Высказывания известных деятелей о И. А
Диссертация
Морозов, Сергей Николаевич
Ученая cтепень:
Кандидат филологических наук
Место защиты диссертации:
Код cпециальности ВАК:
Специальность:
Русская литература
Количество cтраниц:
Глава 1. Становление и эволюция литературно-критической позиции
И.А.Бунина (1888-1917 годы).
Глава 2. Позиция И.А.Бунина-критика в эмиграции и ее значение в историко-литературном процессе первой половины XX века.
Глава 3. Жанровое многообразие критических выступлений
И.А.Бунина.
Введение диссертации (часть автореферата) На тему "И. А. Бунин-литературный критик"
Эпоха конца XIX - начала XX века явилась временем глубоких перемен в России - в ее общественной жизни, литературе, искусстве, науке. Отличительной особенностью литературного процесса рубежа веков было многообразие литературных направлений: наряду с традиционным реализмом имели место многочисленные модернистские течения. Многоликость модернизма и различные пути развития реализма в литературе неизбежно приводили к спорам и противостоянию. Русские писатели-реалисты (Л.Н.Толстой, А.П.Чехов, В.Г.Короленко, А.И.Куприн и другие) остро чувствовали упаднические настроения в творчестве ряда писателей модернистского направления и выступали с резкой критикой декадентских явлений в поэзии и прозе , тем самым отстаивая позиции реализма. Они противостояли своим творчеством декадентской "волне", нахлынувшей на русскую литературу. При этом часто использовалась литературная критика. Свои литературно-критические взгляды писатели высказывали не только в статьях, рецензиях, отзывах, но и в письмах, воспоминаниях, устных выступлениях.
Как верно отмечал Б.Ф.Егоров,- "русская литературная критика - такое же своеобразное и уникальное явление, как и русская классическая литература. Ни в одной стране мира критика не играла такой громадной роли. Русская публика часто в первую очередь читала именно критические статьи, а потом принималась за художественные произведения. <.> Почти все крупные писатели XIX века сами выступали в качестве литературных критиков или по крайней мере весьма высоко оценивали роль критики в литературном процессе, роль не только вторичную (критика - помощница литературы), но и самостоятельную (критика— особая форма литературной жизни). <.> Критическая деятельность как бы дополняет художественные искания, так что подчас видение мира данным литератором может быть по-настоящему понято лишь при соотнесении его художественных и критических произведений"1.
Последняя мысль Б.Ф.Егорова очень важна по отношению к любому писателю , а к И.А.Бунину в особенности. Иван Алексеевич Бунин (1870-1953) регулярно выступал в качестве литературного критика на протяжении всего своего творческого пути и отстаивал принципы и традиции русской классической литературы. Бунинское литературно-критическое наследие до сих пор не собрано воедино и не изучено.
Изучением творческого наследия И.А.Бунина в России начали заниматься со второй половины 1950-х годов. На сегодняшний день по творчеству И.А.Бунина защищено 80 диссертаций. В основном исследовалось художественное творчество писателя , как дореволюционного, так и эмигрантского периодов. Также создавались монографии о творческом пути И.А.Бунина в целом (например, работы В.Н.Афанасьева, О.Н.Михайлова, Л.А.Смирновой, Ю.В.Мальцева). Во всех этих исследованиях, на наш взгляд, мало внимания уделялось деятельности И.Бунина-критика, в связи с чем образ писателя, активно участвовавшего в литературном процессе и спорах своего времени, пока полностью не воссоздан.
Впервые обратила внимание на И.Бунина-критика Л.В.Крутикова. Оценивая в своей рецензии первое советское Собрание сочинений писателя в пяти томах (М., 1956), она справедливо сетует на отсутствие в нем литературно-критических статей И.Бунина и называет их "весьма любопытными как для понимания идейно-эстетической позиции самого Бунина , так и для характеристики отдельных явлений русской литературы. Литературно-критические статьи Бунина достойны быть упомянутыми и включенными в собрание сочинений писателя"2.
В.Н.Афанасьев продолжил эту тему в своих работах, остановив внимание на некоторых ранних статьях И.Бунина3. Так, в статье "Ранний Бунин" В.Н.Афанасьев, в основном исследуя ранние стихотворения и прозу писателя, в частности, писал о начале его литературно-критической деятельности. Речь шла о статье И.Бунина "Поэт-самоучка. По поводу стихотворений Е.И.Назарова". Однако В.Н.Афанасьев приписывает И.Бунину две статьи из газеты "Орловский вестник"— "Памяти М.Е.Салтыкова" и "И.А.Гончаров", которые не принадлежат ему. Эти статьи были опубликованы в газете без подписи и нет достаточных оснований считать их бунинскими . В монографии "И.А.Бунин. Очерк творчества" В.Н.Афанасьев лишь затрагивает вопрос о литературно-критических выступлениях Бунина, в основном по переписке и отдельным интервью.
Т.М.Бонами в книге "Художественная проза И.Бунина (1887-1904)" (Владимир, 1962) кратко разбирает ранние литературно-критические статьи писателя. В книге Л.А.Смирновой "Иван Алексеевич Бунин. Жизнь и творчество" (М., 1991) встречаются редкие упоминания о некоторых литературно-критических статьях Бунина, привлекаемых автором лишь для характеристики творчества писателя. Хотя когда речь идет об эмигрантском периоде жизни Бунина, Л.А.Смирнова, касаясь книги "Воспоминания" и некоторых статей писателя, говорит лишь о чудовищной несправедливости Бунина-критика: "Он допустил несправедливые упреки по адресу многих самых крупных художников, отступил от своих былых привязанностей, похоронив прежние теплые, дружеские отношения"4. В монографии Ю.В.Мальцева "Иван Бунин" (М., 1994) также не уделяется достаточного внимания литературной критике писателя. Характеризуются лишь взгляды Бунина на модернистские течения в литературе, а также его книга "Воспоминания", которой дается противоположная, по сравнению с мнением Л.А.Смирновой, оценка. Ю.В.Мальцев пишет о "Воспоминаниях" Бунина: "Книга эта очень своеобразна (пожалуй, даже для жанра мемуаристики вообще уникальна). Она отличается редким бесстрашием, независимостью суждений и, как все у Бунина, исполнена искренности и глубокой убежденности. <.> Если рассматривать эти очерки как исчерпывающую оценку некоторых русских писателей, то тогда, конечно, они должны восприниматься несправедливыми. Но это лишь частные суждения и наблюдения, и как таковые - неоспоримы"5.
Более подробно останавливается на литературно-критической деятельности Бунина О.Н.Михайлов в своих монографиях о писателе - "И.А.Бунин. Очерк творчества" (М., 1967), "Строгий талант. Иван Бунин. Жизнь. Судьба. Творчество" (М., 1976), "И.А.Бунин. Жизнь и творчество" (Тула, 1987), "Жизнь Бунина" (М., 2001). Во всех четырех монографиях о Бунине О.Н.Михайлов кратко, но последовательно раскрывает литературно-критическую деятельность писателя, привлекая основные его статьи, интервью, содержащие принципиальные положения Бунина-критика. Исследователь пишет о "характерности" отбора имен и в критических опытах молодого Бунина", говоря о статьях, посвященных писателям-самоучкам. Ученый подчеркивает то преклонение, с которым Бунин относился к А.С.Пушкину, Л.Н.Толстому, А.П.Чехову, результатом чего стали статьи и книги, посвященные этим писателям . Рассматриваются отношения писателя с современниками
А.М.Горьким, А.И.Куприным, И.С.Шмелевым, А.Н.Толстым) и критические высказывания по поводу их творчества. О.Н.Михайлов чрезвычайно точно сформулировал кредо Бунина-критика, который не изменял ему всю жизнь: "Требуя от искусства глубины жизненного содержания, естественности и простоты, он, не колеблясь, отвергает любые имена, коль скоро в их произведениях (как ему кажется) серьезная попытка осмыслить мир подменяется игрою в глубокомыслие, следованием моде, формалистическими ухищрениями"6.
Литературно-критическая деятельность И.Бунина затрагивалась в ряде статей уже упомянутых и других исследователей: А.К.Бабореко, С.Л.Гольдина, С.В.Касторского, И.С.Газер, Н.М.Кучеровского, В.В.Нефедова, Н.П.Смирнова, Т.Д.Фроловой, М.П.Цебоевой, Г.М.Благасовой, Е.И.Конюшенко и других (см. библиографию).
До настоящего времени в литературоведении не проводилось исследования литературно-критического наследия И.Бунина в целом. Обычно в центре внимания ученых находились отдельные стороны этого вопроса. Например, творческие и личные отношения И.Бунина с отдельными писателями : А.М.Горьким (Нинов A.A. М.Горький и Ив.Бунин. История отношений. Проблемы творчества.— Л., 1973; 2-е изд. - Л., 1984), А.П.Че/ховым (Гейдеко В.А. А.Чехов и Ив.Бунин.- М., 1976; 2-е изд.— М., 1987), Л.Н.Толстым (Линков В.Я. Мир и человек в творчестве Л.Толстого и И.Бунина.- М., 1989). Внимание исследователей сосредоточивалось лишь на некоторых жанрах критических выступлений И.Бунина.
В книге И.С.Альберт "И.Бунин: завещанное и новое" (Львов, 1995) довольно подробно говорится о ранних критических статьях Бунина, а также о его отношении к творчеству Л.Н.Толстого, А.П.Чехова и других современников.
Однако рассматривается только дореволюционный период творческой жизни писателя.
В 1985 году появилась первая работа, посвященная литературной критике Бунина: кандидатская диссертация Ю.Добровольски "Литературно-критические взгляды И.А. Бунина". В этом труде рассматривается литературно-критическое наследие писателя более или менее комплексно, но опять только в рамках дореволюционного периода. В связи с этим данное исследование также не может дать целостного представления о Бунине-критике.
Из вышеизложенного обзора истории изучения литературно-критических выступлений Бунина мы видим, что эта часть творчества писателя мало исследована литературоведами в своей целостности. При этом основное внимание уделялось дореволюционному периоду творческого пути Бунина, а эмигрантская критическая деятельность писателя практически не изучена.
Актуальность проводимого исследования определяется исключительной важностью изучения всего литературно-критического наследия И.Бунина в контексте литературного процесса конца XIX - первой половины XX века для более целостного представления о творческой личности писателя. Имя И.Бунина стоит в одном ряду с такими великими мастерами русской литературы, как И.С.Тургенев, Л.Н.Толстой, А.П.Чехов. Творчество И.Бунина наиболее ярко представляет традиции реализма в русской литературе начала XX столетия. Таким образом, исследование критических выступлений И.Бунина по поводу многообразных литературных направлений мы считаем чрезвычайно важным для более полного раскрытия литературного процесса конца XIX - первой половины XX века. Также это исследование необходимо для более целостного представления об истории русской критики за указанный период. Давно назрела необходимость глубже и более всесторонне исследовать литературную критику И.Бунина в целом, собрать воедино, по возможности, все литературно-критическое наследие писателя, чтобы создать целостное представление о его литературно-критической позиции.
Основной целью настоящей диссертации является исследование литературно-критического наследия И.Бунина в его целостности и жанровом многообразии, а также рассмотрение деятельности писателя в качестве редактора, так как в редакторской работе ярко проявлялась позиция Бунина-критика. На основе критических выступлений Бунина необходимо рассмотреть процесс становления литературно-критической позиции писателя. Анализируя литературно-критическое наследие Бунина, следует выявить оценки явлений литературного процесса конца XIX- первой половины XX века, а также рассмотреть жанровое многообразие критических выступлений писателя.
В настоящей работе исследуется литературно-критическая деятельность И.Бунина с 1888 по 1953 год и рассматриваются важнейшие этапы идейно-эстетического развития критика.
В связи с этими проблемами в диссертации ставятся следующие задачи: исследовать процесс становления и эволюции литературно-критической позиции И.Бунина; раскрыть содержание деятельности И.Бунина-критика в 1888-1953 годах; выявить и проанализировать основные темы и проблематику критических выступлений И.Бунина; определить место и роль И.Бунина-критика в литературном процессе конца XIX- первой половины XX века; рассмотреть жанровое многообразие критических выступлений
Объектом данного исследования является литературно-критическая деятельность И.Бунина в 1888-1953 годах. Предметом исследования в диссертации оказываются многочисленные и разножанровые критические выступления И.Бунина- статьи, рецензии, обзоры, отзывы, интервью, речь, воспоминания, письма. Творческий путь И.Бунина делится на два периода: дореволюционный и эмигрантский. Наряду с рассмотрением дореволюционного периода в настоящей работе особое внимание уделено эмигрантскому периоду деятельности Бунина-критика как наименее изученному.
Методология, применяемая в данной работе, определена поставленными целями и задачами диссертации. Через анализ отдельных критических выступлений И.Бунина рассматривается процесс становления и эволюции литературно-критической позиции писателя, выявляются основные принципы, критерии и пристрастия Бунина-критика. Этот методологический принцип, идущий по пути от частного к общему, привлечен с тем, чтобы представить целостный образ Бунина-критика в контексте литературного процесса конца XIX - первой половины XX века.
В качестве метода исследования использовался комплексный подход, сочетающий в себе элементы хронологического, историко-культурного, сравнительно-типологического и источниковедческого анализа литературнокритической деятельности Бунина в контексте литературного процесса эпохи. Автор работы опирался на ряд положений, высказанных в научных трудах О.Н.Михайлова, Г.М.Благасовой, Л.П.Гроссмана, Б.Ф.Егорова. Работы этих ученых явились методологической и историко-литературной основой диссертации.
Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые объектом научного исследования становится литературно-критическое наследие И.Бунина в его целостности. Диссертация углубляет представление о малоизученной области творчества Бунина и определяет место Бунина-критика в литературном процессе конца XIX- первой половины XX века.
В процессе анализа нами для изучения привлечены не исследовавшиеся ранее статьи и очерки Бунина эмигрантского периода (19201953 годов), введены в научный оборот несколько неизвестных выступлений Бунина-критика. Также в данной работе произведена атрибуция ряда публикаций, приписываемых Бунину . Тем самым, впервые личность Бунина-критика предстает перед нами в своей целостности. Осмысление характера и значимости литературно-критической деятельности Бунина осуществляется на основе изучения большого массива материала, привлеченного в данной диссертации.
Научно-практическая значимость данной работы заключается в возможности использования полученных результатов в преподавании курса истории русской критики, а также при написании научной биографии Бунина . Итоги исследования позволят восполнить пробелы в творческой биографии писателя, устранить ошибки относительно авторства ряда публикаций, приписыьаемых Бунину, и дать в рамках темы диссертации, по возможности, полное и неискаженное представление о Бунине-критике. Итоги и выводы диссертации могут быть использованы в работе над научным Полным собранием сочинений И.А.Бунина, подготовительная работа над которым уже ведется в ИМЛИ РАН.
Апробация. В процессе исследования этой актуальной для современного отечественного литературоведения темы автором настоящей работы опубликованы статьи, в которых отражены основные положения диссертации. Автором данного исследования подготовлен сборник произведений И.Бунина "Несрочная весна. Стихотворения. Избранная проза" (М., 1994), снабженный вступительной статьей и имеющий особый раздел литературно-критических статей писателя. Автор диссертации подготовил и прокомментировал 42 текста статей писателя для книги: Бунин И.А. "Публицистика 1918-1953 годов" (М., 1998; 2-е изд. - М., 2000), подготовленной учеными сектора литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН . Результаты исследования диссертанта сообщались в докладах на научных конференциях: "Культурное наследие российской эмиграции 1917-1940 гг." (ИМЛИ РАН, сентябрь 1993 г.), "И.А.Бунин и русская литература XX века" (ИМЛИ РАН, октябрь 1995 г.), "Творчество Н.А.Тэффи и русский литературный процесс первой половины XX века" (ИМЛИ РАН, октябрь 1997 г.), "Изучение и издание творческого наследия И.А.Бунина на рубеже столетий: итоги и перспективы" (ИМЛИ РАН, октябрь 2000 г.).
Объем и структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний и библиографии.
Заключение диссертации по теме "Русская литература", Морозов, Сергей Николаевич
Эти выводы безусловно верны и справедливы и чрезвычайно актуальны сегодня.
Из всего многообразия оценок и суждений, содержащихся в многочисленных интервью писателя видно, что Бунин-критик никогда не упускал возможность выступить против "новых течений" в русской литературе, и, напротив, всегда с восхищением говорил о русской классической традиции, отмечал талант современников строго реалистического направления. Мы уже говорили о неизменности и последовательности позиции Бунина-критика. Эта верность реалистическим традициям прослеживается и во всех интервью писателя.
Литературно-критические высказывания Бунина также встречаются в его публицистике, воспоминаниях, дневниках и письмах. Здесь Бунин-критик предстает наиболее разнообразно и тем самым эти критические выступления писателя дополняют общее представление о позиции Бунина-критика, а также помогают воссоздать целостность его литературно-критического наследия.
Публицистика - это особый жанр для Бунина-критика. В этом жанре он часто выступал в эмиграции. Публицистические статьи Бунина стали появляться после октябрьского переворота 1917 года в одесских периодических изданиях, а основной пласт публицистического наследия писателя относится к эмигрантскому периоду. Эти очерки и статьи по жанру точнее будет определить как публицистически-литературно-критические статьи, так как в них переплетались общественно-политические взгляды Бунина с его литературно-критическими высказываниями. В этом и заключается своеобразие и отличительная особенность публицистики писателя.
Во всех публицистических статьях безусловно присутствовал идеологический аспект, который вполне объясним. Бунин решительно и категорично не принял октябрьский переворот 1917 года, отвергая всякую насильственную попытку перестроить человеческое общество и оценивая эти катастрофические события как "кровавое безумие" и "повальное сумасшествие ". Он боролся с нахлынувшими на Россию бедами своим единственным оружием - словом. Видя разрушение русского языка, литературы, культуры, самой души человека, осквернение храмов, циничные попытки развенчания веры в Бога, Бунин открыто и страстно восставал против этого хаоса. Ряд этих статей позднее составили художественно-публицистическую книгу Бунина "Окаянные дни".
Наряду с политическими выступлениями довольно часто в публицистике Бунина появляются литературно-критические высказывания о творчестве современников. Во второй главе диссертации мы подробно останавливались на оценках Бунина (содержащихся также и в его публицистике) произведений А.М.Горького, А.А.Блока, В.В.Маяковского, С.А.Есенина, А.И.Куприна, А.Н.Толстого. Здесь, разбирая жанровое своеобразие публицистики писателя, обратим внимание на общую позицию Бунина-критика и на то, как она отражалась в его статьях.
Многолетние наблюдения Бунина над литературой и процессами, происходящими в ней, постепенно выражались именно в публицистических статьях писателя. К концу жизни Бунин пришел к горькому выводу, что многие его мрачные прогнозы оправдались.
Публицистические статьи Бунина еще раз доказывают незыблемость литературно-критической позиции писателя. В своих публицистических выступлениях, говоря о страшных событиях, современником которых он был, Бунин делает вывод, что корень всех этих событий находится в разрушении культуры, литературы, языка, искусства, и что началось это задолго до переворота 1917 года. Таким образом, Бунин-критик выводит зависимость общественных потрясений от состояния национальной литературы и искусства. Против разрушительных процессов в литературе писатель выступал с самого начала своей литературной деятельности. Об этом уже говорили Л.Н.Толстой и А.П.Чехов, на суждения которых опирался Бунин в своей критике. Именно в публицистических статьях Бунин особенно страстно и резко пишет о современных процессах как в советской, так и в эмигрантской литературе.
Критик выступает категорически против введения новой орфографии, называя ее "заборной", он восклицает, что не хочет и не может писать по этой орфографии "уже хотя бы потому, что по ней написано за эти десять лет все самое низкое, подлое, злое, лживое, что только есть на земле"274. Почти в каждой публицистической статье критик затрагивает, в той или иной степени, вопросы литературы, языка, культуры и, конечно, целый ряд статей - это отклик на злободневные события: выступления А.М.Горького, политические коллизии в Советской России и в эмиграции, выступления некоторых эмигрантских деятелей, выход новых книг и журналов и многое другое. Таким образом, публицистика Бунина не замыкалась на общественно-политической тематике, а ее проблематика была намного шире: это и критика, и воспоминания, и рецензии. Следует также отметить, что публицистика Бунина также имеет художественные элементы: некоторые материалы из публицистических статей легли в основу художественных произведений писателя.
Необходимо обратить внимание на ряд статей Бунина, написанных в связи с кончиной писателей : С.С.Юшкевича, И.И.Савина, М.А.Волошина, А.М.Горького, А.И.Куприна, П.А.Нилуса275. Эти подчас краткие статьи-очерки нельзя назвать только некрологами, скорее это были размышления критика о личности и творчестве ушедших в мир иной писателей. Эти статьи сочетали в себе несколько жанров: литературный портрет, публицистика и воспоминания.
Целый пласт статей Бунина эмигрантского периода лег в основу его книги "Воспоминания". Эта книга Бунина соединила целый ряд жанров: критика, мемуары, очерки-портреты, публицистика, памфлет. "Воспоминания" - это портретная галерея не только писателей, но и великих представителей русского искусства— С.В.Рахманинова, Ф.И.Шаляпина, И.Е.Репина. Эти очерки дают удивительно тонкий, точный и меткий портрет, складывающийся из воспоминаний, кратких оценок личности художника и времени, в котором он жил. Особенность мемуаров Бунина состоит еще и в том, что он писал больше о человеческих качествах своих современников— писателей, художников, музыкантов, артистов, и о своих впечатлениях от общения с ними. Но когда речь шла о писателях , то безусловно в воспоминаниях присутствовала и критика. В каждом очерке о писателях, а также в "Автобиографических заметках", открывающих книгу "Воспоминания", имеют место критические высказывания о творчестве конкретных авторов. В "Воспоминаниях" Бунин прослеживает всю свою жизнь и дает меткие и остроумные характеристики своим современникам, строго оценивает их творчество, а также человеческие качества каждого из них, что для писателя всегда было немаловажным.
Бунина не раз обвиняли за его книгу "Воспоминания", в которой он якобы ругает огульно всех и она наполнена злобой, желчью и ненавистью. Так, рецензент журнала "Возрождение" П.Степанова хотя и писала о "Воспоминаниях", что "написаны они, конечно, с большим мастерством и читаются с огромным интересом"276, но далее всю свою рецензию она посвятила выпискам из этой книги только отрицательных бунинских оценок и суждений. В результате по этой рецензии складывается впечатление, что Бунин в своей книге не сказал ни одного доброго слова, а только критиковал и ругал всех, о ком он там написал.
Однако не все критиковали Бунина за его книгу "Воспоминания", были и те, которые понимали и разделяли тревогу писателя за будущее русской литературы. Г.В.Адамович писал об авторе "Воспоминаний": "По-видимому, единственный из своих сверстников и современников был он наделен острейшим непогрешимым чувством фальши, чувством, заставлявшим его болезненно морщиться даже от монологов некоторых чеховских героинь. Всякая взвинченность, всякое чрезмерное нажимание педали было для него - и осталось до. последних его дней - мучительно"277
Следует особо отметить жанровое многообразие двух книг Бунина. Религиозно-философский трактат "Освобождение Толстого" настолько сложное и многогранное произведение, что можно сказать— оно вобрало все жанры: литературный портрет, философское эссе, публицистику, воспоминания и некоторые другие. Жанровое разнообразие этой сильной и проницательной книги ярко показывает богатство творческой натуры и личности Л.Н.Толстого.
Книга Бунина "О Чехове " - это новый жанр, сочетающий в себе 1 воспоминания с тончайшей критикой. Особенность этого произведения Бунина заключается в том, что он дал всесторонний портрет А.П.Чехова- писателя и человека, на фоне своих воспоминании критик разбирает творчество
А.П.Чехова, а также делает обзор литературы о писателе , приводя много цитат, в связи с чем происходит критический диалог Бунина с исследователями жизни и творчества А.П.Чехова. В чем-то критик соглашается с ними, по некоторым поводам спорит. "Освобождение Толстого" и "О Чехове" - уникальные и одни из лучших книг о великих писателях.
Дневниковые записи как литературную форму Бунин выделял особо. 23 февраля 1916 года он записал: ".дневник одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие"278. Дневники Бунина, к сожалению, доступны нам пока не полностью, с многочисленными купюрами (см.: Устами Буниных : Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы: В 3 т. / Под ред. М.Грин.- Франкфурт на Майне: Посев, 1977-1982). Но даже в таком усеченном виде дневники писателя дают богатый материал для изучения его жизни, творчества и, в частности, содержат немало его литературно-критических высказываний.
Бунин вел дневник нерегулярно, с большими перерывами, да и уничтожил потом много, по его словам. Но и то, что сохранилось и доступно нам, позволяет еще раз отметить незыблемость эстетических воззрений писателя, последовательность его критических выступлений и то, что Бунин обладал исключительным художественным вкусом и проницательностью. В дневниках писателя отражались литературные споры, которые он вел с современниками, они содержат отзывы о творчестве многих писателей, как классиков, так и современников, взгляды критика на литературный процесс. Дневниковые записи, содержащие критические высказывания, отличаются предельной сжатостью формулировок и оценок. Преобладают краткие суждения, иногда просто односложные оценки, мысли, возникшие под впечатлением от прочитанного или вновь перечитанного произведения. В связи с этим, критические высказывания, встречающиеся в дневниках Бунина, могут быть только подкреплением или лишним доказательством той литературно-критической позиции, которой придерживался писатель. О некоторых писателях отзывы Бунина встречаются только в его дневниках, в связи с чем подчас бывает сложно судить об общей оценке творчества данного писателя по этим кратким записям.
В дневниках Бунина встречаются записи, которые можно причислить к жанру литературного портрета или публицистической критики. Так, например, о Л.Н.Андрееве у Бунина нет отдельной статьи, а лишь в дневниках мы находим две записи, которые дают мини-портрет этого выдающегося писателя. 21 марта 1916 года Бунин записал: "Все-таки это единственный из современных писателей, к кому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас же читаю. В жизни бывает порой очень приятен. Когда прост, не мудрит, шутит, в глазах светится острый природный ум. Все схватывает с полслова, ловит малейшую шутку - полная противоположность Горькому. Шарлатанит, ошарашивает публику, но талант"279.
Уже в эмиграции Бунин с грустью писал о покойном Л.Н.Андрееве: ".как легко и приятно было говорить с ним, когда он переставал мудрствовать <.> как чувствовалось тогда, какая это талантливая натура, насколько он от природы умней своих произведений, и что не по тому пути пошел он, сбитый с толку Горьким и всей этой лживой и напыщенной атмосферой, что дошла до России из Европы и что так импонировало ему, в некоторых отношениях так и не выросшего из орловского провинциализма и студенчества."280.
Также в дневниках немало взыскательных суждений Бунина о писателях, с которыми он был знаком и в дореволюционной России и общался в эмиграции. Две дневниковые записи характеризуют творческий облик З.Н.Гиппиус: "Перечитываю стихи Гиппиус. Насколько она умнее (хотя она, конечно, по-настоящему не умна и вся изломана) и пристойнее прочих - "новых поэтов ". Но какая мертвяжина, как все эти мысли и чувства мертвы, вбиты в размер! <.> Дочитал Гиппиус . Необыкновенно противная душонка, ни одного живого слова, мертво вбиты в тупые вирши разные выдумки. Поэтической натуры в ней ни на йоту" (записи 24 и 26 августа 1917 года)281.
Дневниковые записи Бунина носят фрагментарный, отрывочный характер, и делались они, естественно, для себя, а не для печати. Таким образом, эти записи лишь дополняют, а в каких-то случаях конкретизируют общее представление о позиции Бунина-критика, но никак не могут быть свидетельством целостной оценки того или иного писателя.
Эпистолярное наследие любого писателя - это огромный массив сведений о его жизни и творчестве, детали, дополняющие общую картину истории создания произведений, факты о взаимоотношениях с современниками и многое другое. Также и у Бунина, письма которого - это большой пласт наследия писателя, содержащий богатейший биографический материал и, в частности, критические высказывания, советы писателям , редакторские указания и другие важные сведения. Но следует обратить внимание на одну деталь, отмеченную писателем в своем "Литературном завещании" и касающуюся его писем, которые он писал "всегда как попало, слишком небрежно и порою не совсем кое-где искренне (в силу тех или иных обстоятельств), да и просто неинтересно; из них можно взять только кое-какие отрывки, выдержки— чаще всего как биографический материал"282.
Письма Бунина можно привлекать в качестве дополнительного свидетельства той или иной точки зрения писателя, а не основного, как это делалось, например, в работах, посвященных отношениям Бунина и А.М.Горького. Однако вряд ли можно согласиться с Буниным в том, что он был неискренен в некоторых своих письмах. Возможно, что писатель мог не высказать прямо своего мнения автору конкретного произведения, ограничиться общими фразами или пожеланиями. Это могло происходить в силу совершенно разных причин: жизненных, профессиональных, личных.
Поэтому, на наш взгляд, письма Бунина безусловно должны рассматриваться как исторический документ, но, конечно, с привлечением и других архивных материалов для характеристики того или иного положения или события. Автор диссертации принимал участие, под руководством О.Н.Михайлова, в подготовке научного издания писем И.А.Бунина 1885-1904 годов и написании комментария к ним283. Здесь следует отметить, что собранные впервые вместе письма Бунина (всего 731 письмо) за столь большой период и тщательное их изучение в чем-то даже изменило наше представление о личности писателя, начале его творческого пути, его окружении. Этот большой пласт документов предоставил нам много новых и ценных фактов, и, конечно, данный уникальный материал чрезвычайно важен и необходим в дальнейшей работе по изучению жизни и творчества Бунина.
В письмах, в частности, встречаются элементы жанра рецензии. Бунин оценивает новые произведения писателей, с некоторыми из них он встречался лично или был хорошо знаком, другие присылали ему свои рукописи или уже опубликованные произведения. Так, в письме к В.В.Пащенко от 4 марта 1892 года Бунин сообщал: "Ходил <.> на поэтический экзамен, в роли экзаменатора. Можешь себе представить, за эти дни меня познакомили уже с тремя поэтами . Все юноши, все евреи, все очень милые и симпатичные ребята, стремящиеся только к развитию, но пишущие отвратительные стихи на гражданские мотивы. И вот меня как "опытного" в пиэтистике все приглашают их слушать: 1-го марта слушал некоего Басова, 3-го - Рудина и в четверг иду слушать - Василевского"284. Несмотря на столь строгую оценку сочинений этих начинающих поэтов, именно благодаря Бунину , например, С.А.Басов публикует свои первые стихи в газете "Орловский вестник" в августе 1892 года. Л.М.Василевский также выступил впервые в печати при содействии Бунина, но позднее— в июне 1895 года в газете "Полтавские губернские ведомости". В письме к Бунину от 13 августа 1908 года Л.М.Василевский называет себя бунинским "крестным сыном в поэзии"235.
В 1904 году, когда Бунин был редактором беллетристического отдела в журнале "Правда", начинающий поэт В.Я.Абрамович прислал Бунину тетрадь своих стихотворений с просьбой найти возможность издать их книгой. В письме от 10 ноября 1904 года Бунин отвечал: ".хотел пристроить для издания Ваши стихи. Обращался к нескольким издателям - ответ один: и изданное-то не идет благодаря войне! Теперь возвращаю Вам Вашу тетрадь. Если хотите знать мое мнение, стоит ли Вам уже выпускать сборник, скажу: рано"286.
Бунин в своих письмах к писателям советовал как можно улучшить разбираемое произведение, часто это заключалось в сокращении текста. Критик не раз приводил высказывание А.П.Чехова: "По-моему, написав рассказ , следует вычеркивать его начало и конец. Тут мы, беллетристы , больше всего врем. И короче, как можно короче надо писать"287 Мы уже приводили пример с П.А.Нилусом, которому критик настоятельно советовал писать кратко. Также, например, Бунин писал Н.Д.Телешову 14 ноября 1899 года о его новых произведениях, а подчас и редактировал их. В одном из писем к Н.Д.Телешову, сетуя на то, что он мало пишет и публикуется, Бунин писал и советовал следовать таким методам работы писателя: ".принудь себя работать, измени условия жизни, мешающие работать, и возьми себя за шиворот. <.> И главное - опять-таки заранее нельзя этого говорить, что нечего сказать. Последнее мое слово - не совет, а желание, самое искреннее - возьми себя за шиворот, углубись в книги, в воспоминания, в сферу умственной жизни войди - это главное,— в сферу искусства - и выйдет дело,— может быть, сам себя не узнаешь, проснешься. Только понасилуй себя побольше. Помни же, пожалуйста, почаще, что у тебя есть душа и есть талант"288. Это письмо очень показательно по отношению к самому Бунину, к тому, как он сам работал. Но не все писатели , которым Бунин давал советы, в чем-то убеждал, могли следовать им и совершенствовать даже те способности, которые они имели.
Как мы уже говорили, в письмах Бунина прослеживается история его взаимоотношений со многими современниками. Особенно интересно и важно проследить взаимоотношения писателей эмигрантского периода как мало изученного. Так, например, с 1920 года начинается переписка Бунина с H.A. Тэффи 289 О встречах и взаимоотношениях Н.А.Тэффи с Буниным упоминаний в мемуарной литературе мало. Поэтому эта переписка дает ценные сведения для понимания позиции Бунина по отношению к творчеству Н.А.Тэффи, раскрывает их творческие и человеческие отношения.
В своих письмах Бунин неизменно называет Н.А.Тэффи "дорогой друг, дорогая сестрица, дорогая, милая сестрица". Бунин и как писатель, и как литературный критик - чрезвычайно требовательный и строгий - относился к Н.А.Тэффи с искренним уважением, высоко ценил ее острый юмористический и сатирический талант. У Бунина нет отдельной статьи, посвященной творчеству Н.А.Тэффи, но его литературно-критическая позиция по отношению к произведениям писательницы ярко выразилась в письмах к ней.
Дорогой друг,— писал Бунин к Н.А.Тэффи 26 июня 1935 года.— Вот уж истинно-неизменная радость Вы для меня! Вы знаете, что бывает с подростками, с юношами, когда они обожают какого-нибудь дядю: дядя чиркнул спичкой, чтобы закурить, и чему-то слегка улыбнулся, только и всего, а ты уж замер, ждешь, что он опять скажет сейчас что-то необыкновенное, чудесное . Так вот и я всегда по отношению к Вам. (Да и действительно чудесного сколько от Вас бывает!)"290.
В другом письме, относящемся уже к периоду войны, Бунин восторженно писал о творчестве Н.А.Тэффи: "радостно, что, невзирая ни на что, Вы по-прежнему столь удивительны,— чего стоит одно это: "недаром черт и человек начинаются с одной буквы" или: "и с той поры стала очень популярна"! Вот кто-нибудь другой брякнул бы: "знаменита" вместо "популярна" - и было бы совсем не то. Поистине великий Вы музыкант!" А далее Бунин отметил: "Благодарю Вас очень, очень за внимание ко мне - за то, что читаете меня,— ведь и читателей таких, как Вы, днем с огнем поискать" (письмо от 25 апреля 1943 года)291.
Отношение Н.А.Тэффи к творчеству Бунина выразилось в ее статье "По поводу чудесной книги: И.А.Бунин.- "Избранные стихи" (Париж, 1929). Эту рецензию Н.А.Тэффи начинает с воспоминаний о том, как несколько лет тому назад она была в гостях у А.Н.Толстого, где И. Г. Оренбург читал сшхи
Б.Л.Пастернака, которые ей совершенно непонятны. Н.А.Тэффи тогда сказала И.Г.Эренбургу: "—А почему вы думаете, что это стихи? Может быть, это очень хорошее дело. Может быть, даже полезное,— но почему вы называете это дело стихами ? Ведь никакого же этому нет основания. Вы возразите, что, мол, нельзя так просто подходить к этому великому кладезю, что нужно вдумываться, вчитываться, чтобы постичь этот талант и насладиться им. Но, скажите, зачем я буду заниматься такой тяжелой работой. Как мусорщик, разбирать крючком груду тряпья и битой посуды ("Бряк, гряк, др."), чтобы выудить с радостным воплем серебряную ложку. Теперь говорят: - Пастернак уже кончился. Как удивительно быстро кончается все надуманное, выдуманное, искусственное в искусстве"292. Здесь и далее утверждения Н.А.Тэффи перекликаются с принципиальной позицией Бунина-критика, который всегда ценил в литературе ясность, краткость, простоту, точность, отсутствие искусственности и фальши.
Далее в своей статье Н.А.Тэффи писала: "И часто смешиваем мы истинный хаос истинного таланта с надуманным, искусственным кривлянием. <.> Заслуга писателя— излагать ясно глубокие и сложные мысли, а не наоборот: говорить сумбурно о плоском и ненужном. Передо мною книга Бунина "Избранные стихи". Это не кликушество, не тайнопись . Здесь поэт не является только орудием некоей высшей воли. Он говорит сам, сознательно, что хочет и как хочет. Он никогда не опьяняется словами, не бьется в падучей творческого экстаза. Он ясен, спокоен и великолепен. Из драгоценного ларца своего таланта он холодно и мудро берет то, что ему сейчас нужно. И радость, которую дает нам его творчество - такая, какая бывает у любителя редкостей, которому покажут сокровище тончайшей работы. <.> Никогда не размазано, не разрыхлено. Никогда не "около". Всегда остро, тонко, единственно, необычайность его художественной власти над нами в его чудесном даре найти всегда именно тот изумруд, который, казалось, сами мы выбрать хотели, но почему-то не могли"293.
Н.А.Тэффи цитирует некоторые стихотворения Бунина (например, "Сорвался вихрь, промчал из края в край.", "Пантера", "Бегство в Египет") и добавляет: "В "Избранных стихах " Бунина (как и не в избранных его стихах) всегда, в каждой строфе вы найдете такое слово или такой образ, который восхищает своей необходимостью. <.> Как просто и верно!"294.
В письме от 23 февраля 1944 года Бунин просил Н.А.Тэффи прочесть несколько рассказов из его новой книги "Темные аллеи": "И очень, очень хочется, чтобы Вы прочли их (это ведь сущая правда, что Вы пишете: "Кто же как не я.") и очень боюсь, что на этот раз я возмущу Вас,— да, даже и Вас, и притом незаслуженно, ибо <.> содержание их вовсе не фривольное, а трагическое ". И в конце прибавил: "как хотите, так и судите. А прочитав, напишите мне Ваше мнение с полной откровенностью - не обижусь ни в каком случае295. Н.А.Тэффи в письме к В.Н.Муромцевой-Буниной от 7 апреля 1944 года, в частности, писала о книге "Темные аллеи": "Написано великолепно - иного и ожидать нельзя было. Книга трагическая . Автор много в жизни своей писал о смерти, но эта книга "о любви" мрачнее и трагичнее его слов о смерти. Не хочется говорить о ней вскользь. Я напишу о ней самому автору, а пока прошу передать ему мою благодарность и поклонение (не поклон, а поклонение)"296.
8 августа 1948 года Бунин писал Н.А.Тэффи о своем впечатлении от ее нового рассказа . Вероятно, это был рассказ "И времени не стало", появившийся в журнале "Новоселье" в следующем году: "Милая, дорогая сестрица, <.> о Вашем новом рассказе ,— скажу одно: там столько пронзительного, удивительного, что могла нацарапать только Ваша гениальная крупная лапка, которой Вы всю жизнь царапали смаху, даже, может быть, не перечитывая нацарапанного. На этот раз перечитайте, кое-где почеркайте и велите переписать и поскорее отправьте в "Новый журнал", а не то отдайте в: ■ - иЗОО
Новоселье, коли оно оудет прилично полишЧески
Переписка Бунина, к сожалению, далеко не вся сохранилась, а половина ее эмигрантского периода находится, в основном, в зарубежных архивах и пока труднодоступна.
Анализируя жанровое многообразие критических выступлений Бунина, можно сделать вывод: всей литературной критике писателя во всем ее жанровом разнообразии было свойственно и присуще художественное качество. Каждая статья, очерк, рецензия, а также некоторые отрывки из дневников и писем подчас являются художественными произведениями, со всеми яркими, страстными, точными особенностями художественной прозы писателя.
В контексте рассмотрения жанрового многообразия выступлений Бунина-критика необходимо остановиться подробнее на одной важной проблеме: авторство некоторых публикаций, приписываемых Бунину. Эта проблема имеет место, в основном, в дореволюционном периоде творчества писателя, но есть один пример из эмигрантского периода, которому мы уделим особое внимание.
Именно по отношению к дореволюционному периоду творчества Бунина серьезно стоит вопрос об авторстве ряда статей, которые были опубликованы без подписи или под псевдонимами, и приписываются Бунину. В научной литературе поднимался также вопрос об авторстве статей, подписанных самим И.Буниным. Так, Н.М.Кучеровский ставил под сомнение авторство И.Бунина в статье "Недостатки современной поэзии " (Родина.— 1888.-№ 28) и пытался доказать, что эта статья написана его старшим братом Ю.А.Буниным. Н.М.Кучеровский мотивировал свою точку зрения тем, что Ю.А.Бунин не мог подписать ее своим именем, так как находился под гласным надзором полиции0"". Однако с этим трудно согласиться. Ю.А. Бунин безусловно имел влияние на младшего брата, был его учителем, советчиком, критиком. Но в 1888 году Иван Бунин был уже достаточно образован и самостоятелен для написания подобных статей. А что касается положения Ю.А.Бунина как поднадзорного, то он в таком случае мог бы вообще не подписывать своих статей или подписаться псевдонимом. К тому же И.Бунин уже печатал в журнале "Родина" с 1887 года стихотворения и статьи под своей фамилией. На наш взгляд версия и аргументы Н.М.Кучеровского неубедительны.
Сложнее стоит вопрос об авторстве статей, опубликованных без подписи или под псевдонимами. Сотрудничая в газете "Орловский вестник", И.Бунин часто публиковал в ней свои стихотворения, рассказы , переводы, а также рецензии и критические статьи. Последние подчас появлялись в печати без подписи. В этом случае авторство И.Бунина доказывается карандашной пометой "Бун" в редакционной подшивке газеты, хранящейся в Государственном архиве Орловской области. Это доказательство можно считать убедительным, так как в это время И.Бунин был фактическим редактором "Орловского вестника" и эти пометы были необходимы для начисления ему авторского гонорара. Так было установлено бунинское авторство статей "Маленькая беседа", "Новые течения" и других.
Решение по поводу авторства той или иной статьи должно приниматься только при наличии убедительных доказательств или нескольких свидетельств, иначе возможны досадные ошибки. Так, в бунинском томе "Литературного наследства" помещена рецензия на "Стихотворения" А.Н.Плещеева (Новое слово.— 1894.- № 10) только на том основании, что она была подписана псевдонимом И.А.Б-н. Более никаких доказательств авторства И.Бунина представлено не было"3^. На самом деле эта рецензия была каписа.чз Иваном
Андреевичем Баталиным . Псевдоним был раскрыт В.И.Аксельрод в заметке "Это не Бунин!"303. Также В.И.Аксельрод устанавливает, что и статья "Талант, выброшенный на улицу: По поводу самоубийства Н.В.Успенского" (Колосья.— 1889.- № 11), подписанная псевдонимом И.А.Б. и упоминаемая в "Литературном наследстве" как бунинская 304, написана тем же И.А.Баталиным, который в 1884-1890 годах был издателем и до 1891 года— редактором журнала "Колосья", где иногда выступал в качестве критика, а в 1894-1895 годах был редактором-издателем журнала "Новое слово".
На наш взгляд неубедительно доказано авторство рецензии на книгу A.A.Коринфского "Песни сердца" (Орловский вестник.—1895.— 20 октября). Подпись под этой рецензией И.А.Б. не может быть доказательством авторства И.Бунина. Во-первых, в это время Бунин уже не сотрудничал больше в "Орловском вестнике". Во-вторых, если по стилю и тону сравнить эту рецензию с другой, написанной Буниным через полтора года на произведения того же А.А.Коринфского (Новое слово.— 1897.- № 6), то ясно видно, что эти два текста слишком отличаются друг от друга. Первая хвалебная, вторая разгромная. Вряд ли у Бунина, критика строгого, проницательного и требовательного, могло столь резко измениться мнение за такой короткий срок. Однако обе эти рецензии опубликованы в бунинском томе "Литературного наследства"305.
Здесь следует отметить, что общая рецензия на две книги А.А.Коринфского "Тени жизни. Стихотворения 1895-1896 гг." и "Вольная птица и другие рассказы" опубликована в мартовском номере (№ 6) за 1897 год журнала "Новое слово" без подписи. Принадлежность И.Бунину этих двух рецензий, объединенных в одну, доказывается следующими аргументами. В письме к Ю.А.Бунину, написанному после 20 февраля 1897 года, И.Бунин полностью приводит полученное письмо от С.Н.Кривенко, который сообщал, что "полученные от Вас рецензии переслал в редакцию"306. Здесь имеется в виду редакция журнала "Новое слово", где сотрудничали И.Бунин и С.Н.Кривенко. После выхода данного номера "Нового слова" в свет А.М.Федоров писал И.Бунину: "А здорово Вы отделали Коринфского-то в мартовской книжке"307. Кстати в этой рецензии И.Бунин критически упоминает и поэтический сборник А.А.Коринфского "Песни сердца", что еще раз подтверждает необоснованность приписывания И.Бунину рецензии из "Орловского вестника".
Также совершенно не доказано авторство анонимной рецензии на "Сочинения" А.Н.Апухтина (Орловский вестник.— 1895.- 11 июня), однако она упоминается как бунинская в том же томе "Литературного наследства"308 Мы уже говорили, что в это время Бунин не сотрудничал в "Орловском вестнике", поэтому вряд ли там могли появляться его критические статьи и рецензии.
С журналом "Естествознание и география" Бунин вообще никогда не сотрудничал, однако рецензия на книгу Н.Д.Телешова "За Урал" из этого журнала (1897.- № 8.- Без подписи) приписывается ему и опубликована в "Литературном наследстве" со следующей мотивацией: авторство Бунина устанавливается по автографу (ИМЛИ , ф. 3, оп. 1, ед. хр. 62)309. Действительно, в Отделе рукописей ИМЛИ в фонде И.Бунина хранится рукописный текст этой рецензии, написанный рукой И.Бунина. Но, во-первых, отсутствует его подпись, которую обычно писатель ставил под своими рукописями. Во-вторых, после изучения этого рукописного текста становится ясно, что это переписанный из журнала текст опубликованной там рецензии. Такой вывод позволяет сделать тот факт, что начинается этот рукописный текст словами: "Н.Телешов. За Урал и т.д.", то есть не переписанными оказались выходные данные этой книги, опубликованные в журнале. Далее - рецензия заканчивается цитатой из книги Н.Д.Телешова, в этом рукописном тексте эта цитата не дописана и стоит то же "и т.д.". А затем подведена черта, под которой написано: ""Естествознание и география" № 8 97 года". Все эти факты подтверждают наш вывод. Вероятно, Бунин по просьбе Н.Д.Телешова переписал из журнала эту рецензию. Можно предположить, что этот текст посылался по почте, так как он написан на половинках тетрадного листка, которые еще были раз сложены пополам. С большой степенью уверенности можно сказать, что эта рецензия не принадлежит Бунину. Не по стилю, не даже еще потому, что в этой рецензии ее автор упоминает другую книгу— П.Крушевана "Что такое Россия?" (рецензию на которую в "Естествознании и географии" (1897.- №5) тоже приписывают И.Бунину в "Литературном наследстве"310) и добавляет: "о книге которого нам пришлось говорить в одном из предыдущих номеров нашего журнала". Это говорит о том, что скорее всего перед нами редакторские рецензии. Вся эта история еще раз доказывает то, что насколько осторожно и внимательно надо подходить к проблеме авторства того или иного текста, необходимо тщательно и скрупулезно изучать сам автограф, если он имеется (почерк, бумагу, даты на нем и прочее), прежде чем принимать решение об авторстве конкретного текста, даже если рукопись находится в фонде данного писателя. Тем более недопустимо публиковать тексты без достаточных доказательств их авторства в столь солидном и авторитетном издании, каким является "Литературное наследство".
Как мы уже говорили, в 1898-1899 годах Бунин сотрудничал в одесской газете "Южное обозрение", в которой он напечатал пять журнальных обзоров и две рецензии, и хотя его подлинной фамилией подписана лишь од^з рецензия, авторство остальных шести текстов не вызывает у нас никаких сомнений. Такая уверенность основана на следующих фактах. Обзоры периодической печати публиковались под общим заглавием "Литературный дневник" за подписью "И.Чубаров" или "Ч-ов" (Чубарова - девичья фамилия матери писателя). Характерно, что фамилии Чубаров нет в списке постоянных сотрудников "Южного обозрения" (куда включен был И.Бунин), хотя среди них значатся авторы, напечатавшие в газете одну-две статьи, а то и вовсе ничего не напечатавшие, а лишь давшие свое имя. Очевидно, редакции незачем было дважды под разными фамилиями упоминать одно и то же лицо.
Еще одним бесспорным доказательством того, что Чубаров - псевдоним И.Бунина, служит сохранившийся в архиве писателя оттиск из "Орловского вестника" раннего его очерка "Шаман и Мотька", подписанный "И.А.Бунин (Чубаров)"311.
Авторство Бунина в рецензии на книгу Н.Д.Телешова "Повести и рассказы" (Южное обозрение.— 1899.- 2 июля.— Без подписи) устанавливается по письму Н.Д.Телешова к Бунину от 7 июля 1899 года, в котором он благодарит последнего за эту объективную рецензию, что является неоспоримым доказательством того, что автором этой рецензии был Бунин312.
Говоря о проблеме авторства в литературно-критическом наследии И.Бунина, стоит, на наш взгляд, остановиться на одном случае из переводческой практики писателя. В газете "Полтавские губернские ведомости" были опубликованы три отрывка из поэмы Г.Лонгфелло "Песнь о Гайавате" в переводе на русский язык (1894.- 30 ноября; 1895.- 20 мая, 6 августа). Под этими переводами стояла подпись: А.Л. Перевод этих трех отрывков в "Литературном наследстве" приписывается И.Бунину со следующей аргументацией: первый отрывок "соответствует окончательной редакции бунинского перевода, отличаясь от нее рядом незначительных разночтений; это позволяет установить авторство Бунина"313 Более никаких аргументов в подтверждение авторства Бунина не приводится.
Действительно, И.Бунин сотрудничал в это время в неофициальной части газеты "Полтавские губернские ведомости", в это же время (точнее - в начале 1895 года) он начал работу над полным переводом поэмы Г.Лонгфелло "Песнь о Гайавате". Но эти факты, как и некоторые совпадения в переводах, не могут служить единственными аргументами для определения авторства. На самом деле перевод вышеупомянутых трех отрывков из "Песни о Гайавате", подписанных А.Л., принадлежит Алексею Николаевичу Лисовскому, который был секретарем Полтавской губернской управы и публиковался в "Полтавских губернских ведомостях". Определить истинного автора переводов этих отрывков позволило письмо И.Бунина к Ю.А.Бунину от 28 марта 1895 года, где он писал: "Ради Бога, прошу тебя достать № "Полт вед", где помещен был перевод Лисовск (ему только не говори про Гайавату)"314.
В связи с важностью и сложностью проблемы авторства в творчестве И.Бунина мы остановимся здесь отдельно на псевдонимах, которыми пользовался писатель. Бунин использовал псевдонимы только в первый период своей литературной деятельности. Это были следующие псевдонимы: И.Б., И.Б-н, Ив.Б-н, И.А.Б-н, И.А.Б., Б-н, И.Озерский, И.А.Чубаров, И.Чубаров, Ч-ов. Из них в "Словаре псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей" И.Ф.Масанова упомянут лишь один— И.Озерский. Сейчас в ИМЛИ готовится новое дополненное издание этого словаря, куда, надеемся, войдут все вышеприведенные псевдонимы писателя. И.Бунин использовал псевдонимы при публикации как художественных произведений, так и литературно-критических статей, журнальных обзоров, рецензий, корреспонденции. При этом следует отметить, что многие корреспонденции и статьи И.Бунина появлялись в печати без подписи, что особенно осложняет атрибуцию публикаций писателя.
По отношению к эмигрантскому периоду творчества Бунина проблема авторства до недавнего времени вообще не стояла, так как все статьи писатель подписывал своей фамилией. Но недавно автору данной работы удалось раскрыть одну литературную мистификацию, связанную с именем Бунина.
В журнале "Русская литература" (1991.- № 4.- С. 186-192) была опубликована неизвестная статья Бунина "Русский "Дон-Жуан"" (публикация М.Н.Алексеевой, вступительная статья и примечания В.Е.Багно). В предисловии к публикации сказано, что эта статья была напечатана в испанском переводе в малодоступном издании "Душа Испании" (El alma de España.- Madrid, 1951). Далее говорилось, что в Испании удалось обнаружить машинописный оригинал большей части статьи на русском языке, "русская часть бунинского оригинала - со старой орфографией, правкой автора и его характерной подписью - оказалась вклеенной в макет испанского издания, который сохранился в мадридском архиве супругов Маковецких".
После прочтения статьи "Русский "Дон-Жуан"" - несколько насторожил ее стиль, манера изложения и другие моменты, но доказательства и аргументы, приведенные в предисловии были настолько убедительны, что трудно было не поверить или сомневаться в авторстве Бунина. Но настороженность и сомнения оказались правильными, однако разрешить их удалось лишь через несколько лет.
В журнале "Октябрь" (1996- №3- С. 115-156) профессор МГУ А.А.Чернышев опубликовал избранную переписку М.А.Алданова с Буниным. В частности, в этой публикации была помещена подборка отрывков из переписки М.А.Алданова с знакомым Бунина - Александром Рогнедовым. Именно благодаря этим отрывкам из переписки и удалось раскрыть поразительную литературную мистификацию. После сопоставления публикации статьи "Русский "Дон-Жуан"" с публикацией этой переписки, сверки некоторых фактов, оказалось, что статья "Русский "Дон-Жуан"" для испанского сборника была написана не Буниным, а М.А.Алдановым за Бунина. Этот вывод позволяет сделать переписка А.П.Рогнедова с М.А.Алдановым, хранящаяся в Бахметевском архиве (США ): и отрывки из которой были опубликованы в "Октябре". В комментариях к этой переписке А.А.Чернышев писал: "Совокупность этих отрывков дает неопровержимое свидетельство, что автором одного из произведений, появившихся за подписью Бунина, был Алданов . Это, кажется, единственный случай в большой русской литературе, когда один крупный писатель печатает свое произведение за подписью другого крупного писателя"315. Но публикатор не называет произведения, о котором идет речь, так как из этой переписки не ясно какое произведение имеется в виду.
А.П.Рогнедов в письме к М.А.Алданову от 31 мая 1949 года обращается с "большой и деликатной просьбой". Дело было в том, что в Испании готовили антологию прозы, среди объявленных авторов которой значился Бунин. "Отступления нет", но Бунин прислал рассказ, который не может быть напечатан по цензурным соображениям, так как в этой стране борются за нравственность. Собственно просьба заключалась в том, чтобы М.ААлданов написал "артикль в
О работе Бунина над упоминавшимся в этом письме рассказе можно прочесть в его письмах к Н.А.Тэффи, которые подтверждают то, что Бунин должен был написать произведение для испанского сборника. 6 марта 1949 года Бунин писал Н.А.Тэффи: ".одолеваю "Дон Кихота ", которого беспрерывно бьют все встречные и поперечные,— одолеваю в тщетной надежде зацепиться хоть за что-нибудь испанское. Вы, верно, уже написали какую-нибудь штучку, а я просто в отчаянии: почти убежден, что придется, со стыдом и слезами, возвращать Рогнедову аванс! А из каких средств возвращать?"317. В следующем письме к Н.А.Тэффи Бунин писал, что его "испанские муки" завершились: "Я, слава Богу, уже не мучаюсь ! Махнул на все рукой, ухватился за первую залетевшую в голову чепуху, просидел два вечера, от 9 до часу, надрал 12 страниц (больше не хватило ни ума ни сил)." (письмо от 28 марта 1949 года)318. По всей видимости рассказ, упоминавшийся и в той и в другой переписке - это рассказ "Ночлег", датированный автором 23 марта 1949 года. Это единственный рассказ Бунина, действие которого происходит в Испании. Впервые рассказ "Ночлег" был опубликован в парижском журнале "Возрождение" в том же 1949 году в № 3 (май). Таким образом рассказ, написанный в марте, а впервые появившийся в печати лишь в мае, скорее всего и был предназначен для испанского сборника. Но так как в Испании этот рассказ запретила цензура, то Бунин сразу же опубликовал его в Париже. Именно с этого момента и начинается переписка А.П.Рогнедова с М.А.Алдановым по поводу написания другого произведения. В то время Бунин был болен и не мог работать, а для А.П.Рогнедова главное было не в авансе, который он дал Бунину, а чтобы обязательно в испанском сборнике появилось сочинение за подписью Бунина, так как его имя было объявлено в анонсе, и в связи с чем сборник не мог выйти в свет без произведения писателя.
В ответном письме к А.П.Рогнедову от 4 июня 1949 года М.А.Алданов написал о своем согласии оказать помощь в сложившейся ситуации, но при условии, что А.П.Рогнедов сам договорится с Буниным и испросит его согласия на то, чтобы за него написали другую работу. А.П.Рогнедов успешно провел переговоры с Буниным, который пошел ему навстречу и "согласился подписать другой артикль при условии, что он будет написан Вами" (А.П.Рогнедов - М.А.Алданову, 24 июня 1949 года)319.
Теперь встала проблема выбора темы будущей статьи. Принимая во внимание то, что Бунин никогда не был в Испании, А.П.Рогнедов предлагает М.А.Алданову: "Не остается ничего другого, как написать некоторую критико-философскую заметку (о Дон-Жуане, скажем). "Дон-Жуан в жизни и литературе" (письмо от 28 июня 1949 года)320
Через неделю А.П.Рогнедов получил от М.А.Алданова необходимую статью. В сопроводительном письме (от 4 июля 1949 года) ее автор писал: "Нелегкую же Вы мне предложили тему. <.> Как бы то ни было, я в одну неделю написал нужную Вам статью. При сем ее прилагаю. Не присылаю прямо Бунину— почему-то неловко. Пожалуйста, Вы ему тотчас передайте. Он, несомненно, будет менять, выпускать, дополнять - и отлично"321.
А.П.Рогнедов писал М.А.Алданову 11 июля 1949 года: "Большое спасибо за Вашу прекрасную статью. Иван Алексеевич прочел, хитро улыбнулся и подписал. Я спросил из вежливости: "Исправлений не будет?" Он снова хитро взглянул на меня и проворчал: "Ну вот еще! Он пишет так хорошо, что не мне его исправлять."322
Вся эта история, которой мы уделили особое внимание, ярко показала насколько внимательно, осторожно и вдумчиво надо подходить к проблеме авторства вообще, а в случае с Буниным в особенности. Конечно, в данной истории было сложно сразу быть уверенным в вопросе авторства. Но публикаторы, увидя "характерную подпись" Бунина, вероятно, не думали вообще об авторстве этой статьи и сразу же ее опубликовали в уважаемом научном журнале под именем Бунина, предварительно не изучив историю появления этой статьи и стилевые отличия. Все это привело к большой и серьезной ошибке, которая будет вводить в заблуждение других ученых.
Современное научное представление об атрибуции опубликованных произведений писателя предполагает привлечение целого ряда фактов и аргументов, призванных решать проблему авторства, которая имеет место (как мы увидели) в публикациях анонимных, псевдонимных и даже с подписью Бунина. Анонимные публикации Бунина удается атрибутировать только при наличии достоверных сведений в переписке с указанием названия статьи или ее тематики, а также с упоминанием названия периодического издания, где она должна была появиться или уже была напечатана. Без этих сведений многочисленные публикации Бунина (особенно это касается передовиц, статей и корреспонденций в газетах "Орловский вестник" и "Киевлянин") не поддаются атрибуции. Что касается публикаций, подписанных псевдонимами, то здесь, помимо известных нам псевдонимов Бунина, необходимо обязательно привлекать еще какие-либо аргументы, доказывающие авторство Бунина, так как одним и тем же псевдонимом могли подписываться разные писатели и критики.
Так, например, псевдоним И.Б. использовал и Бунин и И.А.Белоусов, псевдонимы И.А.Б. и И.А.Б-н использовались как Буниным, так и И.А.Баталиным. В научной практике нередко встречаются случаи, когда определяют вероятное авторство текстов, которые печатают в разделе "Произведения, приписываемые Бунину", что снимает часть ответственности за ошибку и показывает обоснованные сомнения ученых, публикующих эти произведения в составе собрания сочинений писателя.
Многообразная жанровая палитра критических выступлений Бунина ярко показывает превосходное владение писателем всеми жанрами для выражения своих воззрений на литературу. Бунин использовал почти все жанры литературной критики, упомянутые нами в начале главы: проблемная статья, литературный портрет, эссе, публицистическая критика, критический фельетон , литературный обзор, рецензия, критический рассказ, литературное письмо, академический отзыв, речь.
В том или ином случае, используя особенности конкретного жанра, Бунин стремился максимально точно определить свою позицию - литературно-критическую и общественную. Как раз именно для более эффективного результата Бунин выбирал тот или иной жанр для своего очередного критического выступления по поводу волнующей его темы, проблемы и т.д.
При всей многоплановости своей критики Бунин всегда старался проводить свою линию по поддержке реалистического направления в литературе и критического отношения к многочисленным модернистским течениям. Подчас некоторые публикации Бунина превращались в памфлеты, шаржи, в которых критик, утрируя некоторые черты разбираемого писателя, смело обобщая целые литературные направления, страстно отстаивал жизненные позиции реализма и выступал против декадентства. В достижении поставленных целей Бунину помогали различные жанры, которые он использовал в своей критике.
Литературно-критические высказывания Бунина, содержащиеся в его воспоминаниях, письмах, дневниках, интервью, ответах на анкеты дополняют основной пласт литературно-критического наследия писателя, а также конкретизируют точку зрения писателя. Они помогают воссоздать общий портрет Бунина-критика.
Жанровое разнообразие литературной критики Бунина неизбежно выдвигает чрезвычайно важную проблему авторства ряда публикаций. Принимая во внимание эту проблему и тщательно подходя к атрибуции того или иного критического произведения, мы, наконец, сможем собрать воедино все литературно-критическое наследие Бунина. Воссоединение всех литературно-критических выступлений писателя в их жанровом многообразии позволит восстановить целостное представление о литературно-критической позиции писателя.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Литературно-критическое наследие Бунина чрезвычайно ценно своим глубоким проникновением в сущность литературного процесса конца XIX - первой половины XX века. Многие проблемы и вопросы, затрагиваемые Буниным-критиком, актуальны до сих пор. Изучение литературной критики Бунина необходимо для понимания сложных процессов, происходивших в русской литературе данного периода, и для создания целостной картины идейно-эстетической атмосферы того времени. Значимость проблем, рассматриваемых Буниным-критиком в его статьях, определялась остротою полемики и кардинальными изменениями в литературном процессе конца XIX- первой половины XX века.
Отстаивая в литературной критике позиции реализма, Бунин тем самым отражал сложность процесса эволюции русской литературы данного периода, а также утверждал свои идейно-эстетические принципы. В литературной критике Бунина видна серьезная озабоченность писателя судьбами русского языка и русской литературы. Мы видим образ ревностного защитника чистоты русского языка, противника надуманных и искусственных словообразований. Бунин резко разграничивал язык литературный и бульварный, и выступал за недопущение использования последнего в художественных произведениях.
Целеустремленно и последовательно Бунин критиковал многочисленные декадентские течения в литературе, а также пресекал попытки опровергнуть великое значение русской классической литературы, о чем свидетельствуют его выступления как в России, так и в эмиграции. Значимость и важная роль Бунина-критика в литературно-художественном процессе эпохи являются бесспорными, но еще, к сожалению, не достаточно оцененными.
Бунин имел твердую и непримиримую литературно-критическую позицию по отношению к псевдоискусству, разного рода подделкам, искусственности и обличал их нежизненность и несостоятельность. Бунин был привержен традициям русской классической литературы и выступал с резкой критикой антиреалистических направлений в литературе. На этих незыблемых позициях Бунин-критик оставался всегда как в России, так и в эмиграции, выступая против псевдоновых течений в русской литературе. Иногда Бунина, человека темпераментного и страстного, захлестывал обличительный характер его выступлений, подчас критик, довольно смело обобщая понятия, литературные направления, разноплановых и неравноценных писателей, казалось, отвергал целые периоды литературы или отрицал все творчество того или иного писателя. Но это лишь на первый, поверхностный, взгляд. По отношению, например, к Ф.М.Достоевскому и А.А.Блоку у Бунина были почти полярные высказывания. Однако вряд ли можно говорить о противоречиях Бунина-критика, скорее это было мнение писателя по разным поводам.
Бунин-критик обладал тем камертоном, благодаря которому он мог очень точно отделять фальшь от подлинного искусства, но присущая его критике парадоксальная форма, не щадящая никого, отвергала тех, кто мог быть его союзниками. Это способствовало появлению диаметрально противоположных мнений о писателе. Бунина могли ругать и справа и слева за непоследовательность, узость мировоззрения, за нежелание принимать новые течения в литературе, за общественно-политические высказывания. Немногие. но Бунина поддерживали за его позицию, одобряли его критику. Все коллизии в литературном мире, полемика, споры, дискуссии - все это вращалось вокруг имени Бунина, особенно это стало заметно в эмиграции. Но и в России он уже был одним из крупнейших писателей, к мнению которого прислушивались, и находился в центре литературно-художественной жизни страны.
С течением времени и с уходом из жизни последних титанов русской литературы— Л.Н.Толстого и А.П.Чехова,- авторитет Бунина возрастал и, можно сказать, что он принял эстафету у этих великих писателей, став одним из самых ярких представителей русской реалистической литературы первой половины XX века. Недаром К.А.Федин и А.Т.Твардовский называли Бунина "последним классиком русской литературы". Действительно, Бунин оказался последним из той славной плеяды писателей XIX века, к которым он принадлежал по духу и приверженности реализму . Чрезвычайно точно и справедливо написал О.Н.Михайлов: "Подобно Байкалу, творчество Бунина хранит в себе свежайшую воду— то Слово, которое несет воистину божественное начало. Если Лермонтов - утренняя заря литературы, занявшая полнеба, то Бунин— заря вечерняя, прекрасный вечерний закат накануне большой, но не вечной ночи"323.
Хотя в творчестве самого Бунина можно найти элементы многих новых литературных направлений, но при всем этом писатель всегда оставался верен "своим берегам", то есть реализму, правда, привнеся в него немало нового. В современном литературоведении творчество Бунина относят к так называемому неореализму, хотя пока этому термину еще не дано четкого определения. Таким образом, своим творчеством Бунин доказал, что "берега" реализма не так узки, как это многим казалось, что реализм развивается и имеет жизненную основу. То же самое Бунин доказывал и в своей критике, как раз говоря об узких "берегах", в которые себя загоняли приверженцы новых литературных течений.
Безусловно, в действительности в литературном процессе конца XIX - начала XX века было все сложнее, чем это подчас представлял в своих статьях Бунин-критик. В связи с этим он мог обобщать, укрупнять целые направления, стирая или не замечая тех различий, которые между ними были. Но то, что Бунин противопоставлял реализм и модернизм не означает, что он не разбирался в современных литературных течениях, не видел их отличий, не понимал их задач и целей. Напротив, Бунин выступал как раз против той узости взглядов, целей и задач этих новых течений и призывал не забывать богатство русского языка и указывал на далеко еще не исчерпанные возможности реализма.
На рубеже веков предпринимались многочисленные попытки поиска новых путей в русской литературе, возникали новые течения, направления, школы, одни исчезали, на их месте появлялись другие и в конце концов эти искания дошли до своего апогея в лице "ничевоков ". Затем постепенно все эти новые течения уходили в историю, а реализм вновь выходил на первое место в литературе. Как известно, все в мире циклично. И теперь можно наблюдать в литературе новую волну поисков "новых" путей. Однако реализм, и в этом Бунин был безусловно прав и оказался пророком, остался и остается в литературе главным направлением.
Итогом данного исследования стало четкое определение позиции Бунина-критика на основе изучения литературно-критического наследия писателя 1888-1953 годов. Тем самым в настоящей диссертации сделана попытка воссоздания целостного образа Бунина-критика.
В контексте исследования литературно-критической деятельности Бунина в диссертации анализировалась также его работа в качестве редактора, были выявлены жанры, в которых - выступал критик, и рассмотрено их многообразие, а также изучена одна из важнейших проблем буниноведения - авторство ряда публикаций, приписываемых Бунину.
Таким образом, данная работа, не претендуя на исчерпывающее и всестороннее изучение всего литературно-критического наследия Бунина во всех его аспектах, является первым обобщающим историко-литературным исследованием, рассматривающим критическую деятельность писателя в ее целостности.
Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Морозов, Сергей Николаевич, 2002 год
1. Произведения И.А.Бунина Книги
2. Собрание сочинений: В 9 т. - М.: Худож. лит., 1965-1967.
3. Собрание сочинений: В 8 т. - М.: Моск. рабочий, 1993-2000.
4. Литературное наследство.— Т. 84: Иван Бунин : В 2 кн. - М.: Наука,1973.
5. Устами Буниных : Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы: В 3 т. / Под ред. М.Грин.- Франкфурт на Майне: Посев, 1977-1982.
6. Лишь слову жизнь дана.: Дневники 1881-1953 гг. Окаянные дни / Сост., вступ. ст. и примеч. О.Н.Михайлова.- М.: Сов. Россия, 1990.- 368 с. - (Русские дневники).
7. Окаянные дни. Воспоминания. Статьи / Сост., подгот. текста, предисл. и коммент. А.К.Бабореко.- М.: Сов. писатель , 1990.- 414 с.
8. Окаянные дни: Неизвестный Бунин/Сост., предисл. О.Н.Михайлова.- М.: Мол. гвардия, 1991,- 336 с.
9. Публицистика 1918-1953 годов / Под общ. ред. О.Н.Михайлова; Вступ. ст. О.Н.Михайлова; Коммент. С.Н.Морозова, Д.Д.Николаева, Е.М.Трубиловой.- М.: Наследие, 1998,-640 с.
10. Статьи, рецензии, обзоры, воспоминания, опубликованные в периодической печати
11. Наброски. Несколько слов к вопросу об искусстве // Родина.— 1888.- 7 февр. (№ 6).- Стб. 86-87.
12. Поэт-самоучка: По поводу стихотворений Е.И.Назарова // Родина.— 1888,- № 24,- 12 июня,— Стб. 630-634.
20. Памяти сильного человека: По поводу 70-летней годовщины со дня рождения И.С.Никитина // Полтавские губернские ведомости.— 1894.- 21 сент. (№ 72).- С. 2.
21. Рецензия. // Новое слово,— 1897,- № 6 (март).— С. 56-58,- Рец. на кн.: Коринфский А. Тени жизни: Стихотворения 1895-1896 гг.— СПб., 1897; Он же. Вольная птица и другие рассказы .— СПб., 1897.
22. Литературный дневник: "Книжки Недели". XI // Южное обозрение.— 1898.-24 сент. (№ 594).- С. 2.
24. Литературный дневник: "Русское богатство", IX // Южное обозрение.— 1898,- 26 окт. (№ 624).- С. 3.
25. Литературный дневник: "Русское богатство". X // Южное обозрение.— 1898.- 7 нояб. (№ 636).- С. 2.
27. Рецензия. // Южное обозрение,— 1899,- 15 февр. (№ 728).- С. 3.- Рец. на кн.: Федоров А.М. Стихотворения.— СПб., 1898.
29. Рецензия. // Южное обозрение,— 1899 - 2 июля (№ 852).- С. 3,- Рец. на кн.: Телешов Н.Д. Повести и рассказы.— М., 1899.
30. Поэт-гуманист: По поводу 50-летнего юбилея литературной деятельности А.М.Жемчужникова // Вестник воспитания.— 1900,- № 3.- С. 7693.
31. Е.А.Баратынский: По поводу столетия со дня рождения // Вестник воспитания,— 1900.- № 6,—С. 31-51.
32. Памяти Чехова Н Сборник товарищества "Знание" за 1904 год.— СПб.: Знание, 1905,- Кн. 3,- С. 247-268.
33. А.П.Чехов//О Чехове : Воспоминания и статьи.— М., 1910.
35. Речь на юбилее "Русских ведомостей" // 50 лет "Русских ведомостей": Юбилейный сборник.— М., 1915,—С. 27-30.
40. О Горьком И Общее дело,— 1920,-24 сент. (№ 89).- С. 1.40. "Пресловутая свинья" // Общее дело.— 1920,- 30 окт. (№ 107).- С. 2.- О периодике.
42. Из записной книжки // Общее дело.— 1921.- 4 апр. (№ 263).- С. 2.- Об И.Василевском (Не-Букве).
44. Об Эйфелевой башне // Общее дело.— 1921.- 21 июля (№ 369).- С. 2,- Об А.М.Горьком.47. "Страна неограниченных возможностей" // Огни.— 1921.- 8 авг. (№ 1).—С. 2-3.
48. Инония и Китеж: К 50-летию со дня смерти гр. А.К.Толстого // Возрождение,— 1925,- 12 окт. (№ 132).- С. 2-4.
49. Российская человечина // Возрождение.— 1925.- 7 нояб. (№ 158).- С. 2-3.- О советских писателях .
52. К воспоминаниям о Толстом // Возрождение.— 1926.- 20 июня (№ 383).- С. 2-3.56. "Своими путями" // Возрождение,— 1926.-22 июля (№ 415).- С. 3.57. "Версты" // Возрождение,— 1926,- 5 авг. (№ 429).- С. 3.
59. Самородки // Возрождение.— 1927.- 11 авг. (№ 800).- С. 2-3,- О С.А.Есенине и его современниках.
60. О Толстом И Современные записки.— ¡927.- № 32.- С. 5-18.
61. Рецензия. // Современные записки,— 1927 - № 33,- С. 523,- Рец. на кн.: Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь.— Париж, 1927.
69. Заметки Н Последние новости.— 1929 - 19 сент. (№3102).- С. 23.- О начале литературной деятельности и писателях-современниках.
70. Заметки // Последние новости,— 1929,- 9 нояб. (№ 3153).- С. 2-3.- О начале литературной деятельности и литературной среде Петербурга.
71. Записная книжка // Иллюстрированная Россия.— 1930.- №21.- 17 мая,— С. 1-2, 4, 6; №22.- 24 мая,— С. 6, 8; №23.- 31 мая.— С. 1-2,- О ранних литературных опытах, о встречах с писателями , об А.М.Горьком.
74. Заметки // Последние новости,— 1932,- 7 янв. (№ 3942).- С. 2,- О литературе, об А.М.Горьком, Л.Н.Толстом, М.А.Лохвицкой.
75. Записи // Последние новости,— 1932.- 6 марта (№ 4001).- С. 2-3,- О П.П.Семенове-Тянь-Шанском и А.П.Буниной.
76. Записи // Последние новости,— 1932,- 10 июля (№ 4127).- С. 2,- О русском языке, А.М.Горьком, А.П.Чехове.
80. Особенности Толстого // Последние новости.— 1937.- 14 марта (№ 5833).- С. 2; 21 марта (№ 5840).- С. 2; 28 марта (№ 5847).- С. 2; 11 апр. (№ 5861).—С. 2.
84. Из книги "Освобождение Толстого" И Современные записки.— 1937.- № 63.- С. 246-263.
85. Перечитывая Куприна // Современные записки.— 1938.- № 67.- С. 309-316.97. "Панорама" // Русские новости,— 1946,- 30 авг. (№68).- С. 4,- Рец. на кн.: Тхоржевский И.И. Русская литература.— Париж, 1946.
86. Автобиографические заметки // Новое русское слово.— 1948.- 26 дек. (№ 13393).- С. 2; 27 дек. (№ 13394).- С. 2; 28 дек. (№ 13395).- С. 2.99. "Третий Толстой" // Новое русское слово.— 1950.- 1 янв. (№ 13764).- С. 2; 2 янв. (№ 13765); 3 янв. (№ 13766).
87. Хлебников: Из книги "Воспоминания" // Новое русское слово.— 1950,- 18 июня (№ 13932).- С. 8.101. "Мы не позволим" // Новое русское слово.— 1951.- 7 янв. (№ 14136).- С. 3 - О С.А.Есенине.
89. Интервью и ответы на литературные анкеты
90. Ответ на анкету "Отжил ли Некрасов?". // Новости дня. 1902.- 27 де. (№ 7023).- С. 3.
91. Чуковский К. Наши гости // Одесские новости.— 1902.- 28 дек. (№ 5843).- С. 3; 29 дек. (№5844).- С. 3.- Беседа о пьесе А.М.Горького "На дне", о Л.Н.Толстом, А.П.Чехове, Л.Н.Андрееве.
112. Ответ на анкету "Что наиболее ценного для вас в Чехове и что вам дал Чехов как писатель?". // Одесские новости.— 1914.- 2 июля (№ 9398).
115. Ответ на литературную анкету. // Возрождение.— 1926. 11 янв. (№ 223).- С. 3; 18 янв. (№230).- С. 3; 4 февр. (№247).- С. 4; 18 февр. (№ 261).—С. 4.
116. У И.А.Бунина: Беседа / Записал Л.Львов // Россия и славянство.—1929.— 2 марта (№ 14).- С. 3.
117. Ответ на анкету А.Седых "Писатели о своих книгах". // Сегодня.—1930.— 1 янв. (№ 1).—С. 4.
118. У Бунина перед его вечером / Интервью записал Елиель // Россия и славянство.— 1930 - 5 апр. (№ 71).- С. 3.
120. Ответ на литературную анкету "Ваше первое литературное выступление". // Новая газета.— 1931.- 1 марта (№ 1).- С. 1.
121. И.А.Бунин рассказывает о Толстом / Интервью записал А.Седых // Последние новости.— 1935.- 1 нояб. (№ 5335).- С. 3.
122. Перед занавесом "художественников": Беседа / Записал Л.Львов // Иллюстрированная Россия.— 1937.- № 34.- 14 авг.— С. 15-16.
124. У И.А.Бунина / Интервью записал Б.Бродский // Русские новости.— 1945,- 9 нояб. (№ 26).- С. 5.
125. Литература об И.А.Бунине и литературной критике1. Книги
126. Альберт И.С. И.Бунин: завещанное и новое.— Львов: Гемма, 1995.-186 с.
127. Афанасьев В.Н. И.А.Бунин: Очерк творчества.— М.: Просвещение, 1966,- 384 с.
128. Бабореко А.К. И.А.Бунин: Материалы для биографии.— М.: Худож. лит., 1967,- 302 е.; 2-е изд. - М., 1983.- 351 с.
129. Благасова Г.М. Иван Бунин: Жизнь. Творчество. Проблемы метода и поэтики .— М.; Белгород: Изд-во Белгород, ун-та, 1997. 160 е.; 2-е изд., перераб. и доп. - М.; Белгород, 2001,- 232 с.
130. Бонами Т.М. Художественная проза И.А.Бунина (1887-1904).- Владимир, 1962.- 108 с.
131. Бочаров А.Г. Жанры литературно-художественной критики.— М., 1982.-51 с.
132. Бурсов Б.И. Критика как литература.— Л., 1976.- 320 с.
133. Ветухов A.B. Основные вопросы литературной критики.— Харьков, 1896,- 19 с.
134. Боровский B.B. Литературная критика.— M., 1971.- 574 с.
135. Воронский А.К. Литературные портреты: В 2 т. - М., 1928-1929.
136. Вопросы истории и теории литературной критики: Сб.— Тюмень, 1976,- 106 с.
137. Гайфельдт А. Основы литературной критики.— Одесса. 1895.
138. Гейдеко В.А. А.Чехов и Ив.Бунин.- М.: Сов. писатель, 1976.- 374 е.; 2-е изд. - М., 1987,- 364 с.
139. Глаголев H.A. Проблемы истории русской демократической критики.— М., 1966,- 142 с.
140. Гудзий Н.К. Сравнительное изучение литератур в русской дореволюционной и советской науке.— М., 1960.- 16 с.
141. Добровольски Ю. Литературно-критические взгляды И.А.Бунина: Автореф. дисс. . канд. филол. наук.— Киев, 1985.- 16 с.
142. Долгополов Л. На рубеже веков.— Л., 1977.- 364 с.
143. Егоров Б.Ф. О мастерстве литературной критики: Жанры. Композиция. Стиль.— Л., 1980.- 318 с.
144. Зайцев К.И. И.А.Бунин: Жизнь и творчество.— Берлин: Парабола, 1934.-268 с.
145. Зельдович М.Г. Страницы истории русской литературной критики.— Харьков, 1984.-213 с.
146. Зельдович М.Г. В поисках закономерностей: О литературной критике и путях ее изучения.— Харьков, 1989.- 160 с.
147. Идейно-эстетическая борьба за реализм в русской критике и публицистике второй половины XIX- начале XX века.— Белгород, 1985.- 100 с.
148. Ильин B.B. Русская реальная критика переходного периода.— Смоленск, 1975.- 142 с.
149. История русской критики: В 2 т. - М., 1958.
150. Кирпотин В.Я. Публицисты и критики.— Л.; М., 1932,-334 с.
151. Кузнецова Г.Н. Грасский дневник.— М.: Моск. рабочий, 1995.- 412 с.
152. Кулешов В.И. История русской критики XVIII - начала XX века.— М., 1991,-431 с.
153. Курилов A.C. Традиции русской критической мысли.— М., 1974.- 63с.
154. Кучеровский Н.М. Бунин и его проза (1887-1917).- Тула: Приок. кн. изд-во, 1980.-319 с.
155. Лежнев А.З. Вопросы литературы и критики.— М.; Л., 1926.- 214 с.
156. Л инков В.Я. Мир и человек в творчестве Л.Толстого и И.Бунина.- М.: Изд-во МГУ , 1989,- 172 с.
157. Литературно-эстетические концепции в России конца XIX- начала XX века,— М.: Наука, 1975,- 416 с.
158. Литературный процесс и русская журналистика конца XIX- начала XX века. 1890-1904. Социал-демократические и общедемократические издания.— М.: Наука, 1981.- 390 с.
159. Литературный процесс и русская журналистика конца XIX- начала XX века. 1890-1904. Буржуазно-либеральные и модернистские издания.— М.: Наука, 1982,- 372 с.
160. Мальцев Ю.В. Иван Бунин.— Франкфурт на Майне; М.: Посев, 1994.- 432 с.
161. Михайлов О.Н. Иван Алексеевич Бунин: Очерк творчества.— М.: Наука, 1967,- 174 с.
162. Михайлов О.Н. Строгий талант. Иван Бунин. Жизнь. Судьба. Творчество.— М.: Современник, 1976.- 278 с.
163. Михайлов О.Н. Страницы русского реализма: Заметки о русской литературе XX века.— М.: Современник, 1982.- 288 с.
164. Михайлов О.Н. Бунин: Жизнь и творчество.— Тула: Приок. кн. изд-во, 1987.-317 с.
165. Михайлов О.Н. Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана.— М.: Центрполиграф, 2001.- 492 с.
166. Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина , 1870-1906. Беседы с памятью.— М.: Сов. писатель, 1989.- 510 с.
167. Николаев П.А. и др. История русского литературоведения .— М., 1980,- 349 с.
168. Нинов А.А. М.Горький и Ив.Бунин: История отношений. Проблемы творчества.-Л.: Сов. писатель, 1973.- 568 е.; 2-е изд. - Л., 1984.-560 с.
169. Очерки по истории русского литературоведения.— М., 1953.- 32 с.
170. Палиевский П.В. Пути реализма: Литература и теория.— М., 1974.-286 с.
171. Проблемы развития литературной критики.— Душанбе, 1984.
172. Русская критика и историко-литературный процесс: Сб. - Куйбышев,1983.
173. Русская литература и журналистика начала XX века. 1905-1917. Буржуазно-либеральные и модернистские издания.— М.: Наука, 1984.- 368 с.
174. Русская литература и журналистика начала XX века. 1905-1917. Большевистские и общедемократические издания.— М.: Наука, 1984.- 352 с.
175. Русская литературная критика.— Саратов, 1994.- 188 с.
176. Русская литературная критика начала XX века: Современный взгляд.— М., 1991.
177. Русская наука о литературе в конце XIX- начале XX века.— М., 1982,-390 с.
178. Сафронова Э. И.А.Бунин и русский модернизм (1910-е гг.).— Вильнюс, 2000,- 156 с.
179. Сахаров В.И. Дела человеческие: О литературе классической и современной.— М.: Современник, 1985.- 254 с.
180. Седых А. Далекие, близкие.— М.: Моск. рабочий, 1995.- 320 с.
181. Смирнова Л.А. Иван Алексеевич Бунин: Жизнь и творчество: Кн. для учителя.— М.: Просвещение, 1991.- 192 с.
182. Современная русская критика (1918-1924).—Л., 1925,-332 с.
183. Телешов Н.Д. Записки писателя: Воспоминания.— М.: Гослитиздат , 1948,-352 с.
184. Чуковский К.И. От Чехова до наших дней: Литературные портреты, характеристики.— СПб.; М., 1908.- 184 с.
185. Чуковский К.И. Люди и книги.— М.7 1960 - 672 с.1. Статьи и публикации
186. А.Ч.Бунин о Есенине и самородках // Воля России.— 1927.- № 8/9,- С. 204-206.
187. Адамович Г.В. Бунин; Еще о Бунине . По поводу "Воспоминаний"; "Освобождение Толстого" // Адамович Г.В. Одиночество и свобода.— СПб., 1993,—С. 45-64, 66-70.
188. Аксельрод В. И. Это не Бунин! // Русская литература.— 1974.- № 3,- С. 220.
189. Андреев Н.Е. Бунин о Л.Андрееве // Новый журнал.— 1978.- № 131,—С. 210-213.
190. Афанасьев В.Н. Ранний Бунин // Научные доклады высшей школы. Филол. науки,— М., 1963,- № 4,- С. 66-79.
191. Афанасьев В.Н. И.Бунин и русское декадентство 90-х годов // Русская литература,— 1968,- № 3,- С. 175-181.
192. Афанасьев В.Н. И.Бунин о Некрасове // Вопросы литературы.— 1969,- № 5.- С. 249-250.
193. Афанасьев В.Н. И.Бунин о литературе // Дон.— 1970.- № 10.- С. 184-190.
194. Афонин Л. Иван Бунин - театральный критик // Театральная жизнь,— 1965,- № 23,- С. 28-29.
195. Бабореко А. Бунин о Никитине // Подъем.— 1957.- № 1.- С. 165168.
196. Бабореко А. Бунин о Толстом // Яснополянский сборник.— Тула, 1960,- С. 129-146.
197. Бабореко А. Бунин о Твардовском // Приднепровье: Альманах.— Смоленск, 1962,—С. 284-286.
198. Бабореко А. Чехов в переписке и записях Бунина // А.П.Чехов: Сб. - Симферополь, 1962.—С. 20-29.
199. Бабореко А. И.А.Бунин о поэтах-декадентах // Вопросы литературы,— 1963.- №11.- С. 255.
200. Бабореко А. И.А.Бунин о переводах // Мастерство перевода: Сб. - М., 1968.—С. 375-388.
201. Бабореко А. На вершине холма: Бунин о литературе//Литературная Россия,— 1978.- 24 февр. - С. 11.
202. Бабореко А. Бунин о Л.Толстом // Проблемы реализма .— Вологда, 1979,-№ 6,—С. 165-178.
203. Бабореко А. Бунин - читатель Пушкина // Альманах библиофила.— М„ 1983,—Вып. 14,—С. 116-133.
204. Бабореко А. О себе, о других: Из наследия Бунина // Литературная газета.— 1984.- 1 авг. - С. 5.
205. Благасова Г. ИАБунин— редактор журнала "Северное сияние" // П одъем.— 1986,- № 1.- С. 104-111.
206. Блюм А. Бунин и "Южное обозрение" //Дружба народов.— 1968.- № 7,- С. 283-284.
207. Вильчковкий К.С. Последний труд И.Бунина // Возрождение.— 1957,- №64,- С. 131-135.
208. Волынская Н.И. Взгляды И.Бунина на художественное мастерство // Ученые записки Владимирского пед. ин-та.- Владимир, 1966.- Вып. 1.- С. 5466.
209. Газер И.С. К истории борьбы с декадентством в русской литературе: И.Бунин о литературном упадке II Вестник Львовского ун-та.- Львов, 1963.- №1.—С. 69-79.
210. Газер И.С. Забытая статья И.А.Бунина об искусстве // Вопросы русской литературы.— Львов, 1971.- Вып. 2.- С. 75-77.
211. Гольдин С.Л. О литературной деятельности И.Бунина конца 80-х - начале 90-х годов // Ученые записки Орехово-Зуевского пед. ин-та.- М., 1958.- Т. 9, вып. 3,—С. 3-38.
213. Забелин П. Бунин и белоэмигрантская критика // Ангара: Альманах,— Иркутск, 1965,- № 3,- С. 125-127.
214. Касторский C.B. Из истории одной идейно-творческой полемики // Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков.— М.; Л., 1958.- С. 260-269.
215. Конюшенко Е.И. Бунин— читатель и критик Достоевского // Проблемы литературных жанров.— Томск, 1990.- С. 130-131; а также: Проблемы метода и жанра,-Томск, 1991.- № 17.- С. 183-189.
216. Крутикова Л. О собрании сочинений И.А.Бунина // Русская литература.— 1958,- № 2,- С. 215-222.
217. Кучеровский Н.М. Братья Бунины: "Мундир толстовства" // Из истории русской литературы XIX века.— Калуга, 1966.- С. 85-132.
218. Михайлов О.Н. Бунин и Толстой // Лев Толстой: Сб. статей о творчестве.— М., 1959.- Т. 2.
219. Михайлов О.Н. Автобиографические материалы, воспоминания и литературная критика // Бунин И.А. Собрание сочинений: В 9 т. - М., 1967.- Т. 9.—С. 551-567.
220. Михайлов О.Н. Публицистика, дневники, критика // Бунин И.А. Собрание сочинений: В б т. - М., 1988.- Т. 6.- С. 625-648.
221. Михайлов О.Н. Страстное слово // Бунин И.А. Публицистика 19181953 годов.— М„ 1998,- С. 5-20.
222. Нефедов В.В. Этюды из истории литературных взаимоотношений: Бунин и Жемчужников . Бунин и Брюсов // Ученые записки Бельцкого гос. пед. инта.— Бельцы, 1968 - № 10,- С. 75-87.
223. Нинов A.A. Бунин в "Знании" // Русская литература.— 1964.- № 1.- С. 184-201.
224. Нинов A.A. На рубеже века: Горький и Бунин. 1899-1902 гг. // Вопросы литературы,— 1964,- № 12.- С. 130-147.
225. Паустовский В. К. Две открытки Бунина // Мир Паустовского .— М., 1992,- № 1,—С. 8.
226. Переписка А.М.Горького и И.А.Бунина 1899-1917 гг. / Публ. и коммент. Ф.М.Иоффе и С.И.Доморацкой // Горьковские чтения, 1958-1959.- М., 1961,- С. 3-126.
227. Переписка Тэффи с И.А. и В.Н.Буниными 1920-1948 / Публ. Р.Дэвиса и Э.Хейбер; Вступ. ст. Э.Хейбер // Диаспора: Новые материалы.— СПб., 2001.- Вып. 1,- С. 348-421; Вып. 2,- С. 477-584.
228. Пращерук Н.В. Самоопределение автора в книге И.Бунина "Освобождение Толстого" // Кормановские чтения.— Ижевск, 1994.- Вып. 1.- С. 183-189.
230. Слоним М. Литературные отклики: Бунин-критик // Воля России.— 1926,- № 8/9,- С. 87-101.
231. Смирнов Н. На том берегу // Новый мир.— 1926.- № 6.- С. 147150.
233. Степанова П. Писатель и кретины // Возрождение.— Париж, 1951.- № 14,—С. 175-177.
234. Талин В.И. Литератор И.Бунин об остальных // Числа.— 1930.- № 2/3,- С. 302-308.
235. Фролова Т.Д. Некрасов в восприятии Бунина // Ученые записки Казанского пед. ин-та.- Казань, 1972.- № 107.- С. 3-16.
236. Цветаева М. Поэт о критике// Благонамеренный.— 1926.- № 2.- С.118.
237. Б.п. Бунин молодым писателям // Воля России.— 1929.- № 1.- С. 119-120.
238. Б.П. Бунин о Сологубе // Воля России.— 1929,- № 8/9,- С. 205206.
Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания.
В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.
Русский писатель Иван Алексеевич Бунин, умерший в Париже в 1953 году, при жизни не был знаменитым писателем в обычном смысле этого понятия. Имя его никогда не становилось знамением литературного направления, «школы» или просто моды. Присвоение И. А. Бунину в 1909 году звания почетного академика императорской Академии наук, в глазах передовых читателей, само по себе в то время не могло вызвать к нему симпатии. В среде демократической интеллигенции еще памятен был исполненный достоинства отказ Чехова и Короленко от этого почетного звания в связи с отменой Николаем Вторым решения академии о присвоении такого же звания М. Горькому. Точно так же и Нобелевская премия, присужденная Бунину в 1933 году, – акция, носившая, конечно, недвусмысленно тенденциозный, политический характер, – художественная ценность творений Бунина была там лишь поводом, – естественно, не могла способствовать популярности имени писателя на его родине.
За всю долгую писательскую жизнь Бунина был только один период, когда внимание к нему вышло за пределы внутрилитературных толков, – при появлении в 1910 году его повести «Деревня». О «Деревне» писали много, как ни об одной из книг Бунина ни до, ни после этой повести. <…>
Бунин только теперь обретает у нас того большого читателя, которого достоин его поистине редкостный дар, хотя идеи, проблемы и самый материал действительности, послуживший основой его стихов и прозы, уже принадлежат истории. <…>
То, что, как сказано, слава не пришла к Бунину при жизни, не означает, однако, что он не имел значительного круга своих читателей и почитателей. Нынешнее признание его огромного таланта, значительности его вклада и заслуг в развитии русской прозы и поэзии не является открытием нашего времени. И при жизни Бунин пользовался уважением даже таких его современников, как Блок и Брюсов, чьи эстетические взгляды и творческую практику сам он начисто отвергал. Обожаемый Буниным Чехов, со свойственной ему сдержанностью, но очень благосклонно оценивал еще совсем молодого Бунина и дарил его дружеским расположением. Но совершенно исключительным вниманием Бунин пользовался со стороны М. Горького. М. Горькому принадлежат самые высокие оценки, самые щедрые похвалы таланту Бунина, какие когда-либо к нему относились.
До конца дней М. Горький в своих печатных и изустных высказываниях неизменно называл имя Бунина в ряду крупнейших имен русской литературы, настоятельно советовал молодым писателям учиться у него. Он по-человечески очень любил Бунина, хотя и знал за ним «барскую неврастению» и огорчался неспособностью его направить свой талант «куда нужно». <…>
Бунин отвечал ему выражением чувств признательности и дружеской преданности. <…> Только спустя много лет после того, как в 1917 году их дороги навсегда разошлись, Бунин назовет свою дружбу с Горьким «странной», а в своем литературном завещании, прося не печатать, не издавать его писем, сделает неожиданное признание: «Я писал письма почти всегда дурно, небрежно, наспех и не всегда в соответствии с тем, что я чувствовал, – в силу разных обстоятельств (один из многих примеров – письма к Горькому...)». <…>
В моей собственной работе я многим обязан И. А. Бунину, который был одним из самых сильных увлечений моей юности.
Словом, Бунин не есть сегодня некая академическая величина, которой отдается от случая к случаю дань почтения. Он именно в наши дни приобретает все более широкий круг читателей, его наиболее ценные и безусловные художнические принципы – реальная, действенная часть живого и многосложного современного литературного процесса.
2
Говоря о Бунине, нельзя не начать с главного обстоятельства его литературной и житейской судьбы, которое на долгие годы определило и известную скудость высказываний нашей критики об этом художнике, рассматривающей его обычно отдельно, вне ряда классических мастеров русской литературы конца XIX – первой половины XX веков, и смутность, отрывочность представлений о нём до недавнего времени в среде читателей. <…>
Эмиграция стала поистине трагическим рубежом в биографии Бунина, порвавшего навсегда с родной русской землей, которой он был, как редко кто, обязан своим прекрасным даром и к которой он, как редко кто, был привязан «любовью до боли сердечной». За этим рубежом произошла не только довременная и неизбежная убыль его творческой силы, но и само его литературное имя понесло известный моральный ущерб и подернулось ряской забвения, хотя жил он еще долго и писал много. <…>
Расхожие определения и характеристики Бунина как «певца оскудения и запустения» «дворянских гнезд», «усадебной печали», «осенней грусти увядания», конечно, поверхностны и неполны, но не были неверными по существу. Эти мотивы его поэзии очень органичны и никак не являлись данью литературной моде. Многими литературными современниками молодого Бунина они уже воспринимались как старомодные, отзвучавшие до него. <…>
Но именно в этой исторической запоздалости элегических мотивов Бунина, мне кажется, заключена их особливая, индивидуальная природа, не говоря уже о том, что до таких подробностей и крайностей в изображении «запустения» добунинская литература не добиралась. <…>
Бунин родился спустя почти десять лет после реформы. Детство и юность его были свидетелями надвигающейся на семью безнадежной нужды. Отец поэта, по-барски разгульный, беспечный на самом пороге этой бедности, мастерски поющий под гитару «Где ты закатилось, счастье золотое!», не только не вызывает в сыне осуждения или упрека, но наполняет его юношеское сердце чувством нежности и обожания: «Не судья тебе я за грехи былого...». О былом благополучии и знатности рода Буниных будущий писатель знает и по семейным преданиям, по «гербовнику», и по литературным источникам. «Я происхожу из старинного дворянского рода, – пишет Бунин в своих автобиографических заметках, – давшего России немало видных деятелей, как на поприще государственном, так и в области искусства, где особенно известны два поэта начала прошлого века: Анна Бунина и Василий Жуковский, один из корифеев русской литературы, сын Афанасия Бунина и пленной турчанки Сальхи».
То обстоятельство, что среди предков Бунина были известные литераторы, он особо подчеркивает, – это связывало его с истоками дворянской культуры, с предтечами и старшими современниками самого Пушкина, своеобразный культ которого в доме Буниных исходил от матери, любившей читать детям («Певуче и мечтательно, на старомодный лад») стихи великого поэта.
Древний дворянский род, в прошлом оставивший столь заметный след в национальной культуре, и – захолустный степной хутор, доведенное до полного упадка хозяйство, заложенные ризы с икон, нависающие сроки уплаты процентов по закладным на имение, унижения перед лицом соседей, местных властей, крестьян. Дети ещё при родителях, под родной, хотя и протекающей при каждом дождике крышей, но какая их ждёт судьба? Старший брат Юлий, единственный окончивший курс в университете, отбывает дома, после тюрьмы, высылку под гласным надзором за участие в кружках народнического толка; Евгений бросил гимназию, женится на дочери управляющего соседним имением; Иван уходит из четвертого класса гимназии.
Поэт с юности живет в мире сладчайших воспоминаний – и своих воспоминаний детства, еще осенённого «старыми липами», ещё лелеемого остатками былого помещичьего довольства, и воспоминаний семьи и всей своей среды об этом былом довольстве и красоте, благообразии и гармонии жизни. <…>
Спустя много лет, уже в эмиграции, Бунин забывает, что крушение милого ему мира русской помещичьей усадьбы происходило на его глазах, задолго до Октябрьской революции и большевиков, которым он адресует свои обвинения в разрушении «красы земной», в попрании наследственных святынь его детства, его памяти. <…>
Поэзия, литературный труд представились молодому Бунину как единственно надежное убежище от «ужаса» и «низости», ожидавших его, недоучившегося гимназиста, «недоросля из дворян», в перспективе жизни. И не только и не столько в материально-правовом отношении, сколько в смысле избежания духовного убожества и пошлости мира лавочников и мелких службистов.
Великая русская литература, по понятиям Бунина, была знаменем дворянства, его культуры, его роли в исторической жизни общества. Но дворянин Бунин выступает в литературе с большим историческим опозданием: там уже занимает прочное место целая плеяда родившихся не «под старыми липами», не в наследственных усадьбах, а в мещанских, поповских и мелкочиновничьих домах, даже в мужицких избах. А идти по пути Толстого с его отказом от привилегий и предрассудков дворянства – это не было судьбой таланта Бунина.
В своеобразной надменной отчужденности Бунина от «низкой» и «ужасной» среды есть что-то похожее на гонор захудалого шляхтича: чем он беднее, тем больше этого гонора. Смолоду Бунин еще отдает известную дань демократическим настроениям: уважительно отзывается о поэзии Некрасова, пишет восторженную рецензию на стихотворения И. С. Никитина, противопоставляя его здоровый, «дворницкий» реализм декадентствующим современникам. Но с годами он всё далее отходит от этих настроений своей молодости, правда, до конца дней не отступая от своего резко отрицательного, саркастического отношения ко всякого рода «истам» в русской поэзии, доходя здесь и до явных крайностей, как, например, в позднейшей оценке Брюсова, Блока, Маяковского, Есенина. <…>
Но было бы неправильным на этом и поставить точку, то есть сказать, что Бунин только и выражает в своих сочинениях это духовное единство помещика и мужика, равно причастных родной земле, национальному укладу, традициям. <…>
Бунинские образы крестьян и крестьянок наделены такими чертами индивидуальности, что мы, как это бывает только при соприкосновении с настоящим художеством, забываем, что это литературные персонажи плод фантазии автора. <…>
Бунин искренне любит своих деревенских героев, людей, придавленных «нуждишкой», забитых, замордованных, но сохраняющих свою исконную безропотность, смиренномудрие, врождённое чувство красоты земли, жизнелюбие, доброту, непритязательность. Он не унижает их снисходительным – сверху вниз – взглядом и не идеализирует их в сусально-народническом духе, не умиляется по-барски незамысловатостью их понятий – он описывает их так же, как и обитателей усадеб, не подбирая иных, «пейзанских» красок. Но он всё же любит их, покамест они остаются «детьми» и в них не пробуждается чувство хотя бы недоумения перед очевидной несправедливостью мироустройства, то есть покамест у них не пробуждается самостоятельное человеческое сознание. <…>
Бунин любит изображать людей пожилых и старых, близких ему памятью о прошлом, которое они склонны видеть больше с хорошей стороны, забывая обо всем дурном и жестоком, – близких и своей душевной настроенностью, чувством природы, складом речи, куда более поэтичным, чем у молодых с их развязностью на городской манер, непочтительностью и цинизмом. <…>
Однако еще в 1903 году Бунин чутким ухом художника хорошо расслышал те новые интонации в крестьянских голосах, которые уже не только не оставляли сомнений относительно противопомещичьих настроений, но были явными признаками предгрозового времени. Достаточно напомнить о таких рассказах, как «Золотое дно» или «Сны», печатавшихся в сборнике «Знание» под общим заглавием «Чернозём» и очень высоко оцененных скупым на похвалы Чеховым.
Свидетельство художника о назревавших в канун революции настроениях крестьянской массы тем более значительно, что художник этот был не только далек от революционных взглядов, но всей душой связан с тем миром помещичьих усадеб, для которых «красные петухи», упомянутые в «Снах», были грозным, памятным со времен пугачевщины знамением.
Чуткость и острота восприятия Буниным процессов, происходивших в деревне в канун, во время и после революции 1905 года, пожалуй, нигде не сказывается в такой недвусмысленности, как в главном произведении его «деревенского цикла» – повести «Деревня».
«Деревня», написанная в 1909–1910 годах, в период наибольшей близости Бунина с Горьким, означила наивысшую степень сближения бунинской музы с современной действительностью в её реальном развороте. <…> «Деревня» перенасыщена материалом действительности, современным первой русской революции, отголосками общероссийских политических событий, толками, слухами, предположениями, полными бурных надежд и горьких разочарований тех лет. <…>
Густота и плотность жизненного материала в повести поистине необычная и для самого Бунина, и для того классического, как бы замедленного строя повествования, какого он, при всем очевидном своеобразии его письма, держался ранее. Он всегда предпочитал рассказывать о том, что было вчера, что минуло и чему уже подведён какой-то итог, – на всём у него милый его художническому сердцу элегический отпечаток воспоминания. Здесь он словно бы ещё и не выбрался из сумятицы и горячки революционной поры, из её многолюдства и разноголосицы, споров и пересудов. Кажется, что повесть написана в те самые дни и месяцы, а не четыре-пять лет спустя. <…>
Название повести Бунина соответствует «концепции», высказываемой наставником Кузьмы Красова, уездным чудаком и философом Балашкиным, о том, что Россия вся есть деревня, и, таким образом, безнадежно горькие судьбы дикой и нищей деревни – это судьбы России. «Повесть моя, – говорил Бунин в своем интервью «Одесскому листку» в 1910 году, – представляет собою картины деревенской жизни, но, кроме жизни деревни, я хотел нарисовать в ней и картины вообще всей русской жизни».
Глубокий пессимизм повести, безрадостные ее картины и подразумеваемые выводы сейчас представляются в значительной степени тогда уже подготовившими автора к разрыву с родиной. В период после «Деревни» он ещё напишет много замечательных по мастерству рассказов и много стихов, но некий свой решающий духовный перелом Бунин пережил и выразил в «Деревне». <…>
Позднее, в августе 1917 года, в письме к Горькому он уже склонен себя считать провидцем исторических судеб России под иным знаком: «Чуть не весь день уходит на газеты... И ото всего того, что я узнаю из них и вижу вокруг, ум за разум заходит, хотя только сбывается и подтверждается то, что я уже давно мыслил о святой Руси».
3
<…> Основное настроение стихотворной лирики Бунина – элегичность, созерцательность, грусть как привычное душевное состояние. И пусть, по Бунину, это чувство грусти не что иное, как желание радости, естественное, здоровое чувство, но у него любая, самая радостная картина мира неизменно вызывает такое состояние души. <…>
Правда, поэзии Бунина в высшей степени присуще постоянное стремление найти в мире «сочетанье прекрасного и вечного», обрести желанную непреходящесть, укрепиться хотя бы в чувстве вселенского и, так сказать, всевременного единства жизни, слиться с этим единством, раствориться в круговороте природы, в смене бесконечной чреды веков. <…>
Смерть и любовь почти неизменные мотивы бунинской поэзии в стихах и прозе. Любовь – причем любовь земная, телесная, человеческая – может быть, единственное возмещение всех недостач, всей неполноты, обманчивости и горечи жизни. Но любовь чаще всего непосредственно смыкается со смертью и даже как бы одухотворена её близостью в своей краткости и обреченности. Любовные сюжеты у Бунина чаще всего разрешаются смертью. <…>
Перед лицом любви и смерти, по Бунину, стираются сами собой социальные, классовые, имущественные грани, разделяющие людей – перед ними все равны. Но смерть одинаково ужасна своей неотвратимостью. <…>
Среди написанного Буниным в эмиграции много прекрасных в целом произведений или страниц, ради которых можно принять и менее значительные, и даже просто отмеченные знаком возраста, естественного угасания сил художника. Но когда читаешь подряд его вещи эмигрантского периода, то при всем их мастерстве, отделанности, доведенной до высшей степени, невозможно отстранить впечатление, что ты это уже читал раньше, что художник извлекает из своей памяти недосказанные прежде подробности, а иногда и просто повторяется. <…>
Странно видеть по датам некоторых вещей, что они написаны в такие сложные, полные драматизма периоды в жизни родины поэта, а посвящены порой бог весть каким далеким от всякой жизни темам: «таинственным» любовным причудам, «страшным случаям», анекдотам ушедшего в небытие времени. Такие темы немало занимают места в книге «Темные аллеи» и других рассказах последних лет. И надо всем этим – как застоявшийся дым – тоска безнадежная, болезненное переживание старости, страх смерти, неотступная дума о ней. <…>
…Мы по праву сосредоточиваем внимание и интерес на чудесном поэтическом даре Бунина, который, как всякое подлинное явление этого рода, всегда остается не до конца разгаданным, не полностью истолкованным и оттого не менее пленительным.
4
Бунин родился, вырос и определился как художническая натура «в том плодородном Подстепье, где древние московские цари, в целях защиты государства от набегов южных татар, создавали заслоны из поселенцев различных русских областей, где благодаря этому образовался богатейший русский язык и откуда вышли чуть не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым и Толстым» («Автобиографические заметки»).
У него не было возможности явиться в литературе первооткрывателем неизвестных до него этнографических богатств родного края – ландшафта, народных типов, социально-исторических особенностей, как, например, у Мамина-Сибиряка с его горнорудным и заводским Уралом, где новизна жизненного материала сама по себе имела ценность оригинальности даже при более или менее непритязательной форме. Усадебная, полевая и лесная флора Орловщины, типы мужиков и помещиков этой полосы были не в новинку русской литературе уже со времен «Записок охотника» . Но это была его родная полоса, он её по-своему и задолго до знакомства с литературными её отражениями воспринял, впитал в себя, а этот золотой запас впечатлений детства и юности достается художнику на всю жизнь. Он может многообразно приумножать его накоплением позднейших наблюдений, изучением жизни в натуре и по книгам, но заменить эту основу основ поэтического постижения мира невозможно ничем, как невозможно заменить в своей памяти родную мать другой, хотя бы и самой прекрасной женщиной. Тот мир, который с рождения окружал Бунина, наполнял его дорогими и неповторимыми впечатлениями, уже как бы не принадлежал только ему – он уже был широко открыт и утвержден в искусстве художниками, ранее Бунина воспитанными этим миром. Бунин мог только продолжить их, развивать до крайнего и тончайшего совершенства в деталях, частностях и оттенках великое мастерство своих предшественников. На этом пути меньший талант, чем бунинский, почти с неизбежностью должен был «засахариться», утончиться до эпигонства и формализма. Бунину удалось сказать свое слово, которое не прозвучало в литературе повторением сказанных до него слов о его родной земле, о людях, живших на ней, о времени, которое, правда, не могло не быть у него иным по сравнению со временем, отраженным в творениях его учителей в литературе.
Бесспорная и непреходящая художническая заслуга Бунина прежде всего в развитии им и доведении до высокого совершенства чисто русского и получившего всемирное признание жанра рассказа или небольшой повести той свободной и необычайно емкой композиции, которая избегает строгой оконтуренности сюжетом, возникает как бы непосредственно из наблюденного художником жизненного явления или характера и чаще всего не имеет «замкнутой» концовки, ставящей точку за полным разрешением поднятого вопроса или проблемы. Возникнув из живой жизни, конечно, преображенной и обобщенной творческой мыслью художника, эти произведения русской прозы в своих концовках стремятся как бы сомкнуться с той же действительностью, откуда вышли, и раствориться в ней, оставляя читателю широкий простор для мысленного продолжения их, для додумывания, «доследования» затронутых в них человеческих судеб, идей и вопросов. Может быть, зарождение этого жанра прослеживается и из большей глубины по времени, но ближайшим классическим образцом его являются, конечно, «Записки охотника». <…>
Бунин, как и Чехов, в своих рассказах и повестях пленяет читателя иными средствами, чем внешняя занимательность, «загадочность» ситуации, заведомая исключительность персонажей. Он приковывает вдруг наше внимание к тому, что как бы совершенно обычно, доступно будничному опыту нашей жизни, мимо чего мы столько раз проходили, не остановившись и не удивившись, и так бы и не отметили для себя никогда без его, художника, подсказки. <…>
Идеалом Бунина в прошлом была пора расцвета дворянской культуры, устойчивости усадебного быта, за дымкой времени как бы утрачивавшего характер жестокости, бесчеловечности крепостнических отношений, на которых покоилась вся красота, вся поэзия того времени. Но как бы ни любил он ту эпоху, как бы ни желал родиться и прожить в ней всю свою жизнь, будучи её плотью и кровью, её любящим сыном и певцом, как художник он не мог обходиться одним этим миром сладких мечтаний. Он принадлежал своему времени с его неблагообразием, дисгармоничностью и неуютностью, и мало кому давалась такая зоркость на реальные черты действительности, бесповопотно разрушавшей все красоты мира, бесконечно дорогого ему по заветным семейным преданиям и по образцам искусства.
Из всех ценностей того уходящего мира оставалась прелесть природы, менее заметно, чем общественная жизнь, изменяющейся во времени и повторяемостью своих явлений создающей иллюзию «вечности» и непреходящести, по крайней мере, хоть этой радости жизни. Отсюда – особо обостренное чувство природы и величайшее мастерство изображения её в поэзии Бунина.
Своих читателей, независимо от того, где они родились и выросли, Бунин делает как бы своими земляками, уроженцами его родных мест с их хлебными полями, синей чернозёмной грязью весенне-осенних и белой, тучной пылью летних степных дорог, с овражками, заросшими дубняком, со степными, покалеченными ветром лозинами (ракитами) вдоль гребель и деревенских улиц, с берёзовыми и липовыми аллеями усадеб, с травянистыми рощицами в полях и тихими луговыми речками. Особыми чарами обладают его описания времен года со всеми неуловимыми оттенками света на стыках дня и ночи, на утренних и вечерних зорях, в саду, на деревенской улице и в поле. <…>
Бунин – не просто мастер необычайно точных и тонких запечатлений природы. Он великий знаток «механизма» человеческой памяти, в любую пору года и в любом нашем возрасте властно вызывающий в нашей душе канувшие в небытие часы и мгновения, сообщающий им новое и новое повторное бытие и тем самым позволяющий нам охватить нашу жизнь на земле в её полноте и цельности, а не ощущать её только быстрой, бесследной и безвозвратной пробежкой по годам и десятилетиям...
По части красок, звуков и запахов, «всего того, – выражаясь словами Бунина, – чувственного, вещественного, из чего создан мир», предшествующая и современная ему литература не касалась таких, как у него, тончайших и разительнейших подробностей, деталей, оттенков. <…>
Бунин, как, может быть, никто из русских писателей, исключая, конечно, Л. Толстого, знает природу своего Подстепья, видит, и слышит, и обоняет во всех неуловимых переходах и изменениях времен года и сад, и поле, и пруд, и реку, и лес, и овражек, заросший кустами дубняка и орешника, и проселочную дорогу, и старинный тракт, обезлюдевший с прокладкой «чугунки». Бунин предельно конкретен и точен в деталях и подробностях описаний. Он никогда не скажет, например, подобно некоторым современным писателям, что кто-то присел или прилег отдохнуть под деревом, – он непременно назовет это дерево, как и птицу, чей голос или шум полета послышатся в рассказе. Он знает все травы, цветы, полевые и садовые, он большой, между прочим, знаток лошадей и их статям, красоте, норову часто уделяет короткие, запоминающиеся характеристики. Всё это придает его прозе, да и стихам, особо подкупающий характер не-выдуманности, подлинности, неувядаемой ценности художнического свидетельства о земле, по которой он ходил.
Но, понятно, если бы его изобразительные возможности ограничивались только этими, пусть самыми точными и артистичными картинами и штрихами, значение его было бы далеко от того, какое он приобрел в русской литературе. Человека с его радостями и страданиями как объект изображения ничто не может заменить в искусстве – никакая прелесть одного только предметно-чувственного мира, никакие «красоты природы» сами по себе. <…>
Бунин, как мало кто до него в нашей литературе, знает житье-бытье, нужды, житейские расчеты и мечтания и мелкопоместного барина, часто стоящего уже на грани самой настоящей бедности, и «оголодавшего» мужика, и тучнеющего, набирающего силу сельского торгаша, и попа с причтом, и мещанина, скупщика или арендатора, шныря по деревням в чаянии «оборота», и бедняка учителя, и сельских властей, и барышников, и пришлых с севера, из ещё более оголодавших губерний бродячих портных, шорников, косцов, пильщиков. Он показывает быт, жилье, еду и одежду, ухватки и повадки всего этого разношерстного люда в наглядности, порой близкой к натурализму, но как истинный художник всегда знает край, меру – у него нет подробностей ради подробностей, они всегда служат основой музыке, настроению и мысли рассказа. <…>
Нельзя не остановиться на той отчетливо выраженной у Бунина индивидуальности письма, по какой вообще в русской прозе различаются её великие мастера – на особой музыкальной организации, если можно так выразиться, этого письма. Мы знаем эту опознавательную в отношении великих наших мастеров особенность: Гоголя, Тургенева, Толстого, Чехова развитой читатель узнает и отличит на слух с полустраницы, прежде того, как уловит детали содержания. Это та музыка, связующая отдельные слова в предложении, предложения в периоде, периоды в главе, главы в дальнейшем укрупнённом членении повествования, которую читатель сознательно или бессознательно принимает и невольно следует ей. <…>
Бунин вошел в русскую литературу со своей музыкой прозаического письма, которую не спутаешь ни с чьей иной. Говорят, что так четко определиться ритмически в прозе помогло ему то, что он ещё и поэт-стихотворец, всю жизнь писавший наравне с прозой стихи, переводивший западную поэзию. Но это необязательное условие. У Бунина, превосходного поэта, стихи всё же занимают подчиненное положение. Толстой же и Чехов никогда не писали стихов, но кто может отрицать магическую – свою особую у того и другого» – музыку их прозаической речи?
Бунин всегда осознавал и в своих суждениях подчеркивал эту музыкальную сторону прозаического письма. В интервью «Московской газете» в 1912 году он говорит, что вообще не принимает «деления художественной литературы на стихи и прозу». Поэтическое единство прозаической и стихотворной речи он видит в сближении их основных особенностей и взаимном обогащении: «...поэтический язык должен приближаться к простоте и естественности разговорной речи, а прозаическому слогу должна быть усвоена музыкальность и гибкость стиха».
Он и чисто внешним образом подчеркивал принципиальное единство этих двух родов литературы: во многих своих сборниках и даже в «нивском» собрании сочинений он перемежал повести и рассказы стихами. Это могло выглядеть как лишь выражение независимости от тогдашних общепринятых установлений и традиций. Но для самого Бунина это было и своеобразной декларацией верности пушкинскому и лермонтовскому примеру, являвшим гениальное совершенство в обоих основных родах литературного творчества. И по существу бунинская стихотворная поэзия, по крайней мере непосредственно примыкающая к прозе тематически, близка ей и общим настроением, и сходными средствами образного выражения, и всей словесной фактурой.
Стихи Бунина, при их строгой традиционной форме, густо оснащены элементами, характерными для его прозы: живыми интонациями народной речи, необычными для стихов того времени реалистическими деталями описаний природы, быта деревни и мелкопоместной усадьбы. <…>
Однако если вообще проза и стихи являются из двух основных источников всякого настоящего художества – из впечатлений живой жизни и опыта самого искусства, то о стихах Бунина можно сказать, что они более наглядно, чем его проза, несут на себе отпечаток традиционной классической формы. Не забудем, что Пушкин, Лермонтов и другие русские поэты пришли к Бунину не через посредство школы и даже не через посредство книги самой по себе, а восприняты и впитаны в раннем ребячестве, может быть, ещё до овладения грамотой, из поэтической атмосферы родного дома. Они его застали в детской, были семейными святынями, на их портреты он «смотрел, как на фамильные». Поэзия была частью живой действительности детства, влиявшей на душу ребенка, определявшей его склонности и дорогие на всю жизнь эстетические пристрастия. Образы поэзии имели для него такую же личную, интимную ценность впечатлений детства, как и окружающая его природа и все «открытия мира», сделанные в этом возрасте.
Только самого раннего Бунина коснулись влияния современной ему поэзии. В дальнейшем он наглухо отгораживается от всяческих модных поветрий в поэзии, держась образов Пушкина и Лермонтова, Баратынского и Тютчева, а также Фета и отчасти Полонского, но оставаясь всегда самобытным. <…>
Бунин не смог бы стать тем, чем он стал в поэзии, если бы только буквально следовал классическим образцам. И неверно, когда говорят, что стихи его будто бы ритмически однообразны, однотонны. Он пользуется по преимуществу основными классическими двусложными, реже трехсложными размерами, но он наполняет их таким интонационным и словарным богатством живой «прозаической» речи, что эти «ходовые» размеры становятся его, бунинскими размерами. <…>
Но главное, конечно, не в них, а в том, что поэзия Бунина, долго представлявшаяся его литературным современникам лишь традиционной и даже «консервативной» по форме, живет и звучит, пережив великое множество стихов, выглядевших когда-то по сравнению с его строгой, скромной и исполненной внутреннего достоинства музой сенсационными «открытиями» и заявлявшими о себе шумно до непристойности.
Наиболее жизнестойкая часть стихотворной поэзии Бунина, как и в его прозе, это лирика родных мест, мотивы деревенской и усадебной жизни, тонкая живопись природы. <…>
Уже менее трогают стихи, посвящённые темам экзотического Востока, античности, былинно-сказочной русской старине, хотя и здесь остаётся в силе редкостной выразительности бунинский язык.
Без похвал этому языку, как, впрочем, и описаниям природы, не обходится ни одно высказывание о Бунине. И хотя обе эти материи в отдельном их изложении способны вызвать убыль читательского внимания, но без них действительно не обойтись, говоря об этом мастере. Рассказывают, что, слыша похвалы своему языку, Бунин обычно отшучивался: «Какой такой особый язык у меня; пишу русским языком, язык, конечно, замечательный, но я-то тут причем?» И хотя за этой шуткой чувствуется горечь художника, которому всегда обидно, так сказать, выборочное признание его достоинств, но по существу это очень верно, что у писателя не может быть иного языка, чем его родной язык, язык его народа. Однако у писателя не только может, но и должен быть язык иной, чем у других писателей. И сам Бунин умел строго различать и предпочитать язык одних языку других мастеров слова.
«Хороший колоритный язык народа средней полосы России, – говорил он в 1911 году, – я нахожу только у Гл. Успенского и Л. Толстого. Что касается ухищрений и стилизации под народную речь модернистов, то это я считаю отвратительным варварством». <…>
Язык Бунина – это язык, сложившийся на основе орловско-курского говора, разработанный и освящённый в русской литературе целым созвездием писателей – уроженцев этих мест. Язык этот не поражает нас необычностью звучания – даже местные слова и целые выражения выступают в нём уже узаконенными, как бы искони присущими русской литературной речи. И мы, читатели, уроженцы иных областей, обычно с трудом расстающиеся с привычными с детства словечками и речениями родных мест и с неприязнью относящиеся к замене их иными, порождёнными в другой языковой стихии, легко принимаем особенности речи Бунина, густо, как и у Тургенева и у Толстого, пересыпанной областническими словами. <…>
Эта память в отношении родной речи, картин природы и сельского быта и бездны всяческих подробностей былой жизни у Бунина удивительным образом сохранялась и в течение целых десятилетий, проведённых им вне родины.
Бунина нельзя не любить и не ценить за его строгое мастерство, за дисциплину строки – ни одной полой или провисающей – каждая, как струна, – за труд, не оставляющий следов труда на его страницах. <…>
Бунин – по времени последний из классиков русской литературы, чей опыт мы не имеем права забывать, если не хотим сознательно идти на снижение требовательности к мастерству, на культивирование серости, безъязыкости и безличности нашей прозы и поэзии. Перо Бунина – ближайший к нам по времени пример подвижнической взыскательности художника, благородной сжатости русского литературного письма, ясности и высокой простоты, чуждой мелкотравчатым ухищрениям формы ради самой формы. <…>
Бунин – художник строгий и серьёзный, сосредоточенный на своих излюбленных мотивах и мыслях, всякий раз решающий для самого себя некую задачу, а не приходящий к читателю с готовыми и облегченными построениями подобий жизни. Сосредоточенный и углубленно думающий художник, хотя бы он рассказывал о предметах по первой видимости малозначительных, будничных и заурядных, – такой художник вправе рассчитывать и на сосредоточенность, и даже некоторое напряжение, по крайней мере поначалу, со стороны читателя.
Литература
Бунин И. А. Собрание сочинений в 9 томах / под общ. ред.: А. С. Мясникова, Б. С. Рюрикова, А. Т. Твардовского; вступ. ст. А. Т. Твардовского. – М., 1965. – Т. 1. – С. 7–49.
Слоним М. Литературные отклики. Бунин-критик. Антон Крайний и Зинаида Гиппиус. О «Верстах» [№ 1] // Воля России. 1926. № 8/9. С. 87–103.
Марк Слоним
Литературные отклики
Бунин-критик. Антон Крайний и Зинаида Гиппиус. О «Верстах».
Есть в нашей эмиграции несколько писателей, которых бог поразил тяжелым недугом: они твердо убеждены, что «русская литература - это мы». В особо острых случаях этого заболевания каждый думает: «литература - это я!» И поэтому своей прямой обязанностью считает не столько писать романы и стихи, сколько с высоты престола - в качестве этакого местоблюстителя Апполонова - представительствовать за русское искусство, стоять на страже русского языка и изгонять из собственных владений крамольников и иноверцев.
Конечно, никому не возбраняется забавляться в меру сил и разума, но для некоторых литературных местоблюстителей одной забавы мало: они рвутся в бой и ради этого даже выступают в неприсущих им ролях проповедников, публицистов и критиков.
Подобное происшествие случилось недавно с И.А. Буниным, заявившим себя в «Возрождении» довольно скверным критиком. Об этих выступлениях можно было бы и умолчать, если бы не были они столь типичны для всей нашей литературной знати и их придворной челяди и если б не были они подписаны Буниным. Как никак - имя крупное - и средний читатель, особенно из тех, у кого в неприкосновенности сохранилось почтение к великим мира сего - готов придать преувеличенную ценность отзывам «академика». Этот читатель не знает, что быть хорошим писателем отнюдь не означает еще быть таким же критиком. Многие писатели совершенно не обладают чувством такта и их слух не режут скрипучие или хриплые ноты собственного голоса. Это блестяще подтверждается именно на примере Бунина.
Бунин очень хороший писатель, хотя для меня мертвый, потому что не двигающийся, застывший и принадлежащий к завершенной главе истории русской литературы. Она давно уже дописана, а Бунин к ней только приписывает. Он весь в прошлом - психологически, формально, по своим сюжетам, по своей трактовке, по своим подходам к людям и России. Как и герой его рассказа «Несрочная весна», он может только уйти в Элизиум воспоминаний, и единственно живым для него является мир мертвых. И «что может быть у меня общего с этой новой жизнью, опустошившей для меня всю вселенную?» И может быть потому, что так всецело принадлежит он «потонувшему миру», что для часа сегодняшнего он неживой, - ему самому неживыми, призрачными кажутся те, кто пришли на смену, вместе с этим новым днем.
Я понимал и уважал бы Бунина, если б, осознав для себя невозможность примирения с этим новым, ушел он в сторону, замкнулся в одиночестве и молчании - ибо опустошена вселенная. Я еще более уважал бы его, если б он старался понять и принять это новое. Есть ведь такие писатели, которые умели замечать и, в гроб сходя, благословлять. Но для этого надо обладать внутренней чуткостью, душевной отзывчивостью и умственной широтой, то есть всем тем, что делает крупного писателя и крупным человеком, и чего нет у Бунина.
Бунин безнадежно глух, ослеплен политической злобой и скован самомнением и предубежденностью. Поэтому не может он сказать: «я не принимаю, потому что не понимаю». Для этого признания требовалось бы новое благородство жеста, которое у Бунина отсутствует: он не оценить хочет, а унизить, не разобрать, а ошельмовать. Злобу вызывают в нем все эти «новые люди» литературы, все эти нетитулованные пришельцы, к которым он, дворянин от искусства, относится с тем же презрением, что и крепостной барин к «хамам» и «кухаркиным детям». Для него они враги, он с ними борется, и в борьбе этой готов применить самые невероятные приемы. Ибо насколько сдержан Бунин художник, настолько же распущен и не брезглив Бунин критик и публицист. Еще и прежде говорил он невоздержанные речи в парижских собраниях, самому себе желал проникнуться собачьим бешенством, чтобы отомстить большевикам, или бросал неприличные фразы о Блоке. Но все это превзойдено Буниным в его последних двух «опытах», нашедших приют в весьма гостеприимном на подобные вещи «Возрождении» (поистине широкое, истинно русское гостеприимство для отчаянно бездарных рассказов и критических статей).
В Праге уже года два выходит студенческий журнал «Своими путями». Направление его республикано-демократическое с сильной национальной окраской, изредка даже впадающей в евразийствующие оттенки. В прошлом году журнал устроил анкету о современной русской литературе у писателей, живущих за границей. Обратились, конечно, и к Бунину. Но вместо оценки русской литературы получилось письмо, в котором Бунин просил прислать журнал для ознакомления и добавлял: «впрочем, если журнал печатается по новой орфографии, не трудитесь присылать». Как известно, для Бунина, для Гиппиус, приславшей ответ в том же духе, равно как и для других блюстителей, новая орфография - каинова печать, за которую, как за смертный грех, припекут на том свете ее приверженцев. Не грозил разве несколько лет тому назад некий профессор, бывший в то время в Белграде и писавший книги о христианстве, что в будущей России за новую орфографию станут вешать? Хоть явись сейчас Пушкин в России, не читали б его белградские профессора и парижские академики - потому что печатался бы оп по новой орфографии. Впрочем, Бунин явно прогрессирует по сравнению с прошлым годом: хотя и не очень внимательно, но все же начал он читать эмигрантские издания, печатающиеся по дьяволовой грамоте.
Недавно «Своими путями» выпустили специальный номер, посвященный литературной молодежи (как известно, все о молодежи говорят и очень ей сочувствуют, но печатать ее не рискуют). Бунин этот номер прочел и сразу же объявил в органе Петра Струве, тоже академика, местоблюстителя и ревнителя старой России и старой орфографии: пражские молодые литераторы - комсомольцы, ибо в заметках «Цапля», высмеивавших курьезы и неправильности языка в эмигрантских изданиях, упомянули и о стиле воззваний вел. кн. Николая Николаевича. Стиль этот псевдонародный, под лубок, с раздражающими оборотами речи квасного патриотизма, который никогда не скажет «русский народ», «православная вера», а непременно «народ русский, вера православная». Автор «Цапли» этот народный слог княжеских салонов назвал парафиновым слабительным, а Бунин за великого князя обиделся. Бог весть, какое отношение Николай Николаевич, один из претендентов на разрушенный русский престол, имеет к литературе - но Бунин не стерпел: ведь тоже местоблюститель. Забавно, что комсомольцами обозвал (для Бунина выругал) он всех сотрудников «Своими путями», в том числе и автора «Цапли». А я, грешным делом, вчитываясь в заметки, помещенные в студенческом журнале, узнаю в них перо совсем уж не юнца в литературе и вовсе не комсомольца. Да и Бунин мог бы догадаться, да запальчивость, особенно политическая - поспешна.
Политикой, а не художественными оценками продиктован и отзыв Бунина о другом эмигрантском журнале, «Версты».
В первом номере этого нового издания (о нем самом ниже), совершен ряд преступлений, вызвавших язвительные стрелы Бунина. Я уж не говорю о новой орфографии. Есть и худшее: перепечатки советских авторов и признание их ценными для русской литературы, а также непочтительные характеристики творчества Бунина и его попутчиков по «ядру» «Современных записок». Непочтительность заключается в том, что о Бунине не сказано то, что мы привыкли читать во всех эмигрантских изданиях: ведь точно по команде объявлен Бунин красой и гордостью русской эмиграции, литературы, искусства и прочая и прочая. Его считают (и это еще с полбеды), и он сам себя считает (в этом-то и беда) некоронованным главою русской литературы. И все, кто не желает присоединиться к хору заученных приветствий, немедленно объявляются либо комсомольцами, либо «литературными моськами, лающими на академического слона».
Крестовый поход против «Верст» ведется Буниным с большой энергией и в сильных выражениях. «Нелепая, скучная и очень дурного тона книга», начинает Бунин свою рецензию. Но тут же любитель хорошего тона задает вопрос, который ничего общего с хорошим тоном не имеет: а кто дает деньги на «Версты»? А почему так щедр неведомый меценат? А не сменовеховцы ли редактора? А нет ли у них тайных намерений отнюдь не художественного характера?
«Что должен думать о нас культурный европеец, - сокрушается Бунин, - знающий наш язык... и читающий подобную книгу?» Но что подумает знатный иностранец, прочитавши литературные красоты критических опытов Бунина? Вот некоторые из них: «двадцать страниц какого то сплошного лая... на страницу хочется плюнуть... не прочтешь, не задохнувшись, и десяти строк этой чепухи... ерунда, зеленая скука... смотреть тошно.... осточертело» и т.д. и т.д., все в том же ругательно разухабистом стиле.
А что скажет учитель хорошего тона о следующем приеме критика Бунина?
На протяжении целого столбца Бунин возмущается «набором слов» редакционной статьи «Верст», и ее претенциозному заявлению, что, согласно его цитате, журнал ставит «своей задачей объединение всего, что есть лучшего и живого в современной литературе». «Вот, значит, каковы намерения журнала, - негодует Бунин, - выписываю его программу почти целиком, выпустив пять строк из первого абзаца, ни в каком отношении не важных». Прочитав Бунина, и я удивился самомнению журнала, обещающего все лучшее и самое живое. Затем я раскрыл «Версты» и в цитируемой Буниным редакционной статье увидал: «“Версты” НЕ ставят себе задачей объединение всего, что есть лучшего и самого живого в современной русской литературе. Такая задача была бы не под силу журналу, издающемуся заграницей...» Попросту говоря, Бунин выпустил не только пять строк, но и слово НЕ, чем придал своей цитате смысл, прямо противоположный оригиналу. «Мы не собираемся делать того то и того то»... пишут «Версты». А Бунин цитирует: «мы собираемся»... и накидывается за это на руководителей журнала. Подобный прием полемики носит совершенно определенное и далеко не благозвучное ими. Прежде чем учить других хорошему тону, не мешало бы самому Бунину научиться некоторым правилам литературного приличия. Но цель оправдывает средства. А цель эта - охаять молодую русскую литературу, и всех ее представителей и защитников изобразить в виде полуидиотов или большевистских лакеев. Бунину «осточертело превознесение новой литературы в лице Есениных и Бабелей». С высоты своего олимпийства выдает он пренебрежительные аттестации «каким-то» молодым, вроде Есенина, лирику которого он называет «писарской, сердцещипательной или нарочито разухабистой», Пастернаку, «очень неинтересному и очень надоевшему», или Бабелю - «ценность и новинка не бог весть какие». Сельвинский и Артем Веселый - «непроходимая зеленая скука», и на их страницы «плюнуть хочется», особенно за «типографское распутство, которого даже Ремизову никогда не снилось». И тут же презрительный выпад против Ремизова и Цветаевой: «тут любой дурачок за пятачок угадает, что именно дал в сотый, в тысячный раз Ремизов насчет Николая Чудотворца и чем опять блеснула Цветаева». И в качестве цитаты - выхвачены две строчки, без связи с контекстом, - обычный прием обессмысливания поэзии, которым Бунин пользуется и по отношению к Есенину. Любопытно, что Бунин возмущается соседством в «Верстах» Цветаевой, Ремизова и... Льва Шестова. «Что за нелепость, за бесшабашность в этой смеси: Цветаева - и Шестов». Я-то думаю, что Шестов гораздо ближе именно Цветаевой, чем консервативно рационалистическому Бунину, но удивительно другое: почему Бунин не видит бесшабашности в той смеси, в которой и он предстает перед читателями в «Современных записках». Цветаева - и Бунин. Бунин - и Ремизов! Как попал в такую компанию почтенный академик, да еще в журнале, редактируемом хоть и «правыми», но все же эсерами совместно с тем самым Степуном, который весьма сочувственно относится именно к молодой советской литературе? Неужели там Бунину появляться можно, ибо редакция исполняет постоянное требование писателя - печатать его непременно на первом месте. Думает ли Бунин, что этим выделяет он себя из бесшабашной смеси, или же вечность представляет он себе неким местом, а бессмертие мыслит чем-то вроде театрального зала - с первыми рядами кресел для знатных посетителей?
Оплевать, разнести молодых и инакомыслящих - вот чего добивается Бунин. Я не могу даже сказать, что он их ненавидит.
Ненависть - слишком высокое чувство. В ненависти - трагедия. В злобе же - неведение, самомнение, чванство, зависть. Злоба - чувство низшего порядка. И именно со злобой подходит Бунин и к современной России и к ее искусству.
Эта злоба в значительной мере питается незнанием. У Бунина и презрение - от непонимания, которое и не желает быть просветлено, потому что основано на предвзятых взглядах, на упорстве политической страсти. Бунин слышит чужой язык, которого не изучает и не хочет изучать - и говорит: да это не язык, а собачий лай. Он читает авторов, пишущих не так, как он, и о том, чего он не видел и не знает - и говорит: да это и не литература. Он искусство мыслит только в ему самому привычных формах. Все иное - оскорбление величества. Все новшества - крамола. Все идущее из России - «революционное хамство и большевизм». Все защищающее его в эмиграции - сменовеховство.
Спорить с такими уклонами мысли не приходится. Злоба всегда безнадежно мертва и тупа. И она жестоко наказывает тех, кто обращает ее в орудие борьбы. Напрасно восстает Бунин против большевиков как душителей свободы. Ему тоже чужд дух свободы и терпимости. Иной раз я со страхом представляю себе, что случилось бы с русской литературой, если бы на смену большевистским Лелевичам власть над искусством обрели бы цензора бунинского типа и толка.
Истинную подоплеку Бунинской, если можно так выразиться, «идеологии», раскрывает Антон Крайний в статье все о тех же «Верстах» («Последние новости»).
«Версты», пожалуй, не вполне заслужили того шума, который вокруг них подняли, - и я скажу ниже несколько слов о самом журнале. Но они возбудили ярость ревнителей древлего благочестия, стоящих на страже литературного хорошего тона - и нетрудно понять, почему. Их главный грех в том, что они не только сочувственно и демонстративно перепечатали стихи и рассказы «советских» писателей, но и неодобрительно отнеслись к писателям эмигрантским. До сих пор подобную смелость позволяла себе только «Воля России» - но с нее были и взятки гладки: чего ж иного могли ожидать местоблюстители от социалистов, по поводу которых «Возрождением» все еще не решена важная проблема - хуже ли они большевиков или равны им. Для Бунина, Гиппиус и иже с ними «Воля России - политический и литературный враг.
Но в «Верстах» выступили не социалисты, «полубольшевики», а «люди нашего круга», казалось бы неизменно пребывавшие в лагере «национально и государственно мыслящих» и даже мечтавших о «религиозном возрождении демократии». И вдруг такой пассаж! Разве князь Святополк-Мирский не печатался недавно в том же журнале, что и Гиппиус? Разве не писала Марина Цветаева «белогвардейских» стихов, и разве не появлялись сотрудники и редактора «Верст» на благонамеренных и самоограниченных страницах «Современных записок» рядом с Буниным, Мережковским и Шмелевым?
Отсюда - острота обиды и раздражения от бывших «своих» всегда больнее. И, конечно, от обиды - и жестокость полемики. У Бунина - ехидные вопросы насчет источника средств, а у А. Крайнего и того хуже. Оказывается, что лозунг «Верст» - лицом к России! - «имеет большие выгоды вплоть» вплоть до «обеспечивания неприкосновенности», что напечатание материалов о политике РКП в литературе - «улыбка в сторону РКП», чуть ли не искание «милостей» от советского начальства. Словом, зараза и тлетворный дух, причем коснулись они «предрасположенных». А. Крайний без обиняков заявляет, что «в таланте Ремизова и раньше замечалось больше тяготения к звериному, нежели к человеческому». Очевидно, эта фраза и должна объяснить любовь Ремизова к современному советскому художеству: тяга к звериному. У Марины Цветаевой - «всезабвенность» - вот она и ринулась, очертя голову, к советам, - и смеется пренебрежительно над бедной «поэтессой» гордый своим мужским умом А. Крайний: «здешняя великая перемахивает к довольно запредельным новшествам в любовных строках (она всегда о любви)».
А были времена, когда А. Крайний не упрекал своего двойника Зинаиду Гиппиус ни в запредельных новшествах (не мало было их у ней), ни в том, что писала она о любви побольше Цветаевой.
Но многое забыл А. Крайний, в полемическом задоре уничижая «крамольников»; забыл даже, что существовали некогда в русской литературной критике добрые нравы, которые особенно следовало бы помнить всем весталкам традиций. Забыл так основательно, что о Святополке-Мирском написал: «существуют индивидуальности с некоторым органическим дефектом - в смысле отсутствия известного внутреннего критерия. Есть признаки, что г. Святополк принадлежит к их числу. Эти люди, обыкновенно, недальновидные, но своих близких целей, - благодаря тому, что в стремлении к ним ничем не смущаются и ни перед чем не останавливаются, - иногда достигают. Так г. Святополк, без примитивного чутья в искусстве, без всяких к нему способностей и, вдобавок, слабо владея русским языком, уже достиг “места” русского критика и редактора “литературного журнала”».
Большинство читателей этих строк, подобно мне, никогда г. Святополк-Мирского в глаза не видало, и поэтому не может последовать за А. Крайним в его разгадках «коммерческого» свойства насчет добывания «мест» и в его подозрениях интимного характера. Да, надеюсь, и не захочет, потому что путь это очень уж неблагоуханный, нехороший, и стыдно за писателя, прибегающего к недостойным приемам двусмысленных намеков и морального опорачивания своих литературных противников.
Да, большевистская зараза проникла глубоко и далеко, но следы ее прежде всего на тех, кто ее же изобличает в других: разве не духом напостовцев веет от введения в критические очерки справок о политической благонадежности, и разве не сходны методы Гиппиус и Бунина, и большевистских официальных критиков: вместо оценок писателя здесь его пытаются убить кличкой большевика или сменовеховца, как там - кличкой белогвардейца и контрреволюционера.
Это вообще типичный для эмигранта подход: чуть кто не равняется по «национально-антибольшевистскому аршину» - в литературе, в науке, политике, - тот сейчас же объявляется «подозрительным по большевизму». А этого достаточно для предания его эмигрантской анафеме, причем занимаются этим именно те, кто громче иных кричит о свободе духа, свободе слова и прочих прекрасных вещах. Хорошо хоть, что за границей все меньше и меньше пугаются театральных громов «национальных отлучений» и что молодежь проникается мыслью о необходимости истинной свободы в творчестве.
В литературных отталкиваниях и притяжениях эмигрантских критиков не искусство, а политика играет решающую роль, и хотя А. Крайний и обещает исходить из некой «человеческой» точки зрения, ему одному понятной, ибо тайна смысла ее читателю не раскрыта, однако в действительности судит он на основании политических симпатий.
Совершенно не пытаясь определить того, чем живет и движется современная поэзия и проза в России, А. Крайний объявляет, что стать лицом к русской литературе, к достижениям искусства в России, «нет ни физической, ни нравственной возможности, не став в то же время лицом к советам». В этом основное. Для А. Крайнего приятие новой литературы есть примирение с большевиками, с теми самыми большевиками, о которых писала З. Гиппиус:
Не надо к мести зовов
И криков ликованья:
Веревку уготовав,
Повесим их в молчаньи.
Эта примитивная философия, по существу, не видит в России ничего и никого, кроме большевиков, и весь вопрос для нее в том, можно ли припасти достаточно длинную веревку, а то, пожалуй, на всех не хватит. И все, что произошло во время большевиков, считается большевистским, а значит, и подлежащим уничтожению, повешению в молчаньи. Революция для Крайних покрывается большевизмом - и ничего, кроме крови, разрушения и позора, в ней они не видят. Они не хотят понять, что погибла не Россия, а тот старый мир, в котором они жили, творили, боролись, с которым они были так связаны, что без него - как без воздуха, опустошена вся вселенная. После крушения этого мира наступил для них темный провал, смертная тишина, конец. Это субъективное ощущение смерти переносят они на всю Россию.
Катастрофа уничтожила их, они не сумели перевоплотиться, возродиться к новому существованию - и вот теперь жизнь несется мимо и помимо них, а они, точно знатные иностранцы, с удивлением и тревогой глядят на чуждую им панораму. Они не понимают, что создается новая Россия - порою вместе с большевиками, порою наперекор им, порою помимо их. В России и сейчас есть много положительного, много полнокровных зачатков будущего ее развития, и не со злобой и презрением, а с любовью и надеждой надо отнестись к этим благим вестям с родины.
Вся Россия стала иной, чем прежде, и никогда не станет такой, какой ее рисуют парижские или белградские патриоты. И напрасно думают они, что у них патент на «любовь к России», истинный национальный дух и прочее. Они не Россию любят - они нынешнюю живую, растущую и борющуюся Россию ненавидят, - а свою мечту о прошлом России. Поэтому забывают они, что не заключена проблема русской жизни только в спасительной формуле «борьбы с большевизмом», и оттого что будут свергнуты большевики, еще не разрешатся все вопросы русской жизни, а главное, не произойдет того духовного и бытового переворота, на который надеются эмигрантские вожди. Иной раз я думаю, каким страшным разочарованием для большинства из них будет то самое падение большевиков, о котором они мечтают и которого ждут, точно светлого воскресенья. Разочарованием, потому что новая Россия во многом результат того, что из эмигрантского далека принимают за большевистское наваждение, и потому что коренные сдвиги быта и психологии - не большевизм, а революция, не случайность и эпизод, а глубинные изменения всего российского уклада.
Такие же неожиданности подстерегают наших лжепатриотов и в области литературы. Ибо уже и теперь России понятнее Леонов, чем Бунин, и Никитин, чем Шмелев. И будущее принадлежит именно тем Пастернакам, Артемам Веселым и Замятиным, над которыми издеваются Гиппиусы.
Признаюсь, я полагал, что времена, когда эмиграция отрицала возникновение и развитие в России новой литературы, а Антон Крайний называл «коммунистических писателей» «непристойными гадами, которыми земля оскорблена» - надо считать давно прошедшими. Выступления Бунина и Крайнего показали мне, что я ошибся: старая гвардия умирает, но не сдается. Тем более что эмигрантской гвардии не надо даже и умирать: она скорее парадирует, охраняя свои пустые престолы.
Два года тому назад А. Крайний объявил, что с 1918 года русской литературе пришел конец. Чаша русской литературы из России выброшена. «Она опрокинулась, и все, что было в ней, брызгами разлетелось по Европе». «Русская современная литература (в лице ее главных писателей) из России выплеснута в Европу. Здесь ее и надо искать, если о ней говорить». «Какое имя не вспомнишь - все здесь».
Это писалось в то время, как в России оставались - если упоминать только дореволюционных писателей - Ахматова, Сологуб, Брюсов, В. Иванов, Кузмин, Андрей Белый, Волошин, Замятин, Пришвин, Сергеев-Ценский и десятки других, не удостоившихся попасть даже в «брызги». Единственно, что «чашедержатели», в порыве самовлюбления решившие, что «литература - это мы», не терпят никаких посягательств на свои, неизвестно от кого полученные права и преимущества, и ни за что не желают отказываться от ими же самим себе пожалованных титулов литературных величеств. Поэтому в «приятии» новой литературы они не видят ничего иного, кроме политики, подвоха, большевизанства, обеспечения себе «неприкосновенности», по ехидной догадке А. Крайнего, или... моды.
Как изменились времена! Прежде А. Крайний знал, что в искусстве, как и в жизни, происходит постоянная смена, непрерывное обновление, и совсем не обязательно, чтобы сторонники его состояли на службе у начальства и получали за свое усердие места, чины и ордена. Когда Крайний выступал вместе со своими друзьями символистами во имя «искусства ради искусства» против гражданской поэзии тенденциозно прогрессивной литературы, никто не подозревал его в сношениях с департаментом полиции и никто не намекал, наподобие его теперешних выпадов против «советской» литературы, что он продался самодержавию. Но то было в эпоху, когда Гиппиус была революционеркой в искусстве - и подымала бунт против традиций реализма. Тогда и ее стихи - в девяностые и девятисотые годы, приводились как «штучки» и объявлялись не дурными, а попросту «совсем не искусством». В течение целого десятилетия против нее, Блока, Мережковского и прочих символистов был выдвинут тот же самый бранный арсенал, которым не к чести своей столь усиленно пользуется Бунин: ерунда, чепуха, зеленая скука, набор слов, типографские новшества (их-то символисты, совместно с Гиппиус, и ввели). И А. Крайний в то время боролся за новое, молодое, но еще непонятное, еще не канонизированное, разрушал авторитеты и возмущался, если кучка старых писателей заявляла: литература - это мы. Он боролся, не надеясь на близкое признание и победу, и Мережковский писал в эпоху «Северного вестника»
Дерзновенны наши речи
Но на смерть осуждены
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
Но с тех пор для А. Крайнего нет больше весен, и презрением и враждой встречает он молодое, незнакомое племя русской литературы, едко высмеивая его «дерзновения». Это всегда так: для тех, кто хочет неизменным сохранить прошлое, настоящее - дерзновенно, а будущее - безумно. Но побеждает именно это будущее, потому что оно - завтра.
Независимо от революции, в русской литературе должна была придти новая школа - на смену эпигонам реализма и символизма.
Когда я говорю, что почти вся эмигрантская беллетристика - перевернутая страница, - я исхожу не из эстетической, а из историко-литературной точки зрения. Литературные школы борются, умирают, передают потомкам часть своих богатств. В искусстве происходит чередование стилей, подход к действительности и тех или иных установок - в области психологии, сюжета, композиции и всего духа творчества.
Бунин по-моему - вдвойне прошлое, - и потому что принадлежит он к завершенному и пройденному этапу в истории нашего реализма (Бунин весь в девяностых годах и в начале девятисотых, он опоздал ровно на двадцать пять лет), и потому, что в этой устаревшей форме пишет он о той России, к которой по преимуществу исторический интерес, ибо ее нет и никогда больше не будет. К нему и к писателям его типа применимо удачное выражение Степуна о духовной эмигрантщине, которая живет не памятью, сохраняющей вечное над временем, а воспомина ниями, сгорающими во времени. «Память не спорит со временем, а ведь пафос эмиграции в споре с ним... она хочет не помнить о прошлом, а жить в нем».
И старый реализм, и старый символизм стали уже воспоминанием для русской литературы, и только память о них входит в тот новый стиль, то есть в то отличающее эпоху художественное направление, начало которого можно найти в поэзии и прозе еще до революционного периода.
И все, что так коробит эмигрантских критиков, - это лишь постепенно выявляющиеся черты нового стиля, причем порой они искажены или грубо подчеркнуты, как это всегда бывает в период становления литературных школ.
Как, например, смешны нападки Бунина и Крайнего на язык советских писателей. Да ведь вся Россия уже не говорит тем языком, какой был до революции. Ведь мы присутствуем если не при перерождении, то, во всяком случае, при огромном обновлении нашего литературного языка. Он не только приблизился к языку народному, но и к речи разговорной, к тому «вульгарному» языку, к которому недавно призывал писателей всего мира один английский критик. Грубость словаря молодых писателей не озорство и не случайность, а последствие революции и естественные явления изменения и обогащения литературного стиля. Кстати, А. Крайний по обыкновению и здесь сильно преувеличивает. У литературной молодежи, пишет он, «редкая страница выдается без стерв, язв, гноев и всего такого». Можно было бы сказать, что подобные выражения не мешают Бодлеру быть великим поэтом, но можно привести и не столь далекие примеры: вот, например, у З. Гиппиус в «Дневнике», на протяжении двух десятков страниц вы встретите «рыла тлей, блевотину войны, плевки, истошный рык, падаль, язву, распучившуюся гадь, плоское брюхо». Крайнему не нравятся образы Пастернака. Но могла же Гиппиус писать: «гадья челюсть, хрустя, дожевывает нас... бессмысленно кровавы тела апрельских рощ». Или: «Личики у нас, правда, незаметные, мы сестрицы, и мы двойняшки, мамаш у нас количества несметные, и все мужчины наши папашки». Отчего же две меры, две эстетических оценки? Не потому ли, что сила то не в эстетике, а в политике.
Не чувствует эмигрантская критика и нового духа, веющего со страниц молодой литературы. А дух этот - более непосредственное и цельное отношение к жизни, повышенное ощущение бытия и приятие его, воля к существованию и творчеству.
Наша литература была всегда пророческой. Русская поэзия обладала зрением исключительным. До революции ее трагическая муза как бы предчувствовала близкую катастрофу и рвалась прочь от нее, взлетая к небесам в тоске предсмертной или замирая в безволии обреченности. А сейчас, в годы катастрофы, в эпоху трагическую - уже пророчит новая литература о грядущем исходе, и какие то бодрые и будящие голоса слышатся в ее еще нестройном, но растущем хоре. Но где ж услыхать их критикам, занятых собиранием цветов на могилах эмигрантских кладбищ?
Гиппиус назвала свой фельетон «О “Верстах” и о прочем». И самое важное, конечно, в этом «прочем», потому что «Версты» только повод поднять вопрос о русской новой литературе.
В сущности, «Версты» поставили его скорее не прямо, а косвенно, - давши в своей первой книжке большое количество перепечаток. Составлять журнал из перепечаток - опасно: получится антология. До статей Бунина и Крайнего я считал это основной ошибкой «Верст», тем более что в перепечатках многое может показаться случайным. Но то, как «отозвались» на эти перепечатки наши критики, показало, что известную службу «Версты» сослужили: для того, чтобы разъярить быка, перед ним машут красным; перепечатки «Верст» оказались обладающими свойствами красного цвета: по ним нельзя судить о силе и характере новой литературы, но реакция против них обнаружила все идейное убожество местоблюстителей.
Конечно, в критическом отделе «Верст» есть установка на Россию - и это надо всячески приветствовать. «Версты», очевидно, искренне желают быть вместе с Россией. Желание обычно считают отцом мыслей - но у «Верст» желание гораздо лучше своего детища. Некоторые из мыслей в «Верстах» настолько темны, что можно только догадываться об умысле.
В конце номера дано, например, на 70 страницах «Житие протопопа Аввакума». А. Ремизов сообщает, что 33 часа переписывал «Житие», «не только глазом следя, но и голосом выговаривая слово за словом». Все это прекрасно, но ведь не в воздаяние трудов А.М. Ремизова напечатала «Житие» редакция «Верст». Вероятно, были у нее на то особые и веские причины. Читателю представляется догадываться об умыслах редакции, но догадка ведь и необязательна, и читатель никак не поймет, в какой связи к протопопу Аввакуму находится, например, статья о Плотине Шестова. Быть может, редакция «Верст» видит в Аввакуме некую современную, а не историческую только значительность, а в его жизни и творении стремится обрести некую подлинную сущность духа? Во всяком случае, это тайное стремление, сокрытое от непосвященных.
Оригинального в «Верстах» лишь «Поэма Горы» Марины Цветаевой - трагическая поэма любви, вознесенной над жизнью, вне жизни, как гора над землей, и жизнью земной раздавленная. Марине Цветаевой дан необыкновенный пафос, при котором в каждом слове - молниеносность, разительность. Смысл сгущен, сжат, в каждой фразе - переполненность, образ - и символ, и формула. И этот патетический избыток, эта напряженность высокого строя души (а не духа только) - в замкнутом словесном ряде. Своеобразный контраст творчества Цветаевой, быть может, и состоит в этом сочетании: бессмертность, сжатая в лаконичность, вихрь, заключенный в отрывистость, страсть к бескрайности в отчетливой, подобранной формуле, непрерывность движения, на лету взнузданная стихия, богатство, брошенное в коротком ударе словесной игры. Но за этой кажущейся игрой - созвучия, словесная связь, подчеркивание ударением и интонацией при сближении схожего (горе началось с горы, та гора на мне надгробием) - огромная работа, которая стремится устранить все случайное и лишнее и придать слову насыщенность и остроту. Слова нанизаны якобы по звуковой близости: нет ли более глубокого соединения понятий за этими словесными сплетениями?
Мне всегда странно, когда я слышу, что иные простодушные (вернее простодумные) читатели не находят в произведениях Цветаевой ничего, кроме «набора слов», и никак не могут докопаться до смысла ее стихов и поэм. С легкой руки критики о Цветаевой укрепилось мнение как о любительнице всяких словесных ухищрений и новшеств. Конечно, Цветаева - мастер слова, но нет ничего неправильнее формального к ней подхода. Кроме Пастернака, я не знаю в современной русской поэзии другого примера насыщенности мыслью и эмоцией, содержанием. Многие жалуются, что не могут понять ее стихов: на самом деле они не хотят сделать известного напряжения, чтобы проследить за бегом ее мыслей, за переполненностью ее души - на высоте люди со слабыми легкими - задыхаются.
Цветаева - новое. Она перекликается с теми, кто в России. Я уверен, что ее взволнованные строки кажутся там подлинным выражением пафоса и бури наших дней. Она единственное в «Верстах», что - не только желание, но и свершение, но она ведь не «Версты», она вне их.
А остальное тускло. Перепечатки интересны. Оригиналы приличны. Чужое ярко. А своего почти нет. Ядро «Верст», даже если тщательно его вышелушить - оказывается окрошкой из евразийства, умеряемого разумом, приправленного неопределенной левизной и сдобренного эстетизмом.
Это еще не лицо. Мелькают разъятые черты, но еще неуловимо выражение; сквозят намеки и уклоны, но еще не очерчен путь.
Во всяком случае, направление его идет не по эмигрантским топям. «Версты» обращены лицом к России - и это хорошо. Но еще лучше было бы, если б обращены они были - своим лицом.
О БУНИНЕ
В творческом «пути» Бунина есть одно достойное внимание обстоятельство: это единственный из настоящих писателей послечеховского поколения, оставшийся вполне чуждым и даже враждебным тому позднеромантическому вихрю, который пронесся в нашей литературе в последнюю четверть века и который был назван декадентством, модернизмом и многими другими, столь же условными именами.
Бунин сам насмешливо вспоминает, что Брюсов как-то сказал о нем:
– Бунин, хотя и не символист, но все-таки настоящий поэт.
Эти «хотя» и «все-таки» казались ему признанием узости взгляда. Но по-брюсовски относилась к нему вся та группа русского искусства, которая лет двадцать пять назад объединилась вокруг «Мира Искусства», «Скорпиона» и впоследствии «Весов», начала борьбу за власть и влияние и вскоре вышла в этой борьбе победительницей. Как всегда в искусстве, она была нетерпима. Ей казались отсталыми все, кто не сочувствовал ей. Надо быть справедливыми: основания к этому у «декадентов» были.
Еще и теперь, читая брюсовские предисловия к его ранним сборникам или статьи и заметки Ив. Коневского, нельзя не поддаться очарования: действительно кажется, что это были коротко промелькнувшие годы каких-то безотчетных надежд, безотчетных предчувствий, действительно понимаешь головокружение и прерывистость дыхания у людей, вдруг заменивших традиции «общественности» и «борьбы за идеалы» перспективами всемирными и вечночеловеческими. И сочувствие это не уничтожается даже тем, что сейчас все позиции модернизма сданы, что мы знаем, как пусты оказались его выкрики и как бледно наследство.
Есть какое-то величие в этом общем и неудержимом устремлении к «последним тайнам» на перегоне двух столетий, в перекличке далеких друг от друга голосов, как есть грандиозная поэзия в восхождении строителя Сольпеса на башню – лубочнейшем, в сущности, и грубейшем образе.
На современников все это должно было действовать неотразимо.
Я думаю, что брюсовское замечание «хотя и не символист» не столько отражало литературно-партийную узость, сколько недоумением перед равнодушием поэта к мерещившимся ему перспективам.
Но прошла четверть века. Все стало прахом, что казалось небывалыми художественными открытиями, и только то уцелело и бессмертно, что – как «Сольпес» – согрето и спасено внутренним жаром как бы мотивирующим форму, всегда понятным и всегда заразительным. Формы же, выдуманные ради них самих, оказались явно мертворожденными и погребли под своею пылью «остатки мысли и обломки чувства».
Писать мы будем все-таки как Лев Толстой, а не как Леонид Андреев.
Нельзя решить, сказалась ли в том, что Бунин остался в надменном и трезвом одиночестве среди разгула модернизма, его внутренняя сила или недостаток впечатлительности. Я опять повторю: не одни лишь слабые головы вскружило декадентство. Но теперь он может быть горд своей непоколебимостью. Его проза, даже среди самых «буйных» годов, ничего не потеряла в своей свежести. В ней нечему стареть. Его стихи, даже если помнить об их связи с Майковым и Голенищевым, с эпохой оскудения поэзии, все-таки лучше стихов почти всех его сверстников, именно благодаря отсутствию всяких «завоеваний»; они проще, суше, точнее, приятнее.
Бунин упрекает в близорукости критиков, нашедших в его даровании «что-то тургеневское, что-то чеховское». На Чехова он действительно похож мало. Тургенева же иногда напоминает более, чем какой-либо другой из наших писателей: есть «что-то тургеневское» в этом смешении помещика, любящего осеннюю охоту, самовар и беседы о земстве, с русским «эллинством», чуть-чуть брезгливым. От Тургенева же у Бунина и любовь к вещи, всегда стройная и ясная ее композиция.
Мастерство художника есть не что иное, как умение сказать именно то, что хотел сказать, – то что представилось в спокойные часы обдумывания, а не случайно отвлекло в пылу работы. Проза Бунина – образец настоящего мастерства. Ему всегда удается осуществить замысел. Порой он даже увлекается своим умением и как бы перегружает свои произведения достоинствами: таков знаменитый рассказ о «Господине из Сан-Франциско», почти мертвенный в своем совершенстве. Но чаще он с неистощимым разнообразием играет им, оставляя недоделанными одни куски, дорисовывая до мельчайших деталей другие.
Есть у Бунина короткий рассказ «Грамматика любви». Тема его не новая. При беглом чтении он может показаться искусной стилизацией, вроде картинок во вкусе 30-х годов. Но это одно из удивительнейших созданий русской прозы, печальное, нежное и блестящее.
Теперь в моде критические статьи на тему «как сделана» такая-то вещь. «Грамматика любви» дала бы много материала для такой работы.
О прекрасном языке Бунина много писалось. По этому поводу я позволю себе еще раз вспомнить имя Тургенева. Как Тургенев, Бунин чувствует равновесие в процессе творчества: он знает, что язык, как бы богат он ни был, не должен быть развит в ущерб композиции и замыслу, не должен затмевать их. Так платье не должно затмевать прелести человека.
Прекрасный язык Бунина никогда не отяжеляет его писаний, не «лезет вперед». Не на нем Бунин выезжает. У нас не так давно был канонизирован в «великие писатели» Лесков и даже считалось хорошим литературным тоном восхищаться им, причем всегда подчеркивая его язык. В этом, как и в увлечении лесковскими отпрысками, сказалась настоящая болезнь вкуса и взгляда. Одно качество, одна хотя бы и сильно развитая сторона дарования еще не «делают писателя». Эта односторонность только решительнее подчеркивает незначительность дарования. Что есть в Лескове великого и что такое его язык по сравнению с развенчанным языком у Тургенева, не говоря уж о Толстом? В «Дяде Ване», кажется, кто-то замечает, что если у женщины находят удивительные глаза или волосы, то она, наверно, некрасива. Едва ли все благополучно и у писателя, которого настойчиво превозносят за «удивительный» язык.
Бунин был признан в России знатоком народа и его жизни. Он беспристрастный – хотелось бы сказать, беспощадный, – его изобразитель. Его творчество могло бы служить иллюстрацией писем Чаадаева. Если он сам и отрицает это, то это едва ли кого-нибудь переубедит.
Тот читатель, который любит, закрыв книгу, задуматься о ней, иногда даже забыв детали ее содержания, найдет в повестях Бунина много пищи.
Что найдут в нем иностранцы, которые стали в последнее время усиленно переводить Бунина? Он их вероятно не поразит, как вообще не поражает их все наиболее русское и лучшее из русского.
Из книги Литературные беседы. Книга первая автора Адамович Георгий Викторович Из книги Мир глазами фантастов. Рекомендательный библиографический справочник автора Горбунов Арнольд МатвеевичШАХ Георгий Хосроевич (Род. в 1924 г.) Г. Шах - доктор юридических наук, журналист-международник, автор ряда научных и публицистических брошюр и книг - обратился к научной фантастике в 70-х гг. Затрагивая актуальные вопросы наших дней, он пишет о том, что одна «из наиболее
Из книги Мысль, вооруженная рифмами [Поэтическая антология по истории русского стиха] автора Холшевников Владислав ЕвгеньевичАбэ КОБО (Род. в 1924 г.) Тревога и смятение людей в капиталистическом мире перед лицом сложных проблем настоящего и неуверенность в грядущем отражаются в произведениях одного из самых популярных в нашей стране японских писателей Абэ Кобо. Перу этого прозаика принадлежит
Из книги Том 6. Статьи и рецензии. Далекие и близкие автора Брюсов Валерий ЯковлевичВ. Я. Брюсов (1873–1924) 27. Творчество Тень несозданных созданий Колыхается во сне, Словно лопасти латаний На эмалевой стене. Фиолетовые руки На эмалевой стене Полусонно чертят звуки В звонко-звучной тишине. И прозрачные киоски, В звонко-звучной тишине, Вырастают, словно
Из книги Том 1. Философская эстетика 1920-х годов автора Бахтин Михаил МихайловичMiscellanea. Статьи и рецензии 1913-1924
Из книги Все произведения школьной программы по литературе в кратком изложении. 5-11 класс автора Пантелеева Е. В. Из книги Зарубежная литература XX века: практические занятия автора Коллектив авторов Из книги Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие автора Шервашидзе Вера ВахтанговнаВиктор Петрович Астафьев (1924–2001) «Васюткино озеро» (Рассказ) Пересказ Это озеро не отыщешь ни на какой карте. Его нашел тринадцатилетний мальчишка и показал другим.Осенние дожди испортили воду, и поэтому бригаде рыбаков Григория Афанасьевича Щадрина пришлось уйти
Из книги История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год [В авторской редакции] автора Петелин Виктор ВасильевичФранц Кафка Franz Kafka 1883 – 1924 ГОЛОДАРЬ EIN HUNGERKUNSTLER 1922/1924 Перевод С. Шлапоберской Из книги автора
5. Додумать не дай… (1924–1940) Можно лишь гадать о том, почему в 1923 году умолкла муза поэта. Понять, почему она очнулась в 1938-м, легче. Пятнадцатилетний перерыв в творчестве зрелого поэта - наверное, не частый случай. Пока по необходимости бегло упомянем, чем были заняты эти 15
Из книги автора2. Личная встреча и после нее (1917–1924) В июле 1917 года, когда Эренбург смог вернуться в Россию, первым поэтом, которого он навестил в Москве, был Брюсов. «Я шел к нему с двойным чувством, - пишет Эренбург в мемуарах „Люди, годы, жизнь“, - помнил его письма - он ведь
Из книги автора4. Сумерки свободы (1924–1932) К концу 1923 года рай для русских эмигрантов в Берлине закончился - марка окрепла, и легко расплодившиеся русские издательства так же легко позакрывались; часть эмигрантов перебралась в Париж, часть в Прагу, часть вернулась в Москву. Берлин
Из книги автораЭпоха террора и революций 1881 – 1924
Из книги автораСоветский ленинград 1924–1991
Айхенвальд отмечает: «На фоне русского модернизма поэзия Бунина выделяется как хорошее старое. Она продолжает вечную пушкинскую традицию и в своих чистых и строгих очертаниях дает образец благородства и простоты... , его почерк самый четкий в современной литературе, его рисунок сжатый и сосредоточенный». Критик дает оценку «спокойной» поэзии Бунина, которой «послушны и нежные, и стальные слова»: она «не горит и не жжет», это «поэзия опустелой комнаты, грустящего балкона, одинокой залы». Достоинством бунинской лирики, по мнению Айхенвальда, является то, что автор «не боится прозы, для него нормально сравнить крылья скользящих чаек с белой яичной скорлупой», «не боится старых ценностей мира... не стесняется петь то, что, воспевали уже многие», «не навязывает природе своих душевных состояний... своего лиризма не расточает понапрасну».
Айхенвальд подробно анализирует бунинскую философию: «из одиноких страданий личности выводит Бунин мысль о вечности красоты, о связи времен и миров». «Бунин верит солнцу... он знает, что неиссякаемы родники вселенной и неугасима лампада человеческой души». Как многие критики, Айхенвальд замечает, что «Бунин с удивительным искусством возводит прозу в сан поэзии», представляя нам «естественный отбор событий, единственно необходимый - большая редкость в литературе». Особое внимание уделяет критик анализу повести «Деревня»: «он кошмарной пеленою расстилает перед нами деревню, ее ужасающую нищету, грязь, душевную и физическую скверну, рабство, безмерную жестокость, но...
сквозь поруганную, оскверненную человечность опять светится оправдание добра. Бунин представляется Айхенвальду «одной из разновидностей кающегося дворянина», «потомком виноватых предков», который «тем больнее сделает самому себе, чем сильнее заклеймит рабье лицо современной деревни».
Статье Айхенвальда присущи парадоксальность оценок, художественное чутье, оригинальность и яркость стиля (вот как, например, он характеризует рассказ «Господин из Сан-Франциско»: «каскад словесных черных бриллиантов», «желанно-тяжелые, как спелые колосья, фразы», «драгоценнейшая парча»). В. В. Боровский Много писали о Бунине и критики общедемократического направления.
В. В. Боровский, последовательно отстаивавший принципы реализма, отмечает неспособность писателя ориентироваться в политической ситуации, оторванность его от общественной борьбы.
В статье «Литературные наброски» (Мысль, 1911, № 4), посвященной анализу «Деревни», Боровский заявляет, что странно, когда «утонченный поэт» пишет «такую архиреальную, грубую, пахнущую перегноем и прелыми лаптями вещь». Воровскому «интересно посмотреть, какою кажется деревня поэту мирному, чуждому политических интересов, но чуткому и... искреннему».
Критик упрекает Бунина в пессимизме («безотрадна картина жизни деревни... даже в моменты наивысшего подъема общественной борьбы») и в том, что он не увидел «новую деревню», дал «неполную и одностороннюю картину»: «нарождение нового... ускользало из поля его художественного зрения». В.
Ф. Ходасевич Один из лучших поэтов и критиков русского зарубежья, В. Ф. Ходасевич (статьи «О поэзии Бунина», «Бунин. Собрание сочинений»), считал, что «эмиграция сделала Бунина своим любимцем», что «ранние поэтические шаги Бунина» совпали «с началом символизма»;«символисты до последней минуты считали Бунина своим», однако «разрыв последовал очень скоро». Причину разрыва Бунина с символизмом Ходасевич видит в том, что в сравнении с символистами Бунин как бы «ставит форму на место»: он снижает ее роль, урезывает ее права...
его форма, конечно, безукоризненна... благородна и сдержанна», что «спасает Бунина от дешевых эффектов». «Символист - создатель своего пейзажа... Бунин смиреннее и целомудренней: он хочет быть созерцателем».
Критик отмечает и сдержанность Бунина-поэта: «из своей лирики Бунин изгнал сильнейший фермент лиризма. Это и есть причина того, что Бунина называют холодным». Анализируя бунинские рассказы, критик выделяет в качестве « предмета бунинского наблюдения » « непостижимые законы мира»: «У символистов человек собою определяет мир и пересоздает его, у Бунина мир «властвует над человеком», «философия Бунина» - «смотрите и переживите». Ф.
А. Степун Известный философ русского зарубежья Ф. А.
Степун посвятил творчеству Бунина статью «По поводу «Митиной любви», где дал обобщенную характеристику прозы писателя, сравнивая ее с произведениями классиков и современников: «рассказы Бунина - не в себе законченные миниатюры, а художественно выломанные фрагменты из какой-то очень большой вещи». «Бунин никогда не навязывает себя своим читателям», «бунинская проза - Священное писание самой жизни», «бунинские описания... воспринимаются... всеми пятью чувствами». Степун точно подмечает, что отношение, в которое Бунин «ставит природу и человека», не похоже на привычное в русской литературе, когда «природа аккомпанирует человеческим переживаниям» - «у Бунина не природа живет в человеке, а человек в природе». Анализируя повесть «Митина любовь», критик очень точно определяет суть трагедии героя: «Бунин вскрывает трагедию всякой человеческой любви, проистекающую из космического положения человека, как существа, поставленного между двумя мирами».
«С потрясающей силой раскрыта Буниным жуткая, зловещая, враждебная человеку дьвольская стихия пола», «Бунин показывает, как музыка пола приводит Митю ко греху и смерти». Значение «Митиной любви» совсем не только в том, что в ней мастерски рассказана несчастная любовь запутавшегося в своих чувствах гимназиста, но в том, что проблема Митиного несчастья включена Буниным в трагическую «проблематику всякой человеческой любви». В.
Д. Набоков Интересна краткая и выразительная рецензия на сборник стихотворений Бунина, написанная В. Набоковым.
Он отмечает, что «ныне среди так называемой читающей публики», предпочитающей советских поэтов, «стихи Бунина не в чести», но это «лучшее, что было создано русской музой за несколько десятилетий»: «музыка и мысль в бунинских стихах сливается в одно», «это есть до муки острое, до обморока томное желание выразить в словах то неизъяснимое, таинственное, гармоническое, что входит в широкое понятие прекрасного». Набоков, обычно предпочитавший «выуживать» из виршей поэтов «смешные ошибки, чудовищные ударенья, дурные рифмы», считает, что у Бунина «все прекрасно, все равномерно», «всеми размерами; всеми видами стиха владеет изумительно». Ценно для Набокова «необыкновенное зрение Бунина», который «примечает грань черной тени на освещенной луной улице, особую густоту синевы сквозь листву».
Г. В. Адамович В «Воспоминаниях» Г. Адамовича описываются его встречи с Буниным, взаимоотношения с поэтами-символистами, жизнь Бунина во время второй мировой войны. Адамович рассуждает о религиозности Бунина: «Он уважал православную церковь, он ценил красоту церковных обрядов. Но не более того. Истинная религиозность была ему чужда».
«С величавой простотой и величавым спокойствием он жил чуть-чуть в стороне от шумного, суетливого и самонадеянного века, недоверчиво на него поглядывая и все больше уходя в себя. Он был символом связи с прошлым... как с миром, где... красота была красотой, добро - добром, природа - природой, искусство - искусством».
Предыдущая статья: Чему равна скорость света Следующая статья: Гармонические колебания Физика формула частоты колебаний