Знаете, за что я недолюбливаю поэзию?
Поэзия - это чрезвычайно личное, глубоко интимное творчество, выражение своих эмоций, впечатлений и воспоминаний, как правило, начисто лишенное сколько бы то ни было сюжетного компонента. А большинству людей - признаемся себе честно - очень мало дела друг до друга, поэтому читать откровения взрослеющей поэтессы, конечно, приятно с эстетической точки зрения (ибо язык у Полозковой весьма богатый), но не то что бы очень увлекательно.

Главная проблема этих стихов - это очень ломаный, буквально размолотый в труху, ритм. Вера Полозкова - это такой контуженный Маяковский, который окончательно потерял представления о ритмике и симметрии стихотворных строк, и, помня только, что слова должны иногда рифмоваться, лепит эту рифму кое-как, когда куда придется.

Каких только стихосложенческих экзерсисов не предлагает нам поэтесса! Тут нам и панторифма, и гипердактилическая рифма, и эхо-рифма с рваной строкой, и заигрывания с зиянием, переходящим в элизию, и еще не пойми какой кинханед - все это порублено на мелкие кусочки и перемешано до состояния неразличимости.
Стихи не «поют», их не получается читать душой, свободно скользя по ним восприятием и вибрируя в резонанс их ритму.
Каждое стихотворение приходится анатомировать скальпелем ледяной логики, чтобы обнаружить, что и с чем тут рифмуется.
Хотя номинально рифма все-таки есть - просто пока ее обнаружишь, рискуешь потерять весь поэтический настрой.

Напрасно я ожидал, что такое вольное отношение к ритму у «Полозковой-ранней» пройдет у «поздней»: не проходит. Буквально в каждом стихотворении, что в 2003, что в 2007 году, спотыкаться приходится по нескольку раз.

Но не будем о грустном. Будем о хорошем.

Вера Полозкова, несомненно, очень актуальна. Ее поэзия, как идеально настроенный музыкальный инструмент, звучит в унисон мыслям ее поколения - условно говоря, людям от пятнадцати до тридцати, живущим в душных силикатных коробках, общающимся друг с другом с помощью десятка заранее заготовленных «эмотиконов» и мечтающих о наступлении некоего абстрактного Завтра, в котором все будет иначе; и мы сами будем лучше - добрее, сильнее и честнее.
Подобно, например, Земфире или Диане Арбениной, Полозкова могла бы стать «голосом и мыслями» целого поколения девочек-подростков, обожающих цитировать строки песен в статусах и твиттерах.
Жалко, что девочки-подростки не умеют читать: хоть как-то разбавили бы всю свою сопливую пошлятину в статусах.

* * *
Вообще, у Веры хорошо получаются две вещи. Первая - это такие вот короткие, хлесткие стихи на грани афоризмов:
«Все леди как леди, а ты как лошадь в пледе»
Или
«Либо совесть приучишь к пятнам,
Либо будешь ходить босой.
Очень хочется быть понятным
И при этом не быть попсой.»
Емко, лаконично и глубоко, а главное, почти помещается в формат пресловутых «ста сорока символов».
Стихи-конфеточки, маленькие монпансье со вкусом взрыва.

Второе - это «длинные строки»:
«В какой-то момент душа становится просто горечью в подъязычье, там, в междуречье, в секундной паузе между строф. И глаза у нее все раненые, все птичьи, не человечьи, она едет вниз по воде, как венки и свечи, и оттуда ни маяков уже, ни костров.»
И так, не поэзия вовсе, а случайные вроде бы фразы, как гости незванные с улицы - а то, что тут что-то рифмуется понимаешь как-то не сразу.

И именно такие вот «длинные строки» (я прошу меня извинить, если называю их неправильно и они имеют какое-то специфическое название - я от поэзии бесконечно далек) получаются у Веры Полозковой, как мне кажется, лучше всего. Они читаются, как проза, ощущаются очень легко и текуче, а рифмы, то и дело в них попадающиеся, воспринимаются как приятные сюрпризы. Словом, я бы читал Полозкову только ради такой «полустихотворной» прозы.
Кстати, именно из таких вот стихов получился бы очень колоритный рэп - быстрый и многословный.
Какое счастье, что рэперы тоже не умеют читать!

* * *
В общем, трудно сказать, понравилось ли мне творчество Полозковой, или нет.
Некоторые стихи бьют разрывной пулей «в десятку» навылет: четкие, мелодичные и очень-очень про меня. Их хочется выучить наизусть и цитировать.
Но основная масса стихов - это густой бульон из эмоций, мыслей и переживаний. Бульон, несомненно, очень поэтичный, но чертовски неудобоваримый из-за поструганной кое-как рифмы.

Без оценки. Трудноперевариваемо. Актуально и поэтично. Примечательно. Бродско.

Полозкова Вера

Юная поэтесса Вера Полозкова успела за свои двадцать с небольшим лет покорить московскую публику всех возрастов и социальных статусов. Успех к ней пришел довольно рано, но и писать девушка начала еще в пятилетнем возрасте. Вера не только поэтесса, она еще и актриса и автор текстов нескольких поэтических спектаклей.

«Вера Полозкова. Стихи о любви» - это название спектакля, которое сегодня у многих на устах, впервые он был поставлен в 2009 году. Сначала он задумывался в формате тихих кулуарных чтений, где Вера рассказала бы про самое сокровенное и вечное – о чувствах. Но в итоге, поэтический спектакль «Полозкова. Стихи о любви» превратился в грандиозное событие для любителей поэзии и театра. Ее стихи пронизаны чем-то очень близким, понятным и знакомым каждому, наверное, поэтому поэтесса собирает сегодня полные залы, и не только в столице.

Я больная. Я прокаженная.
Мой диагноз – уже пароль:
«Безнадежная? Зараженная?
Не дотрагиваться – Люболь».

Полозкова стихи о любви пишет на одном дыхании, они похожи на блюдо, которое можно есть и сырым, которое не требует специального приготовления. Читателю и слушателю не приходится прикладывать усердие для понимания ее произведений, они моментально находят отклик в сердцах людей.

С новыми – не забыться,
Новых – не полюбить.
Мне без тебя не сбыться.
Мне без тебя не быть.

Эти стихи хочется читать без перерыва, от них невозможно оторваться. Вера Полозкова, наверное, предчувствуя, что для многих ее творения – больше, чем слова, сложенные в рифму, записала аудиокниги. Полозкова стихи о любви положила на музыку, и теперь каждый желающий может упиваться джазовым голосом поэтессы, ведь никто лучше ее все равно не сможет передать эмоций, заложенных в стихотворениях.

Полозкова стихи о любви пишет о себе, о своих переживаниях, поэтому они получаются такими искренними. У читателя создается ощущение, что поэтесса подслушала его мысли, подсмотрела чувства, а потом пересказала это в своих стихах. Очень метко, жестко, хлестко и порой больно:

Жаль. Безжизненно, безнадежно.
Сжато, сожрано рыжей ржой.
Жутко женско и односложно:
Был так нужен,
А стал
Чужой.

Такие строчки застревают в груди, царапают сердце у любого, кто верит в светлые чувства. Вериными стихотворениями зачитываются девочки и женщины, но к ней неоднозначно относятся мужчины. Кончено, она часто пишет о женских мучителях, предателях и изменниках, но без них прекрасному полу все равно не обойтись. Полозкова стихи о любви пишет по-настоящему девчачьи, в них можно увидеть истерику, незрелость, самовлюбленность и доверчивость. Кто-то Веру называет Цветаевой 21 века, и будет прав. Вера очень актуальна, ее лирическая поэзия напоминает идеально настроенный музыкальный инструмент, который звучит с мыслями всего ее поколения:

Я не то чтобы много требую - сыр Дор блю
будет ужином; секс - любовью; а больно - съёжься.
Я не ведаю, чем закончится эта ложь вся;
я не то чтоб уже серьезно тебя люблю -
но мне нравится почему-то, как ты смеешься.

Полозкова стихи о любви писала, конечно, не для всех, их можно любить, а можно и не понимать. Все зависит от открытости души человека, от его желания пропускать через себя, сердце и душу эти рифмованные строчки. Веру Полозкову можно боготворить, а можно отзываться о ее творчестве критически. Но не воспринимать ее, как новое и свежее дыхание в современной поэзии, безусловно, нельзя. Надо было поостеречься…
Надо было поостеречься.
Надо было предвидеть сбой.
Просто Отче хотел развлечься
И проверить меня тобой.
Я ждала от Него подвоха –
Он решил не терять ни дня.
Что же, бинго. Мне правда плохо.
Он опять обыграл меня.
От тебя так тепло и тесно…
Так усмешка твоя горька…
Бог играет всегда нечестно.
Бог играет наверняка.
Он блефует. Он не смеется.
Он продумывает ходы.
Вот поэтому медью солнце
Заливает твои следы,
Вот поэтому взгляд твой жаден
И дыхание – как прибой.
Ты же знаешь, Он беспощаден.
Он расплавит меня тобой.
Он разъест меня черной сажей
Злых волос твоих, злых ресниц.
Он, наверно, заставит даже
Умолять Его, падать ниц –
И распнет ведь. Не на Голгофе.
Ты – быстрее меня убьешь.
Я зайду к тебе выпить кофе.
И умру
У твоих
Подошв.

Суженое-ряженое…
Чуши не пороть.
Пораскованней.
– Дорогой Господь!
Дай такого мне,
Чтобы был свиреп,
Был как небоскрёб,
Чтобы в горле рэп,
А во взгляде стёб,
Чтоб слепил глаза,
Будто жестяной;
Чтоб за ним как за
Каменной стеной;
Туже чтоб ремней,
Крепче, чем броня:
Чтобы был умней
И сильней меня;
Чтобы поддержал,
Если я без сил,
Чтобы не брюзжал,
Чтобы не бесил,
Чтобы был холён,
Чтобы был упрям,
Чтоб «У этой вон –
Идеальный прям!»
Чтобы, пыль вокруг
Каблуком клубя,
Он пришёл и вдруг –
«Я люблю тебя».

«Уходить от него. Динамить»
- Уходить от него. Динамить.
Вся природа ж у них – дрянная.
- У меня к нему, знаешь, память –
Очень древняя, нутряная.
- Значит, к черту, что тут карьера?
Шансы выбиться к небожителям?
- У меня в него, знаешь, вера;
Он мне –ангелом-утешителем.
- Завяжи с этим, есть же средства;
Совершенно не тот мужчина.
- У меня к нему, знаешь, – детство,
Детство – это неизлечимо. Глаза у него фисташковые
С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, не судьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, – родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.Сиамские близнецы
Целуемся хищно
И думаем вещно;
Внутри меня лично
Ты будешь жить вечно,
И в этой связи мы
Единей скелета, –
На долгие зимы,
На многие лета;
В нас ширится мощно
Грудная геенна –
И денно и нощно,
И нощно и денно,
Сиамское темя
У двух иностранцев –
Мы вместе на время.
Но не на пространство.
И да не возропщем,
Пока не остынем.
Найдёмся по общим
Подкожным пустыням.

Детское
Я могу быть грубой – и неземной,
Чтобы дни – горячечны, ночи – кратки;
Чтобы провоцировать беспорядки;
Я умею в салки, слова и прятки,
Только ты не хочешь играть со мной.
Я могу за Стражу и Короля,
За Осла, Разбойницу, Трубадура, –
Но сижу и губы грызу, как дура,
И из слёзных желёз – литература,
А в раскрасках – выжженная земля.
Не губи: в каком-нибудь ноябре
Я ещё смогу тебе пригодиться –
И живой, и мёртвой, как та водица –
Только ты не хочешь со мной водиться;
Без тебя не радостно во дворе.
Я могу тихонько спуститься с крыш,
Как лукавый, добрый Оле-Лукойе;
Как же мне оставить тебя в покое,
Если без меня ты совсем не спишь?
(Фрёкен Бок вздохнет во сне: «Что такое?
Ты хорошим мужем ей стал, Малыш»).
Я могу смириться и ждать, как Лис –
И зевать, и красный, как перец чили
Язычок вытягивать; не учили
Отвечать за тех, кого приручили?
Да, ты прав: мы сами не береглись.
Я ведь интересней несметных орд
Всех твоих игрушек; ты мной раскокал
Столько ваз, витрин и оконных стёкол!
Ты ведь мне один Финист Ясный Сокол.
Или Финист Ясный Аэропорт.
Я найду, добуду – назначат казнь,
А я вывернусь, и сбегу, да и обвенчаюсь
С царской дочкой, а царь мне со своего плеча даст…
Лишь бы билась внутри, как пульс, нутряная чьятость.
Долгожданная, оглушительная твоязнь.
Я бы стала непобедимая, словно рать
Грозных роботов, даже тех, что в приставке Денди.
Мы летали бы над землей – Питер Пэн и Венди.
Только ты, дурачок, не хочешь со мной играть.

Когда-нибудь я отыщу ответ
Когда-нибудь я отыщу ответ.
Когда-нибудь мне станет цель ясна.
Какая-нибудь сотая весна
Откроет мне потусторонний свет,
И я постигну смысл бытия,
Сумев земную бренность превозмочь.
Пока же плечи мне укутывает ночь,
Томительные шепоты струя,
И обвевая пряным ветром сны,
И отвлекая от серьезных книг…
И цели совершенно не ясны.
И свет потусторонний не возник.
А хочется, напротив, хмеля слов
И поцелуев, жгущих все мосты,
Бессовестного счастья, новых строф –
Нежданной, изумрудной красоты;
Бессонницы, переплетений – да! –
Сердцебиений, слившихся в одно…
А что до бренности, так это всё тогда
Мне будет совершенно все равно.
Обрушится с уставших плеч скала:
Меня отпустит прошлых жизней плен.
Мне перестанут сниться зеркала,
И призраки, и лабиринты стен…
И, может, не придется ждать сто лет.
Я знаю – зряч лишь тот, кто пил сей хмель…
Вот в нем-то и отыщется ответ,
И в нем таится истинная цель.

И катись бутылкой по автостраде
И катись бутылкой по автостраде,
Оглушенной, пластиковой, простой.
Посидели час, разошлись не глядя,
Никаких «останься» или «постой»;
У меня ночной, пятьдесят шестой.
Подвези меня до вокзала, дядя,
Ты же едешь совсем пустой.
То, к чему труднее всего привыкнуть -
Я одна, как смертник или рыбак.
Я однее тех, кто лежит, застигнут
Холодом на улице: я слабак.
Я одней всех пьяниц и всех собак.
Ты умеешь так безнадежно хмыкнуть,
Что, поxоже, дело мое табак.
Я бы не уходила. Я бы сидела, терла
Ободок стакана или кольцо
И глядела в шею, ключицу, горло,
Ворот майки – но не в лицо.
Вот бы разом выдохнуть эти сверла -
Сто одно проклятое сверлецо
С карандашный грифель, язык кинжала
(желобок на лезвии – как игла),
Чтобы я счастливая побежала,
Как он довезет меня до угла,
А не глухота, тошнота и мгла.
Страшно хочется, чтоб она тебя обожала,
Баловала и берегла.
И напомни мне, чтоб я больше не приезжала.
Чтобы я действительно не смогла.

Представлять ее нужно едва ли. Много ли сегодня поэтов, вышедших из Рунета, что собирают залы?.
Удивительный феномен. Ее стихи пользователи социальных сетей прозвали "единицами смысла". Они трогательные, ошеломляющие, иногда жесткие - о жизни, трудностях, смыслах и вере. Она пишет наотмашь, глядя в глаза и называя вещи своими...именами Она получает литературные премии, играет в театре, колесит с гастролями по разным странам.

Родилась в Москве 5 марта 1986 года. Стихи пишет с 5 лет. Первую книгу опубликовала в 15 лет,к двадцати завоевала статус одного из самых ярких современных поэтов.
В ноябре в Московском дворце Молодежи Вера представила новую программу «Высокое разрешение», в которую войдут тексты из будущего сборника.

Материалы из сети сети.:

"В конце концов творческий склад ума - это что-то вроде овчарки дома: с ней нужно много работать, чтобы она не натворила бед. Занимайте свой ум, давайте ему работу, а не то он начнет сам себя загружать, и вам может не понравиться, чем он займется (сгрызет диван, пророет дыру в паркете в гостиной, укусит почтальона и тому подобное). У меня годы ушли на то, чтобы разобраться, зато теперь я знаю точно: если я не создаю что-то активно, то, скорее всего, активно что-то разрушаю (себя, отношения, собственный душевный покой)."

Бог растащит по сторонам нас; изолирует, рассадив.
Отношения как анамнез, возвращенья - как рецидив.

Жизнь - это творческий задачник: условья пишутся тобой.
Подумаешь, что неудачник - и тут же проиграешь бой...

В свежих ранах крупинки соли.
Ночью снятся колосья ржи.
Никогда не боялась боли -
Только лжи.

Небо ткать из дырявых рубищ,
Гулким ливнем гремя в трубе...
Бог, за что ты меня так любишь? -
Я совсем не молюсь тебе!
лучше йогурта по утрам
только водка и гренадин.
обещай себе жить без драм -
и живи один.

все слова переврутся сплошь,
а тебе за них отвечать.
постарайся не множить ложь
и учись молчать.

Бог приложит свой стетоскоп -
а внутри темнота и тишь.
запрети себе множить скорбь -
да и зазвучишь.

От меня до тебя
Расстояние, равное лучшей повести
Бунина; равное речи в поиске
Формулы; равное ночи в поезде
От Пiвденного до Киевского вокзала.
Расстояние, равное «главного не сказала».

Я много езжу и наедаюсь молчаньем досыта.
Мне нравится быть вне адреса и вне доступа.
Я представляю тебя, гундосого,
В царстве бутылок, шторок, железных прутьев, -
Спящим в купе, напротив.

Это, собственно, все, что есть у меня живого и настоящего.
Ни почтового ящика, столь навязчивого, ни вящего
Багажа; я передвигалась бы, будто ящерка
Век, без точки прибытия, в идеале.
Чтобы стук и блики на одеяле.

Это суть одиночества, сколь желанного, столь бездонного.
Это повод разоблачиться донага,
Подвести итоги посредством дольника,
Ехать, слушать колеса, рельсы, частоты пульса.
Чтобы ты прочел потом с наладонника
И не улыбнулся.

Чтобы ты прочел, заморгав отчаянно, как от острого,
От внезапного, глаз царапнувшего апострофа,
Как в je t’aime.
Расстояние как от острова и до острова,
Непригодных ни для рыбалок, ни для охот.
Все маршруты лежат в обход.

И словно пульс в голове зажмут, а
Между ребер - кусок металла.
И есть ли смысл объяснять кому-то,
Как я устала.

лучше всего анита умеет лгать:
замирать по щелчку, улыбаться и не моргать,
только милое славить, важного избегать,
целовать мимо щек ароматных сучек

тяжелее всего аните бывать одной,
балерине в шкатулке, куколке заводной,
ведь анита колени, ямочки, выходной,
хохоток, фейсбучек

неуютно аните там, где не сделать вид:
где старуха лук покупает, где пес сидит,
где ребенок под снег подставляет веселый рот,
будто кто-то на ухо шепотом говорит,
отводя идеальный локон:

в тех, кто умен, анита, и в тех, кто глуп
в посещающих и не посещающих фитнес-клуб
во владелицах узких губ и надутых губ
боженька лежит, завернутый в тесный кокон

он разлепит глаза, анита, войдет в права
раздерёт на тебе воланы и кружева,
вынет шпильки твои, умоет тебя от грима,
и ты станешь жива, анита моя, жива
и любима

ФОТО Instagram

* * *

а мы жили тогда легко: серебро и мед
летнего заката не гасли ночь напролет
и река стояла до крестовины окон
мы спускались, где звезды, и ступни купали в них
и под нами берег как будто ткался из шерстяных
и льняных волокон

это был городок без века, с простым лицом,
и приезжие в чай с душицей и чабрецом
добавляли варенья яркого, занедужив;
покупали посуду в лавках, тесьму и бязь
а машины и лодки гнили, на швы дробясь
острых ржавых кружев

вы любили глядеть на баржи из-под руки,
раздавали соседским мальчикам пятаки:
и они обнимали вас, жившие небогато.
и вы были другой, немыслимо молодой,
и глаза у вас были - сумерки над водой,
синего агата.

это был июнь, земляника, копченый лещ,
вы носили, словно царевич, любую вещь
и три дома лишили воли, едва приехав
- тоня говорит, вы женаты? - страшная клевета!
а кругом лежал очарованный левитан,
бесконечный чехов

лестницы, полы в моей комнате, сени, крыльцо, причал -
всюду шаг ваш так весело и хорошо звучал,
словно мы не расцепим пальцев, не сгинем в дыме,
словно я вам еще читаю про древний рим
словно мы еще где-то снова поговорим,
не умрем молодыми

кажется, мы и теперь глядим, как студеной мглы
набирают тропинки, впадины и углы,
тень пропитывает леса и дома, как влага.
черные на фоне воды, мы сидим вдвоем
а над нами мед, серебро и жемчуг на окоем,
жатая бумага.

уезжайте в августе, свет мой, новый учебный год
дайте произойти всему, что произойдет, -
а не уцелеет ни платья, ни утвари, ни комода,
наша набережная кончится и гора, -
вы пребудете воплощением серебра,
серебра и меда.

ФОТО Instagram

* * *

дебора питерс всегда была женщина волевая.
не жила припеваючи - но жила преодолевая.
сила духа невероятная, утомляемость нулевая.

дебора питерс с юности хотела рыжую дочку.
дебора растила джин в одиночку.
перед сном целовала пуговичку, свою птичку, в нежную мочку.

дебора несчастна: девчонка слаба умишком.
эта страсть - в пятнадцать - к заумным книжкам,
сломанным мальчишкам, коротким стрижкам:
дебора считает, что это слишком.

джинни питерс закат на море, красная охра.
джинни делает вид, что спятила и оглохла:
потому что мать орет непрерывно, чтоб она сдохла.

когда ад в этом доме становится осязаем,
джинни убегает, как выражается, к партизанам,
преодолевает наркотики, перерастает заумь,

а тридцатилетняя, свитерочек в тон светлым брюкам,
дебору в коляске везет к машине с неровным стуком:
вот и все, мама, молодчина, поедем к внукам.

дебора сощуривается: бог обучает тонко,
стоило почти умереть, чтоб вновь заслужить ребенка -
лысая валькирия рака,
одногрудая амазонка

стоило подохнуть почти, и вот мы опять подружки,
как же я приеду вот так, а сладкое, а игрушки,
двое внуков, мальчишки, есть ли у них веснушки?

я их напугаю, малыш, я страшная, как пустыня.
ты красавица, мама, следи, чтобы не простыла.
стоило почти умереть, чтобы моя птичка меня простила.

ФОТО Фото Александр Мамаев/ URA.RU/ТАСС

* * *

кровь состояла из лета, бунта, хохота и огня. жизнь рвала поводок,
как будто длится еще два дня, а после сессия, апокалипсис, и тонут
материки. будто только вы отвлекаетесь - и сразу же старики.

где вы теперь, дураки, смутьяны, рыцари, болтуны. дым над
городом едет пьяный, будто бы до войны: никто не вздёрнулся от
бессилия, не загнан, сутул и сед - мы пьем портвейн и сашу
васильева разучиваем с кассет.

так этот дерзкий глядит, что замертво ложатся твои войска. Твой
друг умеет хамить гекзаметром и спаивать в два броска. Пожарные
лестницы и неистовство добраться до облаков. есть те, кто
выживет, те, кто выспится. но это - для слабаков.он прячет в дымку утес рубиновый, стирает тропу в песке,
где мы говорим, как руина с руиной, на вымершем языке.

где мы наблюдаем, века подряд, отшельниками в горах:
империи рвутся наверх, горят, становятся сизый прах,
и я различаю пять тысяч двести причин ухмылки твоей.
нельзя все помнить, умрёшь на месте, старайся забыть скорей

ведь это твой дом, говорят, не склеп, вот весь твой нехитрый скарб,
и тебе всего тридцать лет, а не двенадцать кальп
и ты не знаешь людей в соседней деревне, где бьет родник,
но из плоти твой собеседник в храме из древних книг?

нет, я не знаю мужчин и женщин с той стороны холма.
в храме ржавый засов скрежещет только приходит тьма,
ступени теплые, но прохлада касается плеч, волос
и мы смеемся, как будто ада изведать не довелось

как будто не сменим тысячу тел, не встретим сто сорок войн
я просто сижу и любуюсь тем, как профиль устроен твой
как будто мрамор пришел наполнить какой-то нездешний свет
как будто я это буду помнить из смерти, которой нет

ФОТО GettyImages

Губы плавя в такой ухмылке,
Что на зависть и королю,
Он наколет на кончик вилки
Мое трепетное “люблю”.

И с лукавством в медовом взоре
Вкус божественным наречёт.
И графу о моем позоре
Ему тоже запишут в счёт.

Люболь. История болезни

«Нет, он может – он просто ленится!»
«Ну, не мучает голова?»
Отчитаться. Удостовериться -
Да, действительно,
Ты жива.

Держит в пластиковом стаканчике
Кофе – приторна как всегда.
А в ночную? – Сегодня Танечке
Подежурить придётся – да?

Таня – добрая, сверхурочная -
Кротость – нету и двадцати…
Попросить бы бинтов намоченных
К изголовью мне принести.

Я больная. Я прокажённая.
Мой диагноз – уже пароль:
«Безнадёжная? Заражённая?
Не дотрагиваться – Люболь».

Солнце в тесной палате бесится
И Голгофою на полу -
Крест окна. Я четыре месяца
Свою смерть по утрам стелю

Вместо коврика прикроватного, -
Ядом солнечного луча.
Таня? Тихая, аккуратная…
И далекой грозой набатною -
Поступь мерная главврача.

Сухо в жилах. Не кровь – мазутная
Жижа лужами разлита
По постели. Ежеминутное
Перевязыванье бинта

Обнажает не ткань багровую -
Черный радужный перелив
Нефти – плёнкой миллиметровою -
Будто берег – меня накрыв.

Слито. Выпарено. Откачано
Все внутри – только жар и сушь.
Сушь и жар. Горло перехвачено.
Голос как у шальных кликуш.

Слезы выжаты все. Сукровицу
Гонит слёзная железа
По щекам – оттого лиловятся
И не видят мои глаза.

День как крик. И зубцами гнутыми -
Лихорадочность забытья.
День как дыба: на ней рас-пнуты мы -
Моя память – и рядом я.

Хрип,
Стон, -
Он.
Он.

День как вихрь в пустыне – солоно,
А песок забивает рот.
Днём – спрессовано, колесовано -
И разбросано у ворот.

Лязг.
Звон.
Он.
Он.

Свет засаленный. Тишь пещерная.
Мерный шаг – пустота идёт.
Обходительность предвечерняя -
А совсем не ночной обход.

Лицемерное удивленьице:
«Нынче день у Вас был хорош!» -
Отчитаться. Удостовериться -
Да, действительно,
Ты умрёшь.

Просиявши своей спасённостью,
«Миновала-чаша-сия» -
Не у ней же мы все на совести -
Совесть
Есть
И у нас
Своя.

…Утешения упоительного
Выдох – выхода брат точь-в-точь, -
Упаковкой успокоительного:
После вечера
Будет ночь.

Растравляющее,
Бездолящее
Око дня – световой капкан.
Боже, смилостивись! – обезболивающего -
Ложку тьмы
На один стакан.

Неба льдистого литр -
В капельницу
Через стекла налить позволь.
Влагой ночи чуть-чуть отплакивается
Моя проклятая
Люболь.

Отпивается – как колодезной
Животворной святой водой.
Отливается – как в палящий зной
Горной речкою молодой -

Заговаривается…
Жалится!..
Привкус пластиковый во рту.
Ангел должен сегодня сжалиться
И помочь перейти черту.

Пуще лести велеречивыя,
Громче бегства из всех неволь -
Слава, слава, Неизлечимая
Безысходность Твоя, Люболь!

Звонче! – в белом своем халатике
Перепуганная сестра -
Воспеваю – Хвала, Хвала Тебе,
Будь безжалостна и остра!

Пулей – злою, иглою – жадною!
Смерти Смертью и Мукой Мук!
Я пою тебя, Беспощадная
Гибель, Преданный мой Недуг!..

Сто «виват» тебе, о Великая…
Богом… посланная… чума…
Ах, как солоно… Эта дикая
Боль заставит сойти с ума…

Как же я… ненавижу поздние
Предрассветные роды дня…
Таня! Танечка! Нету воздуха!
Дверь балконную для меня

Отворите… Зачем, зачем она
Выжигает мне горло – соль…
Аллилуйя тебе, Священная
Искупительная Люболь.

Покер

Надо было поостеречься.
Надо было предвидеть сбой.
Просто Вечный хотел развлечься
И проверить меня тобой.

Я ждала от Него подвоха -
Он решил не терять ни дня.
Что же, бинго.

Мне правда плохо.
Он опять обыграл меня.

От тебя так тепло и тесно…
Так усмешка твоя горька…
Бог играет всегда нечестно.
Бог играет наверняка.

Он блефует. Он не смеётся.
Он продумывает ходы.
Вот поэтому медью солнце
Заливает твои следы,

Вот поэтому взгляд твой жаден
И дыхание – как прибой.
Ты же знаешь, Он беспощаден.
Он расплавит меня тобой.

Он разъест меня чёрной сажей
Злых волос твоих, злых ресниц.
Он, наверно, заставит даже
Умолять Его, падать ниц -

И распнёт ведь. Не на Голгофе.
Ты – быстрее меня убьёшь.

Я зайду к тебе выпить кофе.
И умру
У твоих
Подошв.

Банкиры

Портят праздник городу разодетому.
Вместо неба – просто густое крошево.
Ты на море, мама, и вот поэтому
Не идет на ум ничего хорошего.

Знаешь, мама – Бога банкиры жирные
Нам такие силы дают кредитами!
Их бы в дело! Нет, мы растем транжирами,
Вроде бы богатыми – но сердитыми,

Прожигаем тысячами – не центами
Божье пламя – трепетное, поэтово!
Но они потребуют всё. С процентами.
И вот лучше б нам не дожить до этого.

Их-то рыла глупо бояться пшённого -
Только пальцем будут грозить сарделечным.
Но оставят перечень несвершённого.
И казнят нас, в общем-то, этим перечнем.

И пришпилят кнопочками к надгробию -
Что им с нами, собственно, церемониться.
У тебя ж поэтому, мама, фобия
Брать взаймы. И еще бессонница -

Ты ведь часто видишься с кредиторами.
Их не взять подачками и вещичками.
За тобой идут они коридорами
И трясут бумагами ростовщичьими.

А в меня кошмарные деньги вложены.
И ко мне когда-нибудь тоже явятся.
Мне теперь – работать на невозможное.
А иначе, мама, никак не справиться.

Недопуск к сессии

– Ваше имя
Нигде не значится.
– Я – богиня?
– Вы неудачница.

Анне Заболотной, на 19-летие

Взглядом снимет скальп – но умеет плакать,
И тем бесценна.
Фронт борьбы – от Таллинна до Одессы.
Под ногами нашими просто слякоть,
Под нею – сцена:
Каждый день – сюжет одноактной пьесы.

Табуны лихие хрипят устало
В её моторе.
И любую фальшь она чует кожей.
Бог следит за ней по сигналу
На мониторе -
Это называется искрой Божьей.

Девушки

Нет, мужчины дерутся лбами да кулачищами -
А не рвут артерий ногтем у ворота.
Ты же чуть заденешь локтями хищными -
И брюшная полость до сердца вспорота.

Мы убить могли бы – да нет, не те уже.
Все-таки циничные. И свободные.
В том, как люто девушки любят девушек -
Что-то вечно чудится
Безысходное.

Малютка

Я отвечу завтра им на экзамене,
Пальцы стискивая в кольцо -
Перед боем, верно, на древнем знамени
Рисовали твоё лицо.

Все твои автографы – видишь, клеймами
Запекаются на груди.
Мне так больно, дитятко. Пожалей меня.
Не губи меня. Пощади.

Я ведь вижу – я не сошла с ума ещё,
Ещё чую ногами твердь -
Сквозь тебя капризно, непонимающе
Хмурит бровки
Малютка
Смерть.

Боль

Подарили боль – изысканный стиль и качество.
Не стихает, сводит с ума, поётся.
От неё бессовестно горько плачется.
И катастрофически много пьётся.

Разрастётся, волей, глядишь, надышится.
Сеточкой сосудов в глазах порвётся.

От тебя немыслимо много пишется.
Жалко, что фактически не живётся.

Змея

– Жизнь-то? Да безрадостна и пуста.
Грязь кругом, уродство и беспредел.
– Ты живешь за пазухой у Христа!
– Значит, Он змею на груди пригрел.

Питер

Я уеду завтра – уже билет.
Там колонны – словно колпак кондитера.
Да, вот так – прожить восемнадцать лет
И ни разу не видеть Питера.

Разве что, в ответ на моё письмо,
Появляясь вдруг из толпы послушников,
Счастье здесь – находит меня само
И часами бьётся потом в наушниках;

Здесь почти нет поводов для тоски -
Но амбиций стадо грохочет стульями,
И сопит, и рвёт меня на куски,
Челюстями стискивая акульими,

Так что я уеду – уже ключи,
Сидиплеер, деньги, всё, сопли вытерли -
И – “Стрелой” отравленной – москвичи,
Вы куда, болезные, уж не в Питер ли?..

Биографы

Тяжело с такими ходить по улицам -
Все вымаливают автографы:
Стой и жди поодаль, как угол здания.
Как ты думаешь – ведь ссутулятся
Наши будущие биографы,
Сочиняя нам оправдания?

Будут вписывать нас в течения,
Будут критиков звать влиятельных,
Подстригут нас для изучения
В школах общеобразовательных:

Там Цветаевой след, тут – Хлебников:
Конференции, публикации -
Ты-то будешь во всех учебниках.
Я – лишь по специализации.

Будут вчитывать в нас пророчества,
Возвеличивать станут бережно
Наше вечное одиночество,
Наше доблестное безденежье.

Впрочем, всё это так бессмысленно -
Кто поймёт после нас, что именно
Пётр Первый похож немыслимо
На небритого Костю Инина?

Как смешно нам давать автографы -
И из банок удить клубничины?
Не оставят же нам биографы,
Прав на то, чтобы быть обычными.

Ни на шуточки матерщинные,
Ни на сдавленные рыдания.

Так что пусть изойдут морщинами,
Сочиняя нам оправдания.

Солнце

В схеме сбой. Верховный Электрик, то есть,
Постоянно шлёт мне большой привет:
Каждый раз когда ты садишься в поезд, -
У меня внутри вырубают свет.

Ну, разрыв контакта. Куда уж проще -
Где-то в глупой клемме, одной из ста.
Я передвигаюсь почти наощупь
И перестаю различать цвета.

Я могу забыть о тебе законно
И не знать – но только ты на лету
Чемодан затащишь в живот вагона -
Как мой дом провалится в темноту.

По четыре века проходит за день -
И черно, как в гулкой печной трубе.
Ходишь как слепой, не считаешь ссадин
И не знаешь, как позвонить тебе

И сказать – ты знаешь, такая сложность:
Инженеры, чёртовы провода…
Моё солнце – это почти как должность.
Так не оставляй меня никогда.

За тобой

По салютам, ракетным стартам,
По воронкам и перестрелкам -
Я слежу за тобой по картам.
Я иду за тобой по стрелкам.

Между строк, по чужим ухмылкам,
По аккордам, по первым звукам -
Я хожу за тобой по ссылкам,
Я читаю тебя по буквам;

Терпкой кожей своей барханьей,
В звоне полупустых бутылок -
Ты ведь чуешь мое дыханье,
Обжигающее затылок?

Разворачиваешься круто,
Гасишь фары и дышишь тяжко?
Позабыв, что твои маршруты -
Все мои: мы в одной упряжке.

Закольцованы, как в цепочке,
И, как звенья, литы и жестки.
Мы столкнёмся в конечной точке.
На решающем перекрёстке.

Сны

Всё топлюсь вроде в перспективах каких-то муторных -
Но всегда упираюсь лбом в тебя, как слепыш.
Я во сне даже роюсь в папках твоих компьютерных,
Озверело пытаясь выяснить, с кем ты спишь.

Пронесёт, может быть, всё думаю, не накинется -
Но приходит, срывая дамбы, стеклом звеня -
Ты мне снишься в слепяще-белой пустой гостинице,
Непохожим, задолго, видимо, до меня;

Забываюсь смешными сплетенками субботними,
Прячусь в кучи цветастых тряпочек и вещиц -
Твоё имя за мною гонится подворотнями,
Вылетая из уст прохожих и продавщиц,

Усмехается, стережёт записными книжками,
Подзывает – не бойся, девочка, я твой друг,
И пустыни во сне скрипят смотровыми вышками,
Ты один там – и ни единой души вокруг;

Не отмаливается – исповеди да таинства,
Только всё ведь начнётся снова, едва вернусь.

Мы, наверное, никогда больше не расстанемся,
Если я вдруг однажды как-нибудь
Не проснусь.

Хлороформ

Писать бы на французском языке -
Но осень клонит к упрощённым формам,
Подкрадываясь сзади с хлороформом
На полосатом носовом платке.

Поэтом очень хочется не быть.
Ведь выдадут зарплату в понедельник -
Накупишь книг и будешь жить без денег.
И только думай, где их раздобыть.

Я многого не стала понимать.
Встречалась с N – он непривычно тощий.
Он говорит по телефону с тёщей
И странно: эта тёща мне не мать.

Друзья повырастали в деловых
Людей, весьма далёких от искусства.
Разъехались. И пакостное чувство,
Что не осталось никого в живых.

И осень начинается нытьём
И вообще противоречит нормам.
Но в воздухе запахло хлороформом,
А значит, долгожданным забытьём.

Дальше

С таких войн, как ты, никогда не прийти назад.
Впрочем, знаешь, тебе не стоит об этом думать.
С цифровых моих фотографий и пыль не сдунуть.
И не надо; я обойдусь без имён и дат.

Как на вечный огонь придут на тебя смотреть -
Ты останешься от меня, когда я остыну.
Но пока я ещё иду, я прошла лишь треть,
Пока солнце лучистой плетью сечёт мне спину,

Пока я собираюсь к морю, но что с того -
Мне и там выводить стихи твои на обоях.
Я люблю тебя больше, чем ангелов и Самого,
И поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих – 1
Иосиф Бродский «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…»

Наскальное

Сайде – на чай

Свиться струйкой водопроводной -
Двинуть к морю до холодов.
Я хочу быть такой свободной,
Чтобы не оставлять следов.

Наблюдая, как чем-то броским
Мажет выпуклый глаз заря,
Я хочу быть немного Бродским -
Ни единого слова зря.

* * *

«Все монеты – в море. Чтоб не пропить» -
И швыряют горстями из
Драных сумок деньги. И стало быть -
Вы приехали в Симеиз.

Два народа: семьи смешных мещан,
Что на море сварливят «Ляжь!»
И безумцы – бесятся сообща,
Убегают на голый пляж, -

Их глаза вращаются как шасси,
Заведённые ЛСД.
Я же пью свой кофе в «Дженнет кошеси»,
Что сварила моя Сайде.

* * *

Сумасшествием дышит ветер -
Честно, в городе карантин:
Здесь, наверное, каждый третий -
Из кустурицевых картин.

Всяк разморен и позитивен.
Джа здесь смотрит из каждых глаз -
По полтиннику мятых гривен
Стоит правильный ганджубас.

Улыбаются; в пляжных тапках
Покоряют отвесный склон.
И девицы в цветастых шапках
Стонут что-то про Бабилон.

* * *

* * *

Кроме нас и избранных – тех, кто с нами
Делит побережье и пьёт кагор,
Есть все те, кто дома – а там цунами,
И мы чуем спинами их укор.

Отче, скрась немного хотя бы часть им
Неисповедимых Твоих путей.
Ты здесь кормишь нас первосортным счастьем -
А на нашей родине жжёшь детей.

* * *

Море: в бурю почти как ртуть,
В штиль – как царская бирюза.
Я: медового цвета грудь
И сандалового – глаза.

* * *

Жить здесь. Нырять со скал на открытом ветре.
В гроты сбегать и пережидать грозу.
В плотный туман с седой головы Ай-Петри
Кутать худые плечи – как в органзу.

Долго смотреть, пока не начнёт смеркаться,
Как облака и камни играют в го.
А мужчины нужны для того, чтобы утыкаться
Им в ключичную ямку – больше ни для чего.

* * *

Кофе по-турецки, лимона долька,
Сулугуни и ветчина.
Никого не люблю – тех немногих только,
На которых обречена.

Там сейчас мурашками по проспекту
Гонит ветер добрых моих подруг.
И на первых партах строчат конспекты
По двенадцать пар загорелых рук.

Я бы не вернулась ни этим летом,
Ни потом – мой город не нужен мне.
Но он вбит по шляпку в меня – билетом,
В чемодане красном, на самом дне.

Тут же тополя протыкают бархат
Сюртука небес – он как решето;
Сквозь него холодной Вселенной пахнет
И глядит мерцающее ничто.

Ночи в Симеизе – возьми да рухни
С гор в долину – и никого в живых.

И Сайде смеётся из дымной кухни
И смешно стесняется чаевых.

Войлок

Жить надо без суфлёров, зато с антрактами -
Пусть все уйдут есть булки и шоколад.
Я буду слушать, кутаясь в свой халат,
Как он берёт дыхание между тактами
Самой простой и искренней из баллад.

Небо поизносилось и прогибается,
Пузом накрыв обломки больших держав.
Дыры в нём – с море Беринга или Баренца! -
Я ощущаю, как она улыбается,
Ночью, на кухне, трубку плечом зажав.

Поизносилось, служит бедняцким пологом,
Даже стекляшки реденькие дрожат.
Время за воротник меня тащит волоком.

И голова набита тоской как войлоком,
Словно у старых плюшевых медвежат.

Три цента

Да что у меня, нормально всё, так, условно.
Болею уже, наверно, недели две.
Мы вроде и говорим с тобой, а дословно
Известно всё, как эпиграф к пустой главе.
Не видимся совершенно, а чувство, словно
Ношу тебя, как заложника, в голове.

Пора, моё солнце, слишком уж много разниц
Растрескалось – и Бог ведает, почему.
И новое время ломится в дом и дразнит
И хочет начаться, тычется носом в тьму.
Как будто к тебе приходит нежданный праздник,
А ты разучилась радоваться ему.

Пора, моё солнце, глупо теперь прощаться,
Когда уже всё сказали, и только стон.
Сто лет с тобой не могли никак натрещаться,
И голос чужой гудел как далёкий фон,
И вот наконец нам некуда возвращаться,
И можно спокойно выключить телефон.

И что-то внутри так тянется неприятно -
Страховочная верёвка или плацента,
И резать уже бы, рвать бы – давай-ка, ладно,
Наелись сцен-то,
А дорого? – Мне бесплатно,
Тебе три цента.

Пора, моё солнце, – вон уже дует губки
Подружка твоя и пялится за окно.
Как нищие всем показываем обрубки
Своих отношений: мелочно и смешно.
Давай уже откричимся, отдёрнем трубки
И, воду глотая, камнем уйдём на дно.

Францу Кафке

Резво и борзо,
Выпучив линзы,
Азбукой Морзе,
Пластикой ниндзя,
Донельзя близко,
Лезвийно резко,
Чтоб одалиской -
За занавеску;

Пулей сквозь гильзу,
Нет, безобразней:
Смёрзшейся слизью,
Скомканной грязью,

Чтоб каждый сенсор
Вздрогнул, как бронза:
«Боль – ты – мой – цензор,
Боль – ты – мой – бонза»;

Медленно, длинно,
Словно он сам – за,
В панцирь хитина
Бросят вонзаться
(Вот бы хребтину
Перегрызать за!..)

Яблоко в спину
Грегора Замзы.

Как в самом деле
Просто до жути:
Боли хотели -
Так торжествуйте.

Небо как пемза.
Окна без солнца.
Боль – ты – мой – цензор.
Боль – ты – мой – бонза.

Будто угрозу,
Видно не сразу
Зоркую язву,
Что одноглаза;
Казнь вызывала
Стыдные слезы:
Сеет заразу
Злая заноза -
Вьёт свои гнёзда,
Ширится бездной.
И стало поздно.
И бесполезно.

Вырвался.
Взвился.

Тельце, как пнули -
Лязгнуло гильзой
Пущенной пули.

«Без всяких брошенных невзначай…»

Без всяких брошенных невзначай
Линялых прощальных фраз:
Давай, хороший мой, не скучай,
Звони хоть в недельку раз.

Навеки – это всего лишь чай
На верхние веки глаз.

Всё просто, солнце – совьёт же та
Гнездо тебе наконец.
И мне найдётся один из ста
Красавчик или наглец.

Фатально – это ведь где фата
И блюдечко для колец.

И каждый вцепится в свой причал
Швартовым своим косым.
И будет взвизгивать по ночам
Наверное даже сын.

«Любовь» – как «обувь», не замечал?
И лучше ходить босым.

Кому-то

Впитать – и всё унести под кожей.
И ждать расстрела auf dem Hof.
Сутуло слушать в пустой прихожей
Густое эхо твоих духов.

Инфинитивами думать. Слякоть
Месить и клясться – я не вернусь.
И кашлять вместо того, чтоб плакать,
И слушать горлом проклятый пульс,

Что в такт ударным даёт по шее,
Пытаясь вырваться изнутри.
Из тесных «здравствуй», как из траншеи,
Хрипеть – оставь меня. Не смотри.

Фотографировать вспышкой гнева
Всё то бессчётное, что не мне.
И сердцу будто бы – ты вот, слева!
А ну-ка быстро лицом к стене!

И хохотать про себя от злобы,
В прихожей сидя до темноты:

Со мной немыслимо повезло бы
Кому-то, пахнущему, как ты.

Сиренами

Парализуя солнечным «Ну, в четверг?» -
Опытно, аккуратно, до костных тканей.
Самым необратимым из привыканий,
Где-то внутри всплывающим брюхом вверх.

А они говорят: Не лезь!
А они говорят: Уважь,
Что в тебе за резь?
Что в тебе за блажь?

Где в тебе тайник?
Где в тебе подвох?

Ты мой первый крик.
И последний вздох.

Глядя в глаза с другой стороны воды.
Шейкером для коктейля полов и наций.
Самой невозмутимой из интонаций,
Вывернутой в синоним большой беды.

А они говорят: Не здесь!
А они говорят: Не трожь!
Что в тебе за спесь?
Что в тебе за дрожь?

Это что за взгляд?
Это что за тон?
Ты мне верный яд
И предсмертный стон.

Спутавшимся дыханием, как у двух
Мальчиков, засыпающих в позе ложек.
Выстрелами. Сиренами неотложек,
Чтобы от страха перехватило дух.

А они говорят: Позволь!
А они тычут пальцем: Вон!
Что в тебе за боль?
Что в тебе за звон?

Побежишь – мы в бок
Сыпанем свинца.
Если ты мне бог -
Значит, до конца.

Жреческое

Город стоит в метельном лихом дурмане -
Заспанный, индевеющий и ничей.
Изредка отдаваясь в моём кармане
Звонкой связкой твоих ключей.

К двери в сады Эдема. Или в Освенцим.
Два поворота вправо, секунд за пять.

Встреть меня чистым выцветшим полотенцем.
И футболкой, в которой спать.

* * *

Что-то, верно, сломалось в мире.
Боги перевели часы.
Я живу у тебя в квартире
И встаю на твои весы.

Разговоры пусты и мелки.
Взгляды – будто удары в пах.
Я молюсь на твои тарелки
И кормлю твоих черепах.

Твои люди звонками пилят
Тишину. Иногда и в ночь.
Ты умеешь смотреть навылет
Я смотрю на тебя точь-в-точь,

Как вслед Ною глядели звери,
Не допущенные в Ковчег.

Я останусь сидеть у двери.
Ты уедешь на саундчек.

* * *

Словно догадка
Вздрогнет невольно -
Как же мне сладко.
Как же мне больно.

Как лихорадка -
Тайно, подпольно -
Больно и сладко,
Сладко и больно,

Бритвенно, гладко,
Хватит, довольно -
Больно и сладко,
Сладко и больно.

Мертвая хватка.
К стенке. Двуствольно.
Было так сладко.
Стало
Так
Больно…

* * *

Всё логично: чем туже кольца, тем меньше пульса.
Я теперь с тоской вспоминаю время, когда при встрече
Я могла улыбчиво говорить тебе: «Не сутулься»,
Расправляя твои насупившиеся плечи,

Когда чтобы зазвать на чай тебя, надо было
Засвистеть из окна, пока ты проходишь мимо.
Чем в нас меньше простой надежды – тем больше пыла.
Чем нелепее всё – тем больше необходимо.

* * *

Ставками покера.
Тоном пресвитера:
Вечером рокеры -
Днем бэбиситтеры.

Чтобы не спятили.
Чтобы не выдали.
Утром приятели -
Вечером идолы.

* * *

Я ведь не рабской масти – будь начеку.
Я отвечаю требованьям и ГОСТам.
Просто в твоем присутствии – по щелчку -
Я становлюсь глупее и ниже ростом.

Даже спасаться бегством, как от врагов,
Можно – но компромиссов я не приемлю.
Время спустя при звуке твоих шагов
Я научусь проваливаться сквозь землю.

Я не умею быть с тобой наравне.
Видимо, мне навеки стоять под сценой.
Эта любовь – софитовая, извне -
Делает жизнь бессмысленной.
И бесценной.

P.S.

Хоть неприлично смешивать кантату с
Частушками – мораль позволю тут:
С годами мной приобретётся статус,

И чаши в равновесие придут.
Согреем шумный чайник, стол накроем
И коньяку поставим посреди.
Устанешь быть лирическим героем -
Так просто пообедать заходи.

1:502 1:511

Мне старый человек сказал,
И я навек запомню эту фразу:
«Не могут быть красивыми глаза,
Которые не плакали ни разу…
Не может быть красивою душа,
Которая ни разу не страдала…
А человек красив только тогда,
Когда есть сердце,
А не кусок металла.

1:977 1:1013 1:1022

Вера Полозкова - поэт нового поколения, главная поэтическая звезда нашего времени: откровенная, дерзкая, раскованная. Ей в равной степени комфортно в богемных подвалах и на страницах глянца. Вместе с друзьями - актерами она выходит на сцену и читает свои стихи. О молодости, драмах, глупости, городе, о вере и, конечно, о любви. О том, что каждый из нас «избран», о том, что все может случиться.

1:1771

1:8

1:13 1:22

Эдуард Бояков, режиссер:

1:71

«Вера Полозкова создает импрессионистическое образное поле, оказавшись в котором читатель сталкивается то с сегодняшними реалиями, то с вечными архетипами, то с подростковыми обидами, то с мудрыми максимами. Собственно, это сочетание - острого, сиюминутного с вечным, укорененным - и есть главный рецепт настоящей поэзии».

1:702 1:711

Вениамин Смехов, актер:

1:758

«Это праздник, праздник смелости, органики, молодости, ужасно мудрой, раскованной. А если говорить о любимых классических поэтах, кажется, что прямо отсюда Вера Полозкова прыгает туда, в небеса очень большой поэзии».

1:1167 1:1176

«Русский репортер»:

1:1227

«Вера Полозкова - одна из немногих московских поэтов, на выступления которых имеет смысл продавать билеты: публика все равно пойдет. Не только послушать сами стихи, но и посмотреть, как она читает, буквально разыгрывая каждый текст по ролям, благо они у нее почти все о неразделенной любви женщин к мужчинам, бога к человеку - в общем, есть кого сыграть».

1:1896

1:8

Дмитрий Косырев, политический обозреватель РИА Новости

1:115

«Вера Полозкова - чистый случай. Это не прилив популярности, вследствие ухода поэтессы в политику. Это просто поэзия. Поэзия, как чудо слова, - знакомого, но в чьих-то строках почему-то обжигающего сердце. Поэзия, как музыка чувства и мысли. Поэзия, как способ неожиданно сделать нашу радость и боль высокими и прекрасными».

1:772 1:781

2:1285

Надо было поостеречься…

Надо было поостеречься.
Надо было предвидеть сбой.
Просто Отче хотел развлечься
И проверить меня тобой.
Я ждала от Него подвоха -
Он решил не терять ни дня.
Что же, бинго.

2:1661

Мне правда плохо.
Он опять обыграл меня.
От тебя так тепло и тесно…
Так усмешка твоя горька…
Бог играет всегда нечестно.
Бог играет наверняка.
Он блефует.

2:298

Он не смеется.
Он продумывает ходы.
Вот поэтому медью солнце
Заливает твои следы,
Вот поэтому взгляд твой жаден
И дыхание - как прибой.
Ты же знаешь,

2:580

Он беспощаден.
Он расплавит меня тобой.
Он разъест меня черной сажей
Злых волос твоих, злых ресниц.
Он, наверно, заставит даже
Умолять Его, падать ниц -
И распнет ведь.

2:895

Не на Голгофе.
Ты - быстрее меня убьешь.
Я зайду к тебе выпить кофе.
И умру
У твоих
Подошв.

2:1068 2:1077

3:1581 3:8

Родилась она в Москве в 1986 году, и по официальной версии - с 5 лет пишет стихи. Воспитывалась мамой, в детстве много времени проводила сама - потому рано и много стала читать. И писать - стихи.

3:371 3:380

4:884

Детское

Я могу быть грубой - и неземной, Чтобы дни - горячечны, ночи - кратки; Чтобы провоцировать беспорядки; Я умею в салки, слова и прятки, Только ты не хочешь играть со мной. 4:1236 Я могу за Стражу и Короля, За Осла, Разбойницу, Трубадура, - Но сижу и губы грызу, как дура, И из слёзных желёз - литература, А в раскрасках - выжженная земля. 4:1539 Не губи: в каком-нибудь ноябре Я ещё смогу тебе пригодиться - И живой, и мёртвой, как та водица - Только ты не хочешь со мной водиться; Без тебя не радостно во дворе. 4:311 Я могу тихонько спуститься с крыш, Как лукавый, добрый Оле-Лукойе; Как же мне оставить тебя в покое, Если без меня ты совсем не спишь? (Фрёкен Бок вздохнет во сне: «Что такое? Ты хорошим мужем ей стал, Малыш»). 4:701

Я могу смириться и ждать, как Лис - И зевать, и красный, как перец чили Язычок вытягивать; не учили Отвечать за тех, кого приручили? Да, ты прав: мы сами не береглись. 4:1012 Я ведь интересней несметных орд Всех твоих игрушек; ты мной раскокал Столько ваз, витрин и оконных стёкол! 4:1210 Ты ведь мне один Финист Ясный Сокол. Или Финист Ясный Аэропорт. 4:1328 Я найду, добуду - назначат казнь, А я вывернусь, и сбегу, да и обвенчаюсь С царской дочкой, а царь мне со своего плеча даст… 4:1564 Лишь бы билась внутри, как пульс, нутряная чьятость. Долгожданная, оглушительная твоязнь. 4:166 Я бы стала непобедимая, словно рать Грозных роботов, даже тех, что в приставке Денди. Мы летали бы над землей - Питер Пэн и Венди. 4:408 Только ты, дурачок, не хочешь со мной играть. 4:491

4:508 4:552 4:561

5:1071 5:1080

Первое публичное выступление состоялось в мае 2007 года в Москве, в культурном центре «Дом Булгакова» . Первую «недетскую» книгу стихов Веры Полозковой «Непоэмание» издал в 2008 году писатель Александр Житинский, познакомившийся с Полозковой через её блог. Презентация этой книги состоялась в феврале 2008 года в московском музее актуального искусства

5:1752

5:8

С 2008 года играет в интерактивном спектакле Георга Жено «Общество анонимных художников» (Театр им. Йозефа Бойса совместно с Театром.doc).

5:269 5:278

В феврале 2009 года В. Полозковой была присуждена премия «Неформат» в номинации «Поэзия».

5:463 5:472

6:976 6:985

В октябре 2009 года состоялась премьера поэтического спектакля по текстам Полозковой в театре «Практика» .

6:1192 6:1201

В декабре 2009 года состоялась премьера спектакля «Стихи о любви» на сцене пермского Театра нового времени «Сцена-Молот».

6:1446 6:1455

На март 2010 года у блога Веры Полозковой было зарегистрировано около 16 тыс. читателей.

6:1615 6:8

6:13 6:22

Вера Полозкова - поэт, актриса, певица, интереснейшая разносторонняя личность и много-много других определений. Но вот с чем это имя, пожалуй, не связано - так это с модой. Почему тогда считаю нужным поместить статью о ней? Не потому, что люблю ее творчество. Не потому, что хочу потешить тщеславие статьей, комментариями и "плюсиками".

6:635 6:644

А потому, что для меня эта девушка символизирует мои с модой отношения: какими бы ни были тренды, иконы и моды и т. д., мода - это когда ты находишь в ней себя, неповторимую, когда твоя одежда - твоя кожа, твое продолжение, выражение внутреннего, и только твоего (не кажутся ли Вам иногда безликими так называемые голливудские звезды на фото из рубрики «Знаменитости»?).

6:1332 6:1341

7:1845

Суженое-ряженое…

7:1140

8:1652

8:8

Без всяких брошенных невзначай

8:68

Линялых прощальных фраз:

8:116

Давай, хороший мой, не скучай,

8:172

Звони хоть в недельку раз.

8:222

Навеки - это всего лишь чай

8:279

На верхние веки глаз…

8:327 8:336

Все просто, солнце, - совьет же та

8:404

Гнездо тебе наконец.

8:444

И мне найдется один из ста

8:494

Красавчик или наглец.

8:536

Фатально - это ведь где фата

8:595

И блюдечко для колец…

8:643 8:652

И каждый вцепится в свой причал

8:712

Швартовым своим косым.

8:756

И будет взвизгивать по ночам,

8:812

Наверное, даже сын.

8:849

«Любовь» - как «обувь», не замечал?

8:934

И лучше ходить босым.

8:975 8:984

Предыдущая статья: Чему равна скорость света Следующая статья: Углерод — характеристика элемента и химические свойства