Как выбивали признания у женщин в нквд. Каким образом в отделах нквд из женщин выбивали нужные показания? Шифротелеграмма и.в

Архивы ФСБ, ссылаясь на Закон «О государственной тайне», продолжают держать под грифом «Секретно» уголовные дела бывших сотрудников НКВД, осужденных в том числе и за «неправомерные методы ведения следствия и фальсификацию дел». Однако кое-какие свидетельства таких действий становятся известными из архивных дел реабилитированных граждан.

Репрессии коснулись людей всех национальностей, проживавших в те трагические годы на территории СССР, не миновали они и китайцев, проживавших и работавших в Москве и окрестностях.

В феврале 1938 года был арестован китаец, гражданин СССР, Андрей Андреевич Сун-Жун-Дю, слесарь фабрики «Красный Труженик». Он приехал в Россию в 1910 году после заключения «Русско-Китайского займа рабочей силы». В конце 1917 года в партизанском отряде, а в 1918 году добровольно вступил в РККА, где и прослужил до 1923 года. С 1920 года - член ВКП(б). Одним словом - «советский» человек.

Арестованный в феврале 1938 года как проводящий «среди окружающих контрреволюционную агитацию, направленную против Соввласти и ее руководителей», Сун-Жун-Дю получил 10 лет лагерей - уже как агент японской разведки, проводивший шпионскую работу на территории СССР.

Дело Андрея Андреевича вело Управление НКВД по Московской области, начальником которого в то время был комиссар ГБ 1-го ранга Заковский, а непосредственными исполнителями - сотрудники 2-го отделения 3-го отдела УГБ УНКВД.

Руководил 3-м отделом капитан госбезопасности (ГБ) Сорокин, а 2-м его отделением - лейтенант ГБ Вольфсон. Сотрудниками отделения являлись: оперуполномоченная, мл. лейтенант ГБ Шлихт, Свирский (его должность и звание не удалось установить), оперуполномоченные, сержанты ГБ Воденко, Мочнов и др. Во всех документах дел сотрудники НКВД обозначены только фамилией, ни инициалов, ни тем более имен и отчеств не указано…

Обвинение было построено на «показаниях» арестованного ранее китайца, гражданина СССР, «японского шпиона» Ярославского Николая Андреевича (он же Ян-Гин-Фун, он же Ван-Лин, он же Ван-Ван-Лен), который на допросах виновным себя не признавал. Он «был изобличен показаниями других обвиняемых», в числе которых был и некий китаец Ли-Мин…

В августе 1938 года Берия был назначен первым заместителем наркома внутренних дел и 25 ноября 1938 года сменил на посту наркома Ежова (которого, после небольшой паузы, 10 апреля 1939 года арестовали), а уже в сентябре 1938-го Берия начинает очередную «чистку» в НКВД. Многих чекистов арестовывают, а многих просто увольняют…

3 мая 1939-го заключенный Сун-Жун-Дю пишет заявление на имя наркома Внутренних дел СССР Берия, в котором указывает, что на следствии он не признавался в своей троцкистской и шпионской деятельности до тех пор, пока к нему не начали применять физические меры воздействия…

Это заявление не было оставлено без внимания, и проводилась проверка, оставившая нам бесценные документы о методах работы сотрудников НКВД в фальсификации уголовных дел и получении признательных показаний.

Сначала составлялись списки лиц, намеченных к аресту.

Из протокола допроса в качестве свидетеля бывшего сотрудника 2-го отделения Свирского Ильи Марковича от 29 января 1939 года (орфография и пунктуация документов сохранены):

«Аресты проводились по спискам, без наличия компрометирующих материалов, примером могут служить такие факты: арест около 40 человек китайцев по заданию Вольфсона, справки писал Рязанцев - б.[ывший] зам. нач. 3 Отдела… причем для сбора компрометирующего материала по месту жительства лиц, намеченных к аресту, посылались сотрудники отделения в ЖАКТ’ы [жилищно арендное кооперативное товарищество] для опроса дворников и домоуправов». (ГА РФ, ф. 10035, оп.1, д. 23350, л. 67)

А так это отражено в справке по архивно-следственному делу Вольфсона:

«Из показаний свидетелей, изобличавших ВОЛЬФСОНА в преступной деятельности, видно, что китайцы арестовывались по списку, просто по установочным данным, не редко арестовывались не те лица, на которых были выписаны справки на арест». (ГА РФ, ф. 10035, оп. 1, д. П-23350, л. 66)

Затем, несмотря на то что на людей не имелось компрометирующего материала, выписывались «справки на арест», содержание этих справок носило стандартный характер.

«…Оперативники, проводившие операцию, перепутали адреса и вместо Дангауэровская ключица, попали в адрес Дангауэровская слобода и случайно к китайцу на квартиру. Китаец этот был арестован и доставлен в Отдел. На первом допросе мною было установлено, что произошла ошибка с арестом, о чем я доложил Вольфсону и предложил его освободить. Вольфсон ответил: «Освобождать не будем, надо его колоть, он должен дать диверсионную группу…»

Мы можем улыбнуться и вспомнить из популярного новогоднего фильма «Третью улицу Строителей, дом 25, квартира…», но в данном случае - за этим стояла жизнь человека…

В ходе допросов арестованных избивали, причем каждый следователь делал это по-своему.

Оперуполномоченная, младший лейтенант госбезопасности Шлихт (Ершова Феодосия Алексеевна), например, «…избивала арестованных резиновой палкой, вырезанной из шины конной пролетки. Палка у нее была длинной около 50 см. Притом она также практиковала избиение арестованных пряжкой своего ремня». (ГА РФ, ф. 10035, оп. 1. Д. П35500, л.48)

Из протокола допроса от 13 декабря 1956 года (ГА РФ, фонд 10035, оп. 1. д. П35500, л.л. 48-50) свидетеля, бывшего в 1938 году сержантом госбезопасности, Мочнова Ивана Георгиевича:

«В ходе следствия по их делам к заключенным применялись меры физического воздействия, а некоторых арестованных, которые упорно не давали показаний, направляли в Лефортовскую тюрьму на особый режим.

Я лично сам видел, как применялись меры физического воздействия к арестованным. Как в самом здании Управления в служебном помещении, так и в тюрьмах Таганской и Бутырской. Обычно применение мер физического воздействия практиковалось в служебных помещениях Управления, куда арестованных привозили из тюрьмы и здесь помогали сотрудники отделения допрашивать и применять меры физического воздействия. Меры физического воздействия к арестованным, как я помню, применяли все сотрудники отделения. Бывая на допросах в тюрьме, я так же видел лично сам, как меры физического воздействия к арестованным применяли и другие сотрудники других отделений и отделов Управления. В тюрьме как правило допрос производился ночью и в следственной, где работали следователи, были слышны крики и стоны арестованных, и арестованным, которые не давали нужных показаний, приходилось говорить «Слышите, и с вами такое может случиться». После этого в ряде случаев арестованные давали нужные признательные показания. При этом, поскольку меры физического воздействия в тот период применялись ко многим арестованным и арестованные, находясь в камере это видели - избитых своих однокамерников, то на допросы они часто приходили испуганные и готовые к даче показаний.

Показания лиц, к которым применялись меры физического воздействия и запугивание, часто служили материалами для ареста других лиц, а потом в дальнейшем ходе следствия с ними уже делались очные ставки».

«…Меры физического воздействия, как я помню, к арестованным применяли Косырев, Шлихт Феодосия Алексеевна, Морозов, Иваненко, Вершинин и Вольфсон».

«…Работая в 3-м отделе, я также к арестованным применял меры физического воздействия, но к кому конкретно, ввиду давности времени, я сейчас не помню».

…«Кроме указанных мною лиц меры физического воздействия к арестованным применял также Свирский».

Сам Мочнов «применял кулаки» и, по его словам, «посторонними предметами не пользовался». «Показания…, с которыми я ознакомился и, что я его во время следствия якобы сажал копчиком на угол стула, я это отрицаю, т.к. этим методом я никогда не пользовался. Работая в органах, я на работу ходил всегда в форме и во время допроса арестованных даже ремня с себя не снимал, считая это неприличным, а пользовался только кулаками» - так ответил Мочнов, ознакомившись с показаниями одного из своих подследственных…

А вот Воденко Николай Ильич, бывший оперуполномоченный 2-го отделения 3-го отдела, принимавший участие в допросах Сун-Жун-Дю и составивший на него обвинительное заключение, - не признал своей вины в избиении подследственных. Уже будучи младшим лейтенантом госбезопасности, заместителем начальника 3-го отдела 121-й стрелковой дивизии, давая объяснения по этому делу, 15 марта 1941 года писал:

«По архивно-следственному делу на обвиняемого Сун-Жун-Дю, объективное объяснение по существу интересующих вопросов следственной части г. Москвы, за давностью времени дать не могу.

Применения к СУН-ЖУН-ДЮ физических мер воздействия с моей стороны не было, это просто клевета». (ГА РФ ф.10035, оп, 1, д. П-23350, л. 73)

Вольфсон также отрицает свое участие в избиениях, но охотно «сдает» своих подчиненных:

«Лично мною физические меры воздействия в отношении арестованных не применялись, а вообще это практиковалось в УНКВД по Московской области. Допускал физические меры воздействия мой подчиненный оперуполномоченный Мочнов, но я запрещал ему, в моем присутствии не позволял этого делать, вообще не разрешал» (ГАРФ, ф. 10035, оп. 1, д. П-37962, л. 147)

Вполне возможно, что Вольфсону и не требовалось избивать арестованных, ведь он пользовался более «простым» способом получения нужных показаний - выдумывал их сам:

«Так же нагло Вольфсон проводил операции по харбинцам и китайцам в феврале-марте месяце 1938 г. Когда я [Сорокин] проверял следственные дела на китайцев и пытался часть из них передопросить, то из этого у меня ничего не вышло, так как они очень слабо знают русский язык, но не глядя на это, Вольфсон их допрашивал без переводчика, после чего передавал их дела на Тройку НКВД СССР, которая приговаривала их к заключению в лагеря на разные сроки…» (ГА РФ, ф. 10035, оп. 1, д. П-32596, л. 63)

Использовал Вольфсон и другой метод получения нужных показаний:

«… В практике своей работы Вольфсон применял методы обмана - подписывать заранее составленные им признательные протоколы, путем уговаривания. Этим методом Вольфсон «уговорил» арестованного китайца Ли-Мин подписать составленный заранее им протокол о его к/р шпионской деятельности, в который были включены десятки фамилий китайцев, не известных Ли-Мин. Данный протокол был размножен на ротаторе в количестве 300 экземпляров и вкладывался в каждое дело на арестованных китайцев, как компоментирующий материал». (ГА РФ, ф.10035, оп. 1, д. П-23350, л. 66)

Протоколы не соответствовали показаниям арестованных, данным в ходе допроса, писались не с их слов, а сочинялись следователем и давались им на подпись. В такие протоколы нередко включались большие группы лиц, не известных арестованному, но это позволяло создать «громкое» дело. Вот что пишет об этом в своем рапорте Мочнов в феврале 1939 года, правда, уже после ареста Сорокина и Вольфсона:

«… со стороны ВОЛЬФСОНА давались например такие установки: всех арестованных китайцев, являвшихся до ареста заведующими китайскими прачечными, записывать участниками контрреволюционной троцкистской шпионско-террористической и диверсионной организации китайцев, «созданной» Ли-Мином. Фактически такой организации вскрыто не было. Протокол допроса Ли-Мина, трактующий о такой организации - плод фантазии Вольфсона, который обманным путем получил на протоколе подпись обвиняемого Ли-Мина и на этом деле рассчитывал создать себе карьеру, предвкушая вполне реально получить орден.

В протокол допроса Ли-Мина Вольфсон приписал группу лиц из числа ранее осужденных по другим делам, в результате чего этот протокол получил облик документа пошлой фальсификации следствия.

Эти вписанные «мертвые души» придали такому протоколу эффективность, которая позволила размножить его на ротаторе до 400 (четырехсот) экземпляров.

Задание Вольфсона по этой части было таково: вкладывать Лиминовский протокол в следственное дело каждого китайца, как арестованных ранее, а так же и в дела тех китайцев, которые будут арестованы, для так называемой ориентировки.

Осудить вторично одних и тех же лиц за одни и те же преступления». (ГА РФ, ф.10035, оп.1, д. П-23350, л. 70)

Практиковалось и составление так называемых «корректирующих» и «обобщающих» протоколов. Вот что об этом показывает Мочнов в 1956 году:

«Как начальник отдела он корректировал некоторые протоколы допросов арестованных, после чего давал указания передопрашивать арестованных. Практиковали и такие случаи, когда он корректировал так называемые обобщенные протоколы по некоторым делам, которые после корректировки переписывались и давались на подпись арестованным». (ГА РФ, фонд 10035, оп. 1, д. П-35500, л. 50)

Итак, когда необходимые, уличающие показания получены, составлялось обвинительное заключение, и дело направлялось на рассмотрение, как в случае с Сун-Жун-Дю, «судебной инстанции, согласно приказа НКВД за «№ 00593 от 19.09.1937» (ГА РФ, ф.10035, оп.1, д. П-23350, л. 16), каковой была внесудебная комиссия НКВД и прокурора СССР…

Это печально известный так называемый приказ о харбинцах, преамбула которого гласит:«Органами НКВД учтено до 25.000 человек, так называемых «харбинцев» (бывшие служащие Китайско-Восточной железной дороги и реэмигранты из Манчжоу-Го), осевших на железнодорожном транспорте и в промышленности Союза.

Учетные агентурно-оперативные материалы показывают, что выехавшие в СССР харбинцы, в подавляющем большинстве, состоят из бывших белых офицеров, полицейских, жандармов, участников различных эмигрантских шпионско-фашистских организаций и т.п. В подавляющем большинстве они являются агентурой японской разведки, которая на протяжении ряда лет направляла их в Советский Союз для террористической, диверсионной и шпионской деятельности.

Доказательством этого могут служить также и следственные материалы. Например, на железнодорожном транспорте и промышленности за последний год репрессировано за активную террористическую и диверсионно-шпионскую деятельность до 4.500 харбинцев. Следствие по их делам вскрывает тщательно подготовленную и планомерно выполнявшуюся работу японской разведки по организации на территории Советского Союза диверсионно-шпионских баз из числа харбинцев».

Приказом предписывалось всех арестованных харбинцев разбить на две категории:

Какое отношение мог иметь к «харбинцам» Сун-Жун-Дю, приехавший из Китая в еще царскую Россию?

Кстати, рассылаемое вместе с этим приказом «ЗАКРЫТОЕ ПИСЬМО

О ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ ДИВЕРСИОННОЙ И ШПИОНСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЯПОНСКОЙ АГЕНТУРЫ ИЗ ХАРБИНЦЕВ» до настоящего времени носит в России гриф «Секретно» и будет таковым как минимум до 2044 года…

Но вернемся к жалобе Сун-Жун-Дю, вернее, к ее разрешению. В октябре 1942 года в Постановлении по его делу Секретариата Особого Совещания при НКВД СССР отмечается, что в связи с поступившим заявлением от осужденного Сун-Жун-Дю были проведены дополнительные следственные мероприятия, вновь допрошено шесть свидетелей, которые охарактеризовали Сун-Жун-Дю положительно, каких-либо антисоветских суждений и проявлений со стороны последнего не привели, но одна свидетельница показала, что квартиру Сун-Жун-Дю посещали китайцы.

В своем заявлении Андрей Андреевич отказался от данных на предварительном следствии показаний, заявляя, что они были даны «под влиянием физических воздействий со стороны следствия».

Было проверено и дело осужденного Ярославского, который, по мнению следствия, завербовал Андрея Андреевича, и выяснилось, что Сун-Жун-Дю в его показаниях не фигурирует. Также уже известно, что арестованы и осуждены за фальсификацию уголовных дел и неправомерные методы ведения следствия капитан ГБ Сорокин и лейтенант ГБ Вольфсон.

И какое решение принимается? Пересмотреть дело? Освободить? Нет, основываясь на приведенных данных, «жалобы осужденного и его жены о пересмотре дела оставить без удовлетворения…»

Вот так, зная все факты о преступном ведении следствия, НКВД не пожелал признать осуждение Сун-Жун-Дю незаконным. Защитил «честь мундира», хотя какая у НКВД может быть честь…

Сергей ПРУДОВСКИЙ -
специально для «Новой»

ДОКУМЕНТЫ, ПОКАЗЫВАЮЩИЕ МЕТОДЫ НКВД ПРИ ФАЛЬСИФИКАЦИИ «ДЕЛ»

По воспоминаниям бывших узников следственной тюрьмы, известной как «Сухановка» или Спецобъект №110, там практиковались пытки 52 видов. В 1938 году тюрьму оборудовали в помещении монастыря Святой Екатерины в Подмосковье. Подробный список методов, которые использовались для получения нужных властям показаний, составила и опубликовала в книге «Сухановская тюрьма. Спецобьект 110» историк, исследователь ГУЛАГа Лидия Головкова.

Пытки

Самой простой пыткой было избиение, пишет исследователь. Избивать людей могли сутками без перерыва, посменно - следователи меняли друг друга, работали не покладая рук. Еще один довольно распространенный в то время способ получения показаний - испытание бессонницей: заключенного могли в течение 10-20 дней на долгое время лишать сна.

Были в арсенале палачей и более изощренные средства. Жертву во время допроса сажали на ножку табуретки таким образом, что при любом движении подследственного она входила в прямую кишку. Другим истязанием была «ласточка» - заключенным за спиной связывали длинным полотенцем голову и ноги. Вытерпеть такое невозможно, но людей в подобном положении держали часами.

Изобретательность следователей-садистов можно сравнить с изощренной фантазией киношных маньяков. Людям под ногти загоняли булавки, отбивали дверьми пальцы, сажали в так называемые «салотопки» - карцеры, где поддерживали высокую температуру. Пытали заключенных и в бочках с холодной водой. Следователь мог заставлять жертву пить чужую мочу.

Свидетельств о том, что кто-либо выдерживал нечеловеческие мучения, практически нет. В тюрьмах ломали бывалых военных. Генерал Сидякин после истязаний сошел с ума: Головкова пишет, что он начал выть и лаять по-собачьи. Многих после допросов отправляли на принудительное лечение в психиатрические больницы. Из документов известен один случай, когда заключенный уцелел в спецучреждении и выдержал пытки. Михаил Кедров, бывший чекист, который пожаловался на злоупотребления в органах, прошел через пыточную тюрьму, не сознавшись в обвинениях. Это помогло ему на суде - его оправдали. Правда, уйти от сталинских палачей ему не удалось: после начала Великой Отечественной войны его расстреляли без возобновления следствия по приказу Лаврентия Берии.

Машины-убийцы

Комиссар госбезопасности часто лично издевался над жертвами. Перед расстрелами заключенных он приказывал своим подручным избивать их. Видимо, это доставляло главному сталинскому палачу какое-то особое удовольствие. На спецобъекте у Лаврентия Берии имелся личный кабинет, из которого на персональном лифте можно было спуститься в помещения для пыток.

Известны и примеры когда нацистские палачи перенимали опыт советских «коллег». В НКВД придумали специальные автозаки, которые были самыми настоящими машинами для убийства. Выхлопная труба у них выводилась внутрь кузова, и заключенные умирали при перевозке - их тела сразу везли в крематорий. Данный метод гитлеровцы применяли в концентрационных лагерях.

At "Фактор человеческой твари": 22 способа пыток НКВД

1. Пытки сигаретами. Использование кожи человека в качестве пепельницы было очень болезненной процедурой, которая радовала слух палачей громкими криками жертвы.

2. Защемление ногтей. Пальцы помещали в специальные устройства.

3. Избиение, что не оставляло следов. Били подследственных и линейками, и мешками с песком, а также галошами по мужским половым органам.

4. Пытки насекомыми. Могли запереть в ящике с клопами, а могли и, связав, посадить на муравейник.

5. Пытки звуком. Жертву заставляли громко отвечать на все вопросы. Или подходили вплотную и кричали на ухо, иногда с помощью рупора. Громкие звуки могли заставить потерять слух и даже свести с ума.

6. Пытки светом. В камере постоянно было включено очень яркое освещение. Такой же яркий свет направляли в лицо подследственному и на допросах. Глаза слезились, сознание затуманивалось, речь развязывалась.

7. Пытки голодом. После 10-15 дней вынужденного голодания заключенный был готов практически на все.

8. Пытки жаждой. Здесь уже жертву могли даже накормить - но обязательно очень соленой пищей, поэтому пить хотелось еще сильнее.

9. Пытки бессонницей. По своему влиянию это напоминало пытку светом и могло применяться вместе с ней. Начинались галлюцинации и головные боли.

10. Череда допросов. Человека постоянно дергали, допрашивали, отводили на допросы и приводили обратно. Человек постоянно находился в тревожном состоянии, нервничал и рано или поздно срывался.

11. Ласточка. Жертве продевалась через зубы (вроде конской узды) середина куска прочной ткани, а концы привязывались к ногам. В результате ни двинуться с места, ни закричать.

12. Замыкание в шкафу или ящике. Несколько часов пребывания в тесной замкнутой коробке, в которой можно было или только стоять, или только сидеть, действовало на жертв не хуже избиения и крика.

13. Замыкание в нише. В нише человек, как правило, чувствовал себя не просто замкнутым, а практически замурованным заживо.

14. Замыкание в карцере. В этих тюремных помещениях была очень низкая температура, а нередко к холоду добавлялась еще и сырость, и вода по колено. Три-пять дней в карцере, могли испортить человеку здоровье на всю жизнь. Но после 10-15 дней проведенных в карцере, люди обычно жили не больше месяца.

15. Яма. Заключенного могли поместить не только в закрытое пространство.

16. Отстойник. В тесном помещении ("отстойнике") запирали несколько десятков человек. Заключенные стояли вплотную, и, если кто-то из них умирал (а такое было часто), труп мог простоять в толпе несколько дней.

17. "Стул". Жертву заставляли находиться в сидячем положении на стуле над доской с гвоздями.

18. Табуретка. Человека сажали на табуретку и не давали двигаться несколько часов. Если человек шевелился - его били, сидит без движения - затекают и начинают болеть ноги и спина.

19. Пытки на коленях. Несколько суток стояния на коленях перед следователями или охранниками давали не только физическую нагрузку, но и оказывали давление на психику.

20. Пытки стоянием. Все время заставлять подследственного стоять, не давая ни прислониться к стене, ни присесть, ни заснуть.

21. Пытки детьми. Перед женщиной ставили ребенка (или ее, или чужого, но тогда уж маленького) и начинали пытать. Детям ломали пальцы и руки.

22. Пытки изнасилованием. Достаточно стандартный вариант пыток женщин. Иногда жертву помещали в камеру с уголовниками.

September 29th, 2013

Прочитал мемуары М.П. Шрейдера "НКВД изнутри. Записки чекиста". Впечатлился сильно. Это не вопли либеральной интеллигенции про миллионы расстреляных лично Сталиным, это воспоминания достаточно высокопоставленного сотрудника НКВД, который сам угодил под репрессии, прошел допросы и пытки, чудом выжил и потом смог обо всем рассказать. Там нет аморфных "миллионов замученных", там то, что человек прочувствовал в буквальном смысле на себе, описание происходящего, которое было охарактеризовано автором как "мясорубка", перемоловшая жизни и судьбы тысяч людей. Которые были в то время активом и цветом нации, имевшие неосторожность приподняться над общей массой и потому срубленные репрессиями, смысла которых они даже не в силах были понять.

Некоторые особенно интересные цитаты из книги:
***
По возвращении Владимир Андреевич рассказывал своему заместителю Н.И. Добродицкому и мне о том, как Ежов проводил совещание. Свою речь на совещании он начал примерно следующими словами:

Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие - сталинские. - При этом он протянул вперед обе руки, как бы демонстрируя их сидящим. - У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами и прочими террористами, - угрожающе сжал он кулаки. Затем, подозрительно вглядываясь в лица присутствующих, продолжал: - И в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые, по имеющимся у меня сведениям, смазывают борьбу с врагами народа на местах.

Сделав выразительную паузу, он с угрозой закончил:

Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, не взирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа.

После этого Ежов стал называть приблизительные цифры предполагаемого наличия «врагов народа» по краям и областям, которые подлежат аресту и уничтожению. (Это была первая наметка спускаемых впоследствии - с середины 1937 года - официальных лимитов в определенных цифрах на каждую область.)

Услышав эти цифры, рассказывал Стырне, все присутствующие так и обмерли. На совещании присутствовали в большинстве старые опытные чекисты, располагавшие прекрасной агентурой и отлично знавшие действительное положение вещей. Они не могли верить в реальность и какую-либо обоснованность названных цифр.

Вы никогда не должны забывать, - напомнил в конце своего выступления Ежов, - что я не только наркомвнудел, но и секретарь ЦК. Товарищ Сталин оказал мне доверие и предоставил все необходимые полномочия. Так что отсюда и сделайте для себя соответствующие выводы.

Когда Ежов закончил свое выступление, в зале воцарилась мертвая тишина. Все застыли на своих местах, не зная, как реагировать на подобные предложения и угрозы Ежова.
Вдруг со своего места встал полномочный представитель УНКВД Омской области, старейший контрразведчик, ученик Дзержинского и мужественный большевик Салынь

Заявляю со всей ответственностью, - спокойно и решительно сказал Салынь, - что в Омской области не имеется подобного количества врагов народа и троцкистов. И вообще считаю совершенно недопустимым заранее намечать количество людей, подлежащих аресту и расстрелу.

Вот первый враг, который сам себя выявил! - резко оборвав Салыня, крикнул Ежов. И тут же вызвал коменданта, приказав арестовать Салыня.
Остальные участники совещания были совершенно подавлены всем происшедшим, и более никто не посмел возразить Ежову.

***

Однажды в воскресный день на даче в Ломах (кажется, в начале ноября 1937 года), когда Радзивиловский (начальник управления НКВД по ивановской области) находился в командировке в Москве, «главный палач» его банды Саламатин, сильно выпив, начал приставать ко мне и, встав за моею спиной, стал в упор глядеть мне в затылок. (Шрейдер был ни много ни мало начальником ивановской милиции) . Когда же я потребовал, чтобы он оставил меня в покое, он с мрачной угрозой заявил:
- Вот посмотрим, как ты будешь себя вести, когда я тебя буду расстреливать.
- Прежде чем меня расстреляют, я сам пристрелю тебя как собаку! - вне себя крикнул я.
Викторов и Ряднов схватили Саламатина под руки и уволокли в соседнее помещение.

Органы НКВД были уже совершенно оторваны от партии и подчинялись только Сталину и Ежову. А на местах роль первой скрипки играли не секретари обкомов, райкомов и другие ответственные работники (которые, видя исчезающих одного за другим товарищей, сами трепетали, со дня на день ожидая ареста), а начальники республиканских, краевых и областных управлений НКВД, молодые и «талантливые» фальсификаторы, инквизиторы и палачи, выдвиженцы Ежова, а позднее - Берии, росчерком пера которых мог быть уничтожен любой человек в стране.

Постепенно я узнавал от своих подчиненных все новые и новые подробности о черных делах, творимых работниками Новосибирского УНКВД. В частности, о том, что Горбач распорядился арестовать и расстрелять как немецких шпионов чуть ли не всех бывших солдат и офицеров, которые в первую мировую войну находились в плену в Германии (а их в огромной в то время Новосибирской области насчитывалось около 25 тысяч). О страшных пытках и избиениях, которым подвергались арестованные во время следствия. Мне также рассказали, что бывший областной прокурор, который прибыл в УНКВД для проверки дел, был тут же арестован и покончил с собой, выпрыгнув в окно с пятого этажа.

Меня не столько удивляют аресты, - сказал я, - сколько признания бывших преданнейших старых большевиков в самых страшных преступлениях против партии. Ведь многие из этих старых революционеров в царской России не жалели своей жизни и шли на верную смерть во имя нашей правды, не сказав ни слова. Почему же они теперь не выносят избиений и признаются в не совершенных ими преступлениях? Или, может быть, я не прав и они действительно совершали эти преступления?

Чудак ты! - ответил Реденс. - В том-то и секрет, что до революции все мы боролись против царского самодержавия, а сейчас начать борьбу с Ежовым и выше стоящими людьми - это значит нанести удар в спину партии.

И все-таки я тогда еще никак не мог осмыслить всего этого. Не мог понять, какая сила заставляет старых, закаленных в царских тюрьмах и в подполье большевиков признаваться на открытых процессах (или на следствии) в несовершенных преступлениях.

(Много позднее я узнал на своем горьком опыте и из рассказов ряда товарищей по заключению, что не последнюю роль в тогдашнем «следствии» играло лживое заверение следователей в том, что, подписывая клевету на себя и своих сослуживцев и товарищей, арестованный, мол, «помогает» партии. И хотя-де сам он не виноват, но поскольку попал в организацию, где орудовали «враги народа» и террористы, то в интересах партии и лично товарища Сталина должен подписать ложные показания, чтобы помочь стране избавиться от «врагов, мешающих строительству социализма и коммунизма», и, главное, избавить себя от пыток, поскольку, мол, все уже предрешено и остальные сослуживцы, находящиеся под следствием, свои показания о вражеской деятельности уже подписали.

Впоследствии мне приходилось встречать нескольких коммунистов, которые, поддавшись на эту «удочку», подписывали заведомо клеветнические показания на себя. Конечно, не исключено, что немаловажную, если не основную роль тут играло желание избежать избиения и пыток, но тем не менее лично я уверен, что в отдельных случаях, когда следствие вели опытные работники, обладающие даром убеждения, этот метод мог иметь большое влияние. Но я никогда и нигде не читал ничего подобного в приказах и распоряжениях. Видимо, это было изобретение, передававшееся от одного следователя к другому устно, в порядке «повышения квалификации».)

Занятную фигуру представлял собою музыкант оркестра Большого театра. Это был культурный, очень добрый и душевный человек. Он рассказал нам, что всю жизнь ничем, кроме музыки и литературы, не интересовался и не занимался, был холостяком. У него была любимая женщина - артистка балета Большого театра. Никогда в жизни он не только не привлекался к ответственности, но даже ни разу не был в милиции. Единственный раз столкнулся с работниками милиции, когда в Москве ввели паспортный режим и работникам Большого театра вручали новые паспорта тут же, в помещении театра.

И вдруг его арестовывают и предъявляют обвинение, что он вместе с другими четырьмя музыкантами оркестра якобы подготавливал террористический акт против члена Политбюро ЦК ВКП(б) Косиора. На допросах он сначала все это отрицал, но потом не выдержал избиений и пыток и подписал «признание» о том, что хотел убить Косиора. После этого его оставили в покое и недели две не допрашивали, а затем снова вызвали на допрос, и какой-то большой начальник УГБ стал всячески оскорблять его и называть провокатором.

Если бы ты, сволочь, убил Косиора, мы бы тебя не только не посадили, а орденом наградили бы. Ведь Косиор оказался матерым шпионом, а ты хотел отделаться. Немедленно откажись от своих показаний и расскажи нам правду, как ты и твои дружки собирались убить товарищей Сталина и Ежова, когда они находились в ложе театра на одном из спектаклей.

Музыкант пришел в ужас и отказался писать такие показания. Тогда по звонку начальника явились четверо здоровенных парней с резиновыми дубинками и «обработали» его так, что он несколько раз терял сознание. Его допрос в тот раз продолжался почти сутки. Следователи менялись, а его, избитого, заставляли стоять в углу и требовали, чтобы он повторял за следователем: «Я - сволочь, я - враг, я хотел убить Сталина и Ежова». Наконец, не выдержав, он к утру подписал требуемые показания.

В Бутырской больнице находилось человек четырнадцать. Большинство лежали после сильных избиений, кто с переломанными ребрами, кто с отбитыми почками, легкими и другими внутренними органами. Несколько человек, как и я, лежали с диагнозом «дизентерия», но мне думается, что все мы страдали кровавым поносом не от дизентерии, а от страшных ударов в область желудка и кишечника.

Когда я пришел в себя, первым ко мне подошел один из немногих «ходячих» больных - бывший чекист (кажется, Бадмаев), по национальности монгол. Он рассказал свою историю. В группе, возглавляемой заместителем Ежова Фриновским, он выезжал в Улан-Батор, где было арестовано большое количество руководящих работников Монгольской партии труда, в том числе - несколько министров республики. Нетронутыми оставались Чойболсан и незначительная группа. С его слов, после вооруженного конфликта с Японией на Халкин-Голе НКВД представило в высшие руководящие органы материалы о том, что чуть ли не все члены правительства Монголии являются японскими шпионами. Большинство арестованных были доставлены в Москву, и Бадмаев участвовал при ведении следствия в качестве переводчика в Лефортовской тюрьме. На его глазах били и пытали монгольских руководящих партийных работников. Ежов на оперативном совещании отметил его хорошую работу, и вдруг неожиданно его арестовывают и обвиняют в шпионаже в пользу Японии и в тесной связи с арестованными «врагами народа» - монгольскими товарищами. (Видимо, его решили «убрать» как нежелательного свидетеля следствия.)

***
Среди подследственных в камере находились пятнадцатилетние ребята, один из которых, кажется, по фамилии Зархи, был сыном работника газеты «Известия». Его обвиняли в том, что он состоял в группе ребят, сформировавших организацию «Месть за отцов». Они от руки писали какие-то листовки, призывающие к борьбе с беззакониями, арестами и пытками. Возглавлял эту группу шестнадцатилетний юноша без ноги, с которым я позднее встретился в другой камере.

Вспоминая о них теперь, я должен признаться, что они являлись подлинными борцами против произвола и беззакония и держались в тюрьме довольно мужественно.
Они могли послужить хорошим примером для многих из нас.

***
Как-то дверь камеры отворилась, и в нее вошел человек средних лет в военной форме. Оглядевшись, он представился:
- Бывший заместитель легендарного командира Чапаева - Кутяков, ныне фашистская б…, он с отчаянием снял и бросил об пол свою шапку.

В разных камерах, где мне приходилось быть, сидели и немцы. Некоторые из них были явными фашистами, а некоторые - коммунистами. Между ними почти ежедневно происходили стычки, доходившие до драк. Немцы-фашисты злорадствовали, что немцы-коммунисты сидят в советской тюрьме, и радовались, что они скоро поедут к себе, в фатерланд. К немцам-фашистам в тюрьму приходили представители немецкого посольства и вызывали их поочередно на свидания, после чего следователь объявил им, что все они вскоре будут вывезены в Германию.

К немцам-коммунистам представитель посольства не приходил. Они без конца писали письма на имя Сталина, доказывая свою невиновность. Однажды следователь сообщил им, что все они тоже будут высланы в Германию. Тогда немцы-коммунисты пришли в ужас и снова начали спешно писать заявления Сталину, умоляя лучше расстрелять их здесь, но только не высылать в гитлеровскую Германию.

Как я уже упоминал, во времена Ежова в камерах не было почти никакого медицинского обслуживания. Из камер выволакивали только тех, кто в полном смысле слова умирал. Никакие жалобы ни на какие боли во внимание не принимались.

Теперь же Берия, видимо, желая на первых порах создать себе некую популярность, распорядился улучшить обслуживание арестованных. Ежедневно производился обход камер фельдшерицами. Открывалась форточка камерной двери, и вахтер спрашивал: «Есть больные? Подходи!» И в камере выстраивалась очередь желающих обратиться за медицинской помощью. Одни жаловались на головные боли. Этим фельдшерица собственноручно совала таблетку в рот и давала запить водой. (На руки таблетки на выдавались.) В камеру фельдшерица никогда не входила. Больных с высокой температурой и другими тяжелыми заболеваниями вахтеры выводили в коридор, где производился осмотр возле столика вахтера.

Когда жаловались на обострение геморроя, фельдшерица просила показать им геморрой. Тогда больной снимал штаны, а двое или трое заключенных приподнимали его так, чтобы голый зад находился прямо напротив форточки. Фельдшерица тут же оказывала «экстренную помощь», а именно: смазывала больное место йодом, от чего страдающий геморроем выл от нестерпимой боли.

Как вам не стыдно, Кононов, обвинять в шпионаже меня? - обратился я к нему. - Вы же были моим под чиненным почти четыре года. Разве вы когда-либо замечали мое антисоветское или антипартийное поведение? Вы же много раз одним из первых мне аплодировали. Я по мню, как однажды я встретил вас в управлении в нетрезвом виде и приказал Фролову посадить вас на трое суток. Не по этой ли причине вы так стараетесь изощряться в издевательствах надо мною? И, кстати, не за битье ли нашего брата вы получили значок «Почетный чекист»?

Ах ты, фашистская гадина! - заорал мой бывший подчиненный. - Тебе не видать должности полицмейстера, которую обещал тебе Гитлер!
От такой чуши я остолбенел.
- Неужели ты не знаешь, Кононов, - попытался разъяснить ему я, - что Гитлер истребляет евреев и изгнал их всех из Германии? Как же он может меня, еврея, назначить полицмейстером?

Какой ты еврей? - к моему удивлению, изрек этот болван. - Нам известно, что ты - немец и что по заданию немецкой разведки несколько лет тому назад тебе сделали для маскировки обрезание.
Несмотря на всю горечь моего положения, я рассмеялся. За смех этот, естественно, тут же пришлось платить.
- Ты, фашистская б…, еще смеяться над нами будешь, - приговаривал Кононов, ударяя меня.

Как никакая классификация в природе не имеет жестких перегородок, так и в пытках нам не удастся четко отделить методы психические от физических. Куда, например, отнести такие методы:

«1) Звуковой способ. Посадить подследственного метров за шесть, за восемь и заставлять все громко говорить и повторять. Уже измотанному человеку это нелегко. Или сделать два рупора из картона и вместе с подошедшим товарищем следователем, подступя к арестанту вплотную, кричать ему в оба уха: «Сознавайся, гад!» Арестант оглушается, иногда теряет слух. Но это неэкономичный способ, просто следователям в однообразной работе тоже хочется позабавиться, вот и придумывают, кто во что горазд.

2) Гасить папиросу о кожу подследственного.

3) Световой способ. Резкий круглосуточный электрический свет в камере или боксе, где содержится арестант, непомерно яркая лампочка для малого помещения и белых стен. Воспаляются веки, это очень больно. А в следственном кабинете на него снова направляют комнатные прожектора.

4) Такая придумка: Чеботарева в ночь под 1 мая 1933 в хабаровском ГПУ всю ночь, двенадцать часов, – не допрашивали, нет: водили на допрос! Такой-то – руки назад! Вывели из камеры быстро вверх по лестнице, в кабинет к следователю. Выводной ушел. Но следователь, не только не задав ни единого вопроса, а иногда не дав Чеботареву и присесть, берет телефонную трубку: заберите из 107-го! Его берут, приводят в камеру. Только он лег на нары, гремит замок: Чеботарев! На допрос! Руки назад! А там: заберите из 107-го! Да вообще методы воздействия могут начинаться задолго до следственного кабинета.

5) Тюрьма начинается с бокса, то есть ящика или шкафа. Человека, только что схваченного с воли, еще в лете его внутреннего движения, готового выяснять, спорить, бороться, – на первом же тюремном шаге захлопывают в коробку, иногда с лампочкой и где он может сидеть, иногда темную и такую, что он может только стоять, еще и придавленный дверью. И держат его здесь несколько часов, полсуток, сутки. Часы полной неизвестности! – может, он замурован здесь на всю жизнь? Он никогда ничего подобного в жизни не встречал, он не может догадаться! Идут его первые часы, когда все в нем еще горит от не остановленного душевного вихря. Одни падают духом – вот тут-то делать им первый допрос! Другие озлобляются – тем лучше, они сейчас оскорбят следователя, допустят неосторожность – и легче намотать им дело.

6) Когда не хватало боксов, делали еще и так, Елену Струтинскую в Новочеркасском НКВД посадили на шесть суток в коридоре на табуретку – так, чтоб она ни к чему не прислонялась, не спала, не падала и не вставала. Это на шесть суток! А вы попробуйте просидите шесть часов? Опять-таки в виде варианта можно сажать заключенного на высокий стул, вроде лабораторного, так, чтобы ноги его не доставали до пола. Они хорошо тогда затекают. Дать посидеть ему часов восемь-десять. А то во время допроса, когда арестант весь на виду, посадить его на обыкновенный стул, но вот так: на самый кончик, на ребрышко сидения (еще вперед! еще вперед!), чтоб он только не сваливался, но чтоб ребро больно давило его весь допрос. И не разрешить ему несколько часов шевелиться. Только и всего? Да, только и всего. Испытайте.

7) По местным условиям бокс может заменяться дивизионной ямой, как это было в Гороховецких армейских лагерях во время Великой Отечественной войны. В такую яму, глубиною три метра, диаметром метра два, арестованный сталкивается, и там несколько суток под открытым небом, часом и под дождем, была для него и камера, и уборная. А триста граммов хлеба и воду ему туда спускали на веревочке. Вообразите себя в этом положении, да и еще только что арестованного, когда в тебе все клокочет…

8) Заставить подследственного стоять на коленях – не в каком-то переносном смысле, а в прямом: на коленях и чтоб не присаживался на пятки, а спину ровно держал. В кабинете следователя или в коридоре можно заставить так стоять двенадцать часов, и двадцать четыре, и сорок восемь. (Сам следователь может уходить домой, спать, развлекаться, это разработанная система: около человека на коленях ставится пост, сменяются часовые. (Кого хорошо так ставить? Уже надломленного, уже склоняющегося к сдаче. Хорошо ставить так женщин. Иванов-Разумник сообщает о варианте этого метода: поставив молодого Лордкипанидзе на колени, следователь измочился ему в лицо! И что же? Не взятый ничем другим, Лордкипанидзе был этим сломлен. Значит, и на гордых хорошо действует…

9) А то так просто заставить стоять. Можно, чтоб стоял только во время допросов, это тоже утомляет и сламывает. Можно во время допросов и сажать, но чтоб стоял от допроса до допроса (надзиратель следит, чтобы не прислонялся к стене, а если заснет и грохнется – пинать и поднимать). Иногда и суток выстойки довольно, чтобы человек обессилел и показал что угодно.

10) Во всех этих выстойках три-четыре-пять суток обычно не дают пить. Все более становится понятной комбинированность приемов психологических и физических. Понятно, что все предшествующие меры соединяются с (11) бессонницей, совсем не оцененною Средневековьем: оно не знало об узости того диапазона, в котором человек сохраняет свою личность. Бессонница (да еще соединенная с выстойкой, жаждой, ярким светом, страхом и неизвестностью – что твои пытки?) мутит разум, подрывает волю, человек перестает быть своим «я»…

12) В развитие предыдущего – следовательский конвейер. Ты не просто не спишь, но тебя трое – четверо суток непрерывно допрашивают сменные следователи.

13) Карцеры. Как бы ни было плохо в камере, но карцер всегда хуже ее, оттуда камера всегда представляется раем. В карцере человека изматывают голодом и обычно холодом (в Сухановке есть и горячие карцеры). Например, лефортовские карцеры не отапливаются вовсе, батареи обогревают только коридор, и в этом «обогретом» коридоре дежурные надзиратели ходят в валенках и телогрейке. Арестанта же раздевают до белья, а иногда до одних кальсон, и он должен в неподвижности (тесно) пробыть в карцере сутки, трое, пятеро (горячая баланда только на третий день). В первые минуты ты думаешь: не выдержу и часа. Но каким-то чудом человек высиживает свои пять суток, может быть, приобретая и болезнь на всю жизнь. У карцеров бывают разновидности: сырость, вода. Уже после войны Машу Г. в черновицкой тюрьме держали босую два часа по щиколотки в ледяной воде – признавайся! (Ей было восемнадцать лет, как еще жалко свои ноги и сколько еще с ними жить надо!).

14) Считать ли разновидностью карцера запирание стоя в нишу? Уже в 1933 в хабаровском ГПУ так пытали С. А. Чеботарева: заперли голым в бетонную нишу так, что он не мог подогнуть колен, ни расправить и переместить рук, ни повернуть головы. Это не все! Стала капать на макушку холодная вода (как хрестоматийно!..) и разливаться по телу ручейками. Ему, разумеется, не объявили, что это все только на двадцать четыре часа… Страшно это, не страшно – но он потерял сознание, его открыли назавтра как бы мертвым, он очнулся в больничной постели. Его приводили в себя нашатырным спиртом, кофеином, массажем тела. Он далеко не сразу мог вспомнить – откуда он взялся, что было накануне. На целый месяц он стал негоден даже для допросов.

15) Голод. Это не такой редкий способ: признание из заключенного выголодить. Собственно, элемент голода вошел во всеобщую систему воздействия.

16) Битье, не оставляющее следов. Бьют и резиной, бьют и колотушками, и мешками с песком. Очень больно, когда бьют по костям, например, следовательским сапогом по голени, где кость почти на поверхности. Комбрига Карпунича-Бравена били двадцать один день подряд. (Сейчас говорит: «И через тридцать лет все кости болят и голова»). Вспоминая свое и по рассказам, он насчитывает пятьдесят два приема пыток . Или вот еще как: зажимают руки в специальном устройстве – так, чтобы ладони подследственного лежали плашмя на столе, – и тогда бьют ребром линейки по суставам – можно взвопить! Выделять ли из битья особо – выбивание зубов? (Карпуничу выбили восемь). Как всякий знает, удар кулаком в солнечное сплетение, перехватывая дыхание, не оставляет малейших следов. Лефортовский полковник Сидоров уже после войны применил вольный удар галошей по свисающим мужским придаткам (футболисты, получившие мячом в пах, могут этот удар оценить). С этой болью нет сравнения, и обычно теряется сознание.

17) В новороссийском НКВД изобрели машинки для зажимания ногтей. У многих новороссийских потом на пересылках видели слезшие ногти.

18) А смирительная рубашка?

19) А взнуздание («ласточка»)? Это – метод сухановский, но и Архангельская тюрьма знает его (следователь Ивков, 1940). Длинное суровое полотенце закладывается тебе через рот (взнуздание), а потом через спину привязывается концами к пяткам. Вот так, колесом на брюхе, с хрустящей спиной, без воды и еды полежи суток двое. Надо ли перечислять дальше? Много ли еще перечислять?»

20) Но самое страшное, что с тобой могут сделать, это: раздеть ниже пояса, положить на спину на пол, ноги развести, на них сядут подручные (славный сержантский состав), держа тебя за руки.