Игромир–2013: интервью c создателями Magicka: Wizard Wars. Джин шарп о революциях в египте и тунисе

Н.Ш. Здравствуйте. Представьтесь, пожалуйста.

F.W. Меня зовут Фредерик Вестер, я генеральный директор студии Paradox Interactive.

Н.Ш. Расскажите, пожалуйста, о студии Paradox. Как получилось, что от разработки игр вы перешли к издательской деятельности?

Фредерик Вестер (Frederick Wester)

F.W. В 2003 году я пришел в компанию в качестве консультанта для того, чтобы помочь решить проблему с бизнесом, не приносившим в то время доходов. Тогда компания занималась разработкой игр и насчитывала семерых человек, включая меня. Я разработал новый бизнес-план, включавший в себя самостоятельное издание наших игр, но никто в совете директоров не верил в успех этой компании, бывшей тогда частью большого холдинга, так что разработку игр закрыли вообще.

Н.Ш. С сериалом Europa Universalis все понятно, он себя прекрасно чувствует. А не стоит ли нам ожидать реанимации какой-нибудь из старых, заслуженных серий, например, Majesty или Galactic Civilizations?

F.W. Majesty - интересная тема, надеемся, мы еще выпустим что-то под этим брендом в будущем. А пока что есть Warlock: Master of the Arcane и будущий Warlock 2, которые базируются на той же вселенной. Что касается Galactic Civilizations, то права на нее нам не принадлежат, ими владеет Stardock. Хотя серия замечательная, тут я согласен.

Н.Ш. Теперь перейдем непосредственно к игре. Прежняя Magicka была ориентирована на кооперативное прохождение, новая - на PvP-сражения. С чего вдруг такая жестокость?

F.W. Когда мы выпустили Magicka, мы обнаружили, что игрокам нравится кооперативная игра, но не меньший восторг у них вызывала и возможность убивать друг друга, сражаясь с врагами. Так что мы разработали очень упрощенный вариант PvP для оригинальной игры, а потом пообщались с сообществом наших поклонников и выяснили, что они хотят больше «мяса» в битвах друг с другом. И мы направили силы команды разработчиков на создание чистой PvP-игры.

Н.Ш. Надо понимать, и знаменитый «случайный дружественный огонь» никуда не делся?

F.W. Конечно, дружественный огонь в игре присутствует, это очень важная часть игры. В традиционных MOBA’х вы можете смело применять все свои умения и вообще делать все, что угодно, без малейшего риска для ваших друзей. В Magicka вам придется следить за своими действиями, потому что если бросите файербол в толпу волшебников, то союзники ваши пострадают ровно в той же мере, что и враги. Да, мы сохранили дружественный огонь, мы думаем, что это удачная находка. В каждом сражении вы убьете, по крайней мере, одного из своих союзников, а может, и больше.

Magicka: Wizard Wars

Н.Ш. Игра будет столь же динамична, а схватки – столь же скоротечны? Что-то поменялось в боевой системе?

F.W. Скорость битв, на самом деле, заметно возросла. В прежней Magicka для сотворения заклинания вам нужно было стоять на месте, а теперь вы можете двигаться, комбинировать заклинания и разворачиваться одновременно, что делает бои динамичнее. Кроме того, игра предъявляет больше требований к умениям самого игрока – в движущегося волшебника попасть куда труднее, чем в неподвижно стоящего, особенно если вы сами в этот момент движетесь, да еще и производите какие-то действия. Так что все это ускоряет сражения в целом.

Н.Ш. Что нового будет в системе спеллкастинга?

F.W. Новшества есть. Мы изменили условия работы с элементами. Комбинации из пяти элементов трудны для многих игроков, приходилось использовать множество горячих клавиш; все это нарушает баланс и портит игру, и мы сократили комбинации до трех. Комбинировать вы можете любые из восьми элементов, так что все осталось почти по-прежнему, но стало немного легче.

Н.Ш. Порадуют ли нас оригинальностью новые предметы экипировки для персонажей?

F.W. Ну, мы пока еще не всё доделали, например, систему прокачки, но что касается экипировки, то на момент выхода игры в вашем распоряжении будет около десятка базовых одеяний. Например, пиратская одежда, которую мы зовем Wizard of the Coast, по имени известной игровой компании. Одежды будут оказывать как положительное, так и отрицательное влияние на ваши элементы, все они сбалансированы. Вы можете стать сильнее в обращении с огнем, но ослабеть в обращении с водой, например.

Magicka: Wizard Wars

Н.Ш. Шутки и пасхалки внесли немалый вклад в атмосферу Magicka. Wizard Wars не подведет в этом отношении?

F.W. Да, это же наша традиционная «фишка» - мы продолжаем вносить юмор в игру. Всё будет – и шутки, и намеки на известные произведения.

Н.Ш. Прежняя игра на момент выхода содержала в себе немало досадных ошибок, вызывавших нарекания со стороны игроков. Решит ли эту проблему альфа-тестирование Magicka: Wizard Wars?

F.W. Новая игра полностью построена на новой технологической базе и создана новой командой. Прежняя команда была, по сути, компанией студентов, делали они все при помощи набора Microsoft XNA, ныне не поддерживаемого. У нас тогда не было ни времени, ни возможности уделить должное внимание контролю качества продукта, так что потом пришлось выпускать множество патчей. Но сейчас ситуация принципиально изменилась: мы наняли опытных разработчиков и сделали всю игру с нуля. Глюков мы надеемся избежать, хотя бы серьезных.

Интересно в плане технологии происходящего. По-крайней мере, отчасти.

Наука народовластия
Спор о революции
Джин Шарп

От редакции. «Русский журнал» публикует беседу с известным американским теоретиком ненасильственного сопротивления Джином Шарпом . Беседа посвящена тому, как профессор Шарп оценивает революционные события на Ближнем Востоке с точки зрения теории и практики ненасильственной борьбы.

Джин Шарп - американский политолог, теоретик техник ненасильственного гражданского сопротивления. Основатель и старший научный сотрудник Института Альберта Эйнштейна в Бостоне, штат Массачусетс. Институт Альберта Эйнштейна был основан в 1983 году в целях содействия научно-исследовательской работе и образованию по вопросам стратегического использования ненасильственной борьбы в условиях диктатуры, войны, геноцида и угнетения.

Натан Шнайдер: Какой была Ваша первая мысль, когда Вы услышали, что президент Мубарак отстранен от власти в Египте?

Джин Шарп: Я подумал о том, что все-таки это возможно. В последнее время было множество ошибочных представлений о ненасильственных действиях. Люди привыкли думать, что эти действия слишком слабы, и что только насилие может свергнуть диктаторов. Здесь был другой пример, показывающий, что этот миф не соответствует действительности. Если люди дисциплинированы и смелы, то им это под силу.

Н.Ш.: Удивило ли Вас что-нибудь в том, как разворачивались события? Столкнулись ли Вы с чем-то новым?

Дж.Ш.: Первое, что поразило меня, было число участвующих людей и размах акций – что само по себе является удивительным. Второе – это то, что люди в Египте говорили, что перестали бояться. Это тот шаг, к которому всегда призывал Ганди, и который даже мне казался слишком оптимистичным. Но, по всей видимости, это именно то, что произошло в Египте. Когда народ теряет страх перед диктаторским режимом, у диктатора начинаются большие проблемы. Третье, что поразило, было то, насколько хорошо они поддерживали ненасильственную дисциплину. По телевидению передавали репортажи о том, что там, где возникали какие-то трудности, и все могло вылиться в насилие, люди между собой скандировали: «Мирно, мирно, мирно!». Это тоже изумляло

Н.Ш.: Какое влияние, по Вашему мнению, оказали Ваши идеи на организаторов протестов в Тунисе и Египте?

Дж.Ш.: Мне бы хотелось это знать! Но я не знаю.

Н.Ш. : Сотрудничали ли Вы каким-то образом с этими организаторами?

Дж.Ш.: Нет.

Н.Ш.: А с людьми, которые были связаны с организаторами?

Дж.Ш.: В прошлом мы могли с кем-то встречаться. Но прямого контакта не было.

Н.Ш.: Революции в Египте и Тунисе были спонтанными и неожиданными или же запланированными и заранее организованными?

Дж.Ш.: Один из моих коллег изучал события в Тунисе, поэтому я немного знаю об этом. Все началось со смелых действий одного человека, который погиб, но вдохновил других на протест, что затем вызвало еще больший протест. Протест шел из бедных районов Туниса до тех пор, пока, в конце концов, не достиг столицы без всякого предварительного планирования и очевидно без особых знаний о ненасильственной борьбе. По-видимому, в Египте могла сложиться совсем другая ситуация.

Н.Ш.: Есть ли у Вас предположения относительно того, что заставило египетский народ выбрать ненасильственный подход? Вы считаете, что это была необходимость, продиктованная ситуацией, или это было заранее принятое обязательство?

Дж.Ш.: Это должна была быть необходимость. Если диктатуре или крайне деспотичному режиму принадлежат все войска и оружие, а вы находитесь в оппозиции, то глупо пытаться бороться с ним на его собственной территории, его же собственным оружием. Вы должны выбрать что-то другое. Но люди не всегда так поступают – иногда они все равно пытаются прибегать к насилию, что обычно приводит к катастрофе.

Н.Ш.: Тревожили ли Вас вспышки насилия среди протестантов, например, бросание камней или поджог полицейский участков?

Дж.Ш.: Да, мне кажется, насчет камней было много заблуждений - в частности, что это не является насилием. Но бросание камней, вероятнее всего, либо перерастет в большее насилие, что будет равносильно поражению, либо вернет людей в состояние страха и пассивности, потому что их камни не снесут стен Иерихона.

Н.Ш.: Считаете ли Вы, что другие правительства Среднего Востока – скажем, Бахрейна, Йемена и Иордании, смогут приспособиться к такой тактике, что помешают ей быть такой же эффективной?

Дж.Ш.: Разумеется, они будут пытаться. Правительства будут советоваться друг с другом, они будут советоваться с правительствами Ирана, Китая и других стран, где не любят сопротивление такого рода. Будет происходить обмен информацией относительно того, как можно искоренить этот порок народовластия.

Н.Ш.: Насколько значимым фактором являются интернет-технологии? Считаете ли Вы, что СМИ придали им слишком большое значение?

Дж.Ш.: К сожалению, я не слишком много знаю об этих технологиях – я занимаюсь другими вещами! Во всех репортажах говорится, что интернет-технологии в Тунисе и Египте сыграли большую роль. Однако важны не технологии сами по себе. По сути, они являются средством коммуникации. Важно то, что вы сообщаете. Вот именно на это я и направляю свою работу.

Н.Ш.: Какова Ваша оценка освещения революций в СМИ в целом?

Дж.Ш.: СМИ сыграли очень большую роль. Но работа журналистов все еще не лишена некоторых недостатков. Например, если произошло подавление беспорядка с применением насилия, или кого-то убили в ходе подавления демонстрации, то журналисты нередко называют это насильственной демонстрацией. Но не демонстрация была насильственной – насильственным был режим, убивающий людей. Также иногда журналисты называют восстанием то, что на самом деле является дисциплинированной, ненасильственной демонстрацией. Терминология здесь очень важна.

Н.Ш.: Когда мы смотрели репортажи, на многих из нас произвело впечатление то, как мусульмане и христиане защищали друг друга во время молитвы. Считаете ли Вы, что религия была значимым фактором?

Дж.Ш.: Насколько я могу судить, нет.

Н.Ш.: Отсутствие насилия и пацифизм часто исторически связывали с религиями, такими как джайнизм и христианские «мирные церкви» -

Дж.Ш.: Да, это так.

Н.Ш.: Является ли религия вообще необходимой для мотивации ненасильственных движений или эти идеи могут существовать без религиозной подпитки?

Дж.Ш.: Это уже даже не проблема. Идеи ненасильственного сопротивления уже вышли за пределы религиозных традиций и существуют сами по себе. Если люди являются представителями какой-то определенной религиозной традиции и вдохновлены ей на то, чтобы отказаться от насилия и сопротивляться – это хорошо. Но мы не можем утверждать, что для ненасильственного сопротивления необходимо верить в определенную религию. Исторически, на протяжении веков и даже тысячелетий, это было не так. Ненасильственная борьба, в моем понимании, не основывается на том, во что верят люди. Борьба – это то, что они делают.

Н.Ш.: Но не делают ли культурные различия одни общества более склонными к отказу от насильственных действий, чем другие? Или все общества имеют равные возможности для этого, независимо от своей культуры?

Дж.Ш.: Мы должны признать, что не все в равной степени наделены возможностями и инструментами, чтобы сделать что-либо. Но когда моя работа «Политика ненасильственных действий» была впервые опубликована в 1973 году, знаменитый антрополог Маргарет Мид сказала в своем интервью, что то, о чем я написал, было настоящим межкультурным феноменом.

Н.Ш.: Существуют стереотипы, внушающие, что мусульмане не могут сделать что-либо подобное, что они могут использовать только насилие.

Дж.Ш.: Это полная ерунда. По словам Ганди, в Северо-Западной пограничной провинции Британской Индии, мусульманские пуштуны, известные своей жестокостью, стали даже более отважными и более дисциплинированными солдатами, не применяющими насилие, чем индусы. Это очень важный пример. И когда моя книга «От диктатуры к демократии» была опубликована в Индонезии, она включала предисловие Абдурахмана Вахида, мусульманского лидера, который позже стал президентом.

Н.Ш.: Вызывает ли у Вас беспокойство вопрос о том, будут ли египетские исламистские фракции надежными партнерами в создании более демократического общества?

Дж.Ш.: Я не очень много знаю о египетском общество, и еще меньше я знаю о египетских исламистах. Но я точно знаю, что организация «Братья-мусульмане» заинтересована в ненасильственной борьбе, и несколько лет назад – насколько мне известно - она стала первой организацией в Египте, которая опубликовала книгу «От диктатуры к демократии» на своем вебсайте на арабском языке.

Н.Ш.: Что Вы можете сказать о военных, которые сейчас пришли к власти в Египте?

Дж.Ш.: Снова отвечу, что мне бы следовало знать египетские военные власти, но я их не знаю.

Н.Ш.: Но, если подходить исторически, когда военные приходили к власти, становился ли они надежным стражем ненасильственных революций?

Дж.Ш.: Здесь нет никаких гарантий. Всегда есть риск, что, когда они получат контроль над правительством, они будут править с иллюзией, будто бы они лучше остальных людей. Вот почему важно быть готовым к ситуации военного или политического переворота. На сайте нашей организации есть небольшая работа под названием «Анти-переворот», о том, как избежать государственного переворота, и как оказывать сопротивление, если он был предпринят. Я бы настоятельно рекомендовал людям, которые опасаются военного или политического переворота, изучить ее и действовать согласно ей.

Н.Ш.: Что необходимо сделать демократическим активистам на Ближнем Востоке, чтобы быть уверенными в том, что переход к демократии осуществится, согласно задуманному плану?

Дж.Ш.: В такой ситуации следует держать ухо востро и уметь распознать тревожные сигналы. Следует определять сценарии развития событий, которые не являются благоприятными для развития и защиты демократии. Следует наперед просчитывать, что делать, если это произойдет. Более конкретного ответа мы дать не можем.

Н.Ш.: Почему Вы не даете совет?

Дж.Ш.: Я не знаю эти общества. Мой единственный совет – продумывать все заблаговременно. На сайте нашей организации есть другая работа, «Самоосвобождение», которая является руководством к тому, как люди могут научиться планировать свои собственные стратегии. Им следует глубоко изучить свое общество: Какова природа режима? Где его сильные и слабые стороны? На деле это намного сложнее, чем на словах. Им необходимо изучить ненасильственную борьбу, иначе они не смогут составить компетентный план. И, наконец, они должны уметь мыслить стратегически. Как военные стратеги, они должны тщательно планировать свою кампанию – не просто сражение, а кампанию в долгосрочной перспективе. Чаще всего люди не умеют мыслить стратегически, но им нужно учиться этому.

Н.Ш.: Насколько широкое распространение могут получить Ваши идеи? Например, в Египте, значительная часть населения не грамотна.

Дж.Ш.: Иногда большую проблему представляют люди образованные, потому что они могут стать инструментом для любой распространяемой пропаганды. Люди же необразованные не могут прочитать активационные листовки, поэтому они в большей безопасности.

Н.Ш.: Но считаете ли Вы, что всему обществу следует изучить стратегию ненасильственных действий, прежде чем они смогут осуществить их, или достаточно, чтобы небольшая группа лидеров была компетентна в этом вопросе?

Дж.Ш.: Любой может участвовать в ненасильственных действиях. Людям не обязательно иметь степень доктора или что-то в этом роде, чтобы принять участие. Но если ты собираешься планировать стратегию для целой нации, это требует значительных познаний, тут листовками не обойтись. В нашем центре есть очень объемные и детализированные книги, с многочисленными примечаниями, а есть и такие, которые занимают десять – пятнадцать страниц и написаны очень простым языком. С представителями разных групп необходимо разговаривать на уровне их интересов и образованности.

Н.Ш.: Какой вклад события в Египте и Тунисе внесут в теорию и практику ненасильственных действий?

Дж.Ш.: Я не знаю. Правда, не знаю. У нас нет людей, которые проводят исследования на месте событий. Нам следовало бы иметь таких специалистов, но, к сожалению, у нас нет на это денег. У нас недостаточная финансовая поддержка. Мы могли бы привлечь внимание всего мира, но в реальности из-за нехватки средств едва сводим концы с концами, осуществляя лишь самую базовую работу. Ходили слухи, что мы – ЦРУ, или что-то в этом роде, но люди, которые работают в нашем офисе, услышав это, начинают хохотать – настолько бедная у нас обстановка!

НАШИ ИНТЕРВЬЮ

Наташа Шарымова

Интервью с художником Ильей Шенкером

Илья Шенкер (И.Ш.): Моя память возвращает меня в 26-й год. Мне – шесть лет. В воспоминаниях – Одесса до бешеных российских экспериментов. Почти дореволюционная: сытная, красивая, веселая. К нам часто приходили гости.

Мой отец был кондитером, до революции у него было свое небольшое дело, а потом, естественно, он понял, что надо с ним кончать, отдал большевикам и поступил работать на большую кондитерскую фабрику, владелец которой уехал заграницу. Мой отец был большим специалистом.

Н.Ш.: То есть он мог изготовить любой десерт сам?

И.Ш.: Конечно. И главное – он создавал новые типы лакомых кушаний. Он творил шедевры из сахара, муки и своего таланта. Новые типы конфет, всяких там пастилок, пирожных. Одаренный был человек.

До сих пор кое-что в нем мне кажется странным: до революции он был капиталистом, а потом к большевикам относился с наивным уважением, идеализировал их. Он полагал, что они что-то такое сделают -справедливое, чистое. Умный был человек, но обманывался. Утопист. Его жена, моя мачеха, была скептиком и смеялась над этими фантазиями. Как стало ясно в дальнейшем, большевики не очень-то отличались от немецких фашистов. Руководители большевиков – это люди-звери. Дикие звери. Остальные – подчинялись.

Начались пятилетки, они все были голодные. Однажды, когда мне было лет восемь, я потерял хлебные карточки, последние талончики месяца. Такие маленькие, розовые. Кошмар. Я боялся возвращаться домой, хотя отец был мягким человеком и никогда нас не наказывал. Обнаружив пропажу, я пошел обратно, обратно, обратно. Искал. И пришел в магазин – карточки лежали под прилавком. Дома я ничего об этом не сказал. Тяжелое было время.

Я благодарен судьбе, что родился в Одессе. Какой разброс градостроительства: от нашей знаменитой лестницы до Молдаванки, до слободок, до самых простых, почти деревенских, районов. Лестница – главное, что есть в Одессе, она ведет в порт. Район высокий, и оттуда видно море... Мне это снится...

Н.Ш.: Когда вы начали рисовать?

И.Ш.: С самого детства любил, и мой брат тоже рисовал. С семи-восьми лет. Среди людей, живших в Одессе во времена моей юности, было много дореволюционных интеллигентов. Их захватила революция – они уже не могли уехать. Один из них – Анатолий Дивари, итальянец или грек, родившийся в Одессе, позже был моим педагогом. Второй – заметный и яркий художник – Теофил Фраерман, замечательный человек, член независимого, неформального объединения, которое сейчас определяют термином Ecole d"Odessa – одесская школа живописи. Она существовала в 1914 – 1919 годах. Художники Ecole d"Odessa путешествовали, ездили в Париж учиться живописи. Их называли "одесскими парижанами". Когда-то Одесса была ближе к Парижу, чем к Петербургу. Моря Черное, Средиземноморское объединяли...

Можно сказать, что одесский авангард этого времени вышел на мировой уровень. Почти все одесские художники-модернисты были этническими евреями: Амшей Нюренберг, Теофил Фраерман, Сандро Фазини, Израиль Мексин, Исаак Малик, Наум Соболь и Сигизмунд Олесевич. У них были противники – товарищество южнорусских художников, ведущих свое начало от передвижников.

Не все оказались в эмиграции, Теофил Фраерман жил в Одессе, и я имел счастье у него учиться. Советская власть была ему поперек горла. Он много рассказывал о своих путешествиях по Европе и жизни в Париже. Италия и Франция для него были художественным раем. Теофил Фраерман тепло относился к студентам. Это был настоящий интеллигент без всяких копеечных интересов. Настоящий человек. Так что в Одессе моей молодости живо чувствовалась художественная атмосфера, была артистическая среда и существовали традиции. Но началась война...

Н.Ш.: Во время войны вы служили в авиации.

И.Ш.: Меня взяли в армию на второй день войны с четвертого курса института. Нас построили и сказали: "Кто хочет служить в авиации, сделайте шаг вперед". И я тут же сделал этот шаг. Я был авиатехником, не пилотом. Готовил к полетам самолеты. Дошел до Берлина.

Н.Ш.: Когда война закончилась... Забылись ли эти годы? Можно ли в принципе забыть военный опыт?

И.Ш.: Что вы?! Эти воспоминания остались со мной навсегда. К счастью, моя семья спаслась – они уехали в Среднюю Азию. Но было много недальновидных людей, которые знали немцев дореволюционных, приличных и деловых. Не фашистов. Они большевикам не верили, остались и погибли. Дина, моя тетя, младшая сестра моей приемной матери... она и ее муж погибли сразу же.

После войны я закончил Строительный институт, архитектурный факультет и работал архитектором и почти сразу же начал выставляться везде, где только было возможно.

Н.Ш.: Критики всегда отмечают широкий диапазон вашего творчества.

И.Ш.: Сложилось это постепенно. Накапливалось понимание, приобретались знания. Я читал, смотрел, путешествовал. Много ездил по России. Москва, Ленинград. Некоторое время работал на самом Севере, в Архангельске на Белом море.

Н.Ш.: Когда Вы впервые обратились к Пушкину? "Пушкин в Одессе" – это так естественно для вас.

И.Ш.: Пушкин и Одесса – были воздухом моей жизни. Избежать или не заметить связи между ними было невозможно. Пушкин жил в нашем городе чуть-чуть больше года. Я заинтересовался тем, что поэт здесь делал. Собирал материалы. И в конце 60-х начал серию линогравюр. Их было штук сто. Всю серию купил Музей Пушкина в Одессе. А позже – и Ленинградский Музей Пушкина на Фонтанке 12.

В Советском Союзе в 1973 году издали книгу "Пушкин в изображении художников", где были Тропинин и Кипренский. Там оказалась одна гравюра из моей серии "Пушкин в Оперном театре". Это молодой поэт, который любил море и мечтал повидать заграницу.

Н.Ш.: Вы уехали в 1975 году. Связано это с тем, что приоткрылась дверца и из "совка" можно было вырваться. Были ли еще какие-то причины для отъезда?

И.Ш.: Надо было уезжать. Одесситы были очень разочарованы в большевистской России. Мое положение было неплохим: я был членом Союза художников, у меня была хорошая мастерская на Белинского, выставлялся в СССР и за рубежом. Но я должен был рисовать и выставлять только то, что подходило советской власти. Идеологически и по форме. Меня это угнетало, хотелось работать свободно. И хотелось путешествовать – посмотреть Италию, Францию, мир.

Н.Ш.: У вас был, очевидно, обычный эмиграционный маршрут: Вена, Рим, Нью-Йорк. Как вы провели время в Италии?

И.Ш.: Итальянская архитектура, итальянские города – чудо. В Одессе были какие-то намеки на это. У меня в Италии были заказы. Я писал портреты, натюрморты. Когда мы были уже в Нью-Йорке, в Болонье открылась моя выставка, которая получила весьма приличную прессу.

Потом, уже выезжая из Штатов, я посмотрел всю Европу. Исполнилась моя юношеская мечта. Видите ли, я люблю историю и, более или менее, ее знаю. Античную, греческую... Увидеть Афины или Рим – только ради этого можно было уехать.

Н.Ш.: Как вам открылось, что и здесь художник не свободен, а зависит от конъюнктуры рынка, от меняющейся моды?

И.Ш.: Это показала сама жизнь. Но в Америке всегда сосуществовали все направления... Мне галеристы никогда ничего не навязывали.

Н.Ш.: Среди ваших многочисленных выставок, которые проходили в Америке, есть какая-то, которая вам дорога, которую вы выделяете?

И.Ш.: Заметная выставка была в Вашингтоне. В Нью-Йорке каждый год в галерее Нахамкина на Мэдисон выставлялись мои работы. Что-то вроде творческих отчетов. Когда эта галерея закрылась, коллекционеры нашли меня. У меня где-то лежат их открытки. И еще, похвастаюсь: моя работа висит на стенах королевского дворца в Норвегии.

Н.Ш.: Вы написали полотно "Рембрандт в кругу моей семьи".

И.Ш.: Рембрандт – мой любимый художник. Я мечтал, чтобы он пришел ко мне в гости на праздничный обед. На столе – фаршированная рыба (какой еврейский праздник без гефилте фиш?), пироги. Поскольку мой отец был кондитером, я написал много пирожных и конфет...

Н.Ш.: Илья, в этом году вам исполнилось 90 лет. Как вы себя ощущаете на этой возрастной отметке?

И.Ш.: Прекрасно. Я каждый день обливаюсь холодной водой, и думаю, холодная вода меня сохраняет.

Н.Ш.: Что бы вы посоветовали молодежи и начинающим художникам?

И.Ш.: Надо много работать. Интересоваться историей. Изучать старых мастеров и читать классиков. Литературное наследие порождает в вас массу идей. С неподдельным любопытством я до сих пор изучаю психологию. И я – я люблю людей.

Илья Шенкер. Черное море. Пляж