов, другой способен удерживать единство группы. Эта точка зрения работает только в том случае, когда существует глубинное чувство общности, разделяемое всеми. Следовательно, требуется единая мера эффективности таких чувств. История говорит нам, что в некоторых условиях чувства были вполне действенны. Например, концепция панэллинизма как отражение ощущения пребывания во враждебном варварском окружении выражалась в амфиктионах (религиозно-политических союзах), институте оракулов и олимпийских играх. Эта концепция оказалась вполне достаточной как метод гуманизации конфликтов внутри расы эллинов и даже для того, чтобы в своем стремлении поразить врага эллинские города и их союзы избегли соблазна коалиций со своими расовыми врагами - персами. Солидарность христианского мира, больших и малых наций в эпоху Возрождения была как нельзя более эффективным препятствием против тотальной деспотии - заветной цели султана. В наше время мы тщетно оглядываемся в поисках идеи, приоритет которой оказался бы бесспорным. Ясно, что националистические идеи, главенствующие сегодня в любой стране, работают в совершенно ином направлении. Некоторые из тех, кто лелеет надежду, что концепции большевиков могут покончить с войнами, забывают, возможно, о реальном положении дел, при котором эта цель достижима лишь по окончании периода жесточайшего международного противостояния. Представляется, что любые попытки заменить грубую силу властью идеалов в современных условиях фатально обречены на провал. Нелогично игнорировать тот факт, что право изначально было грубым насилием, и до сего дня оно не может обойтись без помощи насилия.

Теперь я могу прокомментировать и другое Ваше суждение. Вы поражены, что людей столь легко инфицировать военной лихорадкой, и полагаете, что за этим должно стоять нечто реальное - инстинкт ненависти и уничтожения, заложенный в самом человеке, которым манипулируют подстрекатели войны. Я полностью согласен с Вами. Я верю в существование этого инстинкта и совсем недавно с болью наблюдал его оголтелые проявления. В этой связи я могу изложить фрагмент того знания инстинктов, которым сегодня руководствуются психоаналитики, после долгих предварительных рассуждений и блужданий во тьме.

Мы полагаем, что человеческие влечения бывают только двух родов. Во-первых, те, что направлены на сохранение и объединение; мы называем их эротическими (в том смысле, в каком Эрос понимается в платоновском «Пире»), или сексуальными влечениями, сознательно расширяя известное понятие «сексуальность». Во-вторых, другие, направленные на разрушение и убийство: мы классифицируем их как инстинкты агрессии или деструктивности. Как Вы понимаете, это известные противоположности - любовь и ненависть - преобразованные в теоретические объекты; они образуют аспект тех вечных полярностей, притяжения и отталкивания, которые присутствуют и в пределах Вашей профессии. Однако мы должны быть крайне осторожны при рассмотрении понятий добра и зла. Каждый из этих инстинктов не существует без своей противоположности, и все явления жизни происходят от их деятельности, работают ли они в согласии или в оппозиции. Инстинкт любой категории практически никогда не работает отдельно; он всегда смешивается («сплавляется», как мы говорим) с некоторой дозой его противоположности, что способно изменить его направленность, а в некоторых обстоятельствах препятствует достижению конечной цели. Так, самосохранение имеет, несомненно, эротическую природу, но, судя по конечному результату, это тот самый инстинкт, который вынуждает к агрессивным действиям. Таким же образом инстинкт любви, будучи направлен на определенный объект, жадно впитывает примеси другого инстинкта, если это повышает эффективность овладения целью. Трудность изоляции двух видов инстинкта в их проявлениях долго не позволяла нам распознать их. Если Вы согласитесь пройти вместе со мной несколько дальше в этом направлении, то обнаружите, что человеческие отношения дополнительно осложняются и другим обстоятельством. Только в исключительных случаях некоторое действие стимулируется действием единственного инстинкта, который сам по себе является смесью Эроса и деструктивного начала. Как правило же, взаимодействуют несколько вариантов сплавов, образованных инстинктами, вызывая к жизни тот или иной акт. Этот факт был должным образом отмечен Вашим коллегой - профессором физики из Геттингена Г.C. Лихтенбергом; возможно даже, он был более выдающимся физиологом, чем физиком. Развивая понятие «карт мотивации», он писал следующее: «…эффективные поводы, побуждающие человека к действию, могут классифицироваться, подобно 32 градациям направления ветра, и могут быть описаны в той же самой манере как зюйд-зюйд-ост, например: «пища-пища-слава» или «слава-слава-пища». Таким образом, целая гамма человеческих побуждений может стать поводом для вовлечения нации в войну; для этого используется мотивация высоких и низких побуждений, причем как явных, так и не артикулированных. Среди этих побуждений жажда агрессии и разрушения, несомненно, присутствует; ее распространенность и силу подтверждают неисчислимые жестокости истории и повседневная жизнь человека. Стимуляция разрушительных импульсов путем обращения к идеализму и эротическому инстинкту, естественно, содействует их высвобождению. Размышляя относительно злодеяний, зарегистрированных на страницах истории, мы чувствуем, что идеальный повод часто служил камуфляжем для жажды разрушения. Иногда, как в случае с ужасами Инквизиции, кажется, что идеальные побуждения, овладевающие рассудком, черпают свою в силу в безрассудстве разрушительных инстинктов. Можно интерпретировать так или иначе, но суть дела не меняется.

Я понимаю, что Вы интересовались предотвращением войны, а не нашими теориями. Однако позвольте мне все же задержаться на разрушительном инстинкте, которому редко уделяют внимание, отвечающее его значимости. Этот инстинкт, без преувеличения, действует повсеместно, приводя к разрушениям и стремясь низвести жизнь до уровня косной материи. Со всею серьезностью он заслуживает названия инстинкта смерти, в то время как эротические влечения представляют собой борьбу за жизнь. Направляясь на внешние цели, инстинкт смерти проявляется в виде инстинкта разрушения. Живое существо сохраняет свою собственную жизнь, разрушая чужую. В некоторых своих проявлениях инстинкт смерти действует внутри живых существ, и нами прослежено достаточно большое число нормальных и патологических явлений такого обращения разрушительных инстинктов. Мы даже впали в такую ересь, что стали объяснять происхождение нашей совести подобным «обращением» внутрь агрессивных импульсов. Как Вы понимаете, если этот внутренний процесс начинает разрастаться, это поистине ужасно, и потому перенесение разрушительных импульсов во внешний мир должно приносить эффект облегчения. Таким образом, мы приходим к биологическому оправданию всех мерзких, пагубных наклонностей, с которыми мы ведем неустанную борьбу. Собственно, остается резюмировать, что они даже более в природе вещей, чем наша борьба с ними.

Все сказанное может создать у Вас впечатление, что наши теории образуют мифологическую и сумрачную область! Но не ведет ли всякая попытка изучения природы в конечном счете к этому - к своего рода мифологии? Иначе ли обстоит дело в физике? Наш умозрительный анализ позволяет с уверенностью утверждать, что нет возможности подавить агрессивные устремления человечества. Говорят, что в тех счастливых уголках земли, где природа дарует человеку свои плоды в изобилии, жизнь народов протекает в неге, не зная принуждения и агрессии. Мне тяжело в это поверить, и далее мы рассмотрим жизнь этого счастливого народа подробнее. Большевики также стремятся покончить с человеческой агрессивностью, гарантируя удовлетворение материальных потребностей и предписывая равенство между людьми. Я полагаю, что эти упования обречены на провал. Между прочим, большевики деловито усовершенствуют свои вооружения, и их ненависть к тем, кто не с ними, играет далеко не последнюю роль в их единении. Таким образом, как и в Вашей постановке задачи, подавление человеческой агрессивности не стоит на повестке дня; единственное, на что мы способны, - попытаться выпустить пар другим путем, избегая военных столкновений.

Из нашей «мифологии инстинктов» мы можем легко вывести формулу косвенного метода устранения войны. Если склонность к войне вызывается инстинктом разрушения, то всегда рядом есть его контрагент - Эрос. Все, что продуцирует чувства общности между людьми, является противоядием против войн. Эта общность может быть двух сортов. Первое - это такая связь, как притяжение к объекту вожделения, проявляющаяся как сексуальное влечение. Психоаналитики не стесняются называть это любовью. Религия использует тот же язык: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Это набожное суждение легко произнести, да только трудно выполнить. Вторая возможность достижения общности - посредством идентификации. Все, что подчеркивает сходство интересов людей, дает возможность проявиться чувству общности, идентичности, на котором, по большому счету, и основано все здание человеческого общества. В Вашей резкой критике злоупотреблений властью я усматриваю еще одно предложение, как нанести удар по истокам войны.

Одной из форм проявления врожденного и неустранимого неравенства людей является разделение на ведущих и ведомых, причем последних - подавляющее большинство. Это большинство нуждается в указании свыше, чтобы принять решение, которое без колебаний принимается к исполнению. Отметим, что человечеству предстоит еще много выстрадать, прежде чем родится класс независимых мыслителей, не поддающихся запугиванию, стремящихся к истине людей, миссия которых будет состоять в том, чтобы своим примером указывать дорогу массам. Нет необходимости заострять внимание на том, сколь мало политические или церковные ограничения на свободу мысли поощряют идею переустройства мира. Идеальным состоянием для общества является, очевидно, ситуация, когда каждый человек подчиняет свои инстинкты диктату разума . Ничто иное не может повлечь столь полного и столь длительного союза между людьми, даже если это образует прорехи в сети взаимной общности чувств. Однако природа вещей такова, что это не более чем утопия. Другие косвенные методы предотвращения войны, конечно, более выполнимы, но не могут повлечь за собой быстрых результатов. Они более напоминают мельницу, которая мелет столь медленно, что люди скорее умрут от голода, чем дождутся ее помола.

Как Вы видите, консультации с теоретиком, живущим вдали от мирских контактов, насчет практических и срочных проблем не прибавляют оптимизма. Лучше заниматься каждым из возникающих кризисов теми средствами, которые имеются в наличии.

Однако мне хотелось бы обратиться к вопросу, который меня тем более интересует, что он не был затронут в Вашем письме. Почему Вы и я, как и многие другие, столь неистово протестуют против войн, вместо того чтобы признать их адекватной противоположностью неуемности жизни? Представляется, что это замечание достаточно естественно звучит и в биологическом смысле, а также с неизбежностью следует из практики. Я полагаю, что Вы не будете шокированы такой постановкой вопроса. Для лучшего проникновения в суть вопроса спрячемся за маской притворной отчужденности. Ответить на мой вопрос можно следующим образом. Каждый человек обладает возможностью превзойти самого себя, тогда как война отнимает жизнь вместе с надеждой; стремление к сохранению человеческого достоинства способно принудить одного человека убить другого, и следствием этого является крушение не только того, что добыто тяжким физическим трудом, но и многого другого.

Кроме того, современные способы ведения войны почти не оставляют места проявлениям истинного героизма, и могут привести к полному истреблению одной или обеих воюющих сторон, учитывая высокое совершенство современных методов уничтожения. Это справедливо в той же мере, в какой очевидно, что мы не можем запретить войны всеобщим договором.

Несомненно, что любое из утверждений, которые я сделал, может быть подвергнуто сомнению. Можно спросить, например, почему общество, в свою очередь, не должно притязать на жизни своих членов? Более того, все формы войны невозможно осудить без разбора; до тех пор пока есть нации и империи, беззастенчиво готовящиеся к истребительным войнам, все должны быть оснащены в той же степени для ведения войны. Но мы не будем сосредоточиваться на этих вопросах, поскольку они лежат вне круга проблем, к обсуждению которых Вы меня пригласили.

Я перехожу к другому пункту, базирующемуся, насколько я понимаю, на нашей общей ненависти к войне. Дело в том, что мы не можем без ненависти. Мы не можем иначе, ибо такова наша органическая природа, хоть мы и пацифисты. Найти аргументы для обоснования этой точки зрения не составит труда, однако без объяснения это не слишком понятно.

Я вижу это следующим образом. С незапамятных времен длится процесс культурного развития человечества (некоторые, насколько мне известно, предпочитают именовать его цивилизацией). Этому процессу мы обязаны всем лучшим в том, какими мы стали, равно как и значительной частью того, от чего мы страдаем. Природа и причины этой эволюции неясны, ее задачи размыты неопределенностью, однако некоторые из ее характеристик легко почувствовать. Вполне вероятно, что он может привести человечество к вымиранию, ибо наносит ущерб сексуальной функции - уже сегодня некультурные расы и отсталые слои населения размножаются быстрее, чем развитые и высококультурные. Возможно сопоставление этого процесса с результатами одомашнивания некоторых пород животных, несомненно вызывающего изменения в их физическом строении. Однако представление, что культурное развитие общества является процессом того же порядка, пока не стало общепринятым. Что же касается психических изменений, которые сопровождают культурный процесс, то они поразительны и их невозможно отрицать. Установлено, что они заключаются в прогрессирующем отказе от завершенного инстинктивного действия и ограничении масштаба инстинктивного отклика. Сенсации наших прадедов для нас - пустой звук или же невыносимо скучны, и если наши этические и эстетические идеалы претерпели изменение, то причиной тому не что иное как органические изменения. С психологической стороны мы имеем дело с двумя важнейшими феноменами культуры, первый из которых - формирование интеллекта, подчиняющего себе инстинкты, и второй - замыкание агрессии внутри себя со всеми вытекающими из этого выгодами и опасностями. Сегодня война приходит во все более решительное противоречие с ограничениями, налагаемыми на нас ростом культуры; наше негодование объясняется нашей несовместимостью с войной. Для пацифистов, подобных нам, это не просто интеллектуальное и эмоциональное отвращение, но внутренняя нетерпимость, идиосинкразия в ее наиболее выраженной форме. В этом отрицании эстетическое неприятие низости военного способа действий даже перевешивает отвращение к конкретным военным злодеяниям.

Как долго придется ждать, чтобы все люди стали пацифистами? Ответ неизвестен, но, возможно, не так уж фантастичны наши предположения о том, что эти два фактора - предрасположенность человека к культуре и вполне обоснованный страх перед будущим, заполоненным войнами, способны в обозримом будущем положить конец войне. К сожалению, мы не в состоянии угадать магистраль или даже тропу, ведущую к этой цели. Не умаляя точности суждения, можно лишь сказать, что все то, что в той или иной форме сделано для развития культуры, работает против войны.

Ваш Зигмунд Фрейд
(Вена, сентябрь 1932)

Эйнштейн - Фрейду
30 июля 1932 г.
Дорогой профессор Фрейд!
Предложение Лиги Наций и ее Международного института интеллектуальной кооперации в Париже, состоящее в том, чтобы я пригласил человека, по моему выбору, для искреннего обмена мнениями по любой из проблем, которая меня интересует, дает мне прекрасную возможность обсудить с Вами вопрос, на мой взгляд, наиболее неотложный среди всех других, стоящих перед лицом цивилизации. Эта проблема формулируется так: существует ли для человечества путь, позволяющий избежать опасности войны?
По мере развития современной науки расширяется знание того, что этот трудный вопрос включает в себя жизнь и смерть цивилизации - той, которую мы знаем; тем не менее все известные попытки решения этой проблемы заканчивались прискорбным фиаско. Более того, я полагаю, что те, кто обязан профессионально решать эту проблему, в действительности лишь все более погружаются в нее, и поэтому заинтересовались теперь непредвзятым мнением людей науки, которые обладают преимуществом точки зрения на проблемы мирового значения в перспективе, возрастающей по мере удаленности от их решения.
Что касается меня, то привычная объектность моих мыслей не позволяет мне проникнуть в темные пространства человеческой воли и чувств. Поэтому в исследовании предложенного вопроса я могу сделать не более чем попытку постановки задачи, для того чтобы создать почву для применения Ваших обширных знаний о людских инстинктах в борьбе с этой проблемой. Существуют психологические барьеры, о существовании которых люди, не посвященные в науку о мышлении, лишь смутно подозревают. Взаимодействие и капризы ментальных хитросплетений делают их неспособными измерить глубину собственной некомпетентности; убежден, однако, что Вы способны предложить методы из области воспитания и образования, т. е. лежащие более или менее вне сферы политики, которые позволят преодолеть это препятствие.
Что касается меня, то я рассмотрю простейшие соображения, относящиеся к внешнему (административному) аспекту проблемы национального суверенитета: учреждению, опираясь на международный консенсус, законодательного и юридического органа для улаживания любых конфликтов, возникающих между нациями. Каждая нация обязалась бы соблюдать установления этого органа, призывать его для решения всех споров и предпринимать те меры, которые этот трибунал сочтет установить необходимыми для исполнения его декретов. Однако уже здесь я наталкиваюсь на препятствие; трибунал есть человеческое учреждение, и чем меньше его власть оказывается адекватной установленным вердиктам, тем более оно оказывается подверженным уклонению в сторону оказания давления вне области юридического права. Это факт, с которым приходится считаться: закон и сила неизбежно идут рука об руку, и юридические решения настолько приближаются к идеальному правосудию (звучащему как общественное требование), насколько эффективную силу использует общество для воплощения юридического идеала. В настоящее время мы далеки от формирования наднациональной организации, компетентной выносить бесспорно полномочные вердикты и обладающей возможностью абсолютной власти в их претворении в жизнь. Таким образом, я вывожу мою первую аксиому: путь международной безопасности влечет за собой безусловное поражение в правах любой нации, ограничивая определенным образом ее свободу действий и суверенитет, и безусловно ясно, что нет иного пути, способного привести к безопасности в обсуждаемом смысле.
Сокрушительные неудачи, постигшие все попытки достижения результатов в этой области в течение прошедших десяти лет, не оставляют почвы для сомнений, что в действие вступают мощные психологические факторы, которые парализуют любые усилия. Не надо далеко ходить в поисках некоторых из них. Стремление к власти, которое характеризует правящий класс любой нации, враждебно к любому ограничению национального суверенитета. Политика вскармливается интересами торговли или предпринимательства. Я имею в виду вполне определенную, малочисленную группу индивидов, которые, пренебрегая моралью и ограничениями общества, рассматривают войну как средство продвижения собственных интересов и укрепления их персональной власти.
Признание этого очевидного факта - просто первый шаг к оценке фактического состояния дел. Как следствие, рождается трудный вопрос: как возможно, что эта малая клика подчиняет волю большинства, вынужденного нести потери и страдать в войне, в угоду их персональным амбициям? (Говоря «большинство», я не исключаю вояк любого ранга, выбравших войну своим ремеслом и верящих в то, что они защищают высшие интересы своей расы и что нападение - лучший способ обороны.) Обычный ответ на этот вопрос состоит в том, что меньшинство в данный момент является правящим классом, и под его пятой - пресса и школы, а чаще всего и церковь. Именно это позволяет меньшинству организовать и направить эмоции масс, превратить их в инструмент своей воли.
Однако даже этот ответ не ведет к решению. Из него рождается новый вопрос: почему человек позволяет довести себя до столь дикого энтузиазма, заставляющего его жертвовать собственной жизнью? Возможен только один ответ: потому что жажда ненависти и разрушения находится в самом человеке. В спокойные времена это устремление существует в скрытой форме и проявляется только при неординарных обстоятельствах. Однако оказывается сравнительно легко вступить с ним в игру и раздуть его до мощи коллективного психоза. Именно в этом, видимо, заключается скрытая сущность всего комплекса рассматриваемых факторов, загадка, которую может решить только эксперт в области человеческих инстинктов.
Таким образом, мы подошли к последнему вопросу. Возможно ли контролировать ментальную эволюцию рода человеческого таким образом, чтобы сделать его устойчивым против психозов жестокости и разрушения? Здесь я имею в виду не только так называемые необразованные массы. Опыт показывает, что чаще именно так называемая интеллигенция склонна воспринимать это гибельное коллективное внушение, поскольку интеллектуал не имеет прямого контакта с «грубой» действительностью, но встречается с ее спиритуалистической, искусственной формой на страницах печати.
Итак: пока я говорил только о войнах между нациями, которые известны как международные конфликты. Но я хорошо знаю, что агрессивный инстинкт работает и в других формах и обстоятельствах.
(Я имею в виду гражданские войны, причина которых прежде была в религиозном рвении, а ныне - в социальных факторах; или преследования на расовой почве.)
Я умышленно привлекаю внимание к тому, что является наиболее типичной, мучительной и извращенной формой конфликта человека с человеком, для того чтобы мы имели наилучшую возможность для обнаружения путей и средств, делающих невозможными любые вооруженные конфликты.
Я знаю, что в Ваших трудах мы можем найти, явно или намеком, пояснения ко всем проявлениям этой срочной и захватывающей проблемы. Однако Вы сделаете огромную услугу нам всем, если представите проблему всемирного замирения в свете Ваших последних исследований, и тогда, быть может, свет истины озарит путь для новых и плодотворных способов действий.
Искренне Ваш,
А. Эйнштейн

Страница 1

Альберт Эйнштейн (1879-1955), создатель теории относительности, был уже знаменитостью к тому времени, когда начались его отношения с Фрейдом. И начались они не потому, что Эйнштейн прочел труды Фрейда - этого не было, - но по той причине, что оба они считались величайшими учеными своего времени, которые оказывали наиболее сильное влияние на новую картину мира и человека в XX веке. Кроме того, оба являлись евреями и пацифистами, оба в дальнейшем подверглись из-за этого преследованиями национал-социалистов и были вынуждены эмигрировать.

Согласно Джонсу (Jones III), который опубликовал несколько писем, впервые Эйнштейн письменно поздравил Фрейда с его семидесятилетием 6 мая 1926 года. В конце того же года, когда Фрейд приехал на Рождество в Берлин, чтобы повидать сыновей Мартина и Эрнста и четырех внуков (из них троих впервые), Эйнштейн и его жена навестили Фрейда в доме его сына Эрнста. 2 января 1927 года Фрейд писал Ференци по поводу этой двухчасовой беседы (Jones III, 160): « .он весел, уверен, приятен, понимает в психологии столько же, сколько я в физике, так что мы очень мило побеседовали, », а Мари Бонапарт 11 января 1927 года (там же): « .этому счастливцу не так тяжело, как мне, он может опереться на длинный ряд великих предшественников, начиная с Ньютона, в то время как я вынужден был пролагатъ в одиночестве тропу через дикую чащу. Ничего удивительного, что дорожка вышла узкой и не позволила мне уйти далеко.»

Когда Фрейд послал к пятидесятилетию Эйнштейна открытку (1929), а вскоре и письмо, это имело небольшой эпилог: Эйтингон, которому хотелось ознакомиться с перепиской Фрейда с Эйнштейном, получил отказ со следующим пояснением (23 ноября 1930, там же, 186):

Я оказался в Берлине как раз на его пятидесятилетие [разве?] и написал ему открытку, в которой назвал его «счастливцем». Он ответил вполне разумно - откуда мне это знать, ведь я же в него не заглядывал. Тогда я написал длинное письмо, объясняя, в каком смысле я считаю его счастливцем, а именно поскольку он занимается математической физикой, а не психологией, в которую лезет каждый. Однако я не мог признаться в своей зависти, не преломив при этом копья и за мою науку и не дав ей преимущества перед всеми остальными. Поскольку я настойчиво просил его не отвечать мне, наша переписка на этом закончилась. Тем не менее мое письмо было глупостью, во-первых, из-за избыточной фамильярности по отношению к постороннему, а кроме того, оно и неприемлемо, поскольку позднее обнаружилось полное его непонимание психоанализа. Только в одном случае меня бы порадовало, если бы это письмо попало Вам в руки, - будь Вы облечены правом тут же его уничтожить.

Из-за взаимного профессионального непонимания отношения Фрейда с Эйнштейном были более далекими, чем с писателями и художниками, которых Фрейд «любил» °.

К 75-летию (1931) Фрейд получил от Эйнштейна телеграмму, которая его очень порадовала. В том же году согласно проекту, который Постоянный комитет литературы и искусств Лиги Наций внес в Международную комиссию духовного сотрудничества (а именно опубликовать переписку наиболее выдающихся представителей духовной жизни по темам, «представляющим взаимный интерес для международного союза и духовной жизни»), появилась совместная статья Эйнштейна и Фрейда «Почему война?». Оба письма относятся к июлю-сентябрю 1932 года, они были опубликованы в Берлине в январе 1933 года одновременно на трех языках.

В письме от 30 июля 1932 года Эйнштейн задает вопрос: «Есть ли возможность избавить людей от необходимости войн?» Он излагает свои представления относительно организационной стороны этой проблемы. В качестве основного требования Эйнштейн предлагает создать надгосударственную организацию, которая соединила бы в себе и власть и право и, таким образом, могла бы добиться абсолютного послушания на основе разумных законов. Однако до этого человечеству еще далеко. И он задается вопросом (G. W. XVI, 12):

Как же получается, что вышеупомянутое меньшинство (то есть правители) может подчинить своей прихоти народные массы, для которых война означает лишь потери и страдания? Как же получается, что с помощью вышеназванных средств (то есть школ, прессы, а также религиозных организаций, которые обычно находятся в руках правителей) массы воспламеняются до неистовства и самопожертвования? Существует ли возможность так направить психическое развитие людей, чтобы они оказались устойчивы к психозам ненависти и уничтожения?

В своем ответе (сентябрь 1932 года) Фрейд продолжает тему «Недомогания культуры» (1930), то есть исследует результаты процесса развития человечества. Он начинает с древнейшей формы конфликта интересов, прослеживает ее с точки зрения своей теории влечений на исторических фактах и видит возможность предотвращения в будущем войн в отвлечении агрессии на менее опасные цели (смещении целей влечений), а затем объединении все больших человеческих групп сначала через эмоциональную идентификацию и в конце концов через примат разума. Поскольку война ныне уже не предоставляет возможности для воплощения героического идеала, она выродилась просто в бойню. Фрейд спрашивает: «Сколько нам еще ждать, пока все остальные не станут пацифистами?» Итогом дискуссии стало выражение уверенности, что прогресс в развитии культуры наряду со страхом перед последствиями грядущих войн в обозримом будущем положит конец войне.

Управленческие процессы
Уровень развития информационного пространства начинает самым непосредственным образом влиять на экономику, деловую и общественно-политическую активность, граждан, другие стороны жизни общества. Ин...

Очерк различных взглядов на природу практического мышления
С момента его появления и на протяжении многих последующих лет термин «практический интеллект» неоднократно менял свое содержание. И это было связано не только с различиями в эмпирическом материал...

Учетная политика
Под учетной политикой хозяйствующего субъекта в соответствии с ПБУ 1/98 "Учетная политика предприятия" понимается принятая ею совокупность способов ведения бухгалтерского учета первичного...

Австрийский врач-психиатр и психолог, основатель психоанализа. Центральной в учении Фрейда явилась теория психосексуального развития индивида. Согласно Фрейду, основу бессознательного составляют сексуальные инстинкты (либидо), обусловливающие большинство психических действий человека. Основные сочинения: «Толкование сновидений» (1900), «Психопатология обыденной жизни» (1904), «Лекции по введению в психоанализ» (1910), «Тотем и табу» (1913), «Я и Оно» (1923).

Сегодня слово «психоанализ», впервые произнесенное Фрейдом в 1896 году, звучит вполне буднично, но именно оно стало той миной, которая в XX столетии подорвала традиционный взгляд человека на самого себя, позволив проникнуть в глубинные тайны его души.

Изобретатель психоанализа Зигмунд Фрейд родился 6 мая 1856 года в моравском городке Фрейбург (ныне Пршибор в чешской Богемии) в семье небогатого торговца шерстью. Его отец Якоб Фрейд был женат третьим браком. Амалия Натансон, уроженка города Броди в Галиции, была на двадцать лет моложе своего мужа. После старшего, Зигмунда, она родила еще пять девочек и двух мальчиков - Юлиуса, умершего в возрасте восьми месяцев, и самого младшего - Александра, бывшего намного моложе Зигмунда.

Когда торговля шерстью пришла в упадок, в октябре 1859 года семья Фрейдов уехала в Лейпциг, но после нескольких месяцев бесплодных поисков дохода перебралась в Вену, где обосновалась окончательно.

С детства Зигмунд отличался острым умом и страстью к чтению. Родители всячески поощряли его и даже выделили для занятий керосиновую лампу, хотя остальные дети учили уроки при свечах. Все восемь лет в гимназии Фрейд сидел на первой скамье и был лучшим учеником.

Свое призвание Фрейд ощутил очень рано. «Я хочу познать все акты природы, совершавшиеся на протяжении тысячелетий. Быть может, мне удастся вслушаться в ее бесконечный процесс, и тогда я поделюсь приобретенным со всеми, кто жаждет знаний», - писал другу 17-летний гимназист. Он поражал эрудицией, владел греческим и латынью, читал на древнееврейском, французском и английском, знал итальянский и испанский.

Окончив гимназию, Фрейд поступил в Венский университет. «Мои родители были евреями, остался евреем и я, - пишет он в автобиографии. - В университете прежде всего я столкнулся с представлениями, будто мне следует чувствовать себя неполноценным и национально чужим… Я рано понял, что такое находиться в оппозиции и быть изгнанным из рядов «сплоченного большинства». Это предопределило некоторую независимость суждений».

В 1873 году во время большого кризиса благосостояние семьи значительно пошатнулось, но молодой Зигмунд нашел себе покровителя: его талант и необычное усердие действовали подкупающе. Он не только смог продолжить свое образование на медицинском факультете Венского университета, но вскоре начал заниматься наукой. Уже студентом он стал демонстрантом у знаменитого Эрнеста Брюкке и выполнил несколько исследований по сравнительной анатомии и физиологии. В 1881 году Фрейд получает ученую степень в Венском университете. Судьбе было угодно, чтобы молодой Фрейд прошел мимо важнейшего открытия.

В 1884 году ему, как ординатору в больнице, была прислана проба кокаина для исследования. Он публикует в медицинском журнале статью, которая заканчивается словами: «Применение кокаина, основывающееся на его анестезирующих свойствах, найдет себе место и в других случаях». Эту статью прочел хирург Карл Коллер, товарищ Фрейда, и провел в институте экспериментальной патологии Штриккера исследования анестезирующих свойств кокаина на глазах лягушки, кролика, собаки и своих собственных. С открытием анестезии Коллером наступила новая эра в офтальмологии - он стал благодетелем человечества. Фрейд долго предавался болезненным размышлениям и не мог примириться, что открытие принадлежит не ему.

С 1885 года Фрейд работает врачом в общей клинике под руководством Нотнагеля, а затем в психиатрической клинике под руководством Мейнерта Он мечтал о науке, однако из-за материальных трудностей вынужден был практиковать.

Но надежд на научную карьеру Фрейд не теряет. Он знакомится со знаменитым парижским неврологом Шарко (нам он известен в основном по душу Шарко). В 1986 году Зигмунд приезжает в Париж в клинику «Сальпетриер».

Получив выгодное научное предложение, обещавшее славу и карьеру, Фрейд неожиданно уезжает к своей будущей жене Марте Верней, с которой не виделся целых два года. С Мартой, хрупкой девушкой из еврейской семьи, он познакомился в 1882 году. Они обменивались сотнями писем, но встречались довольно редко.

В 1889 году Фрейд снова едет во Францию, в Нанси, где Льебо и Бернгейм организовали школу гипноза. Вскоре после возвращения в Вену Фрейд, накопив денег, наконец женился на Верней. Его жена, уроженка Гамбурга, выросла в интеллигентной семье и была подходящей спутницей жизни для мужа, который целиком был посвящен работе. Она родила ему шестерых детей (троих мальчиков и троих девочек).

Фрейд работает с венским врачом Иосифом Брейером, своим старшим другом, и в 1892 году совместно публикует «Исследования по истерии», занимается гипнозом, но уже в 1895 году от гипноза переходит к психоанализу. Глубокое впечатление на Фрейда в Нанси произвели эксперименты Бернгейма, в которых выявилось, что люди при определенных обстоятельствах действуют по иным побуждениям, чем полагают. Таким образом, у колыбели психоанализа оказались трое ученых: Шарко, Брейер и Бернгейм.

Слава пришла к Фрейду значительно позже. Но для этого надо было взорвать тогдашнюю мораль, обнажив все лицемерие общества, вслух заговорить на щекотливые темы, не подлежавшие обсуждению как безнравственные. Такими темами были проблемы плоти и пола, на которые просвещенная Европа наложила табу. И вдруг завесу молчания прорывает один-единственный голос, утверждавший, что именно от них зависит душевная жизнь человека.

Молодой врач Зигмунд Фрейд, исходя из своих наблюдений, заявляет, что многие неврозы возникают в результате подавления полового влечения, которое он назвал «либидо». Более того, он дерзко, жестко и ясно объяснил коллегам порочность идеи о первенстве мозга над кровью, развеял заблуждение, что человек разумом может подавлять свои инстинкты. Подавленные инстинкты не исчезают, говорит Фрейд, они скапливаются, бередя душу, порождая нервное беспокойство, болезнь, формируя тип закомплексованного неврастеника. И исцелиться можно, только познав и осознав их.

Это была революция в психологии. Прозрение. Сейчас многие называют Фрейда основателем сексуальной науки, но это произошло непроизвольно. Проблемы пола вынырнули из глубин бессознательного, удивив его самого. Первым пациентом Фрейда был он сам, и всю жизнь оставался для себя самым важным объектом исследования. В 1893 году умирает Шарко, вскоре уходит из жизни отец Фрейда. Осенью Зигмунд Фрейд почувствовал боли в сердце, со временем болезнь приобретала характер своеобразного невроза. Тщательно изучив его, он пришел к выводу, что причины болезни сексуального свойства. Проведенный психоанализ помог излечению, итоги размышлений врач изложил в статье «Как возникает страх».

Не обращая внимания на выпады возмущенных оппонентов, Фрейд утверждает, что либидо закладывается с детства, что эротические чувства могут испытывать даже младенцы, в которых общество привыкло видеть бесполых ангелочков. Малыш бессознательно стремится к наслаждению, которое дает ему мать, испытывая к ней первое влечение и первую ревность - к отцу. Фрейд назвал это «Эдиповым комплексом».

Его выводы шокировали. Но то было только начало. Детальная разработка метода фрейдовской психотерапии разворачивалась на основе толкования снов. Известна точная дата, когда Фрейд расшифровал первый собственный сон, - 14 июля 1895 года. Последующие анализы привели его к выводу: во сне исполняются нереализованные желания. Сон - это замена действию, в его спасительной фантастике душа освобождается от избытка напряженности.

В конце 1899 года Фрейд опубликовал свой капитальный труд «Толкование сновидений». Он был настолько ошеломляющим, что даже коллеги не рискнули его рецензировать, а обыватели сочли, что автор свихнулся. Друг ученого, музыковед Макс Граф вспоминал: «Когда в какой-нибудь группе венцев кто-то вдруг случайно упомянул имя Фрейда, все начинали смеяться, как при особенно остроумной шутке. Фрейд - это самый смешной чудак, который написал книгу о снах и выдал себя за толкователя снов. Считалось верхом безвкусицы произносить имя Фрейда в присутствии дам. Дамы краснели при первом же его упоминании». 600 экземпляров первого издания «Толкования сновидений» были проданы лишь через 8 лет.

А между тем ученый мир за рубежом напряженно вслушивался в откровения молодого австрийца. Сокращенный вариант «Толкования сновидений» уже в 1904 году был переведен на русский язык. Пока Вена смеялась, Фрейд завоевывал Россию, США, Францию, Англию. В период с 1900 по 1920 год Фрейд развивает и пропагандирует идеи психоанализа. Впоследствии в огромном количестве статей и книг он создает философское учение.

Подтверждением его догадок послужила история, которую поведал коллеге доктор Байер. У его молодой пациентки были все признаки нервного расстройства. Но врач заметил, что состояние девушки улучшалось, когда она имела возможность рассказывать о себе. И еще он почувствовал: она знает о себе нечто такое, что упорно скрывает. Врач подверг девушку гипнозу, и та призналась, что у постели больного отца испытала ощущения, которые привели ее в ужас, но она тут же их подавила. Всякий раз после этих признаний симптомы истерии исчезали. Через несколько сеансов больная выздоровела.

Проницательный взгляд Фрейда рассмотрел за этим случаем большее, чем просто болезнь. Он понял, что подавленная и оттесненная в неизвестные области мозга психическая энергия окольными путями все же может найти выход, проявляясь в различных нервных болезнях. Еще до Фрейда психологи догадывались, что в человеческом мозге должен быть некий резервуар, куда стекаются наши воспоминания и откуда память время от времени возвращает их в сознание. Они обозначили эту зону «терра инкогнита» и больше ее не касались. Фрейд же заглянул глубже - в «бессознательное», со стороны которого, как он утверждал, сознание человека испытывает непрестанное давление каждый миг новая волна из бездны забытого прошлого вторгается в настоящее.

Вся наша душевная жизнь - это непрестанная борьба между сознательным и бессознательным, между ответственностью за наши поступки и безответственностью наших инстинктов. И только спустившись в бездонный океан подсознания, можно понять причину душевных расстройств человека. Но как проникнуть в эти сумеречные области?

С дотошностью лингвиста Фрейд начинает разрабатывать для себя словарь языка бессознательности, чтобы лучше его понимать. Он уже не погружает пациентов в гипноз, а осторожно садясь у изголовья, так, чтобы больной не видел его, часами беседует с ним, выискивая косвенные детали, через которые проявляет себя бессознательное. С помощью такого очищения души можно достичь даже полного выздоровления больного, - пишет Фрейд и подтверждает теорию своей гигантской практикой.

Так, шаг за шагом, формировался новый метод познания человеческой психики. Психоанализ, утверждают специалисты, сродни искусству, и неудивительно, что первыми поняли Фрейда писатели и художники - ведь ту же цель преследует и творчество, эмоционально разряжая автора. Недаром Гете говорил, что Вертер вместо него покончил жизнь самоубийством. Писатель спас собственную жизнь, осуществив задуманное самоубийство на двойнике, или, выражаясь языком психоанализа, отреагировал на свое самоубийство в самоубийстве своего героя.

В 1902 году Зигмунд Фрейд становится профессором невропатологии Венского университета. В 1908 году проходит Первый Международный психоаналитический конгресс. Фрейд и его ученик К. Юнг в 1909 году отправляются пропагандировать психоанализ в США. До самой смерти Фрейд руководил возрастающей армией единомышленников и последователей, среди которых были В. Штеккель, Н. Адлер, М. Штайнер, К. Юнг.

В 1910 году было организовано международное общество аналитиков, главой которого неожиданно стал Карл Юнг. В 1913 году Юнг председательствовал на Международном психоаналитическом конгрессе в Мюнхене в последний раз - участники его переругались между собой.

Фрейд постепенно теряет своих последователей. Альфреда Адлера, в работах которого примат сексуальности уступает место примату воли к власти, затем К. Юнга, опубликовавшего «Превращения и символы либидо». Происходит разрыв и с В. Штеккелем. Молодые люди возглавили собственные течения и школы.

В 1923 году у Фрейда обнаружили рак челюсти, и он предрек себе скорую кончину, но не оставил работу, публиковал произведения, в которых развивал философские и социологические аспекты созданного им учения. Он жил изолированно от профессиональной и общественной среды и трудился над уточнением понятий своей теории, возвышением ее в ранг философии. Фрейд был одной из самых загадочных личностей Вены, частная жизнь которого скрывалась за массивной дверью его большого дома. Вот что пишет о своем друге Стефан Цвейг.

«70 лет в том же городе, более 40 лет в том же доме. А дома прием больных в том же самом кабинете, чтение в том же кресле, литературная работа за тем же письменным столом. Отец семейства из шести человек детей, лично без всяких потребностей, не знающий иных увлечении, кроме увлечения своим призванием и своей призванностью. Каждый день - как двойник другого дня раз в неделю лекции в университете раз в неделю по средам, духовное пиршество в кругу учеников, по примеру Сократа, раз, по субботам после обеда, карты».

В том же размеренном ритме рождаются 27 томов его эпохального наследия. До 70 лет он серьезно не болел. Ежедневно по 9–10 часов имея дело с нарушенной психикой, сам Фрейд никогда не страдал нервами. И лишь на самом закате его здоровье начал подтачивать недуг. На его красивом лице проступает что-то жесткое, неумолимо волевое. Этому человеку невозможно было солгать - взглядом-рентгеном он словно проникал в потайные уголки души. Подводя итоги, Фрейд пытается применить свой метод ко всему человечеству, бросает взгляд в его первобытное прошлое, когда допускались кровосмесительство и людоедство.

Именно тогда в глубинах подсознательного отложились низменные инстинкты, позднее подавленные цивилизацией. Чем выше поднимался Хомо сапиенс по биологической лестнице, тем глубже давил он в себе зверя. За все полученные блага человек платит ограничением свободы в области инстинктов. Выход из тупика Фрейду видится в постепенном возрастании человеческого разума, осознающего свои первородные инстинкты и научившегося укрощать их без патологических травм самой психики.

«Идеальное состояние было бы, конечно, возможно в обществе людей, которые бы подчинили жизнь своих влечений диктатуре разума», - пишет он в 1932 году Альберту Эйнштейну в своем знаменитом письме «Неизбежны ли войны?». Старому Зигмунду Фрейду достаются запоздалые знаки уважения в 1930 году - премия Гете от Франкфурта-на-Майне, в 1936 году он избран членом Королевской академии к своему восьмидесятилетию. Пришедшие к власти фашисты жгли костры из книг - в них полыхали и труды Фрейда.

Узнав об этом, ученый воскликнул «Какого прогресса мы достигли! В средние века они сожгли бы меня, в наши дни они удовлетворились тем, что сожгли мои книги». Ученый не подозревал, что скоро в печах Майданека и Освенцима сгорят четыре его сестры. Самого Фрейда, помещенного после аншлюса Австрии в гетто, Международному союзу психоаналитических обществ, при посредничестве посла США, удалось выкупить. Он получил разрешение на выезд в Англию.

Перед отъездом Фрейд должен был дать расписку, что гестапо обращалось с ним вполне корректно. Седовласый ученый, не скрывая иронии, спросил, нельзя ли добавить, что он может «каждому сердечно порекомендовать гестапо». Англия встретила Фрейда восторженно, но дни его уже были сочтены. Он страдал от непереносимых болей, и по его просьбе лечащий врач сделал ему два укола, которые положили конец мучениям. Это произошло в Лондоне 23 сентября 1939 года.

Фрейд сказал, что все свои знания он отдает на общее пользование. Он применял к себе изречение древних: «Скорее можно вырвать у Геркулеса палицу, чем у Гомера изъять хоть единственный стих». Впоследствии его ученики выпускали работы, не указывая, что многие мысли заимствованы у Фрейда. На первом психоаналитическом конгрессе в Зальцбурге Фрейд одержал триумф над оппонентами. В дальнейшем неожиданность выдвижения в лидеры психоаналитического общества К. Юнга Фрейд объяснил так: «Большая часть у нас - евреи, а потому вы непригодны для привлечения друзей к новому учению. Евреи должны довольствоваться участью служить удобрением для культуры. Я должен войти в соприкосновение с наукой, я стар и не хочу всегда и всюду наталкиваться лишь на враждебное отношение. Мы все в опасности. Швейцарцы спасут нас. Меня и всех вас».

Участники конгресса возражали, но в конце концов Юнг был избран председателем общества. Честолюбцы притворяются скромными, недоброжелатели - самоотверженными. Гений должен быть одиноким. Стареющий Фрейд видит себя окруженным первобытной ордой, которая хочет перегрызть горло своему предводителю.

Трагедия Фрейда как человека и ученого в том, что задолго до завершения построения его учения началось его разрушение. Впоследние годы уединенной жизни Фрейда донимают нападки на его учение и борьба внутри самой его школы. Зигмунд Фрейд не сдается и продолжает работать, выдвигая новые идеи, которые свидетельствуют о дальнейшем развитии психоанализа супер эго, инстинкт смерти.

На базе психологии и медицины он создает философское учение. После 1920 года Фрейд развивает концепцию структуры человеческого существа, соединяющего три фактора «оно», «я», «сверх Я». Он борется против современной ему психологии за психологию бессознательного и тем самым возвращается к слепой воле Шопенгауэра.

По Фрейду, «Оно» - совокупность инстинктивных влечений, «Я» - сознание, отделившееся от «Оно» в процессе эволюции в целях адаптации к внешней среде, «Сверх Я» появляется в момент возникновения человеческого общества и является инстанцией, подавляющей инстинктивные влечения, ограничивающей и направляющей деятельность «Я».

В своих работах Фрейд сравнивает церковные ритуалы и молитвы с неврозом навязчивых состояний, а религию объявляет «коллективным неврозом навязчивости». Из представлений о подчиненности поведения неосознанным влечениям и присущем человеку «инстинкте смерти» Фрейд приходит к заключению о неотвратимости войн и общественного насилия. Он делает вывод о разрушительном влиянии цивилизации на психическое здоровье человечества и высказывает пессимистические взгляды на возможности дальнейшего общественного прогресса.

Фрейд пытается вывести высшие психические функции из низших, объяснить такие явления, как научная деятельность, искусство, философское познание истины. По Фрейду, очень важной формой инстинктивной жизни является сублимация - позитивная форма овладения инстинктивными силами. Сублимация становится центральным понятием его философии культуры. Сублимацией, словом, которое встречается у Ницше, Фрейд называет превращение сексуальных влечений в высшие типы человеческой деятельности.

Зигмунд Фрейд был выдающимся мыслителем, одним из крупнейших ученых своего времени, отличавшимся редкой наблюдательностью и интуицией. Выдвинутая им концепция бессознательного, без которой практически невозможно понять по существу ни одно из проявлений целенаправленной активности человека, позволяют психоанализу и фрейдизму существовать на протяжении всего XX века.