Ты белых лебедей кормила…

…Я рядом плыл - сошлись кормила.

В обоих случаях рифма фонетически и ритмически тождественна, но звучит она по-разному. Тавтологическая рифма, повторяющая и звучание, и смысл рифмующегося слова, звучит бедно. Звуковое совпадение при смысловом различии определяет богатое звучание. Проделаем еще несколько опытов, переводя рифму из омонимической в тавтологическую, и убедимся, что при этой операции, не касающейся ни фонетической, ни ритмической грани стиха, постоянно «тушится» звучание рифмы:

Море ждет напасть -

Сжечь грозит синица,

А на Русь напасть

Лондонская птица.

(П. А. Вяземский)

Все озираясь слева, справа,

На цыпках выступает трус,

Как будто под ногами лава

Иль землю взбудоражил трус.

(П. А. Вяземский)

Лысеет химик Каблуков -

Проходит в топот каблуков.

(А. Белый)

Достаточно в любом из приведенных примеров (напасть - напасть, трус - трус. Каблуков - каблуков) заменить омоним тавтологическим повторением, как звучность рифмы исчезнет. Звучность слов в рифме и физическое по (126) своей природе звучание слов в языке - совсем не одно и то же. Один и тот же комплекс физических звуков речи, реализующих одни и те же фонемы языка, может производить в рифме впечатление и очень богатого, и крайне бедного звучания.

В этом смысле очень показателен следующий пример:

Бог помощь вам, графу фон Булю!

Князь сеял: пришлось вам пожать!

Быть может, и другу Джон Булю

Придется плечами пожать

(П. А. Вяземский)

Произведем два эксперимента. Первый: изменим в первом стихе «фон» на «Джон». Ни фонетическая, ни ритмическая природа рифмы «Булю - Булю» не изменится. Между тем решительно изменится степень звучности. Второй эксперимент еще более любопытен. Не будем менять ничего в рассматриваемом тексте. Вообразим только, что он читается в присутствии двух слушателей, из которых один знает, что фон Буль в первом стихе - австрийский дипломат XIX в., под князем разумеется Бисмарк, а Джон Буль - нарицательное имя англичан. Другой этого не знает и представляет себе, что в первом и третьем стихах речь идет об одном и том же, неизвестном ему лице, скажем некоем графе Джоне фон Буле. Степень звучности стихотворного текста для этих слушателей будет различной. Все сказанное свидетельствует о том, что само понятие звучности не абсолютно и имеет не только физическую (или физико-ритмическую) природу, но и относительную, функциональную. Оно связано с природой заключенной в рифме информации, со смыслом рифмы. Первый слушатель воспринимает рифму «Булю - Булю» как омонимическую, второй - как тавтологическую. Для первого она звучит богато, для второго - бедно.

Во всех приведенных примерах фонетически рифмы абсолютно одинаковы, и ритмически они находятся в одной и той же позиции. Между тем одни из них кажутся звучными, звонкими, музыкальными, а другие не производят такого впечатления. Что же различно в этих как будто бы совпадающих рифмах? Семантика. В таких случаях, когда рифма звучит богато, мы имеем дело с омонимами: совпадающие по звуковому составу слова имеют различное значение. В бедно звучащих рифмах - тавтологических - повторяется все слово полностью: не только его звуковая форма, но и смысловое содержание.

Из сказанного можно сделать два существенных вывода.

Первый: музыкальное звучание рифмы - производное не только от фонетики, но и от семантики слова.

Второй: определение рифмы в первой степени приближения можно было бы сформулировать так: рифма есть звуковое совпадение слов или их частей в отмеченной относительно ритмической единицы позиции при смысловом несовпадении. Определение это охватит и тавтологическую рифму, поскольку, в отличие от разговорной речи, поэтическая речь не знает абсолютного семантического повтора, так как та же лексическая или та же семантическая единица при повторении оказывается уже в другой структурной позиции и, (127) следовательно, приобретает новый смысл. Как мы увидим в дальнейшем, для демонстрации полного смыслового повтора нам отнюдь не случайно пришлось пользоваться искусственными примерами: полное смысловое повторение в художественном тексте невозможно.

Мы убедились, что звуковое совпадение лишь оттеняет смысловое различие. Совпадающая часть сходных, но различных семантических единиц в данном случае становится «достаточным основанием» для сопоставления: она выносится за скобки, подчеркивая отличие в природе явлений, обозначаемых рифмующимися словами.

Механизм воздействия рифмы можно разложить на следующие процессы. Во-первых, рифма - повтор. Как уже неоднократно отмечалось в науке, рифма возвращает читателя к предшествующему тексту. Причем надо подчеркнуть, что подобное «возвращение» оживляет в сознании не только созвучие, но и значение первого из рифмующихся слов. Происходит нечто глубоко отличное от обычного языкового процесса передачи значений: вместо последовательной во времени цепочки сигналов, служащих цели определенной информации, - сложно построенный сигнал, имеющий пространственную природу - возвращение к уже воспринятому. При этом оказывается, что уже раз воспринятые по общим законам языковых значений ряды словесных сигналов и отдельные слова (в данном случае - рифмы) при втором (не линейно-речевом, а структурно-художественном) восприятии получают новый смысл.

Второй элемент семантического восприятия рифмы - сопоставление слова и рифмующегося с ним, возникновение коррелирующей пары. Два слова, которые как явления языка находятся вне всех видов связей - грамматических и семантических, в поэзии оказываются соединенными рифмой в единую конструктную пару.

Твой очерк страстный, очерк дымный

Сквозь сумрак ложи плыл ко мне,

И тенор пел на сцене гимны

Безумным скрипкам и весне…

(А. Блок)

«Дымный» и «гимны», если мы прочтем предлагаемый текст как обычную информацию, игнорируя поэтическую структуру, - понятия столь различные, что соотнесение их исключается. Грамматическая и синтаксическая структуры текста также не дают оснований для их сопоставления. Но взглянем на текст как на стихотворение. Мы увидим, что «дымный - гимны» оказывается связанным двуединым понятием «рифма». Природа этого двуединства такова, что оно включает и отождествление, и противопоставление составляющих его понятий. Причем отождествление становится условием противопоставления. Рифма укладывается в чрезвычайно существенную вообще для искусства формулу «то - и одновременно не то».

Сопоставление в данном случае имеет в первую очередь формальный, а противопоставление - семантический характер. Отождествление принадлежит плану выражения (на фонетическом уровне), противопоставление - плану содержания. «Дымный» в позиции рифмы требует созвучия так же, (128) как определенная синтаксическая связь (например, согласование) требует определенных окончаний. Звуковое совпадение становится здесь исходной точкой для смыслового противопоставления.

Однако сказать, что рифма представляет собой лишь звуковое совпадение при смысловом несовпадении, было бы упрощением вопроса. Ведь и в звуковом отношении рифма, как правило, - не полное, а частичное совпадение. Мы отождествляем разнозвучащие, но имеющие общие фонологические элементы слова и пренебрегаем различием ради установления сходства. А затем используем установленное сходство как основание для противопоставления.

Но более сложно обстоит дело и со смысловой стороной рифмующих слов, поскольку весь опыт эстетического общения приучает нас к тому, что определенные формы выражения раскрывают определенные элементы содержания. Наличие между рифмующимися словами связи в плане выражения заставляет подразумевать и присутствие определенных связей содержания, сближает семантику. Кроме того, как мы постараемся показать в дальнейшем, если в языке нераздробимой единицей лексического содержания является слово, то в поэзии фонема становится не только смыслоразличающим элементом, но и носителем лексического значения. Звуки значимы. Уже поэтому звуковое (фонологическое) сближение становится сближением понятий.

Таким образом, можно сказать, что процесс со- и противопоставления, разные стороны которого с различной ясностью проявляются в звуковой и смысловой гранях рифмы, составляет сущность рифмы как таковой. Природа рифмы - в сближении различного и раскрытии разницы в сходном. Рифма диалектична по своей природе.

В этом смысле далеко не случайным оказывается возникновение культуры рифмы именно в момент созревания в рамках средневекового сознания схоластической диалектики - ощущения сложной переплетенности понятий как выражения усложненности жизни и сознания людей. Любопытно, что, как отмечал В. М. Жирмунский, ранняя англосаксонская рифма связана со стремлением к со- и противопоставлению тех понятий, которые прежде воспринимались просто как различные: «Прежде всего рифма появляется в некоторых постоянных стилистических формулах аллитерационного эпоса. Сюда относятся, например, так называемые „парные формулы“, объединяющие союзом „и“ („ond“) два родственных понятия (синонимических или контрастных), в параллельной грамматической форме».

Не случайно и в России рифма как элемент художественной структуры вошла в литературу в эпоху «вития словес» - напряженного стиля московской литературы XV в., несущего отпечаток средневековой схоластической диалектики.

Вместе с тем следует отметить, что принцип построения рифмы в средневековом искусстве отличается от современного. Это связано со специфичностью форм средневекового и современного нам художественного сознания. Если современное искусство исходит из представлений о том, что оригинальность, (129) неповторимость, индивидуальное своеобразие принадлежат к достоинствам художественного произведения, то средневековая эстетика считала все индивидуальное греховным, проявлением гордыни и требовала верности исконным «богодохновенным» образцам. Искусное повторение сложных условий художественного ритуала, а не собственная выдумка - вот что требовалось от художника. Подобная эстетика имела свою социальную и идеологическую основу, но нас в данном случае интересует лишь одна из сторон вопроса.

Эстетическое мышление определенных эпох (в каждую эпоху, в каждой идейно-художественной системе это имело особый смысл) допускало эстетику тождества - прекрасным считалось не создание нового, а точное воспроизведение прежде созданного. За подобным эстетическим мышлением стояла (применительно к искусству средневековья) следующая гносеологическая идея: истина не познается из анализа отдельных частных явлений - частные явления возводятся к некоторым истинным и наперед данным общим категориям. Познание осуществляется путем приравнивания частных явлений к общим категориям, которые мыслятся как первичные. Акт познания состоит не в том, чтобы выявить частное, специфическое, а в процессе отвлечения от частного, возведения его к общему и в итоге - к всеобщему.

Такое сознание определило и специфику рифмы. Бросается в глаза обилие флективных «грамматических» рифм. С точки зрения поэтических представлений, распространенных в искусстве нового времени, - это плохая рифма. Невнимательный читатель объяснит обилие подобных рифм в средние века слабой поэтической техникой. Речь, однако, должна, по-видимому, идти о другом. Подбор ряда слов с одинаковыми флексиями воспринимался как включение этого слова в общую категорию (причастие определенного класса, существительное со значением «делатель» и т. д.), то есть активизировал рядом с лексическим грамматическое значение. При этом лексическое значение являлось носителем семантического разнообразия, суффиксы же включали рифмующиеся слова в единые семантические ряды. Происходила генерализация значения. Слово насыщалось дополнительными смыслами, и рифма воспринималась как богатая.

Современное восприятие рифмы строится иначе. После установления общности элементов, входящих в класс «рифмующиеся слова», происходит дифференциация значений. Общее становится основанием для сопоставления, различия - смыслоразличающим, дифференцирующим признаком. В тех случаях, когда в совпадающих частях рифмующихся слов тождественны и фонологическая и морфологическая стороны, семантическая нагрузка перемещается на корневую часть, а повтор оказывается исключенным из процесса дифференциации значений. Общая семантическая нагрузка уменьшается, и в итоге рифма звучит обеднение (ср. «красой - душой» в балладе А. К. Толстого «Василий Шибанов»). Особенно любопытно при этом, что та самая структура, которая на фоне одних гносеологических принципов, одной эстетической модели обеспечивала рифме полноту звучания, в другой системе художественного познания оказывается обедненной. Это еще раз подтверждает, сколь ошибочно представление об истории рифмы как о длинном ряде (130) технических усовершенствовании некоего «художественного приема» с одним и тем же, раз навсегда данным стихотворным содержанием.

Вместе с тем нетрудно увидеть и функциональную общность рифмы в искусстве различных эпох: рифма обнажает многие семантически нейтральные в обычном языковом употреблении грани слова и делает их смыслоразличительными признаками, нагружает информацией, значением. Это объясняет большую смысловую сконцентрированность рифмующихся слов - факт, давно отмечавшийся в стиховедческой литературе.

Как видно из сказанного выше, именно на материале повторов обнаруживается с наибольшей яркостью та более общая эстетическая закономерность, что все структурно значимое в искусстве семантизируется. При этом мы можем выделить два типа повторов: повторы элементов, семантически разнородных на уровне естественного языка (повторяются элементы, принадлежащие в языке плану выражения), и повторы элементов семантически однородных (синонимов; предельным случаем здесь будет повторение одного и того же слова). О первом случае мы уже достаточно подробно говорили. Второй также заслуживает внимания.

Строго говоря, повторение, полное и безусловное, в стихе вообще невозможно. Повторение слова в тексте, как правило, не означает механического повторения понятия. Чаще оно свидетельствует о более сложном, хотя и едином смысловом содержании.

Читатель, привыкший к графическому восприятию текста, видя на бумаге повторяющиеся начертания слов, полагает, что перед ним - простое удвоение понятия. Между тем обычно речь идет о другом, более сложном понятии, связанном с данным словом, но усложненном совсем не количественно.

Вы слышите: грохочет барабан,

Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней,

Уходит взвод в туман, туман, туман,

А прошлое ясней, ясней, ясней…

(Б. Ш. Окуджава)

Второй стих совсем не означает приглашения попрощаться дважды. В зависимости от интонации чтения он может означать: «Солдат, торопись прощаться, взвод уже уходит». Или: «Солдат, прощайся с ней, прощайся навсегда, ты ее больше никогда не увидишь». Или: «Солдат, прощайся с ней, со своей единственной». Но никогда: «Солдат, прощайся с ней, еще раз прощайся с ней». Таким образом, удвоение слова означает не механическое удвоение понятия, а другое, новое, усложненное его содержание. «Уходит взвод в туман, туман, туман» - может быть расшифровано: «Взвод уходит в туман, все дальше, он скрывается из виду». Оно может быть расшифровано и каким-либо другим образом, но никогда не чисто количественно: «Взвод уходит в один туман, затем во второй и в третий». Точно так же и последний стих может быть истолкован как: «А прошлое все больше проясняется», «а (131) прошлое все более понятно, и вот оно достигло ослепительной ясности», и т. д. Но поэт не избрал ни одну из наших расшифровок именно потому, что его способ выражения включает все эти понятийные оттенки. Достигается это постольку, поскольку чем текстуально точнее повтор, тем значительнее смыслоразличительная функция интонации, которая становится единственным дифференциальным признаком в цепочке повторяющихся слов.

Но повторение слов имеет еще одну структурную функцию. Вспомним стих из уже процитированного нами стихотворения А. Блока:

Твой очерк страстный, очерк дымный…

«Очерк страстный» и «очерк дымный» составляют два независимых фразеологических сочетания, одно из которых основано на прямом, а второе - на переносном употреблении. Сочетания «очерк страстный» и «очерк дымный» создают два семантических целых, более сложных, чем механическая сумма понятий «очерк + страстный» и «очерк + дымный». Однако повторение слова уничтожает независимость этих двух сочетаний, связывая их в единое, семантически еще более сложное целое. Два раза повторенное слово «очерк» становится общим членом этих двух сочетаний, и столь далекие и несопоставимые понятия, как «дымный» и «страстный», оказываются единой контрастной парой, образуя высшее смысловое единство, отнюдь не разложимое на смысловые значения входящих в него слов.

Рассмотрим с точки зрения функции повторов стихотворение Леонида Мартынова «О земля моя!»:

О земля моя!

С одной стороны

Спят поля моей родной стороны,

А присмотришься с другой стороны -

Только дремлют, беспокойства полны.

Беспокойство - Это свойство весны.

Беспокоиться всегда мы должны,

Ибо спеси мы смешной лишены,

Что задачи до одной решены.

И торжественны,

С одной стороны,

Очертания седой старины,

И, естественно, с другой стороны,

Быть не следует слугой старины.

Лишь несмелые

Умы смущены

Оборотной стороной тишины,

И приятнее им свойство луны -

Быть доступным лишь с одной стороны.

Но ведь скоро

И устройство луны

Мы рассмотрим и с другой стороны. (132)

Видеть жизнь с ее любой стороны

Не зазорно ни с какой стороны.

Вся система рифмовки в этом стихотворении построена на многократном повторе одного и того же слова «сторона». Причем речь идет здесь о повторе тавтологическом (хотя отдельные семантические «пучки» значений разошлись здесь уже так далеко, что выражающие их слова воспринимаются как омонимы).

Так, уже в первой строфе трижды встречается слово «сторона», причем в одном и том же падеже. Однако, по сути дела, все три раза это слово несет разную нагрузку, синтаксическую и смысловую. Это становится особенно ясным при сопоставлении первого и третьего случая («с одной стороны», «с другой стороны») - со вторым, в котором «сторона» (с эпитетом «родная») синонимична понятию «родина». Однако при внимательном рассмотрении выясняется, что семантика слова в первом и третьем случаях тоже не идентична: ясно, что вводное словосочетание «с одной стороны» не равнозначно обстоятельству места действия «присмотришься с другой стороны». В последнем случае речь идет о стороне как реальном понятии (точка, с которой следует присмотреться) - в первом случае перед нами лишь служебный оборот канцелярского стиля речи, намекающий на то, что мнимый сон родных полей мерещится лишь невнимательному, казенному взгляду, а человек, способный наблюдать действительность, видит даже в неподвижности полноту непроявившихся сил.

Вторая строфа, раскрывающая тему «беспокойства» как важнейшего признака живого, развивающегося мира и адекватной ему - подвижной, диалектической точки зрения, построена на иных повторах («беспокойство - беспокоиться»). Она лишь намеком возвращает читателя к рассматриваемой нами семантической группе «сторона», выделяя из уже встречавшегося и неоднократно повторяемого в дальнейшем сочетании «с одной стороны» слово «одна» («что задачи до одной решены»). Прием этот имеет своей функцией интуитивное поддержание в читательском сознании интересующей нас темы.

В третьей строфе «с одной стороны» и «с другой стороны» синтаксически однозначны. Однако они не однозначны экспрессивно: второе окрашено в тона иронии и звучит как пародирование, «перефразирование» первого. Контрастность этого «с одной стороны» и «с другой стороны» определена еще и тем, что они входят как часть в антитезу: «…торжественны, с одной стороны» - «естественно, с другой стороны». «Торжественны» и «естественно» по месту их в общеязыковой структуре не являются антитезами, так как занимают синтаксически несопоставимые позиции. По контекстному смыслу в наречии «естественно» реализуется лишь семантика типа «конечно».

Но поэтическая оппозиция имеет другую логику: «с одной стороны» - «с другой стороны» воспринимается как нейтрализованная архисема, подчер(133)кивающая контрастную дифференциальную семантическую пару «торжественны» - «естественно». В этом случае в наречии «естественно» раскрывается новый смысл - простота как антитеза торжественности, что, в свою очередь, делит всю строфу на две антитетичные полустрофы. А это, в конце концов, выделяет различие и в прежде приравнивавшемся («с одной стороны» - «с другой стороны»). В данном случае речь идет об интонационном различии: легко заметить, что отрывки будут читаться в разном декламационном ключе. Один должен нести информацию о бюрократической, мертвенной помпезности, другой - о естественной жизни.

В следующей, четвертой строфе тот же фразеологический оборот вводится с отчетливо новым значением. Канцелярскому «с одной стороны», «с другой стороны» противополагается «оборотная сторона тишины» - еще дремлющие, но уже пробуждающиеся силы жизни, которые смущают «несмелые умы». Утверждению революционной динамики жизни «полей родной стороны» «несмелые умы» противопоставляют мысль об односторонности и неподвижности как законах природы:

Приятнее им свойство луны -

Быть доступным лишь с одной стороны

При этом напряженное развитие интересующей нас темы естественно приводит к тому, что в четвертой строфе «оборотная сторона» и «с одной стороны» - не случайные, бедные собственным значением слова. Они - основа антитезы динамики общества и неподвижности «вечной» природы, разносторонности жизни и догматизма «несмелых умов».

Но следующая - итоговая - структура снимает и эту антитезу. Пятая строфа утверждает новую мысль. Неподвижности нет и в природе: и она подчиняется революционной динамике человеческой жизни. Между убеждением, что и луна будет (тогда еще не была!) рассмотрена «с другой стороны», и призывом «видеть жизнь с ее любой стороны» устанавливается отношение параллелизма. В итоге заключительное канцелярское «ни с какой стороны» звучит как беспощадная насмешка - антитеза торжествующей канцелярскому «с одной стороны» в начале стихотворения. Так раскрывается основная художественная идея стихотворения - образ многогранной жизни, требующей от художника многостороннего подхода.

Отсутствие в искусстве полных, абсолютных семантических повторов особенно отчетливо выявляется при рассмотрении омонимических рифм. Такая рифма хорошо известна поэзии, стремящейся раскрыть внутреннее многообразие внешне единых явлений. Ярким примером здесь может служить одна из форм средневековой поэзии Востока, газель, с ее редифом - повторяющимся словом. Хотя в поэзии Хафиза и поэтов-схоластов XV в. роль редифа не одинакова, однако он все время выполняет сходную эстетическую функцию: раскрывает многообразие содержания одного и того же понятия. Так, среднеазиатский поэт XV в. Катиби написал моралистическую поэму «Дах баб», все рифмы которой - «теджнисы», то есть омонимы. Об омонимических рифмах Мавлана Мухаммеда Ахли из Шираза (XV в.) Е. Э. Бертельс пишет: «Омонимы крайне изысканные: хумор (похмелье) - хуммор (134) (кувшин принеси), шароб (вино) - шар (р) - об (зло-вода)». По свидетельству того же автора, другой поэт, Атаи, «широко пользуется в качестве рифмы омонимами, что придает стихам особую остроту».

Нетрудно заметить, что, по сути дела, такова же природа излюбленного повтора народной песни - рефрена (припева). Следуя за различными куплетами, то есть входя в разные контексты, он приобретает все время новую семантико-эмоциональную окраску. Повторение слов лишь способствует ее выделению. Правда, такое отношение к рефрену - явление сравнительно позднее. Архаическая песня, не знающая рифмы, имеет дело с действительно безусловным повторением рефрена, но это - порождение специфической эстетики, эстетики тождества. Современная народная, классическая и современная литературная песня неизменно придают рефрену бесчисленное множество оттенков. Так, например, в известной балладе Р. Бернса «Финдлей» многократно повторенное «сказал Финдлей» звучит каждый раз по-иному. Точно так же в балладе «Сватовство Дункана Грея» (перевод С. Я. Маршака) рефрен «Вот это сватовство!» неизменно приобретает новый смысловой оттенок.

То же самое легко было бы показать на примере анафор (единоначатий), а также разнообразных форм интонационного единства, присущих поэтическому и риторическому тексту. Интонационный параллелизм стихов и периодов становится здесь тем «основанием для сравнения», которое обнажает семантическую противоположность или семантическое отличие. Таким образом, мы убеждаемся, что достаточно общим законом структуры поэтического текста будет не механическое повторение частей, а их соотнесенность, органическая связь. Поэтому ни одна из частей поэтического текста не может быть понята вне определения ее функции. Сама по себе она просто не существует: все свои качества, всю свою определенность любая часть текста получает в соотнесении (сравнении и противопоставлении) с другими его частями и с текстом как целым. Характер этого акта соотнесения диалектически сложен: один и тот же процесс соположения частей художественного текста, как правило, является одновременно и сближением - сравнением, и отталкиванием - противопоставлением значений. Сближение понятий выделяет их различие, отдаленность - обнажает сходство. Поэтому выбрать те или иные повторы в тексте - еще не значит что-либо сказать о нем. Одинаковые (то есть «повторяющиеся») элементы функционально не одинаковы, если занимают различные в структурном отношении позиции. Более того: поскольку именно одинаковые элементы обнажают структурное различие частей поэтического текста, делают его более явным, постольку бесспорно, что увеличение повторов приводит к увеличению семантического разнообразия, а не однообразия текста. Чем больше сходство, тем больше и разница. Повторение одинаковых частей обнажает структуру.

Итак, повторы разного типа - это смысловая ткань большой сложности, которая накладывается на общеязыковую ткань, создавая особую, присущую (135) лишь стихам концентрацию мысли. Следовательно, ничего нет более ошибочного, чем весьма распространенное представление, что хотя стихам присуща особая внесмысловая музыкальность, но зато они в смысловом отношении значительно беднее прозы. Мы уже могли убедиться в том, что высокая структурная организованность стихов, создающая ощущение музыкальности, есть вместе с тем и высокая смысловая усложненность, совершенно недоступная аморфному тексту.

Такова же эстетическая природа повторов крупных единиц текста: стихов, строф, элементов композиции («ситуаций», «мотивов» и т. п.). И здесь мы можем выделить два различных, хотя и сходных в своих основах, случая. Первый: в повторяющихся единицах имеет место частичное совпадение и, следовательно, частичное несовпадение текста.

Дар напрасный, дар случайный…

Приведенный стих отчетливо распадается на два полустишия, в которых одинаковы синтаксические конструкции и интонационный строй. Совпадают полностью первый член параллельных двучленов (слово «дар») и грамматическая форма второго. Различается лексико-семантическое содержание и звуковая форма (за исключением ударного гласного и конечного - «ный») второго члена. Как мы уже неоднократно отмечали, наличие совпадений приводит к выделению, структурной активизации несовпадающей части. Семантика слов «напрасный» и «случайный» образует контрастную пару, а сами эти слова становятся смысловым центром стихотворения. При этом смысловая нагруженность зависит от величины несовпадения, а эта последняя, в свою очередь, прямо пропорциональна значимости совпадения в остальной части стиха. Чем больше совпадающих элементов и аспектов в не полностью повторяющихся отрезках текста, тем выше семантическая активность дифференцирующего элемента. Поэтому ослабить степень совпадения полустиший, например, составив стих:

Дар напрасный и случайный -

(где не только исчезает повторяющееся слово «дар», но и разрушается синтагмо-интонационная параллельность частей), значит ослабить степень выделенности слов «напрасный» и «случайный». То же самое произошло бы при разрушении параллельности грамматической формы второго члена, равно как и во всех отдельных случаях ослабления повтора. При этом следует иметь в виду, что степень зависимости значения текста от его структуры в рассматриваемом случае значительно выше, чем в тех, где семантически сопоставляемые отрезки опираются на заведомо контрастные, вне зависимости от их позиции в стихе, лексические единицы - антонимы («И ненавидим мы, и любим мы случайно…»). В последнем примере сопоставление «ненавидим» - «любим» подразумевается и вне какого-либо частного художественного построения. Оно заведомо входит в общеязыковую семантику этих слов, которые мало что получают от их той или иной структурной позиции. Сопоставленная пара «напрасный» - «случайный» - порождение данной конструкции. Семантика элементов здесь весьма индивидуальна и полностью исчезнет с разрушением данной структуры. Семантика слов в этом примере (136) окказиональна и целиком порождена не только значениями слов контекста, но и их взаимоотношением в определенной структурной позиции.

Второй из возможных типов текстового параллелизма - такой, при котором повторяющиеся элементы текстуально совпадают. Может показаться, что здесь перед нами - полное совпадение. Однако это не так. Текстуальное совпадение обнажает позиционное различие. Различное положение текстуально одинаковых элементов в структуре ведет к различным формам соотнесенности их с целым. А это определяет неизбежное различие трактовки. И именно совпадение всего, кроме структурной позиции, активизирует позиционность как структурный, смыслоразличающий признак. Таким образом, «полный» повтор оказывается неполным и в плане выражения (различие позиции), и, следовательно, в плане содержания (ср. сказанное выше о припеве).

От проблемы повторяемости крупных композиционных элементов текста естественно перейти к рассмотрению вопроса о повторяемости всего текста. Совершенно очевидно, что художественная структура не рассчитана на однократную передачу содержащейся в ней информации. Тот, кто прочел и понял информирующую заметку в газете, не станет перечитывать ее во второй раз. Между тем ясно, что повторное чтение произведений художественной литературы, слушание музыкальной пьесы, просмотр кинофильма в случае, если эти произведения обладают, с нашей точки зрения, достаточным художественным совершенством, - явление вполне закономерное. Как же объясняется повторяемость эстетического эффекта в этом случае? (137)

Во-первых, следует остановиться на моменте индивидуальной трактовки (что всегда применимо к произведениям, в которых разделены акты создания и исполнения). Повторное слушание произведения, подразумевающего мастерство исполнения (искусство декламатора, музыканта, актера), дает нам любопытную картину соотнесенности повторения и неповторения. Давно замечено, что особенности индивидуальной трактовки исполнителя обнажаются особенно резко при сравнении разного исполнения одинаковых произведений, пьес или ролей. Увеличение элемента сходства до полного совпадения текстуальной части увеличивает и различие несовпадения - в данном случае индивидуальной трактовки.

Во-вторых, подлежит рассмотрению и другой случай - случай, казалось бы, полного повтора. Мы неоднократно сталкиваемся с ним при вторичном или многократном восприятии произведения, не нуждающегося в посредстве исполнителя, - созданий изобразительного искусства, кино, музыки в механической записи, произведений художественной литературы, читаемых глазами. Для того чтобы понять этот случай повтора, следует помнить, что художественное произведение не исчерпывается текстом («материальной частью» в изобразительных искусствах). Оно представляет собой отношение текстовых и внетекстовых систем. Как мы видели, без учета соотнесенности с внетекстовой частью само определение того, что в тексте является структурно-активным элементом (приемом), а что им не является, невозможно. В соответствии с этим изменение внетекстовой системы - процесс, происходящий в нашем сознании беспрерывно, процесс, в котором присутствуют черты и индивидуально-субъективного, и объективно-исторического развития, - приводит к тому, что в сложном комплексе художественного целого для читателя постоянно изменяется степень структурной активности тех или иных элементов. Не все объективно присутствующее в произведении раскрывается всякому читателю и во все моменты его жизни. И подобно тому как повторное исполнение одной и той же пьесы разными артистами рельефно раскрывает специфику исполнения, разницу в исполнении, повторное восприятие одного и того же текста обнажает эволюцию воспринимающего сознания, разницу в его структуре, - отличие, которое легко ускользнуло бы при восприятии различных текстов. Следовательно, и в этом случае речь идет не об абсолютном, а об относительном повторе.

Таким образом, дифференцирующая, то есть смыслоразличающая функция повтора связана с отличием построения или позиции повторяющихся элементов и конструкций.

Однако эта существенная сторона вопроса не исчерпывает его. Тождество, процесс уподобления, а не противопоставления, также играет большую роль в повторе как элементе художественной структуры. Этот вопрос будет в дальнейшем подвергнут специальному рассмотрению.

Из сказанного можно сделать один существенный вывод: коренным моментом художественной синонимии является неполная эквивалентность.

Деление текста на структурно уравниваемые сегменты вносит в текст определенную упорядоченность. Однако представляется весьма существенным то, что эта упорядоченность не доведена до предела. Это не дает ей авто(138)матизироваться и стать структурно избыточной. Упорядоченность текста все время выступает как организующая тенденция, строящая разнородный материал в эквивалентные ряды, но не отменяющая одновременно и его разнородности. Если оставить в стороне те художественные системы, которые строятся согласно принципам эстетики тождества, то в неполной эквивалентности ритмических рядов, равно как и всех иных видов художественной синонимики, можно увидеть проявление достаточно общего свойства языка искусства. Структура естественного языка представляет собой некоторое упорядоченное множество, и для правильно говорящего сведения о ее построении являются полностью избыточными. Она целиком автоматизируется. Все внимание говорящих сосредоточено на сообщении - восприятие языка (кода) полностью автоматизировано. В художественных системах современного типа сама структура художественного языка информативна для участников акта коммуникации. Поэтому она не может пребывать в состоянии автоматизма. Некоторый заданный в данном тексте или группе текстов тип упорядоченности должен все время находиться в конфликте с некоторым неупорядоченным относительно него материалом. В этом - разница между метрической схемой:

и стихом:

Какой-то зверь одним прыжком…

>(М. Ю. Лермонтов)

Первая представляет собой полностью упорядоченный ряд (чередование тождественных элементов). Второй - борьбу упорядоченности и разнообразия (необходимое условие информативности). Он может быть превращен в нестихи («Какой-то зверь одним прыжком выпрыгнул из чащи…»), полностью утратив метрическую упорядоченность, и в абстрактную метрическую схему (утраченным окажется элемент неупорядоченности). Но реальный стих существует лишь как взаимное напряжение этих двух элементов. Здесь мы снова сталкиваемся с существенным принципом: художественная функция структурного уровня (в данном случае - ритмического) не может быть понята только из синтагматического анализа его внутренней структуры - она требует семантической соотнесенности с другими уровнями.

Лексико-семантическая парадигматика

Значения слов (ЛСВ) вступают друг с другом в парадигматические отношения, образуя разного рода лексико-семантические объединения. Парадигматические отношения существуют как потенциальные и выявляются лишь путем взаимного противопоставления слова или ЛСВ на основе сходства и различия в значениях слов. Указанные отношения характеризуют нелинейную (нетекстовую) организацию однородных по смыслу лексических единиц. Парадигмы слов организуются на основе общих (интегральных) семантических признаков и различаются семантическими дифференциальными признаками, которые противопоставляют друг другу члены парадигмы.

Выделяются шесть типов парадигм: 1) омонимическая, 2) синонимическая. 3) антонимическая, 4) тематическая, 5)гиперо-гипонимическая, 6) лексико-семантическая группа слов.

Понятие парадигматических отношений может быть применено к явлению омонимии, поскольку системность омонимического ряда проявляется в наличии признаков интегральных (план выражения) и дифференциальных (план содержания). Поэтому омонимическая парадигма - явление формально-семантического порядка.

1. Омонимическая парадигма (ОП) – системная группировка одинаковых по графической форме слов, противопоставленных семантически. Лексическая ОП может быть полной (все члены парадигмы соотносятся друг с другом при формообразовании) или неполной (соотносятся лишь отдельные словоформы). Поэтому различаются омонимы лексические (полные) и лексико-грамматические (неполные).

Для существительных полнота ОП определяется набором словоформ в категориях числа и падежа; для прилагательных – рода, числа и падежа; для глаголов – способностью образования инфинитива, личных форм, причастий и деепричастий (четырех форм) при сохранении видового и залогового значений. Например, к полным омонимам относятся: ручка (стула) – ручка (уменьш.-ласк. к рука), имеющие формы как единственного, так и множественного числа; свет «вселенная» - свет «лучистая энергия», имеющие только форму единственного числа. К неполным омонимам относятся: рак «членистоногое» - рак «»болезнь, где второй омоним не имеет формы множественного числа; заставить «обставить мебелью» - заставить «принудить», так как второй омоним не обладает причастными страдательными формами.

Помимо лексико-грамматических омонимов, выделяются еще четыре типа неполных омонимов:

1. Омоформы – слова, совпадающие лишь в отдельных словоформах: техника – « совокупность средств труда» - техника «форма родительного падежа единственного числа» слова техник «специалист со средним техническим образованием» (морфологические омонимы);

2. Омофоны – слова, совпадающие в произношении, но различающиеся орфографически: плод – плот, волы – валы (фонетические омонимы);

3. Омографы - слова, совпадающие в написании, но различающиеся в произношении: виски – виски, стоит-стоит (графические омонимы);

4. Синтаксические омонимы – слова, омонимичные по морфологической форме, но различающиеся синтаксической ролью: редакции (им. п. мн. ч.) отвечают – редакции (дат. п. ед. ч.) отвечают.

Словообразовательный тип омонимов определяется производностью / непроизводностью слова: мир и мир – непроизводные омонимы, состоящие из корня; наметать и наметать – производные омонимы, включающие в свой состав лексико-грамматические аффиксы.

Среди способов образования омонимов выделяются:

1 Семантический – распад многозначного слова (свет «вселенная», - свет «лучистая энергия»);

2 Словообразовательный – образование производных слов с новыми значениями (завод «промышленное предприятие» - завод «действие по значению глагола заводить »);

3 Формообразовательный – совпадение словоформ грамматических парадигм наметать (несов.) – наметать (сов.), шотландка женск. К шотландец – шотландка – ткань в клетку (только ед. ч.);

4 Фонетический – звуковое (графическое) совпадение в результате заимствования или исторических изменений в звуковом составе слова лава (ит.) «вулканическая масса» - лава (польск.) «вид конного строя при атаке» - лава «обл. мостик через реку»; лук (общеслав. лоукъ ) «огородное растение» - лук – (герм) «оружие для метания стрел».

Отграничение полисемии от омонимии вызывает в ряде случаев затруднения, особенно тогда, когда возникают в результате распада полисемии. Существуют семантический, словообразовательный и синтагматический (сочетательный) критерии разграничения омонимии и полисемии. Семантический критерий связан с подбором к каждому из омонимов одинаковых или близких по значению слов (грохот – «шум», грохот – решето). Словообразовательный критерий заключается в подборе к каждому из омонимов словообразовательного гнезда (грохот – грохотать, грохочет, грохотанье; грохот – грохотить «пропускать через грохот», грохочение ). Синтагматический критерий раскрывает различные сочетательные связи омонимов (грохот – страшный, близкий, металла, по крыше; грохот – большой, для просеивания, для зерна, с деревянной основой).

Моносемия, полисемия и омонимия используются художниками слова в экспрессивно-деятельностных функциях. Замысел произведения реализуется в лексических повторах, актуализации коннотативных и потенциальных сем, текстового приращения смысла слов и изменения их значения из-за особенностей сочетаемости, Например, глагол перемещения ехать в рассказе А.П. Чехова «Попрыгунья» используется при повторах в одном и том же значении «отправляться куда-либо»:Ольга Ивановна…в первом часу…ехала к своей портнихе…От портнихи…обыкновенно ехала к какой-нибудь знакомой актрисе…От актрисы нужно было ехать в мастерскую художника…После обеда ехала к знакомым, потом в театр или на концерт…Так каждый день. Но глагол ехать передает в тексте регулярную повторяемость жизни героини и коннотации текста – «беззаботность», «праздность», «легкость», «бесцельность», согласуясь с названием рассказа, расрывают образ героини.

Полисемия слова создает в тексте систему художественных средств для выражения экспрессивно-эмоциональных оценок. Например, Розог не бойтеся, дети! Знайте – ученым игривым прутья ужасные эти названы жизни мотивом …Вы улыбайтесь сквозь слезы, молвите – это мотивы (Д. Минаев)– в первом случае мотив означает «побудительная причина к хорошей учебе», во втором – «доводы в пользу наказания». ЛСВ слова мотив использованы в саркастически-иронической роли.

Омонимия также создает текстовую языковую игру с широким спектром значений: Защитник вольности и прав в сем случае совсем не прав. (Пушкин) – каламбур; Когда господь занялся отделением зерна от плевел, глас надменный стих, и пережил вольнолюбивый стих того, кто ведал Третьим отделением. (Козловский Я.) – ирония.

2 Синонимическая парадигма (СП), по сравнению с омонимической, явление иного порядка. Интегральным признаком в ней является эквивалентность (тождественность) или близость значений синонимов, т.е. семантический признак. Дифференциальные признаки – это различия в звучании (написании) слов, в значениях и функционально-стилевом употреблении. В СП (по традиции – синонимический ряд) выделяется доминанта – слово обычно прямо-номинативного значения, с обобщающим и нейтральным значением. В словаре синонимов доминанта определяет общее толкование словарной статьи и является семантической точкой отсчета для других членов парадигмы. Значение каждого синонима сопоставляется со значением доминанты. Семная структура синонимов и их типы также определяются по отношению к доминанте. Интегральные семы (интегральный признак СП) также вычленяются путем сопоставления со значением доминанты. Например, в СП развесистый, раскидистый, разлапистый и разлапый интегральными семами являются «раскинувшийся», «широко» (лексическое значение доминанты – слова развесистый), которые имеют семные в членах парадигмы.

Дифференциальные семы в СП представлены тремя типами:

2) Стилистические коннотативные семы (эмоционального и экспрессивного характера) – бранное, ироническое, ласкательное, неодобрительное и т.д. (разлапистый, неодобр.);

3) Семы, характеризующую стилевую принадлежность синонима (разлапый – разг.-прост.).

Набор дифференциальных сем определяет разновидности синонимов:

1) Идеографическим (семантическим) называется синоним, содержащий по отношению к доминанте различные содержательные семы: разлапый – идеографический синоним слова развесистый;

2) Стилистическим называется синоним, обладающий эмоциональными и экспрессивными коннотациями (гулять; фланировать, пренебр.-ироничн.);

3) Стилевым называется синоним, принадлежащий к определенному стилю речи (понять; раскусить разг.; раскумекать , прост.). В отдельных случаях и доминанта обладает стилевой пометой.

Возможны синкретичные (совмещенные типы) синонимов: идеографо-стилевой, стилево-стилистический и др. легкий, немудреный (идеографо-стилевой), плевый (идеографо-стилистический).

Структурный тип синонима определяется его словообразовательным составом.

1) Однокорневые синонимы принадлежат к одному словообразовательному гнезду (хватать, ухватывать, схватывать);

2) Разнокорневые синонимы обладают различными корнями (прозвище, кличка) .

Стилистическое назначение синонимов определятся при текстовом анализе: выясняется их функция в произведении, устанавливается значение синонима в словаре и тексте для выявления текстового приращения смысла (если оно имеется), определяется его оценка (позитив/негатив) и др. Синонимы выполняют смысло-, стиле- и стилистически- различительную роль. Например: И скоро около дровяного склада, словно из земли выросши, собирается толпа… Очумелов делает полуоборот налево и шагает к сборищу (Чехов) – здесь в синонимической паре толпа – сборище второй член в значении «собрание людей, толпа» имеет стилистическую помету «неодобр.» и стилевую «разг.», что «снижает» его значение в тексте и служит выражением отрицательной оценки; Это был легкий, приятный труд (Чехов). – уточняя доминанту легкий, синоним приятный «доставляющий удовольствие» создает сдесь общую стилистическую текстовую тональность «эмоциональное, радостное»; Внутри дома комнаты были заполнены заурядной, нехитрой мебелью (Тургенев) – здесь нехитрая выступает как пояснение к синониму заурядная «ничем не выделяющаяся» получает в значении «незамысловатая» текстовое приращение «легкая в исполнении», что дает негацию (отрицание) качества.

3 Антонимическая парадигма (АП) – это объединение слов с противоположным значениями. Специфической особенностью АП является ее парность: она состоит из негативного и позитивного членов.

Дифференциальным признаком антонимии является наличие семы «не», входящей в состав негативного члена. Антоним, содержащий сему «не», включает в свое значение и все содержание позитивного члена (голодный «испытывающий голод» - сытый «не испытывающий голода»; здороветь «становиться здоровым» - болеть «становиться нездоровым, больным». Сема «не» может содержаться в приставках не-, а-, анти-, без-, против - и др. (моральный – аморальный, радостный – безрадостный ), а может быть включена в семантику негативного члена (похвальба «лестный отзыв» - порицание «нелестный отзыв»; шумный «производящий шум» - тихий «бесшумный»).

Интегральные семы содержатся в лексических значениях антонимов. Например, жизнь «физиологическое существование» - смерть «прекращение физического существования»; интегральная сема «существование» совпадает в лексико-грамматическом отношении с классемой, так как и сема «существование», и антонимы жизнь – смерть обозначают «предметность».

Семантические типы антонимов – контрарные и контрадикторные (в иной терминологии противоположные и противоречащие) разграничиваются по наличию/отсутствию «среднего» члена. Контрарные антонимы обладают «средним» членом (любимый – безразличный – ненавистный). Контрадикторные антонимы выражают взаимоисключающие явления (жизнь– 0 – смерть).

Конверсионные (векторные) антонимы как особый тип антонимов включены в АП на основании противоположной «направленности» их семантики (входить «идя, начинать находиться где-либо» - выходить «идя, переставать находиться где-либо»). Конверсивы обозначают противоположность разнонаправленных действий или признаков. Например: Я покупаю книгу – Ты продаешь книгу – глаголы-конверсивы выражают двусторонние отношения подлежащно-объектных связей (объект один и тот же, а субъекты, обозначенные подлежащими – разные). Сами глаголы представляют одно и то же действие в «обратных» отношениях («приобрести в собственность» - «передать в собственность»).

Структурный тип антонимов определяется их принадлежностью/непринадлежностью к одному и тому же словообразовательному гнезду (поздно – рано – разнокорневые антонимы; порядок – беспорядок – однокорневые натонимы).

Функции антонимов заключаются в создании антитезы, оксюморона и других антитетичных художественных приемов. Антитеза – это стилистически парная фигура; она используется в целях экспрессивно-изобразительных, юмористических, иронических, оценочных и др. Антитеза создает контрастность образов, обозначает предел свойства и др. Клянусь я первым днем творенья, клянусь его последним днем…(Лерм.) – временные пределы клятвы; Но пораженья от победы ты сам не должен отличать. (Паст.) – несовместимые понятия выступают как константы авторского кредо; Не знаю, жить мне много или мало , иду я к свету иль во мрак ночной – душа тебе быть верной не устала, тебе, тебе одной (Брюсов) – обе пары антитез используется для утверждения одного из сопоставлений за счет отрицания другого.

Оксюморон (оксиморон) – это стилистическая фигура, основанная на двух антонимах, которые обозначают взаимоисключающие явления: Будь счастлива несчастием моим (Лермонтов); О, если б я нищ был! Как миллиардер ! (Маяковский).

Стилистическое назначение антонимов устанавливается при текстовом анализе. Определяются функции антонимов, их значения в словаре и тексте, дополнительность текст овой семантики и др. Например: Кому быть живым и хвалимым , кто должен быть мертв и хулим , известно у нас подхалимам влиятельным только одним (Пастернак) – функция характеризации «героев времени»; Голова до прелести пуста , оттого, что сердце – слишком полно ! (Цветаева) – противоположности, характеризующие психическое состояние поэта.

4. Тематическую парадигму (ТП), или тематический ряд, составляет слова, имеющие в своем значении интегральную эксплицитную/имплицитную гиперсему, которая называет понятия одного уровня обобщения. Тематический ряд объединяет те или иные «отрезки действительности». Поскольку в тематические парадигмы организуются названия реальных предметов, а понятийные сферы весьма многочисленны в действительности, то в современном русском языке существует большое количество тематических рядов: глаголы движения, названия частей человеческого тела, названия животных и частей их тела, пища, названия денежных единиц, названия единиц счета и количества и т.д.

Например, глаголы движения объединяются в одну четко структурированную по смыслу группу на основе общей гиперсемы «передвигаться». Глаголы ехать, идти, лететь, плыть, ползти содержат в своем прямом значении сему «передвигаться», глаголы бежать, нестись, гнать – сему «двигаться», а глаголы везти, катить, нести, тащить – сему «передвигать». И лишь два глагола содержат сему «передвигаться» имплицитно: вести «направлять чье-либо движение» и лезть «карабкаться, взбираться, подниматься». Гипонимические отличия глаголов движения касаются способа, места и направления передвижения (ползти – «поверхность», «определенное», «направление»; плыть – «вода», «определенное», «направление» (ср.: лететь – «воздух», «крылья»; идти – «земля», «ноги»). Весь ряд имеет симметричное строение. Ядро группировки составляют глаголы идти, ехать, лететь, плыть, которые по отношению к действиям лица обладают четкой противопоставленностью дифференциальных сем: «суша» - «не» + «суша» (идти, лететь); «вспомогательные» + «средства» - «не» + «вспомогательные» + «средства» - «не» + «вспомогательные» + «средства» (ехать, плыть).

В ТП пища инетгральная общность создается гипресемами «продукт» и «пищевой». Гипонимические отличия «предметы питания» связаны с рвзновилностью вещества, из которого приготовлена пища, способом ее приготовления, консистенцией, формой (хлеб «выпекаемый из муки пищевой продукт»; колбаса «мясной фарш в округлой, удлиненной оболочке»; сыр «твердая масса и заквашиваемого молока»).

5. Гиперо-гипонимическая (родо-видовая) парадигма (ГГП) характеризуется наличием слова – родового понятия и слов – видовых понятий (цветок : тюльпан, ландыш, роза, астра и др.; змея : уж, гадюка, медянка, кобра и др.). Слово с родовым понятием называется гиперонимом, слова с видовыми понятиями – гипонимами. Гипероним выступает в качестве открытой номинации гиперсемы, которая в гипонимах является гипосемой. Например:

(гипероним) цветок «у растений: орган размножения с венчиком из лепестков вокруг пестика и тычинок»;

(гипонимы) тюльпан «луковичное растение семейства лилейных с крупными яркими цветками »; ландыш «травянистое растение семейства лилейных с душистыми мелкими белыми цветками… »; астра «садовое декоративное растение семейства сложноцветных с крупными цветками… обычно без запаха».

Родо-видовые отношения представлены в составе парадигмы иерархично: цветок «у растений»: тюльпан «растение с цветками», ландыш «растение с цветками» и т.д. Возникает внутренняя подчиненность: растение, цветок, тюльпан и др. Видовые отношения представлены различиями: вид, семейство, строение цветка, запах и др. Таким образом, организуется иерархическая структурная «сеть» ГГП. Гиперо-гипонимические отношения являются одними из наиболее частотных парадигматических связей слов, на основе которых структурируется лексика.

6. Лексико-семантической группой (ЛСГ) именуется самая обширная по количеству своих членов организация слов, которая объединена общим (базовым) семантическим компонентом. Семантический компонент включает в свой состав одну и ту же классему – сему принадлежности слова к определенной части речи и одни и те же лексикограммемы – семы, обозначающие лексико-грамматические разряды этой части речи. К ЛСГ относятся, например, существительные, обозначающие «предметы комнатной обстановки» (стол, стул, диван, шкаф, посуда, ковер, холодильник, телевизор), прилагательные со значением «физическая характеристика человека» (высокий, худой, толстый, красивый, старый, неуклюжий), глаголы «зрительного восприятия» (смотреть, глядеть, созерцать, любоваться, взглядывать, смотреться, высматривать) и т.д.

Главная особенность ЛСГ заключается в том, что ее базовый компонент не представлен одной и той же гиперсемой, обычно он включает несколько родовых сем (диван, стул, кресла – гиперсема «мебель для лежания и сидения»; холодильник, буфет- гиперсема «шкаф для хранения пищи, напитков»). В составе ЛСГ может быть несколько тематических, гиперо-гипонимических и синонимических парадигм. Например, «обстановка квартиры» (базовый компонент): диван, стол, стулья, кресло, шкаф (гиперсема «мебель»); ковер, палас, дорожка, гобелен (гиперсема «покрытие стен и полов»); лампа, люстра, бра (гиперсема «осветительные приборы») – три тематические парадигмы.

Тематическая, гиперо-гипонимическая парадигма, лексико-семантическая группа слов образуют в художественных текстах лексико-стилистические парадигмы, которые, выражая авторскую целеустановку, создают характерные для данного художника слова типовые ситуации.

Контрольные вопросы

1. Богачев Ю.П. Русский язык с основами языкознанаия. – М., 2006.

2. Диброва Е.И. Современный русский язык: Теория. Анализ языковых единиц: В 2 ч.Ч. 2 / Под ред. Дибровой Е.И. (3-е изд., стер.) – М., 2009.

3. Современный русский язык. – М., 2009.

4. Современный русский язык./Под ред. П.А. Леканта. – М., 2009.

В лексической системе русского языка есть слова, которые звучат одинаково, но имеют совершенно разные значения. Такие слова называются лексическими о м о н и м а м и , а звуковое и грамматическое совпадение разных языковых единиц, которые семантически не связаны друг с другом, называется о м о н и м и е й (гр. homos - одинаковый + onyma - имя). Например, ключ 1 - "родник" (студеный ключ ) и ключ 2 - "металлический стержень особой формы для отпирания и запирания замка" (стальной ключ ); лук 1 - "растение" (зеленый лук ) и лук 2 - "оружие для метания стрел" (тугой лук ). В отличие от многозначных слов лексические омонимы не обладают предметно-семантической связью, т. е. у них нет общих семантических признаков, по которым можно было бы судить о полисемантизме одного слова.

Известны различные формы лексической омонимии, а также смежные с ней явления на других уровнях языка (фонетическом и морфологическом). П о л н а я лексическая омонимия - это совпадение слов, принадлежащих к одной части речи, во всех формах. Примером полных омонимов могут служить слова наряд 1 - "одежда" и наряд 2 - "распоряжение"; они не различаются в произношении и написании, совпадают во всех падежных формах единственного и множественного числа.

При н е п о л н о й (частичной) лексической омонимии совпадение в звучании и написании наблюдается у слов, принадлежащих к одной части речи, не во всех грамматических формах. Например, неполные омонимы: завод
1 " - "промышленное предприятие" (металлургический завод ) и завод 2 - "приспособление для приведения в действие механизма" (завод у часов ). У второго слова нет форм множественного числа, а у первого есть. У омонимичных глаголов закапывать 1 (яму) и закапывать 2 (лекарство) совпадают все формы несовершенного вида (закапываю, закапывал, буду закапывать ); формы действительных причастий настоящего и прошедшего времени (закапывающий, закапывавший ). Но нет совпадения в формах совершенного вида (закопаю - закапаю и т. д.).

По структуре омонимы можно разделить на к о р н е в ы е и п р о и з в о д н ы е. Первые имеют непроизводную основу: мир 1 - "отсутствие войны, согласие" (наступил мир ) и мир 2 - "вселенная" (мир наполнен звуками ); брак 1 - "изъян в производстве" (заводской брак ) и брак 2 - "супружество" (счастливый брак ). Вторые возникли в результате словообразования, имеют, следовательно, производную основу: сборка 1 - "действие по глаголу собирать " (сборка конструкции ) и сборка 2 - "мелкая складка в одежде" (сборка на юбке ); строевой 1 - "относящийся к действиям в строю" (строевая песня ) и строевой 2 - "годный для построек" (строевой лес ).

Наряду с омонимией обычно рассматривают смежные с ней явления, относящиеся к грамматическому, фонетическому и графическому уровням языка.

Среди созвучных форм выделяют о м о ф о р м ы - слова, совпадающие лишь в какой-нибудь одной грамматической форме (реже - в нескольких). Например, три 1 - числительное в именительном падеже (три друга ) и три 2 - глагол в повелительном наклонении единственного числа 2-го лица (три морковь на терке ). Омонимичными могут быть и грамматические формы слов одной части речи. Например, формы прилагательных большой, молодой могут указывать, во-первых, на именительный падеж единственного числа мужского рода (большой 1 успех, молодой 1 " специалист); во-вторых, на родительный падеж единственного числа женского рода (большой 2 карьеры, молодой 2 женщины ); в-третьих, на дательный падеж единственного числа женского рода (к большой 3 карьере, к молодой 3 женщине ); в-четвертых, на творительный падеж единственного числа женского рода (с большой 4 карьерой, с молодой 4 женщиной ). Эти формы согласуются с существительными, выступающими в различных падежах. Омоформы по своей природе выходят за рамки лексики, так как принадлежат иному уровню языка и должны изучаться в разделе морфологии.

В русском языке употребляются слова, которые звучат одинаково, но пишутся по-разному. Это о м о ф о н ы (гр. homos - одинаковый + phone - звук). Например, слова луг и лук , молод и молот , везти и вести совпадают в произношении вследствие оглушения звонких согласных звуков на конце слова и перед глухим согласным. Изменение гласных в безударном положении приводит к созвучию слов полоскать и поласкать , зализать и залезать , старожил и сторожил . Одинаково произносятся и слова шефствовать и шествовать , óстрова и острого , браться и братца и др. Следовательно, омофоны - это фонетические омонимы, их появление в языке связано с действием фонетических законов.

Омофония может проявляться и шире - в звуковом совпадении слова и нескольких слов: Не вы, но Сима страдала невыносимо , водой Невы носима ; Лет до ста расти нам без старости (М.) Омофония составляет предмет изучения не лексикологии, а фонетики, так как проявляется на ином языковом уровне - фонетическом.

Слова, которые пишутся одинаково, но произносятся по-разному, называются о м о г р а ф а м и (гр. homos - одинаковый + grapho - пишу). Обычно они имеют ударение на разных слогах: кр`ужки - кружк`и, зас`ыпал - засып`ал, п`арить - пар`ить и т. д. В современном русском языке больше тысячи пар омографов. Омография имеет прямое отношение к графической системе языка.

Строгая дифференциация языковых явлений требует отграничить собственно лексические омонимы от омоформ, омофонов и омографов.

Розенталь Д.Э., Голуб И.Б., Теленкова М.А. Современный русский язык.
М.: Айрис-Пресс, 2002

Различии (полном или частичном). Проблема паронимии возникает как следствие преднамеренного сближения или непред­на­ме­рен­но­го смешения (тогда это речевая ошибка) паронимов в речи. Термин «пароним» предложен Аристотелем («Категории»), который называл так производные слова.

Паронимия принципиально отлична от синонимии , поскольку паронимы в составе парони­ми­че­ской пары или ряда соотносительны между собой в силу их словообразовательной соот­не­сён­но­сти. Однако слова, образующие паронимический ряд, могут иметь синонимические значения («человеческий - человечный», «дальний - далёкий»).

Поскольку паронимы могут сближаться с особыми целями (усиление образности речи, эмоциональ­но­го воздействия текста), постольку паронимия изучается в стилистике . В связи с тем что парони­мы - один из источников речевых «трудно­стей», паронимия рассма­три­ва­ет­ся также в учении о культу­ре речи . Парони­мы - непременный предмет внимания разного рода словарей «правильной» речи конкретных языков и пособий по культуре речи.

Паронимы иногда называют словарными, в отличие от паронимов контекстных, или поэти­че­ских, которые имеют любое звуковое подобие («щеколда - щиколотка», «конту­зить - конфу­зить»). Под паронимией в этом случае понимается непреднамеренное смешение (речевая ошибка) или специаль­ное сближение сходных по звучанию слов (в т. ч. и одно­кор­не­вых): послед­нее расценивается как особый стилистический приём - парономазия . Такое понимание паро­ни­мии идёт от античных риторик . При данном подходе явления паронимии рассмат­ри­ва­ют­ся в общем учении о звуковых повторах, созву­чи­ях в речи как акте ораторского искусства.

В рамках такого понимания паронимии сложились более узкие её трактовки: 1) как сближе­ния только разнокорневых слов (ср. «Леса лысы» - В. Хлебников); это понимание, с одной стороны, сближа­ет паронимию с парономазией, а с другой - чётко отграничивает от «культур­но-речевого» аспекта; 2) как явления народной этимологии («бульвар - гульвар», «пиджак - спинжак», «ляпсус - ляп»).

Паронимия может быть частным случаем аналогии по смежности, это так называемая паро­ни­ми­че­ская аттракция. Явления паронимической аттракции рассматриваются в иссле­до­ва­ни­ях о звуковом символизме , обозначаясь терминами типа «парехеза», «параграмма».

При контрастивном исследовании языков (см. Контрастивная лингвистика), преиму­ще­ствен­но родственных, в числе сход­ных явлений (гетеронимии) называют межъязыковую паронимию - случаи частичного морфологического сходства, обуслов­лен­но­го генетической общностью сопо­став­ля­е­мых языков или данных слов при семантическом различии последних (ср. рус. «род­ной» - чеш. rodinný ‘семейный’, франц. épaule ‘плечо’ - исп. espalda ‘спина’).

В западноевропейской филологической традиции представлено более узкое понимание паро­ни­мии: в работах по культуре речи для обозначения паронимов нередко пользуются термином confusible («смешение») или включают их в более общее понятие malaprop , т. е. ошибочного, неверного слово­упо­треб­ле­ния; явления парономазии отмечают как речевые ошибки.

• Гвоздев А. Н., Очерки по стилистике русского языка, 3 изд., М., 1965;
• Бельчиков Ю. А., Панюшева М. С., Трудные случаи употребления однокоренных слов русского языка, М., 1968;
• Евграфова А. А., Стилистическое использование паронимии разных типов, в кн.: Исследования по русскому и украинскому языкам, Днепропетровск, 1973;
• Григорьев В. П., Паронимия, в кн.: Языковые процессы современной русской художественой литературы. Поэзия, М., 1977;
• его же , Поэтика слова, М., 1979;
• Девкин В. Д., Немецкая разговорная речь. Синтаксис и лексика, М., 1979;
• Вишнякова О. В., Паронимы современного русского языка, М., 1981;
• Cohen M., Nouveaux regards sur la langue française, P., 1963;
• Owen G. A., Dictionary of confusibles, Bath (Somerset), 1966;
• Room A., Room’s dictionary of confusibles, L. - , 1979;
• Thomas A. V., Dictionnaire des difficultés de la langue française, P., 1984.

Предыдущая статья: Чему равна скорость света Следующая статья: Углерод — характеристика элемента и химические свойства