Помещики и дурное обращение c крестьянами. «Многие помещики наши весьма изрядные развратники…» История женщин в России

Наша матушка-старина богата, даже с избытком, такими фактами, о которых нынешнему поколению не придет в голову и во сне. Есть о чем написать…

Русская старина, т. 27, 1879 г.

Как русские крестьяне оказались в рабстве на своей земле

Вступив на престол крупнейшей монархии мира при чрезвычайно сомнительных обстоятельствах, молодая немецкая принцесса, получившая известность под именем Екатерины Великой, чтобы сохранить власть, а вместе с ней и свою жизнь, была вынуждена внимательно прислушиваться и присматриваться к тому, что происходит в ее обширной державе. Поступавшая информация была крайне неутешительной, но в ее достоверности сомневаться не приходилось, поскольку сведения приходили из надежных источников.

Так, граф П. Панин сообщал императрице: «Господские поборы и барщинные работы не только превосходят примеры ближайших заграничных жителей, но частенько выступают и из сносности человеческой».

Не редкостью в России второй половины XVIII века была четырех-, пяти-, а то и шестидневная барщина. Это значило, что всю неделю крестьянин работал на пашне помещика, а для того, чтобы возделать свой участок, с которого он не только кормил семью, но и платил казенные подати - у него оставались только воскресный день и ночи.

А. Радищев передавал свой разговор с мужиком:

«Бог в помощь, - сказал я, подошед к пахарю, который, не останавливаясь, доканчивал зачатую борозду.

Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенью не спускаешь, да еще и в самый жар?

В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину; да под вечером возим вставшее в лесу сено на господский двор, коли погода хороша»…

Новгородский губернатор Сивере доносил Екатерине, что поборы помещиков со своих крепостных «превосходят всякое вероятие». Состояние деревенских жителей современниками прямо характеризовалось как рабство.

Иностранные путешественники, побывавшие в России во времена правления Екатерины, оставили записки, полные изумления и ужаса от увиденного. «Какие предосторожности не принимал я, - писал один французский мемуарист, - чтобы не быть свидетелем этих истязаний, - они так часты, так обычны в деревнях, что невозможно не слышать сплошь и рядом криков несчастных жертв бесчеловечного произвола. Эти крики преследовали меня даже во сне. Сколько раз я проклинал мое знание русского языка, когда слышал, как отдавали приказы о наказаниях».

Без пощечин и зуботычин дворовым слугам не обходилось практически ни в одном господском доме. И отличия можно было найти только в том, как писал один современник, что «наказания рабов изменяются сообразно с расположением духа и характером господина». Где-то барыня предпочитает бить наотмашь башмаком по лицу крепостных девушек, ставя их перед собой в ряд; в другом месте высекли разом 80 служанок за невыполнение работы в срок. По свидетельству известной княгини Е.Р. Дашковой, фельдмаршал граф Каменский в присутствии ее лакея так избил двоих крестьян, что проломил им обоим головы о печку.

Писатель Терпигорев вспоминал о своем дедушке-помещике, которого прозвали «дантистом» за редкое умение одним ударом выбивать дворовым слугам зубы в минуту барского гнева, а то и шутки ради. Примечательно, что этот господин выделялся из ряда себе подобных не фактом битья своих рабов - так поступали почти все, а только необычайной ловкостью битья, которой добродушно удивлялись соседи-рабовладельцы.

Наконец в декабре 1762 года императрице была подана жалоба от 40 крепостных людей Дарьи Салтыковой. Они заявляли о чудовищных злодеяниях своей госпожи и обращали внимание правительницы на то, что Юстиц-коллегия, вместо проведения расследования, помещицу не допрашивает, будто бы по ее болезни, а между тем она вполне здорова и по-прежнему мучает своих слуг. При этом сами челобитчики арестованы и содержатся под караулом.

Дело Салтычихи на общем фоне безнаказанности и злоупотреблений действительно выделялось особой жестокостью, дававшей основания сомневаться в душевном здоровье помещицы.

Так, дворовую свою Максимову она собственноручно била скалкой по голове, жгла волосы лучиной. Девок Герасимову, Артамонову, Осипову и вместе с ними 12-летнюю девочку Прасковью Никитину госпожа велела конюхам сечь розгами, а после того едва стоявших на ногах женщин заставила мыть полы. Недовольная их работой, она снова била их палкой. Когда Авдотья Артамонова от этих побоев упала, то Салтыкова велела вынести ее вон и поставить в саду в одной рубахе (был октябрь). Затем помещица сама вышла в сад и здесь продолжала избивать Артамонову, а потом приказала отнести ее в сени и прислонить к углу. Там девушка упала и больше не поднималась. Она была мертва. Агафью Нефедову Салтычиха била головой об стену, а жене своего конюха размозжила череп железным утюгом.

Дворовую Прасковью Ларионову забили на глазах помещицы, которая на каждый стон жертвы поминутно выкрикивала: «Бейте до смерти»! Когда Ларионова умерла, по приказу Салтычихи ее тело повезли хоронить в подмосковное село, а на грудь убитой положили ее грудного младенца, который замерз по дороге на трупе матери…

Однако господа сенаторы колебались. Не хотели огласки недостойного поведения дворянки, боялись реакции дворянства на неизбежное осуждение помещицы. Предлагалось вместо разбирательства убийств в доме Салтычихи - выпороть хорошенько самих ходоков. Причем выяснилось, что указанная челобитная от дворовых Салтыковой далеко не первая. И прежде с теми крестьянами, кто доходил до столицы в поисках справедливости, так и поступали - били кнутом и возвращали госпоже на расправу, или ссылали в Сибирь.

Но Екатерина решила все же принять челобитную и повелела начать расследование. Тем, кто хорошо знал императрицу, было очевидно, что за естественным для монарха стремлением к защите слабых и восстановлению справедливости на самом деле скрывается прагматический расчет. В народе зрело яростное возмущение против сложившейся в государстве системы угнетения. Наказание Салтычихи должно было стать показательным процессом, предостеречь владельцев крепостных «душ» и продемонстрировать народу заботу правительства о его положении.

Оставшиеся в живых к началу следствия крепостные слуги Дарьи Салтыковой обвиняли свою госпожу в гибели 75 человек. Чиновники Юстиц-коллегии нашли возможным приписать ей только 38 убийств и в 26 случаях оставили «в подозрении». Преступницу приговорили выставить на один час к позорному столбу с вывеской на груди «мучительница и душегубица», а затем заключить в оковы и отвезти в женский монастырь, где содержать до смерти в специально для того устроенной подземной камере без доступа дневного света.

Зверства Салтычихи слишком часто использовались разными авторами для живописания ужасов крепостного быта. На короткое время ее имя стало едва ли не символом всей эпохи существования крепостного права. Но впоследствии навязчивое смакование ее преступлений привело, напротив, к маргинализации образа этой помещицы, представлению о совершенных ею злодеяниях, как о страшном исключении из патриархальных и добрых взаимоотношений между господами и их крепостными слугами.

В действительности Дарью Салтыкову, хотя и можно с полным правом назвать настоящим «извергом рода человеческого», но при этом ни в коей мере нельзя считать изгоем из среды русского дворянства того времени. Напротив, от нее тянутся множество нитей к известнейшим фамилиям московской и петербургской знати. Салтычиха состояла в близком родстве с Дмитриевыми-Мамоновыми, Муравьевыми, Строгановыми, Головиными, Толстыми, Тютчевыми, Мусиными-Пушкиными, Татищевыми, Нарышкиными, князьями Шаховскими, Голицыными, Козловскими…

И эта связь не была формальной. Знатные родственники не однажды выручали преступницу своим влиятельным заступничеством. Достаточно сказать, что следствие о совершенных кровожадной помещицей преступлениях начиналось 21 раз! И всегда прекращалось без всяких последствий и вреда для убийцы. По свидетельству очевидцев, оглядев истерзанное после пыток тело дворовой женщины Прасковьи Ларионовой, Салтыкова обратилась к окружавшим ее в молчании слугам не то с торжеством, не то с угрозой: «Никто ничего сделать мне не может!».

В поместьях соседей и родственников Салтыковой творились часто не меньшие злодеяния, а об извращенном садизме княгини Козловской было широко известно в том числе и при императорском дворе. Насилие над зависимыми людьми стало нормой в России XVIII столетия, и «благородные» насильники чувствовали себя совершенно безнаказанными.

Показательное осуждение Салтычихи ничего не изменило и не могло изменить в нравах поместного дворянства. Сама Екатерина вскоре отступилась от намерений хоть в чем-то смягчить участь крепостных. Она справедливо опасалась задевать интересы помещиков, составлявших практически единственную опору все еще слишком шаткого трона.

В ответ на новые обращения крестьян, искавших защиты правительства от жестокости помещиков, вышел императорский указ, запрещавший подобные жалобы раз и навсегда. Указ гласил, что «которые люди и крестьяне в должном у помещиков своих послушании не останутся и недозволенные на помещиков своих челобитные, а наипаче ее императорскому величеству в собственные руки подавать отважатся, то как челобитчики, так и сочинители наказаны будут кнутом и прямо сошлются в вечную работу в Нерчинск…».

Таким образом, сама государственная власть утверждала в обществе и, в первую очередь, в среде дворянства, отношение к крепостному крестьянину, как к личной собственности хозяина. И не просто утверждала, но и защищала в практической жизни с помощью законодательства и военной силы.

В.О. Ключевский писал по этому поводу, что в российской империи «образовался худший вид крепостной неволи, какой знала Европа, - прикрепление не к земле, как было на Западе, даже не к состоянию, как было у нас в эпоху Уложения, а к лицу владельца, т. е. к чистому произволу».

Но как могло случиться, что граждане одной страны были самим государством поставлены в такие извращенные и несправедливые взаимные отношения, когда одни оказались бесправной собственностью других?

Этот вопрос приводил в недоумение многих еще в пору расцвета крепостного права. «Нельзя не заметить с особенным удивлением участи, которую в последствии веков имел простой народ русский, - писал Н. Тургенев в 1819 году. - В европейских государствах существовавшее там рабство произошло от завоевания. Варвары нагрянули на Европу, воспользовались правом победителей и из побежденных сделали рабов. Напротив того, в России народ русский сверг с себя постыдное и долго томившее его иго татарское, и при том случилось, что побежденные, т. е. татары, остались свободными, и многие из них вступили в сословие дворян, а большая часть победителей, т. е. большая часть коренного народа русского, была порабощена».

От начала своей истории и почти до времени Соборного Уложения 1649 года абсолютное большинство населения в России было лично свободным, могло выбирать род деятельности по своему усмотрению, но, конечно, исходя из тех или иных объективных возможностей. Существовали и несвободные люди, холопы. Холопство делилось на несколько видов, но, за редкими исключениями, вроде плена на войне, формировалось также за счет свободных граждан, добровольно дававших на себя кабалу за материальное вознаграждение со стороны будущего владельца, на определенных, договорных и взаимообязательных для господина и холопа условиях.

Таким образом, холоп был огражден от произвола хозяина действовавшими юридическими нормами, и в этом его принципиальное отличие от будущего бесправного крепостного раба. Холопство часто было выгодным и удобным способом ухода от государственных обязанностей под покровительство влиятельного частного лица.

Государев служилый человек, дворянин, имел право на свое казенное поместье до тех пор, пока воевал на границах государства «конно, людно и оружно». Если он по каким-либо причинам прекращал нести свою службу, он выбывал из своего сословия, лишался поместья и был волен заниматься чем угодно, если не подлежал уголовному преследованию, - открыть ли торговлю, похолопиться к знатному боярину в боевые слуги, или пойти «во крестьяне». Источники XVI и XVII веков полны подобными жизнеописаниями, когда и оскудевшие вконец князья Рюриковичи служили дьячками, нанимались на пашню или вовсе скитались «меж двор».

Военная ли служба, торговое ли дело, хлебопашество ли, как и любой другой вид деятельности, - все это было исключительно родом занятий, а не социально-безвыходным состоянием для свободного лично человека. Так, русский крестьянин, вплоть до середины XVII века, представляет собой, по крайней мере юридически, вольного арендатора дворцовой или помещичьей земли, хотя и стесненного уже к тому времени множеством законных и незаконных обязательств и условий. Но личной свободы он еще не потерял.

Тексты крестьянских порядных записей 20-30-х годов XVII века свидетельствуют о том, что еще в это время древнее право выхода сохранялось вполне. В порядных оговариваются только условия, на которых крестьянин мог покинуть землю помещика.

Однако дворянство все настойчивее требует отмены крестьянского выхода. Урочные лета - время, в течение которого помещик мог заявить о своих беглых крестьянах и вернуть их обратно, - с пяти лет очень быстро растягиваются до пятнадцати.

Наконец, Соборное Уложение, состоявшееся в 1649 году при царе Алексее Романове, среди прочего предписало возвращать беглых крестьян, записанных за тем или иным землевладельцем по писцовым книгам, составленным в 1620-х годах, «без урочных лет». Иными словами, данным постановлением раз и навсегда отменялись всякие ограничения исковой давности о беглецах. Эта мера закона распространялась и на будущее время.

Соборное Уложение 1649 года содержит, кроме отмены «урочных лет», целый ряд статей, приближающих прежде свободного земледельца к барщинному холопу. Его хозяйство все решительнее признается собственностью господина. В прежнее время закон мог и при определенных обстоятельствах ограничивал право выхода только одного тяглеца, владельца двора, лично ответственного за внесение податей, при этом его домочадцы, дети и племяшшки могли беспрепятственно уходить куда угодно. Теперь выдаче помещику подлежало все семейство, и те младшие и дальние родственники, кто не был учтен в писцовых книгах, со всем хозяйством, заведенным в бегах. Здесь же, хотя еще и неясно и не вполне уверенно, но проскальзывает взгляд на крестьянина, как на личную собственность господина, утвердившийся впоследствии. Уложение велит выданную в бегах замуж крестьянскую дочь возвращать владельцу ее вместе с мужем, а если у мужа были дети от первой жены, их предписывалось оставить у его прежнего помещика. Так допускалось уже разделение семей, отделение детей от родителей.

Еще одним ущемлением правоспособности закрепощенного мужика было возложение на помещика обязанности отвечать за податную способность своих крестьян, ведь они, переходя в распоряжение землевладельца, оставались государственными тяглецами.

И все-таки законодатели собора 1649 года еще видели в закрепощенном крестьянине подданного государства, а не рабочую скотину. Некоторые права его как личности, не задевавшие интересов государства, сохранялись и защищались. Крепостной не мог быть обезземелен по воле господина и превращен в дворового; он имел возможность приносить жалобу в суд на несправедливые поборы; закон даже грозил наказанием помещику, от побоев которого мог умереть крестьянин, а семья жертвы получала компенсацию из имущества обидчика.

Разница в правовом положении крепостного крестьянина середины XVII века и его совершенно бесправных внуков и правнуков, которым предстояло жить в XVIII столетии, значительна. Но именно Уложение 1649 года содержит в себе ростки будущих злоупотреблений помещичьей властью. Они состояли в том, что ни одним словом и даже намеком законодатели не определяли норм хозяйственных взаимоотношений помещика и его крестьян - ни вида, ни размеров повинностей, оставляя все исключительно на усмотрение господина. Не разъяснялось также, насколько крестьянин может считаться собственником своего личного имущества, или оно целиком принадлежит помещику.

Подобные умолчания, эта, по выражению историка XIX века, «либо недоглядка, либо малодушная уступка небрежного законодательства интересам дворянства» привели к тому, что «благородное» сословие воспользовалось удобным случаем и истолковало все неясности в свою пользу.

Правление Петра I положило конец любым сомнениям и неясностям. Император нуждался в рабочей силе, и эксплуатация крестьянского труда при нем приобрела невиданно жестокий характер. Причем настолько, что даже современные историки, утверждающие в общем необходимость и пользу петровских преобразований, вынуждены признавать, что деятельность державного реформатора для народа обернулась «усилением архаичных форм самого дикого рабства».

Крепостные служили в армии солдатами, кормили армию своим трудом на пашне, обслуживали возникавшие заводы и фабрики. Практически единственной производящей силой в стране, обеспечивавшей и жизнедеятельность государства и сами преобразования, - был труд миллионов крепостных крестьян.

Но кроме этого именно при Петре утверждается практика дарения христианских «душ» в качестве награды - любимцам, сподвижникам, союзникам и родственникам.

Император лично раздал из казенного фонда в частное владение около полумиллиона крестьян обоего пола. Так, грузинский царь Арчил стал по милости Петра обладателем трех с половиной тысяч дворов, населенных русскими крестьянами. Вместе с ним живые подарки людьми из рук правителя России получили молдавский господарь Кантемир, кавказские князья Дадиановы и Багратиони, генерал-фельдмаршал Шереметев. Один только светлейший князь Меншиков стал владельцем более чем ста тысяч «душ».

Именно с этих пор русские крестьяне становятся живым товаром, которым торгуют на рынках. Торговля приобрела такой широкий размах, что сам император попробовал было вмешаться и прекратить розничную торговлю людьми, словно рабочим скотом, на площадях, «чего во всем свете не водится», как он говорил сенаторам. Но вполне представляя себе негативную реакцию дворянства, особенно мелкопоместного, в среде которого практиковалась в основном розничная продажа крепостных, обычно непреклонный реформатор отступил. Он обратился в Сенат всего лишь с пожеланием «оную продажу людей пресечь, а ежели невозможно будет того вовсе пресечь, то бы хотя по нужде продавали целыми фамилиями или семьями, а не порознь».

Такая удивительная робость правительства перед дворянством привела к тому, что продажа людей в розницу, с разделением семей, разлучением маленьких детей с родителями и мужей с женами продолжалась в России почти до самой отмены крепостного права во второй половине XIX века!

Вообще история крепостного права в России полна примеров, которых действительно «во всем свете» никогда не водилось. Так, например, супруга Петра Великого, Екатерина I, урожденная Марта Скавронская, была по своему происхождению крепостной крестьянкой лифляндского помещика. Кроме того, семья венчанной российской императрицы, ее братья, сестры и племянники оставались в крепостной зависимости вплоть до 1726 года…

Боевая подруга Петра, оказавшись на троне, предпочитала не вспоминать о своих родственниках. Однако наиболее беспокойная из них, сестра Екатерины Алексеевны, Христина, не постеснялась напомнить о себе. Она сумела попасть на прием к рижскому губернатору Репнину с жалобой на притеснения от своего помещика и затем объявила о родстве с императрицей. На недоуменный запрос растерянного чиновника Екатерина, сама еще толком не зная, как поступить, приказала «содержать упомянутую женщину и семейство ея в скромном месте». В целях избежания огласки из усадьбы помещика царскую родню предписывалось изъять под видом «жестокого караула» и шляхтичу объявить, что они взяты «за некоторыя непристойныя слова…», а потом приставить к ним поверенную особу, которая могла бы их удерживать от пустых рассказов.

Вскоре при дворе в Петербурге появилось множество новых лиц - братья и сестры императрицы со своими женами, мужьями и детьми. Они были грубы и невоспитанны, но, учитывая простоту нравов императорского дворца при Петре и Екатерине, скоро освоились в столице. Им были пожалованы графские титулы, деньги, обширные имения и тысячи крепостных «душ».

Как и полагается большим господам, у каждого из этих новых аристократов появились свои барские причуды. Например, племянник императрицы, граф Скавронский, любил искусство и считал себя обладателем изысканного вкуса. Поэтому требовал, чтобы вся многочисленная прислуга в его дворце разговаривала исключительно речитативом. Того, кто ненароком сбивался и тем оскорблял слух господина, жестоко пороли на конюшне.

Но в то же самое время, случись лифляндскому шляхтичу подать иск о возвращении своих беглых крепостных, Скавронских, и, по справедливости, его следовало удовлетворить, поскольку помещик не получил даже ничтожной компенсации при тайном вывозе родственников императрицы из его имения. Тогда сиятельным графам Скавронским пришлось бы вновь одеть подобающее им крестьянское платье и терпеть фантазии уже своего господина. А благосостояние шляхтича при этом могло, мягко говоря, значительно возрасти, потому что закон предписывал возвращать беглого крестьянина помещику со всем имуществом, нажитым в бегах…

Правда, подобный иск так никогда и не был подан. Зато при дворе постоянно увеличивалось число безродных и безвестных прежде людей, фаворитов и временщиков, наложников и наложниц, удачно попадавших, как говорили тогда, «в случай» и в одночасье становившихся вельможами и богачами. За собой они вели свою родню, немедленно возводимую в графское и княжеское достоинство. Так из закройщиков и ткачей, лакеев и брадобреев выходили аристократические фамилии Гендриковых, Закревских, Дараганов, Будлянских, Кутайсовых и многих других.

Простой малороссийский казачок, знаменитый впоследствии Алексей Разумовский, попавший «в случай» к Елизавете Петровне и ставший ее тайным супругом, был пожалован ста тысячами «душ». Дворянство и поместья получили все его родственники, а младший брат, Кирилл, в возрасте 18 лет возглавил Академию наук, а через четыре года стал гетманом Малороссии.

Но существовали и другие пути для того, чтобы войти в ряды российского «благородного шляхетства». Для этого достаточно было получить на службе самый низший чин, соответствовавший 14-му классу Табели о рангах, введенной Петром I. Вместе с выслуженным «благородством» тысячи новых дворян получили право владеть и распоряжаться судьбой своих бесправных соотечественников. Человеческие качества новых рабовладельцев, поднявшихся нередко с самого социального дна, были не слишком высокими.

Александр Радищев приводит замечательный портрет такого господина:

«В губернии нашей жил один дворянин, который за несколько уже лет оставил службу. Вот его послужной список. Начал службу свою при дворе истопником, произведен лакеем, камер-лакеем, потом мундшенком, какие достоинства надобны для прехождения сих степеней придворныя службы, мне неизвестно. Но знаю то, что он вино любил до последнего издыхания… Чувствуя свою неспособность к делам, выпросился в отставку и награжден чином коллежского асессора, с которым он приехал в то место, где родился… Там скоро асессор нашел случай купить деревню, в которой поселился с немалою своею семьею.

Г. асессор произошел из самого низкого состояния, зрел себя повелителем нескольких сотен себе подобных. Сие вскружило ему голову… Он был корыстолюбив, копил деньги, жесток от природы, вспыльчив, подл, а потому над слабейшими его надменен. Если который казался ему ленив, то сек розгами, плетьми, батожьем или кошками, но сверх того надевал на ноги колодки, кандалы, а на шею рогатку… Сожительница его полную власть имела над бабами.

Помощниками в исполнении ее велений были ее сыновья и дочери, как то и у ее мужа. Ибо сделали они себе правилом, чтобы ни для какой нужды крестьян от работы не отвлекать… Плетьми или кошками секли крестьян сами сыновья. По щекам били или за волосы таскали баб и девок дочери.

Сыновья в свободное время ходили по деревне или в поле играть и бесчинничать с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия. Дочери, не имея женихов, вымещали свою скуку над прядильницами, из которых они многих изувечили…».

Как видно, обращение с крепостными слугами в маленьком поместье бывшего лакея и в большом доме аристократки Салтыковой, а также ее знатных родственников практически одинаково.

В построенной при Петре и его преемниках государственной системе только верная служба строю и династии давала знатность, богатство и привилегии. И главной привилегией была безнаказанность в отношении к зависимым людям.

Без различия происхождения и родовая знать, и безродные выслуженнюси по Табели - вместе составили сословие государственных бюрократов, в полной собственности у которых, а в действительности - в совершенном рабстве, оказались миллионы русских крестьян. К середине XVIII столетия почти три четверти всего податного населения Российской империи, около 73% по данным второй ревизии, было отдано правительством «в хозяйственное и судебно-полицейское распоряжение частных лиц», - отмечал В. Ключевский.

Закон не только разрешал телесные наказания, но предоставлял помещику самостоятельно определять степень наказания крепостных, что фактически было равнозначно праву смертной казни своих слуг. Это подтверждает французский аббат Шапп, познакомившийся с бытом крепостной России в 1761 году. Он писал о том, что дворяне подвергают крепостных наказанию плетьми или батогами с такой жестокостью, что «на деле получают возможность казнить их смертью».

Владелец поместья чувствовал себя полновластным государем, самодержавным правителем, чья воля оказывалась законом для его «подданных». Единственное, что мешало помещику вполне насладиться своим положением, была обязательная государственная служба.

Правительство, заинтересованное в симпатиях дворянства, из года в год и от указа к указу последовательно освобождает «шляхетство» от этого гнета. Если при Петре I дворянская служба была пожизненной, то Анна Иоанновна повелевает ограничить ее двадцатью пятью годами, причем помещики, у которых было двое и более сыновей, получали возможность одного из них оставлять для управления хозяйством. Кроме этого изобретательные господа стали записывать своих детей в полковые реестры с колыбели, что приводило к тому, что, достигнув призывного возраста, дворянскому недорослю оставалось отслужить всего несколько лет, и, конечно, в офицерском чине.

Наконец, Манифестом «о вольности дворянской» 1762 года дворянство совершенно освобождается от необходимости службы и каких-либо других обязанностей с сохранением всех своих прав и преимуществ. Андрей Болотов, известный мемуарист и современник тех событий, оставил описание реакции «благородного» сословия на дарованные Манифестом милости: «Не могу изобразить, какое неописанное удовольствие произвела сия бумажка в сердцах всех дворян нашего любезнаго отечества; все почти вспрыгались от радости…».

Одновременно крестьяне, наоборот, теряли всякие признаки правоспособности, превращаясь в одушевленный рабочий инвентарь имения. В 1741 году вступление на престол дочери Петра, императрицы Елизаветы, сопровождалось обнародованием указа об отстранении крепостных крестьян от присяги российским самодержцам. Без разрешения помещика они не могли вступать в брак и женить своих детей, покинуть усадьбу и даже постричься в монахи. Очередной указ лишил крепостных права владеть какой-либо недвижимой собственностью.

Подобное законодательство и практика его воплощения в дворянских имениях, естественно, приводили к бунтам. Подсчитав однажды расходы от необходимости вооруженного подавления многочисленных народных волнений, пришли к остроумному решению взыскивать эти убытки с самих крестьян. В императорском указе сказано так: «Ежели впредь последует какая от крестьян помещикам непокорность, и посланы будут воинские команды, то сверх подлежащего по указам за вины их наказания дабы чувствительнее им было, взыскивать с них и причиненные по причине их непослушания казенные убытки».

Этот закон, так же как и большинство других, не просто ущемлявших, но глумившимися над правами и достоинством крепостных крестьян, был издан в начале правления Екатерины II, в 1763 году. Историки назовут ее царствование великим, а саму правительницу - гуманной и просвещенной. Называют так и до сих пор.

Впрочем, она действительно была автором нескольких проектов законов, назначенных к смягчению крепостных порядков. В 1765 году при поддержке правительницы несколько самых близких к ней людей создают так называемое Вольное экономическое общество. Учредителями Общества выступали фаворит Екатерины Григорий Орлов, графы Воронцов и Чернышев, а также статс-секретарь императрицы и владелец нескольких тысяч «душ» Адам Олсуфьев.

Целью Общества объявили изыскивание средств к «приращению народного благосостояния». Новая организация сразу же объявляет конкурс на лучшее сочинение об изменении участи крестьян. Причем любопытно, что награды в результате было удостоено сочинение, показавшееся отцам-учредителям одновременно столь вольнодумным, что его не сочли возможным напечатать…

Вскоре после этого начинает работу так называемая Уложенная Комиссия, задачей которой было наведение порядка в своде государственных законов. Законодательство, обогатившееся за сто с лишним лет, прошедших со времен Соборного Уложения царя Алексея Михайловича, множеством юридических актов, нередко противоречивых друг другу, действительно нуждалось в исправлении. Но придворных консерваторов тревожило содержание статей Наказа императрицы Екатерины для Уложенной Комиссии. Там самодержавная правительница прямо заявляла о необходимости защитить права крепостных крестьян на имущество и личную жизнь, в том числе их право жениться и выходить замуж без вмешательства помещика.

Распространились слухи, будто в окружении молодой императрицы обсуждаются проекты не только облегчения участи крестьян, но даже их скорого освобождения. Впрочем, паника скоро улеглась. Ни одно из благих намерений Екатерины II в отношении помещичьих крестьян так и не обрело никогда юридической силы.

«Долгое царствование императрицы Екатерины II замечательно внутренними преобразованиями», - восклицают один за другим авторы книг об этой эпохе и тут же глухо оговариваются, что «однако для крепостных крестьян государыне не удалось ничего сделать, и положение их в это время сделалось еще более тяжелым…». Красноречиво звучит и вынужденное объективными фактами признание историка П. Полевого, что «преобразования Екатерины менее всего коснулись крестьянского сословия».

Но ведь это обделенное вниманием правительства сословие составляло абсолютное большинство народа. Кому же тогда были нужны другие преобразования правительницы?

Приход Екатерины к власти летом 1762 года после дворцового переворота сопровождался щедрой раздачей наград для приближенных. В «Санкт-Петербургских ведомостях» от 9 августа 1762 года сообщалось, что за «сокровенное усердие и ревность для поспешения благополучия народного» императорское величество соизволила наградить: «Камергеру Григорью Орлову - 800 душ; Евграфу Черткову - 800 душ; графу Валентину Мусину-Пушкину - 600 душ; порутчику Василью Бибикову - 600 душ; подпорутчику Григорью Потемкину - 400 душ; да Федора и Григорья Волковых - в дворяне и обоим 700 душ; да Алексея Евреинова - в дворянеж и ему 300 душ; гардеробмейстеру Василью Шкурину с женою - 1000 душ…».

Тогда в один день 26 особенно отличившихся и близких к новой императрице Людей получили в свою собственность восемнадцать тысяч крепостных. А всего за время правления Екатерины помещикам было подарено более 800 тысяч «душ». Крестьяне щедро жаловались «за победу, за удачное окончание компании генералам или просто "для увеселения", на крест или зубок новорожденному. Каждое важное событие при дворе, дворцовый переворот, каждый подвиг русского оружия сопровождался превращением тысяч крестьян в частную собственность», - писал В.О. Ключевский.

Крепостное право, как оно сложилось ко второй половине XVII века, превратилось в серьезнейшую государственную проблему. Оно начинало угрожать не только внутренней безопасности империи, когда постоянные мятежи и восстания привели наконец к беспримерной по размаху и жестокости крестьянской войне под руководством Пугачева. Главной опасностью стало развращающее влияние крепостничества на общественные нравы.

Слишком ясно поняла это сама Екатерина, когда в ответ на ее предложения к членам Уложенной Комиссии хотя бы несколько смягчить бесправное состояние крепостных раздались требования прямо противоположного свойства, причем от депутатов разных сословий.

Исключительное право дворянства на распоряжение «душами» соотечественников вызывало зависть непривелигированных, но лично свободных слоев населения. Потому купцы, мещане, казачья старшина и даже духовенство, представленные в Уложенной Комиссии уполномоченными делегатами, заявили о своем непременном желании получить право владения крепостными рабами.

Екатерина была раздражена: «Если крепостного нельзя признать персоною, следовательно, он не человек, то его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет», - записала она вскоре после очередной встречи с депутатами.

Раздражение и беспокойство правительницы были совершенно оправданны. Екатерина оказывалась свидетельницей социального недуга, угрожавшего разрушить государство, которое она мечтала передать своим внукам. Но остановить роковое развитие болезни она уже не могла.

Примечания:

Мундшенк - придворный служитель, ведающий напитками.

. «Кошка» - многохвостая плеть из смоленой пеньки или сыромятных ремней.

Самым распространенным мотивом лишения помещиков кон­троля над имениями служило жестокое обращение с крестьянами. B первой половине XIX в. местные и центральные власти, опасав­шиеся крестьянских бунтов, были буквально одержимы стремлени­ем не допускать помещичьих издевательств над крепостными.

Пе­тербургские чиновники неустанно внушали губернским властям, чтобы те напоминали местному дворянству о его ответственности за крестьян и о том, что помещики, превысившие свою власть, лишаются права распоряжаться имениями. Под дурным обращени­ем понимали не только телесные наказания и непосильный труд, но и те случаи, когда крестьянам давали слишком мало земли. B итоге губернские предводители дворянства и губернаторы уси­ленно собирали информацию о том, у кого среди подвластных им дворян меньше двадцати крепостных душ и кто выделяет крестья­нам меньше 4,5 десятин земли, т.е. минимального прожиточного надела79. Местные власти выискивали и другие признаки притес­нений. B 1832 г. министр внутреннихдел инструктировал москов­ского губернского предводителя дворянства внимательно наблю­дать задворянами, подозреваемыми в жестокости, и предупреждал, что, когда при переселении крестьян не соблюдаются должные меры, есть риск спровоцировать волнения. Хотя министр пре­уменьшил масштаб проблемы, уверяя предводителя, что такие про­исшествия редки и обычно происходят по вине старост, OH все же настоятельно просил, чтобы уездные предводители не спускали глаз с местного дворянства. Через десять лет Министерство внутренних дел перестало делать вид, будто считает случаи дурного обращения с крестьянами исключительным явлением. Теперь министр заявил, что они далеко не редкость, и устроил разнос уездным предводите­лям, смотревшим на дело сквозь пальцы80.

До нас дошло поразительное множество дел о жестокости по­мещиков; ими переполнены материалы служебных архивов пред­водителей дворянства, а также собрания документов полиции и Сената. Нельзя сказать, что в XVlII в. случаи, когда помещиков наказывали за истязания крестьян, были неслыханным делом81. B 1768 г. нашумела история по сей день печально знаменитой Сал- тычихи. Эта помещица за мелкие или даже мнимые проступки за­секла до смерти десятки дворовых, причем заставляла своих людей прятать тела замученных82. Однако крестьянам, страдавшим от не­выносимой жестокости хозяев, было, в сущности, почти некуда об­ратиться за помощью, ибо закон отнюдь не поощрял их к подаче жалоб на своих владельцев83. Крестьяне же, задумавшие отомстить своим мучителям, прибегали к другому приему - к формуле «сло­во и дело», означавшей обвинение в оскорблении величества, а за­одно доносили и о том, что обращение помещиков с крепостными оставляет желать много лучшего. Так, в 1764 г. Николай Иванов объявил, что его барыня, Устинья Соколова, вернувшись с корона­ции Екатерины II, говорила, что новая императрица недостойна править Россией, потому что родом она иноземка. За свое усердие Иванов бьш сурово наказан, как и практически все крестьяне, при­ходившие с доносами на своих господ84.

Когда в 1797 г. император Павел изменил закон и разрешил крестьянам жаловаться на господ за жестокое обращение, немед­ленно хлынул поток челобитных от обиженных крепостных. Пока­зания этих людей не принимались как улики против помещиков, но вина барина могла быть установлена, если соседские помещи­ки и крестьяне, не принадлежавшие обвиняемому, вызывались ее подтвердить. B первое время после выхода нового указа помещи­ков признавали виновными в жестоком обращении лишь в редких случаях85. Ho уже во втором десятилетии XIX в. власти с большей, чем прежде, решимостью вставали на защиту обиженных крестьян.

Для хозяев, которые секли крестьян и моршіи их голодом, пре­дусматривался определенный круг наказаний. B самых крайних случаях таких помещиков лишали дворянства и подвергали пожиз­ненной ссылке или заточению в монастыре, где у них было время подумать о своих грехах86. Такова была судьба той же Салтычихи, а также Анны Лопухиной, чьи дворовые показали, что она избива­ла их детей и втыкала булавки в языки и в грудь крепостным жен­щинам87. B 1769 г. поручик Федор Тарбеев убил свою крестьянку, за что Сенат приговорил его к шести месяцам монастырского по­каяния с последующим разжалованием в нижние чины88. B Сим­бирской губернии в 1801 г. жена майора Нагаткина лишилась дво­рянского звания, после того как ее свирепое рукоприкладство стало причиной смерти одиннадцатилетней дворовой89. Когда в XIX в. наказания за жестокое обращение с крестьянами усилились, Сенат перестал ссылать провинившихся помещиков в ближайшие мона­стыри, предпочитая различными способами ограничивать их иму­щественные права: некоторых хозяев отстраняли от управления имениями, а других лишали права заключать всякие сделки с не­движимостью. Ho чаще всего этим помещикам вообще запреща­лось появляться у себя в имениях.

Дела по обвинению в жестоком обращении с крепостными дают уникальную перспективу для оценки роли гендерных факто­ров во взаимодействии помещиков с судебными властями. Многие историки в XIX в., невзирая на свидетельства об обратном, делали широкие обобщения на основании нескольких нашумевших случа­ев и в итоге заключали, что женщины по своей природе склонны тиранить подвластных им людей90. Труднее установить, как отно­сились к помещицам официальные власти: есть ли причины счи­тать, что они были расположены воспринимать обвинения против помещиц более серьезно, чем жалобы на мужчин дворянского зва­ния? Чаще ли женщины сталкивались с сопротивлением непо­корных крестьян, чем мужчины? A когда помещицу привлекали к ответственности за немотивированные наказания крестьян, то ис­ходили ли жалобы на нее от пострадавших или от родственников самой барыни, задумавших завладеть ее поместьем?

Если мы сравним, сколько мужчин и женщин проходили по таким делам, то увидим, что доля помещиц, обвиненных в дурном обращении с крепостными, вполне соответствует проценту име­ний, находившихся в женских руках в первой половине XIX в. Се­кретный департамент, учрежденный Павлом I для рассмотрения крестьянских прошений, в 1797-1798 гг. заслушал 45 дел о жес­током обращении, и лишь в 5% из них участвовали помещицы91. B документах Московского дворянского собрания сохранилось 109 жалоб на притеснения крестьян со стороны владельцев за 1794-1846 гг., из которых 65 (60%) было подано на помещиков- мужчин и 44 (40%) - на женщин92. Садизм, проявляемый пре­красным полом, в XLX в. сильнее щекотал нервы современников, в то время как суровость и равнодушие к крестьянам были в рав­ной мере присущи помещикам и помещицам.

B последние десятилетия перед отменой крепостного права чиновники, вероятно, разделяли нелестное мнение историков O женской натуре. B докладе о положении крестьян накануне рефор­мы A.B. Головнин отметил, что помещицы «упрямее... и, к сожа­лению, ...бессердечнее» помещиков93. Другой чиновник писал, что «женщины превосходят мужчин в жестокости и отличаются изо­бретательностью наказаний»94. Впрочем, когда крестьяне приходи­ли в уездные суды с рассказами о том, как их притесняют и морят голодом, чиновники не делали различий между владельцами-муж- чинами и женщинами. Чтобы проверить истинность обвинений, предводитель дворянства несколько раз наведывался в имение по­дозреваемого или подозреваемой и искал признаков физического насилия над крепостными. Кроме того, он собирал сведения о его поведении у соседских помещиков и их крестьян. Если эти пока­зания говорили о том, что находящийся под следствием землевла­делец в самом деле обижал своих крестьян, тогда его или ее имение незамедлительно бралось в опеку. Многим из таких владельцев за­прещалось распоряжаться своими владениями и даже посещать их, хотя они получали некоторую сумму на содержание из доходов с этих имений.

Такие наказания кажутся мягкими в сравнении с пожизненны­ми ссылками, к которым приговаривали дворянок в XVIII в. Даже помещики, причастные к гибели своих крестьян в результате бес­пощадной порки, не лишались дворянства и не высылались в мо­настыри95. Так, в 1826 г. в Курской губернии некто Денисов и его жена были обвинены в убийстве одного из своих крестьян, но оба отделались всего лишь высылкой из имения96. Такое же наказание назначили помещице Мистровой в Тверской губернии в 1841 г.: после жестокого избиения крепостной женщины, которая вскоре умерла, ей запретили жить в своем поместье и приговорили к двум месяцам тюрьмы. Дворянства же ее не лишили97.

Материалы рассмотрения дел провинившихся помещиков в дворянских собраниях и центральных органах власти не оставляют сомнений в том, что больше всего беспокоил чиновников, искав­ших признаков «жестокого обращения с крестьянами», «мотовства и расточительности» или безнравственности («неприличное пове­дение», «неблаговидная или развратная жизнь»), не пол преступни­ка, а его или ее принадлежность к дворянству. Этот мотив отражал­ся и в жалобах, адресованных властям. To и дело суть обвинений, изложенных в прошениях и в официальной переписке местных и центральных органов власти, сводится к тому, что обвиняемый виноват в недворянском поведении. B 1839 г. Сызранское дворян­ское собрание спорило, изымать ли имение у лейтенанта Шильни- кова за его пьянство и поведение, «неприличное званию дворяни­на»98. Докладывая об ужасных поступках Александры Тютчевой, волоколамский уездный предводитель дворянства писал, что она так быстро промотала свое наследство, что осталась без крыши над головой. Несмотря на свое благородное происхождение, продолжал он, она потеряла всякий стыд и ради пропитания опустилась до крестьянской работы99. Власти сделали выговор помещице Нарыш­киной за плохое управление делами дочери во время опекунства над ее имением. Предводитель, докладывавший по делу, отметил, что Нарышкина пользуется репутацией, «унижающей дворянское до­стоинство»100. Словом, BO многих из этих дел звучит рефрен, что обвиняемые виноваты не в поведении, которое не пристало их полу, а в поступках, недостойных всякого, кто носит звание дворя­нина. За измену своему социальному статусу помещика лишали одной из его существеннейших привилегий - права распоряжать­ся своими землями и крещеной собственностью.

Если имение брали в опеку, то назначенные к нему попечите­ли отвечали за управление хозяйством и за представление отчетов о доходах и расходах в Дворянскую опеку. Чаще всего в руках по­печителей эти имения приносили не больше дохода, чем у своих владельцев. Дворяне, лишенные права управлять поместьями, горь­ко сетовали на управленческие «таланты» опекунов. Крестьяне же, со своей стороны, зачастую предпочитали власть собственного по­мещика хозяйствованию неизвестных им попечителей101. Крестья­не деревни Каменки Богородского уезда просили местного предво­дителя дворянства освободить поместье их владельца Королькова от опеки. Они перечисляли множество выгод житья при Королько­ве: он за свой счет отстроил крестьянские дома, когда часть дерев­ни сгорела, построил у себя в поместье завод, дававший им заработ­ки, а во время голода 1839 г. раздавал зерно нуждающимся. Как ни странно, в переписке между предводителем и военным губернато­ром не упоминается, в чем именно провинился Корольков. Хотя предводитель не видел причин не пойти навстречу просьбе кресть­ян, поскольку считал, что «опекун никогда не может так свободно действовать на пользу крестьян, как сам их настоящий владелец», московский губернатор ответил, что не может изъять имение из-под опеки102. B 1852 г. с подобным прошением обратились крестьяне, принадлежавшие Екатерине Григорьевой. Как и крестьяне Король­кова, крепостные Григорьевой хвалили свою барыню за то, что она помогала им при неурожаях и покупала для них скот; попечитель же, напротив, не был «настоящим хозяином имения» и не обладал правом оказывать им подобную помощь. Ha этом основании пред­водитель, сочувствуя крестьянам, рекомендовал освободить имение Григорьевой из-под опеки, несмотря даже на то, что нашел ее вла­дения в большом расстройстве103.

Архивы губернских дворянских собраний переполнены докла­дами об исследовании личных и деловых качеств помещиков обо­их полов, но из них неясно, как влияли эти меры на поведение провинциального дворянства. Историки как императорского, так и советского времени считали, что предводители дворянства всяче­ски старались закрывать глаза на страдания обиженных крестьян ради того, чтобы сохранить привилегии своих собратьев-дворян104. Документыдворянской опеки Московской и Тамбовской губерний свидетельствуют о том, что количество обвинений против дворян далеко превосходило число имений, взятых в опеку. B 1844 г. в ве­дении Тамбовской дворянской опеки состояло 87 имений, большей частью принадлежавших несовершеннолетним детям105. Московс­кий губернский предводительдворянствадокладывал, что в 1851 г. было взято в опеку лишь три имения, причем все они принадлежа­ли женщинам и были изъяты за жестокое обращение с крестьяна­ми или за безнравственное поведение106. Ho хотя жалобы и посту­пали в изобилии, доля вынесенных по ним обвинений была скром­ной: с 1834 по 1845 г. почти 3 тыс. помещиков попали под суд за жестокое обращение с крестьянами, но виновными были призна­ны всего 660 человек, т.е. 22%107. Тем не менее в одном 1838 г. по приговорам за жестокое обращение было изъято 140 имений; к 1859 г. эта цифра выросла до 215108. Таким образом, долю имений, находившихся в опеке, никак нельзя назвать незначительной109, и эти данные приводят нас к заключению, что надзор со стороны предводителей дворянства все-таки сдерживал наихудшие побуж­дения помещиков, склонных притеснять своих крестьян110.

Учреждение местных органов самоуправления позволило вла­стям надзирать за губерниями и вмешиваться в частную жизнь дво­рянства в такой степени, о которой мог только мечтать Петр Вели­кий. C точки зрения корпоративных привилегий практика ареста имений доказывала ненадежность владельческих прав помещиков в последние десятилетия крепостного права111. Изъятие поместий было эффективным способом пресечь угнетение крепостных и по­мешать расточению дворянских состояний; но в то же время оно давало простор для злоупотреблений. Так, в 1842 г. наследники графа Кирилла Гудовича уговорили императора взять его имение в опеку на том основании, что Гудович утратил здравый рассудок и вознамерился заложить свое имущество. Как только Гудович согла­сился разделить имение между своими детьми, опека была снята112. B других делах дворяне убедительно доказывали, что родные доби­вались изъятия их имений с единственным намерением ограничить их права собственности113. Более того, хотя в «Жалованной грамо­те дворянству» 1785 г. говорилось, что имущество помещика, совер­шившего преступление, должно отходить его наследникам, на практике эта гарантия оказалась не столь прочной114. Наследники осужденного помещика могли рассчитывать со временем получить его имение в собственность, однако при жизни владельца судьба этого имущества оставалась неопределенной. B 1858 г. дочери Ека­терины Грушецкой в отчаянии обратились в Сенат, когда поместье их матери забрали в опеку за притеснения крестьян и они в резуль­тате остались без гроша. B ответ Сенат постановил, что имение Грушецкой должно оставаться в опеке до ее смерти; по поводу же средств к существованию ее дочерей Сенат никак не высказался115.

C точки зрения гендерных отношений конфликты, рассматри­вавшиеся в дворянских собраниях, показывают, что судебные и административные власти относились к женщинам-помещицам так же, как к помещикам мужского пола. Очевидно, что дворянки так же страдали от ограничений своих корпоративных прав, как и муж­чины. Тем не менее попытки местных властей насаждать идеи о взаимосвязи высоких человеческих качеств и дворянского звания приносили дворянкам пользу, как приносило им пользу и стрем­ление центральной власти добиваться исполнения законов в губер­ниях. Из переписки между центральными и местными учреждени­ями по поводу ареста имений явствует, что пол провинившихся помещиков едва ли принимался во внимание: обо всех одинаково собирались сведения; причем власти особенно настаивали на том, чтобы полученные данные рассматривались в свете предписаний Свода законов. Бывало, что чиновники неодобрительно смотрели на дворянок, которые пьянствовали или заключали неравные бра­ки, но все же отказывались лишать их имущества на основании этого, если нравственные недостатки этих женщин не сопровожда­лись реальными свидетельствами плохого управления поместьями. Этот беспристрастный подход был явным шагом вперед по сравне­нию с действиями чиновников XVIII в., более склонных ограничи­вать имущественные права женщин, преступавших принятые гра­ницы морали и традиционные нормы женского поведения. B то же время помещики-мужчины почувствовали, что отношение K ним судебных институтов стало менее снисходительным. Жалобы со стороны жен уже не отметались с порога, обвинения жен в супру­жеской неверности не вызывали прежнего доверия, и дворяне по­няли, что и от них тоже ждут более нравственного поведения и луч­шего хозяйствования.

Несмотря на все недостатки, судебный процесс в император­ской России дал многим дворянкам возможность отстаивать свои интересы и защищать себя и детей от лишения имущества. Разуме­ется, успешный ход судебного разбирательства зависел от множе­ства неуловимых факторов: от способности истицы уговорить чиновников принять дело к рассмотрению, от поддержки членов семьи и даже от силы ее характера. Р. Уортман полагает, что труд­ности, связанные с обращением в суд, «отбивали охоту к тяжбам и заставляли людей отказываться от защиты своих интересов»116. B свете этой оценки примерно одинаковый уровень участия жен­щин и мужчин в имущественных тяжбах кажется особенно приме­чательным. Хотя существовали помехи в достижении справедли­вости, дворянки не испытывали при этом более серьезных затруд­нений, чем мужчины. Bo всяком случае, в сфере имущественного права дворянки, упорно отстаивавшие свои интересы, убеждались в том, что их доверие к суду не напрасно.

1 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. Chicago, 1976. P. 20 [Уортман P. Властители и судии. С. 70-71. - Примеч. ред.]; LeDonne J. Ruling Russia: Politics and Administration in the Age of Absolutism, 1762-1796. Princeton, 1984. P 145-146.

2 Hirschon R. Introduction: Property, Power, and Gender Relations //Women and Property - Women as Property. Ed. R. Hirschon. N.Y., 1984. P 17.

3 См. гл. 1 наст, изд., примеч. 43.

4 См.: РГИА. Ф. 1330 (Общие собрания департаментов Сената). On. 4 (1807-1827). On. 5 (1828-1847); On. 6 (1848-1863). Bce эти дела (всего 392) касались родственных конфликтов из-за наследства или имуществен­ных споров между посторонними людьми.

5 Сопоставимых цифр для дворянок Западной Европы не существует. Однако при исследовании женских имущественных прав в Англии нача­ла Нового времени Э. Эриксон установила, что в Канцлерский суд обра­щались женщины из всех социальных слоев, причем выступили инициа­торами 26% дел, рассмотренных в XVII - начале XVIII в. См.: Erickson A.L. Women and Property in Early Modern England. L., 1993. P 114-115.

6 Шишкин Т. Несколько слов о необходимости юридических познаний для женщин // Рассвет. 1859. № 3. С. 126.

7 Соколовский H. Современный быт русской женщины и судебная ре­форма. (Юридические заметки) // Женский вестник. 1867. № 9. С. 60-61.

8 Ильинский П.А. K вопросу о положении женщины в XVIII столетии в Костромской области (по архивным данным) // Труды третьего областного историко-археологического съезда. Владимир, 1909. С. 12-14.

9 Островский А.Н. Собрание сочинений: B 10 т. М., 1959. Т. 1. С. 189 («Бедная невеста»).

ІОДепутаты Уложенной комиссии 1767 г. сетовали на то, что незнание законов ведет к разорительным искам со стороны дворян обоего пола: СИРИО. 1896. Т. 4. С. 379.

11 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. P. 107 [Уортман Р. Властители и судии. С. 201. - Примеч. ред.]. O противоречи­вости данных о распространении текстов законодательных сводов см.: MarkerG. Printing, and the Origins of Intellectual Life in Russia, 1700-1800. Princeton, 1985. P 198. Г. Маркер отмечает, что между 1780 и 1796 гг. было напечатано пять тысяч экземпляров «Уложения».

12 Co второй половины XVIII в. Сенат всячески старался наладить кон­троль за отправлением правосудия в губерниях и получал из местных ор­ганов отчеты о получении и исполнении указов. См., например: РГАДА. Ф. 264 (IV Департамент Сената). On. 2. Ед. xp. 53 (1767); Ф. 264. On. 2. Ед. xp. 178 (1773-1774); Ф. 264. On. 2. Ед. xp. 253 (1782); Ф. 264. On. 2. Ед.

Xp. 367 (1799). .

13 См. составленную в начале XVIII в. опись предметов, «что надлежит купить в Голландии и в других городах», из бумаг семейства Шереметевых: РГИА. Ф. 1088. On. 3. Ед. xp. 1292. Л. 5.

]4Анненков И.П. Дневник курского помещика И.П. Анненкова (1745- 1766) // Материалы по истории СССР. М., 1957. Вып. 5. С. 708-709, 714- 715.

15 Некоторые примеры см.: РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 4. Jl. 41 (1722): «...а в указе и в пунктах... написано имянно»; Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 9. Л. 3 (1724); Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 51.Л. 32 (1758); Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 365. Л. 20 (1752).

16 B прошении на высочайшее имя вдова Чесменская изложила исто­рию движения своего дела от судов низших инстанций до Сената, причем привела положения конкретных указов в поддержку своего иска. По ее словам, ни один из судов не судил по закону. См.: Прошение на Высочай­шее имя вдовы генерал-майора Чесменского // Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университе­те. 1873. Кн. 1. С. 263-265.

17 Об истории этих попыток см.: Пахман C.B. История кодификации гражданского права: B 2 т. СПб., 1876.

18 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. P 26- 27 [Уортман Р. Властители и судии. С. 78-79. - Примеч. ред.].

19 Erickson A.L. Common Law Versus Common Practice: The Use of Mar­riage Settlements in Early Modern England // Economic History Review. 1990. Vol. 42. № 1. P. 26.

20 Богданович П. Новый и полный письмовник. СПб., 1791. С. 13-14.

21 Васильев И.В. Фемида, или начертание прав, преимуществ и обязан­ностей женского пола в России. М., 1827.

22 Крестинская А. Чувства и мысли при чтении ручной книжки о пра­вах женщин в России // Дамский журнал. 1827. № 24. С. 234-238.

23 РГИА. Ф. 1330. On. 2. Ед. xp. 6. Л. 4.

24 РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 68. Л. 2.

25 БолотовА. Жизнь и приключения Андрея Болотова. М., 1931. Т. 1: 1738-1759. С. 150-155 (переиздание: Oriental Research Partners. Cambridge, \912>;Державин Г.Р. Сочинения Державина. СПб., 1871. Т. 6. С. 404-405.

2ЬДельвигА.И. Полвека русской жизни. Воспоминания А.И. Дельвига (1820-1870). М., 1930. Т. 1. С. 353-355, 375-379.

27 Bradford М. W. The Russian Journals of Martha and Catherine Wilmot, 1803-1808. L., 1935. P. 290, 308-309.

28 Памятники московской деловой письменности XVlII в. М., 1981. С. 20.

29 Письма сестер М. и К. Вильмот из России. С. 337; Bradford М. W. The Russian Journals. P 271-272.

30 Смирнова A.O. Записки // Русский архив. 1895. Кн. 5. № 2. С. 25.

31 РГАДА. Ф. 1274 (Панины - Блудовы). On. 1. Ед. xp. 3240. Л. 1-2.

пДанилов M.B. Записки // Русский архив. 1883. Кн. 2. N° 3. С. 13. B се­редине XIX в. E.A. Фредерикс (урожденная Сабурова) назвала историю права в числе предметов, которые она изучала: РГИА. Ф. 1044. On. 1. Ед. xp. 40.

33 Чечулин Н.Д. Русское провинциальное общество во второй полови­не XVIII в. СПб., 1889. С. 37; Ильинский П.А. K вопросу о положении жен­щины в XVIII столетии. С. 13; Левшин А. Женские нравы и воспитание прошлого века. (Исторические картины) // Колосья. Журнал научно-ли­тературный. 1887. № 1: Январь. С. 158-159; ШаиіковС.С. История русской женщины. СПб., 1879. С. 317. Никакого систематического исследования уровня женской грамотности в России XVIII в. не проводилось. B работе Б. Миронова этот вопрос освещен только для середины XYX в. См.: Миро­нов Б.Н. История в цифрах: математика в исторических исследованиях. JI., 1991. С. 73, 85-86.

34 Об истории женского образования в России см.: Лихачева E.O. Ма­териалы для истории женского образования в России: B 2 т. СПб., 1899-

1901. Если украинское дворянство писало в 1767 г. в наказах Уложенной комиссии о потребности в женских училищах, то русское провинциальное дворянство проявляло мало интереса к обучению женщин. См.: Бочкарев В. Культурные запросы русского общества начала царствования Екатерины II по материалам законодательной комиссии 1767 года // Русская старина. 1915. Май. Т. 162. С. 319-320, 322.

35 B данном случае грамотность определяется просто как способность подписаться поддокументом полным именем. Сравнение показывает, что русские женщины отставали в этом от европейских современниц. Так, изучение женских подписей под присягой в Северной Англии C 1640 по 1750 г. свидетельствует о том, что всего лишь 19% дворянок, выступавших в суде, не могли написать свое имя. См.: Houston R.A. The Development of Literacy: Northern England, 1640-1750 // Economic History Review. 2nd ser. 1982. Vol. 35. № 2: May. P. 207-208.

36 РГИА. Ф. 923 (Глебовы). On. 1. Ед. xp. 43. JI. 1. См. также письмо князя Николая Щербатова к жене за 1757 г., в котором он просит, что­бы дочь писала ему почаще и следила за правописанием, «ибо в после­днем ее письме нет ни одной строки без описки»: РГАДА. Ф. 1395. On. 1. Ед. xp. 206. Jl. 4.

37 РГИА. Ф. 946 (Любомирские). On. 1. Ед. xp. 15. Л. 30.

38 РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 241. Л. 5-6.

39 Там же. Ф. 7 (Преображенский приказ, Тайная канцелярия и Тай­ная экспедиция Сената). On. 2. Ед. xp. 2749. Л. 32.

40 РГИА. Ф. 1383 (Ревизия сенатора Куруты И.Е. Тамбовской губер­нии). On. 1. Ед. xp. 175. Л. 37-38; Ф. 1383. On. 1. Ед. xp. 195. Л. 2.

41 Там же. Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 406. Л. 6. Другие примеры прошений, самостоятельно написанных женщинами, см.: Там же. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 509. Л. 2-3; Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1891. Л. 6 (1862).

42 Там же. Ф. 796. On. 50 (1769). Ед. xp. 124. Л. 4; ЦГИАМ. Ф. 394. On. 1. Ед.хр. 131. Л. 3 (1819).

43 РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 65. Л. 17: «Била челом... об отказе послать указ в Севскую провинциальную канцелярию понеже имеется у нее приказная ссора с рыльским воеводою».

44 Там же. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2749.

45 Щербатов M.M. 0 повреждении нравов в России. // «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева. Фак- сим. изд. / Ред. M.B. Нечкина, EJL Рудницкая. М., 1984. С. 69, 87-88.

46Адам М. Из семейной хроники // Исторический вестник. 1903. Т. 94. № 12. С. 826.

47 РГИА. Ф. 878 (Татищевы). On. 2. Ед. xp. 302. JI. 8.

48 РГИА. Ф. 914 (Волконские). On. 1. Ед. xp. 10. JI. 1.

49 БлаговоД. Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений. JI., 1989. С. 316.

50 См., в частности: Lotman lu.M. The Poetics of Everyday Behavior in Eighteenth-Century Russian Culture // The Semiotics of Russian Cultural History / Ed. AD. Nakhimovski and AS. Nakhimovski. Ithaca, 1985. P. 67-94; Roosevelt P.R. Emerald Thrones and Living Statues: Theater and Theatricality on the Russian Estate // Russian Review. 1991. Vol. 50. № 1. P. 18; TovrovJ. The Russian Noble Family: Structure and Change. N.Y., 1987. P. 3.

51 Meehan-Waters B. The Development and Limits of Security of Noble Status, Person, and Property in Eighteenth-Century Russia // Russia and the West in the Eighteenth Century / Ed. by A Cross. Newtonville, Mass., 1983. P. 300.

52 Как мы уже видели (см. гл. 2 наст, изд.), дворяне, уезжавшие за гра­ницу без разрешения монарха, рисковали подвергнуться конфискации имущества. Одна англичанка, жившая в России в середине XYX в., отме­чала: «Если русский сумеет хитростью выехать из страны, ему запрещают вернуться, а все его имущество конфискуют». См. дневник, авторство ко­торого приписывают Амелии Лайонс: At Home with the Gentry: A Victorian English Lady’s Diary of Russian Country Life. Attrib. to Amelia Lyons / Ed. J. McNair. Nottingham, 1998. P. 22.

53 См. гл. 3 наст. изд.

54 ПСЗ-1. Т. 14. № 10410 (20.05.1755).

55 Корф C.A. Дворянство и его сословное управление за столетие 1762- 1855 годов. СПб., 1906. С. 105-108; Madariaga L de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 286 (Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 454. - Примеч. ред.).

56 Блинов И. Сенаторские ревизии // Журнал министерства юстиции.

57 РГИА. Ф. 1555. On. 1. Ед. xp. 133. Л. 4.

58 Списки членов Дворянской опеки можно найти в: РГИА. Ф. 1379. On. 1. Ед. xp. 576. Л. 54 (1839); Ф. 1558. On. 1. Ед. xp. 34. Л. 21, 60 (1828). См. также: Корф C.A. Дворянство и его сословное управление. С. 105-108.

59 ЦГИАМ. Ф. 4 (Канцелярия московского дворянского депутатского собрания). On. 2. Ед. xp. 30 (1829); Ед. xp. 41; Ед. xp. 42; Ед. xp. 49 (1832); Ф. 380 (Канцелярия московского губернского предводителя дворянства). Ед. xp. 11 -а (1849); Ед. xp. 84 (1871). См. также: CavenderM.W. Nests ofthe Gentry: Family, Estate, and Local Loyalties in Provincial Tver’, 1820-1869. Ph. D. dissertation, University ofMichigan, 1997. P. 302-312.

60 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 53. Л. 1.

61 Серьезное исследование, посвященное Вольному экономическому обществу и введению в России рационального землепользования, пред­ставляет собой работа: Conflno М. Domaines et seigneurs en Russie vers Ia fm du XVIII siecle. Paris, 1963. Более позднее исследование поставленного на научную основу земледелия в Тверской губернии см.: Cavender М. W. Nests of the Gentry. Р. 198-270.

62 Екатерина II приставила двух попечителей к имению вдовы Марии Павловны Нарышкиной, после того как у той мошеннически отобрали имение в тысячу с лишним душ. B тяжбе между Нарышкиной и тайным советником Талызиным Екатерина вынесла решение в пользу Нарышки­ной, но запретила ей продавать или закладывать любую часть имения без разрешения опекунов. См.: ПСЗ-1. Т. 22. № 16000 (23.05.1784); Архив кня­зя Воронцова. М., 1888. Т. 34. С. 437-442.

63 ЦГИАМ. Ф. 394 (Канцелярия рузского уездного предводителя дво­рянства, 1790-1897). On. 1. Ед. xp. 271. Jl. 1. Доклад уездного предводите­ля дворянства московскому гражданскому губернатору (1841).

64 ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 3. Л. 1-2.

65 Там же. Ед. xp. 241. Л. 1-3 (1829).

66 РГИА. Ф. 1286 (Департамент полиции исполнительной). On. 8

(1842) . Ед. xp. 284. Л. 7-13, 29-30.

67 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 26. Л. 2, 16 (1851). Аналогичныедела см.: РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1836). Ед. xp. 286; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2.

Ед. xp. 2 (1847); Ед. xp. 26 (1851); Там же. On. 4. Ед. xp. 54 (1850); РГИА.

Ф. 1286. On. 15 (1854). Ед. xp. 1002. Л. 16-17.

68 РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1835). Ед. xp. 374. Л. 3-9.

69 Описание конфликта между центральными и местными властями по поводу значения «законности» см.: Werth P.W. Baptism, Authority, and the Problem of «Zakonnost» in Orenburg Diocese: The Induction of over 800 «Pagans» into the Christian Faith // Slavic Review. 1997. Vol. 56. № 3. P 472, 480.

70 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 453. Л. 2-6.

71 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 232. Л. 4-8.

72 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 11. Л. 1 (1849).

73 Там же. Ед. xp. 7. Л. 24 (1848).

74 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 221.Л. 5-8, 24-30. Другие дела, по которым имения мужей были взяты в опеку по требованию их жен, см.: РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1835). Ед. xp. 363; ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 75 (1838); РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 212; Там же. On. 8 (1842). Ед. xp. 286; Там же. On. 8 (1843). Ед. xp. 445; Там же. On. 12 (1850). Ед. xp. 660.

75 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 509. Л. 2-3, 26.

76 Там же. Ф. 1549 (Ревизия сенатора А.Л. Львова Тамбовской губер­нии, 1814-1815). On. 1. Ед. xp. 202. Л. 5.

77 РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1836). Ед. xp. 286. Л. 1, 26-30. См. также: Там же. Ф. 1537. On. 1. Ед. xp. 69. Л. 9-11, 15 (1800).

78 Там же. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 213. Л. 3-9, 26-27, 33-35. Му­жья, сумевшие доказать, что их жены родили незаконныхдетей, также ока­зывались в выигрыше. См.: Там же. On. 12 (1850). Ед. xp. 755. Л. 10-16.

79 ЦГИАМ. Ф. 394. On. І. Ед. xp. 425. Л. 1-2; РГИА. Ф. 958. On. 1. Ед. xp. 726. Л. 2-6 (1844).

80 ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 256. Л. 1-2, 8; РГИА. Ф. 1384 (Ревизия сенатора кн. С.И. Давыдова Калужской губернии, 1849-1851 гг.). On. 1. Ед. xp. 614. Л. 75-76.

81 Еще в 1719 г. Петр Великий указал отдавать в опеку имущество по­мещиков, плохо обращавшихся со своими крепостными. Ho на протяже­нии XVIlI в. это установление в основном игнорировали. См.: Blum J. Lord and Peasant in Russia from the Ninth to the Nineteenth Century. Princeton,

1961. P. 435-439. В.И. Семевский обнаружил в XVIII в. 18 случаев, когда помещиков обвиняли в истязании крестьян, и отметил большую непосле­довательность в назначенных им наказаниях. См.: Семевский В.И. Кресть­яне в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1881. Т. 1. С. 189- 196. Самые ранние примеры дел помещиков, подозреваемых в засечении крестьян насмерть, см.: ПСЗ-1. Т. 15. № 11291 (10.06.1761); N° 11450 (25.02.1762).

82 ПСЗ-1. Т. 18. N° 13211 (10.12.1768). Показаниядворовыхлюдей Сал­тыковой см.: РГАДА- Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2078. Л. 17-18.

83 По поводу неясностей в российских законах, касающихся права кре­постных обращаться с челобитными на своих помещиков, см.: Madaria­ga I. de. Catherine II and the Serfs: A Reconsideration of Some Problems // Slavonic and East European Review. 1974. Vol. 52. N° 126. January. P 47-54.

84 РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2135. Л. 9, 13. См. также: Там же. On. 1. Ед. xp. 1751 (1756); Ед. xp. 1751 (1756).

85 He следует удивляться тому, что власти обычно признавали обвине­ния со стороны крестьян необоснованными. См. подборку дел: РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2985. Ч. 1 (1797).

86 Небольшое число дворян было сослано в Сибирь за дурное обраще­ние с крестьянами при Екатерине II: Madariaga I. de. Catherine Il and the Serfs. P. 53.

87 РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 3567. Л. 3, 5-6 (1800).

88 РГИА. Ф. 796. On. 50. Ед. xp. 323 (1769). Л. 1.

89 Там же. Ф. 1345. On. 98. Ед. xp. 667. Л. 27-29, 32-33.

90 См.: Гольцев B.A. Законодательство и нравы в России XVIII в. 2-е изд. СПб., 1896. С. 80; Ильинский П.А. K вопросу о положении женщины в XVIII столетии. С. 5, 8; Щепкина E. Из истории женской личности в Рос­сии. СПб., 1914. С. 133; Соловьев C.M. История России с древнейших вре­мен. М., 1879. Т. 5. С. 137.

91 РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2985. Ч. 1, 2.

92 См.: ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Из 165 поместий, взятых в опеку за рас­точительство и издевательства над крестьянами в 1850-1859 гг., 28 принад­лежали женщинам: Рахматуллин M.A. Крестьянское движение в велико­русских губерниях в 1826-1857 гг. М., 1990. С. 181.

93 РГИА. Ф. 958 (Киселев П.Д.). On. 1. Ед. xp. 666. Л. 5.

94 Цит. по: Рахматуллин М.А. Крестьянское движение. С. 181.

95 Обзор девятнадцати судебных дел помещиц, обвиненных в жестоком обращении с крестьянами, показывает следующее: четырех женщин при­говорили к заключению в монастырь на срок от одного до пяти лет (по­следнее из этих дел относится к 1802 г.). У десяти помещиц имения были изъяты. Еще четырем дамам выразили порицание просто на словах. Лишь одну помещицу лишили дворянства и сослали на каторгу в Сибирь за то, что она насмерть забила дворовую девку. Мужа преступницы только по­журили за то, что позволял жене совершать столь жестокие поступки. См.: РГИА. Ф. 1345. On. 98. Ед. xp. 231. Л. 18, 21 (1798); Ед. xp. 546. Л. 8, 13 (1801); Ед. xp. 610. Л. 24-27, 30-31 (1801); Ед. xp. 634. Л. 1-2, 32, 55 (1802); ЦГИАМ. Ф. 383. On. 1. Ед. xp. 55 (1827); РГИА. Ф. 1286. On. 7 (1838). Ед.хр. 24; On. 8 (1841). Ед. xp. 211; Ед. xp. 216. Л. 2, 7; Ед. xp. 231; Ед. xp. 272. Л. 1-5, 10; On. 8 (1842). Ед. xp. 256; Ед. xp. 269. Л. 2-5; On. 8

(1843) . Ед. xp. 515. Л. 2-3, 5; Ед. xp. 536. Л. 2-5, 30-33, 43; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 191 (1850); РГИА. Ф. 1286. On. 15 (1854). Ед. xp. 909. Л. 1-3; Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1291 (1858); Ед. xp. 1891 (1862). B восьми делах с участием мужчин-помещиков наказания распределились так: од­ного сослали в Сибирь вместе с женой (1797), другого приговорили к пяти годам в монастыре, у троих арестовали поместья, а еще три дела остались без решения или были закрыты за недостатком улик. См.: РГИА. Ф. 1345. On. 98. Ед. xp. 12. Л. 1-4, 40-43 (1797); Ед. xp. 288. Л. 32, 38, 42 (1799); Ф. 1286. On. 6 (1835). Ед. xp. 383; On. 6 (1836). Ед. xp. 293; On. 7 (1838). Ед. xp. 37; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2, Ед. xp. 192 (1850); РГИА. Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1277 (1858).

96 РГИА. Ф. 1555 (Ревизия сенатора кн. А.А. Долгорукова Воронеж­ской, Курской, Пензенской, Саратовской, Симбирской и Тамбовской гу­берний, 1826 г.). On. 1. Ед. xp. 183. Л. 12-15.

97 Там же. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 231. Л. 2-4.

98 Там же. On. 6 (1836). Ед. xp. 297. Л. 22.

99 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 99. Л. 1 (1850).

100 Там же. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 187. Л. 23 (1844). См. также: РГИА. Ф. 1549. On. 1. Ед. xp. 51 (1814). Л. 29; Ф. 1286. On. 8 (1842). Ед. xp. 269. Л. 2-5; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 81 (1868); Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 191. Л. 15 (1845); Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 44. Л. 14 (1849); On. 2. Ед. xp. 59. Л. 16 (1835); РГИА. Ф. 1286. On. 7 (1838). Ед. xp. 17. Л. 2; ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед.хр. 116. Л. 2 (1846).

101 По наблюдению одного историка, если крестьяне в имениях, взя­тых в опеку, и не подвергались дурному обращению, то страдали от даль­нейшего снижения жизненного уровня: Повалишин А.Д. Рязанские поме­щики и их крепостные. Рязань, 1903. С. 151.

102 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 85. Л. 7-8, 16-17 (1853).

103 Там же. Ед. xp. 73. Л. 6-16, 47.

104 Игнатович И.И. Помещичьи крестьяне накануне освобождения. 3-е изд. Л., 1925. С. 59-60; ПовалишинАД. Рязанские помещики. С. 109.

105 РГИА. Ф. 1383. On. 2. Ед. xp. 250. Л. 36-69. После освобождения крестьян продолжали брать под опеку имения несостоятельных должни­ков. А.М. Анфимов в работе о дворянах-землевладельцах рубежа XIX и XX вв. объявил дворянскую опеку «реакционнейшим учреждением», при­званным сохранять власть крупных землевладельцев, защищая их от кре­диторов. См.: АнфимовА.М. Крупное помещичье хозяйство Европейской России (конец ХГХ - начало XX в.). М., 1969. С. 342.

106 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 60. JI. 1-3. Министерство внутрен- нихдел докладывало, что в 1841 г. под опекой находилось 98 имений, изъя­тых за жестокость в отношении крестьян, еще 80 было изъято у промотав­шихся помещиков, но большинство - 916 имений - попало в опеку за долги. См.: Материалы для истории крепостного права в России: Извле­чения из секретных отчетов Министерства внутреннихдел за 1836-1856 гг. Берлин, 1873. С. 56.

107 Рахматуллин M.A. Крестьянское движение. С. 179; Mironov B.N. Local Government in Russia in the First Half of the Nineteenth Century: Provincial Government and Estate Self-Government // Jahrbiicher fiir Ge- schichte Osteuropas. 1994. Bd 42. S. 193. Б.Н. Миронов в этой работе пред­лагает оптимистическую интерпретацию данных о приговорах дворянам, указывая, что в некоторых губерниях количество осужденных дворян рав­нялось числу крестьян, осужденных за преступления.

108 Blum J. Lord and Peasant in Russia P. 440.

109 Как утверждает Б.Н. Миронов, в 1836 г. в опеке находилось 20% по­местий. См.: Mironov B.N. Local Government in Russia S. 193.

110 M.A. Рахматуллин полагает, что процент имений, взятых в опеку за издевательства над крестьянами, в 1850-х гг. сократился в результате уже­сточения мер против помещиков. См.: Рахматуллин M.A. Крестьянское движение. С. 180. B 1847 г. один чиновник Министерства внутреннихдел приписал резкую убыль обвинений в жестокости к крестьянам усиленно­му надзору со стороны предводителей дворянства. См.: Материалы для истории крепостного права в России. С. 169-170.

111 B ходе публичных дебатов, предшествовавших освобождению кре­стьян 1861 г., выявилось, что многие дворяне усматривали в предполагае­мом решении земельного вопроса, как и в потере бесплатной рабочей силы, нарушение своих имущественных прав. См.: Field D. The End of Serfdom: Nobility and Bureaucracy in Russia, 1855-1861. Cambridge, 1976. P. 108.

112 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 460. JI. 4-5, 16-17, 24.

113 См.: ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 116 (1846); Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 64 (1851).

U4JonesR.E. The EmancipationofRussian Nobility, 1762-1785. Princeton, 1973. P. 282. У дворян, лишенных своего статуса и отправленных в ссыл­ку, отбирали только землю с крестьянами; они сохраняли права на движи­мое имущество, на дома и на всю собственность, владение которой не за­висело от принадлежности к дворянству. См.: C3. СПб., 1876. Т. 10. Ст. 332.

115 РГИА. Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1291. Л. 16.

116 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. P. 240 [Уортман Р. Властители и судии. С. 408-409. - Примеч. ред.].

О том, что в России существовало крепостное право, знают все. Но что оно представляло собой на самом деле - сегодня не знает почти никто
Весь строй крепостного хозяйства, вся система хозяйственных и бытовых взаимоотношений господ с крестьянами и дворовыми слугами были подчинены цели обеспечения помещика и его семьи средствами для комфортной и удобной жизни. Даже забота о нравственности своих рабов была продиктована со стороны дворянства стремлением оградить себя от любых неожиданностей, способных нарушить привычный распорядок. Российские душевладельцы могли искренне сожалеть о том, что крепостных нельзя совершенно лишить человеческих чувств и обратить в бездушные и безгласные рабочие машины.

Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезенная от мужа и дворянская жена или дочь - в эпоху крепостного права было немало. Причину самой возможности такого положения дел точно объясняет в своих записках Е. Водовозова. По ее словам, в России главное и почти единственное значение имело богатство - «богатым все было можно».

Но очевидно, что если жены незначительных дворян подвергались грубому насилию со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков. А.П. Заблоцкий-Десятовский, собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян, отмечал в своем отчете:

«Вообще предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры… Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти, и не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями, и предварительно поит крестьянок и потом заставляет удовлетворять и собственные скотские страсти, и своих приятелей».

Принцип, который оправдывал господское насилие над крепостными женщинами, звучал так:

«Должна идти, коли раба!»

Принуждение к разврату было столь распространено в помещичьих усадьбах, что некоторые исследователи были склонны выделять из прочих крестьянских обязанностей отдельную повинность - своеобразную «барщину для женщин».

Насилие носило систематически упорядоченный характер. После окончания работ в поле господский слуга, из доверенных, отправляется ко двору того или иного крестьянина, в зависимости от заведенной «очереди», и уводит девушку - дочь или сноху, к барину на ночь. Причем по дороге заходит в соседнюю избу и объявляет там хозяину:

«Завтра ступай пшеницу веять, а Арину (жену) посылай к барину»…

В.И. Семевский писал, что нередко все женское население какой-нибудь усадьбы насильно растлевалось для удовлетворения господской похоти. Некоторые помещики, не жившие у себя в имениях, а проводившие жизнь за границей или в столице, специально приезжали в свои владения только на короткое время для гнусных целей. В день приезда управляющий должен был предоставить помещику полный список всех подросших за время отсутствия господина крестьянских девушек, и тот забирал себе каждую из них на несколько дней:

«Когда список истощался, он уезжал в другие деревни, и вновь приезжал на следующий год».

А.И. Кошелев писал о своем соседе:

«Поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно».

Примечательно, что в оригинальной авторской версии повести «Дубровский», непропущенной императорской цензурой и до сих пор малоизвестной, Пушкин писал о повадках своего Кириллы Петровича Троекурова:

«Редкая девушка из дворовых избегала сластолюбивых покушений пятидесятилетнего старика. Сверх того, в одном из флигелей его дома жили шестнадцать горничных… Окна во флигель были загорожены решеткой, двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирилла Петровича. Молодыя затворницы в положенные часы ходили в сад и прогуливались под надзором двух старух. От времени до времени Кирилла Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали на их место…»

Большие и маленькие Троекуровы населяли дворянские усадьбы, кутили, насильничали и спешили удовлетворить любые свои прихоти, нимало не задумываясь о тех, чьи судьбы они ломали. Один из таких бесчисленных типов - рязанский помещик князь Гагарин, о котором сам предводитель дворянства в своем отчете отзывался, что образ жизни князя состоит «единственно в псовой охоте, с которою он, со своими приятелями, и день и ночь ездит по полям и по лесам и полагает все свое счастие и благополучие в оном». При этом крепостные крестьяне Гагарина были самыми бедными во всей округе, поскольку князь заставлял их работать на господской пашне все дни недели, включая праздники и даже Святую Пасху, но не переводя на месячину. Зато как из рога изобилия сыпались на крестьянские спины телесные наказания, и сам князь собственноручно раздавал удары плетью, кнутом, арапником или кулаком - чем попало.

Завел Гагарин и свой гарем:

«В его доме находятся две цыганки и семь девок; последних он растлил без их согласия, и живет с ними; первые обязаны были учить девок пляске и песням. При посещении гостей они составляют хор и забавляют присутствующих. Обходится с девками князь Гагарин так же жестоко, как и с другими, часто наказывает их арапником. Из ревности, чтобы они никого не видали, запирает их в особую комнату; раз отпорол одну девку за то, что она смотрела в окно».

О нравах помещиков дает представление и описание жизни в усадьбе генерала Льва Измайлова.

Информация о несчастном положении генеральской дворни сохранилась благодаря документам уголовного расследования, начатого в имении Измайлова после того, как стали известны происходившие там случаи несколько необыкновенного даже для того времени насилия и разврата.

Измайлов устраивал колоссальные попойки для дворян всей округи, на которые свозили для развлечения гостей принадлежащих ему крестьянских девушек и женщин. Генеральские слуги объезжали деревни и насильно забирали женщин прямо из домов. Однажды, затеяв такое «игрище» в своем сельце Жмурове, Измайлову показалось, что «девок» свезено недостаточно, и он отправил подводы за пополнением в соседнюю деревню. Но тамошние крестьяне неожиданно оказали сопротивление - своих баб не выдали и, кроме того, в темноте избили Измайловского «опричника» - Гуська.

Взбешенный генерал, не откладывая мести до утра, ночью во главе своей дворни и приживалов налетел на мятежную деревню. Раскидав по бревнам крестьянские избы и устроив пожар, помещик отправился на дальний покос, где ночевала большая часть населения деревни. Там ничего не подозревающих людей повязали и пересекли.

Встречая гостей у себя в усадьбе, генерал, по-своему понимая обязанности гостеприимного хозяина, непременно каждому на ночь предоставлял дворовую девушку для «прихотливых связей», как деликатно сказано в материалах следствия. Наиболее значительным посетителям генеральского дома по приказу помещика отдавались на растление совсем молодые девочки двенадцати-тринадцати лет.

Число наложниц Измайлова было постоянным и по его капризу всегда равнялось тридцати, хотя сам состав постоянно обновлялся. В гарем набирались нередко девочки 10–12 лет и некоторое время подрастали на глазах господина. Впоследствии участь их всех была более или менее одинакова - Любовь Каменская стала наложницей в 13 лет, Акулина Горохова в 14, Авдотья Чернышова на 16-м году.

Одна из затворниц генерала, Афросинья Хомякова, взятая в господский дом тринадцати лет от роду, рассказывала, как двое лакеев среди белого дня забрали ее из комнат, где она прислуживала дочерям Измайлова, и притащили едва не волоком к генералу, зажав рот и избивая по дороге, чтобы не сопротивлялась. С этого времени девушка была наложницей Измайлова несколько лет. Но когда она посмела просить разрешения повидаться с родственниками, за такую «дерзость» ее наказали пятидесятью ударами плети.

Нимфодору Хорошевскую, или, как Измайлов звал ее, Нимфу, он растлил, когда ей было менее 14 лет. Причем разгневавшись за что-то, он подверг девушку целому ряду жестоких наказаний:

«сначала высекли ее плетью, потом арапником и в продолжение двух дней семь раз ее секли. После этих наказаний три месяца находилась она по прежнему в запертом гареме усадьбы, и во все это время была наложницей барина…»

Наконец, ей обрили половину головы и сослали на поташный завод, где она провела в каторжной работе семь лет.

Но следователями было выяснено совершенно шокировавшее их обстоятельство, что родилась Нимфодора в то время, как ее мать сама была наложницей и содержалась взаперти в генеральском гареме. Таким образом, эта несчастная девушка оказывается еще и побочной дочерью Измайлова! А ее брат, также незаконнорожденный сын генерала, Лев Хорошевский - служил в «казачках» в господской дворне.

Сколько в действительности у Измайлова было детей, так и не установлено. Одни из них сразу после рождения терялись среди безликой дворни. В других случаях беременную от помещика женщину отдавали замуж за какого-нибудь крестьянина

Жестокое обращение с крепостными в Ковровском уезде

Когда в 1801 году умерла помещица Дарья Салтыкова, одной кровавой фигурой в Российской империи стало меньше, ибо Салтычиха за свою жизнь зверски замучила многих крепостных.

Дарья Салтыкова

Так, дворовую свою Максимову она собственноручно била скалкой по голове, жгла волосы лучиной. Девок Герасимову, Артамонову, Осипову и вместе с ними 12-летнюю девочку Прасковью Никитину помещица велела конюхам сечь розгами, а после того едва стоявших на ногах женщин заставила мыть полы. Недовольная их работой, она снова била их палкой. Когда Авдотья Артамонова от этих побоев упала, то Салтыкова велела вынести ее вон и поставить в саду в одной рубахе (был октябрь). Затем помещица сама вышла в сад и здесь продолжала избивать Артамонову, а потом приказала отнести ее в сени и прислонить к углу. Там девушка упала и больше не поднималась. Она была мертва. Агафью Нефедову Салтычиха била головой об стену, а жене своего конюха размозжила череп железным утюгом.

Дворовую Прасковью Ларионову забили на глазах помещицы , которая на каждый стон жертвы поминутно выкрикивала: «Бейте до смерти»! Когда Ларионова умерла, по приказу Салтычихи ее тело повезли хоронить в подмосковное село, а на грудь убитой положили ее грудного младенца, который замерз по дороге на трупе матери.

Всего на совести Дарьи Салтыковой не меньше 138 погубленных жизней. За это она и попала под суд Екатерины II. Преступницу-дворянку приговорили выставить на один час к позорному столбу с вывеской на груди «мучительница и душегубица», а затем заключить в оковы и отвезти в женский монастырь, где содержать до смерти в специально для того устроенной подземной камере без доступа дневного света.

2. Александра Козловская

Поведение с крепостными людьми другой дворянки, княгини Александры Козловской, и вовсе было таково, что, по замечанию Шарля Массона, помещица «олицетворяла в себе понятие о всевозможных неистовствах и гнусностях» .

Кроме того, что наказания, которым Козловская подвергала своих слуг, носили часто извращенный характер, они отличались просто патологической жестокостью : в частности, она приказывала раздевать людей при себе догола и натравливала на них собак. Массон писал о том, как она наказывала своих служанок: «Прежде всего, несчастные жертвы подвергались беспощадному сечению наголо; затем свирепая госпожа, для утоления своей лютости, заставляла класть трепещущие груди на холодную мраморную доску стола и собственноручно, со зверским наслаждением, секла эти нежные части тела. Я сам видел одну из подобных мучениц, которую она часто терзала таким образом и вдобавок еще изуродовала: вложив пальцы в рот, она разодрала ей губы до ушей…».

3. Николай Струйский

Потомственный дворянин коллекционировал орудия пыток. Коллекцию он держал в подвале усадьбы, время от времени спускаясь туда и устраивая суд «понарошку» над одним из своих крепостных. Приговор в данном случае был далеко не «понарошечный». Как правило, «подсудимого» приговаривали к такому наказанию - замучить до смерти с помощью любовно собранных со всей Европы орудий пыток.

Еще одно «увлечение» Струйского - домашний тир, где крепостных заставляли бегать в ограниченном пространстве, а хозяин вел по ним огонь из ружей и пистолетов. В кровавых забавах помещика-садиста погибли более двухсот крестьян, причем окончательная цифра так и неизвестна.

Струйского никто не судил за его «забавы» , и умер он в преклонном возрасте в своем богатом имении. После смерти помещика крепостные крестьяне разнесли по кирпичикам барский дом, в подвале которого хранилась пыточная коллекция садиста-графомана. Причиной неуязвимости Струйского были огромные богатства, которые достались ему благодаря бунту Пугачева. Дело в том, что в Пензенской губернии восставшие вырезали под корень многочисленную родню Струйского, который и унаследовал их имения.

А вот страстью помещика Измайлова была охота. У него на псарне только в одной усадьбе, при селе Хитровщина, содержалось около 700 собак. И жили они в куда лучших условиях, чем измайловские дворовые слуги. Каждая собака имела отдельное помещение, отменный корм и уход, в то время как крепостные скучивались в смрадных тесных помещениях, питались несвежей пищей и годами ходили в истрепанной от времени одежде, потому что барин не велел выдавать.

Как-то за обедом Измайлов спросил прислуживавшего ему старого камердинера: «Кто лучше: собака или человек?» Камердинер на свою беду ответил, что даже сравнивать нельзя человека с бессловесной неразумной тварью, за что барин в гневе тут же проткнул ему руку вилкой, и, обернувшись к стоявшему рядом дворовому мальчику, повторил свой вопрос. Мальчик от страха прошептал, что собака лучше человека. Смягчившийся помещик наградил его серебряным рублем.

Выезд помещика Измайлова на охоту был для крестьян беспокойным временем. За удачную травлю зверя барин мог щедро наградить, но за ошибки и промахи следовала немедленная кара. За упущенного зайца или лису крепостных пороли прямо в поле, и редкая охота обходилась без суровых наказаний.

Звериная травля не всегда была основной целью помещика. Часто охота заканчивалась грабежом прохожих на дорогах, разорением крестьянских дворов, насилием над их домашними, в том числе женами. Общеизвестный факт, что Измайлов содержал гарем из дворовых девушек, многие из которых были малолетними. Число наложниц помещика-самодура было постоянным и по его капризу всегда равнялось тридцати, хотя сам состав постоянно обновлялся. Девушек барин не только развращал, но и жестоко наказывал: их пороли кнутом, одевали на шею рогатку, ссылали на тяжелые работы.

Казалось бы, после такого Измайлов не мог избежать наказания. Однако Сенат оказался чрезвычайно милостив к помещику, учредив над ним опеку.

5. Виктор Страшинский

Пятьсот с лишним женщин и девушек изнасиловал и дворянин Виктор Страшинский из Киевской губернии. Причем многие из его жертв были не его собственными крепостными, а крестьянками дочери, Михалины Страшинской, владелицы имения в селе Мшанец. По свидетельству настоятеля мшанецкого храма, помещик постоянно требовал присылать в свою усадьбу, село Тхоровка, девушек и жен для плотских утех, а если присылка почему-либо задерживалась - приезжал в село сам.

Против Страшинского возбуждали четыре судебных дела , однако расследование тянулось беспрецедентно долго. От первых обвинений до приговора прошло без малого 25 лет. А мера наказания, избранная императором Александром II, как и в случае с Измайловым, привела в изумление русское общество: «1) Подсудимого Виктора Страшинского (72 лет) оставить по предмету растления крестьянских девок в подозрении. 2) Предписать киевскому, подольскому и волынскому генерал-губернатору сделать распоряжение об изъятии из владения Страшинского принадлежащих ему лично на крепостном праве населенных имений, буде таковые окажутся в настоящее время, с отдачею оных в опеку…».