После недолгой службы в Петербурге под началом кабинет-министра И. П. Елагина Фонвизин вновь поступил в Коллегию иностранных дел, где сблизился с Н. Паниным . П. хотел ограничения самодержавной деспотии «фундаментальными» законами, некоторого смягчения крепостного права. Став секретарем Н. Панина, Фонвизин полностью разделяет его оппозицию «самовластию» и своим творчеством драматурга, публициста борется против деспотии и произвола в бюрократическом государстве, против неограниченного рабства крестьян . В резкой полемике Фонвизина с Екатериной на страницах «Собеседника любителей российского слова» и в других публицистических выступлениях сатирика отчетливо проявляются политич. взгляды писателя.
В 1777-1778 гг. Фонвизин выезжает за границу и довольно долго находится во Франции (в Париже он пробыл свыше пяти месяцев). Из Франции Ф. пишет письма к своей сестре Аргамаковой, П. Панину (брату Н. Панина), к Я. Булгакову. Ярко выраженный общественно-социальный хар-р. Франция для передовых людей России обладала особенным притягательным интересом. Однако непосредственное знакомство со страной, где Ф. наблюдал нравственное разложение дворянского общества, фаворитизм при дворе, экономич. неравенство и нищету народа, вызвало не только разочарование, но и резкую критику со стороны писателя. Острый ум Ф-на, умение разобраться в экономич., соц. и политич. явлениях в жизни фр. общества, позволили ему нарисовать исторически верную картину феодально-абсолютистской Франции и дать оценку увиденному. «Я думал сперва, что Франция, по рассказам, земной рай, но ошибся жестоко », - писал Ф. в письме к сестре. Его поражает нищета народа и безудержное обогащение королевского дома. Письмам присуща острота публицистич. пафоса.
В складывающемся капиталистич. общ-ве Ф. увидел, что «деньги суть первое божество здешней земли». Эта власть денег делает призрачной вольность французов, которую провозглашали буржуазные просветители. «Первое право каждого француза есть вольность, но истинное настоящее его состояние есть рабство; ибо бедный человек не может снискивать своего пропитания иначе, как рабскою работою; а если захочет пользоваться драгоценною своею вольностью, то должен будет умереть с голоду. Словом: вольность его пустое имя, и право сильного остается правом превыше всех законов» .
Белинский о письмах: «Читая их, вы чувствуете уже начало Французской революции в этой страшной картине французского общества, так мастерски нарисованной нашим путешественником» .
Хвалит фр. торговлю и промышленность. Живой русский язык. Письма ироничны, однако эта ирония часто переходит в сатиру, когда дело касается социальной сущности явлений.
Суровая оценка французских просветителей . Сказалась классовая ограниченность мировоззрения Фонвизина, который не видел исторической роли буржуазии и отрицательно оценивал ее идеологов. Резки в письмах отзывы о Вольтере, д"Алам-бере и др. Ф. был далек от идеи революционного преобразования действ-ти. И ему претили «ласкательства» философов к Екатерине. И только для «славного Руссо» он делает исключение, видя в нем «самого независимого и принципиального». Тем не менее идеи просветителей, особенно Монтескье, были во многом близки Фонвизину. Патриотизм в письме к университетскому товарищу Я- И. Булгакову: «Не скучаю вам описанием нашего вояжа, скажу только, что он доказал мне истину пословицы: славны бубны за горами... Если здесь прежде нас жить начали, то по крайней мере мы, начиная жить, можем дать себе такую форму, какую хотим, и избегнуть тех неудобств и зол, которые здесь вкоренились... ».
Политич. взгляды Ф-на были тесно связаны с политич. деят-стью главы дворянской либеральной оппозиции Н. Панина. По «мыслям» Панина Ф. написал публицистический трактат «Рассуждение о непременных государственных законах».
В России Ф. видел разгул реакции после крестьянского восстания 1773-1775 гг. Рассчитывал на мирный путь социального обновления России.
Борьба Ф-на с Ек. II и царствующим в стране злом особенно усилилась в 1782-1783 гг. Она развернулась на страницах журнала Академии наук «Собеседник любителей российского слова». Стремясь по-прежнему направлять общественное мнение, Екатерина в период нового оживления общественной мысли в России решила предпринять издание журнала, фактической руководительницей которого была она сама. Большое место отводилось в журнале «Запискам касательно российской истории» - тенденциозному произведению Екатерины, занимавшему почти половину журнала и преследовавшему определенные политические цели.
Здесь же, в «Собеседнике», печатает Екатерина и фельетоны «Были и небылицы». Это попытка возродить улыбательную сатиру «Всякой всячины», но если раньше Ек. встретила отпор со стороны Новикова, та теперь в смелую полемику с ней вступил Ф. , напечатавший в III книжке «Вопросы» к автору «Былей и небылиц». Полемика носила ярко выраженный политич. хар-р, недаром Ек. была возмущена «дерзостью» Ф-на. В «Вопросах» Ф. касался внутреннего положения в стране: фаворитизма, отсутствия гласности в суде, нравственного разложения дворянства. Там же Ек. поместила ответы. Ф. спрашивал: «Отчего в век законодательный никто в сей части не помышляет отличиться?». Ответ: «Оттого, что сие не есть дело всякого». «Отчего известные и явные бездельники принимаются везде равно с честными людьми?» «Отчего много добрых людей видим в отставке?» «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а нынче имеют, и весьма большие?» Последний вопрос, в котором был намек на приближенного Екатерины Льва Нарышкина, вызвал особенно резкую отповедь: «Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не имели...».
Добролюбов об «Ответах» Ек-ны: «Ответы эти такого рода, что большая часть из них уничтожает вопросы, не разрешая их; во всех почти отзывается мысль, что не следовало об этом толковать, что это - свободоязычие, простершееся слишком далеко» .
В «Собеседнике любителей российского слова» (1783) Ф. помещает еще несколько статей сатирико-публицистич. характера: «Челобитная российской Минерве от российских писателей», «Опыт российского сословника», в котором, разъясняя слова-синонимы, Фонвизин так подбирает примеры их употребления, что читатель понимает скрытый в них ироническ. подтекст. К словам «звание, чин, сан» он подбирает примеры: «Можно иметь звание без чина, но стыдно брать чины без звания». «Глупцы смешны в знати». Таким образом даны объяснения ста пяти синонимам.
Не была разрешена к напечатанию в «Собеседнике» публицистическая статья Ф-на «Всеобщая придворная грамматика» (1783), в которой сатирическому осмеянию подвергались приближенные императрицы. «Придворная грамматика» построена в форме вопросов и ответов, в которых объясняются грамматические термины и грамматические правила, «П. г.» определялась как наука «хитро льстить языком и пером». Ф. пишет: «Придворный падеж есть наклонение сильных к наглости, а бессильных к подлости. Впрочем, большая часть бояр думает, что все находятся перед ними в винит. падеже; снискивают же их расположение и покровительство обыкновенно падежом дательным».
Екатерина II не могла простить Ф-ну его незав-сти и «дерзости» в полемике с ней на страницах «Собеседника». Весной 1788 г. был запрещен журнал Фонвизина «Друг честных людей, или Стародум ». Фонвизин возлагал большую надежду на журнал, выход которого означал активное возвращение писателя к сатирико-обличительной деятельности. Этого не хотела допустить Екатерина. Помимо «Всеобщей придворной грамматики», включенной в состав журнала, среди сатирических очерков выделялись: «Письмо к Стародуму от дедиловского помещика Дурыкина», «Разговор у княгини Халдино й», в которых сатирически изображались отн-я в дворянских домах к учителям, нравы, которые господствовали в то время, и так называемое воспитание дворянских деток, выражавшееся в закармливании их всякой домашней снедью. «Княгиня Халдина говорит Сорванцову ты, он ей также, она бранит служанку, зачем не пустила она гостя в уборную. «Разве ты не знаешь, что я при мужчинах люблю одеваться?» - Да ведь стыдно, ваше сиятельство, - отвечает служанка. «Глупа, радость», - возражает княгиня. Все это, вероятно было списано с натуры. Мы и тут узнаем подражание нравам парижским.. В журнале большое место отводилось любимому герою Фонвизина - Стародуму, переписку которого с разными корреспондентами собирался публиковать писатель, продолжая развивать идеи и образы «Недоросля».
В своей сатирико-публицистической деятельности Фонвизин продолжил и развил проблематику и формы сатиры Новикова.
Тексты | % простых и сложных предл. | Средние размеры (колич. слов) |
|||
простые | сложные | всех | простых | сложных | |
КПЗ | 20 | 80 | 28,5 | 13 | 32 |
ПМГЕ | 22 | 78 | 23 | 11 | 26 |
ППЧ | 9 | 91 | 29 | 13 | Ju |
НАТТ | 24 | 76 | 19 | 10 | 22 |
ІІПЕ | 18 | 82 | 21 | 9 | 24 |
новн | " 28,5 | 71,5 | 30 | 15 " | 36 |
НСИФ | 18 | 82 | 31 | 15 | 34 |
ФКП | 37 | 63 | 18 | 9 | 23 |
ФС | 41,5 | 58,5 | 14 | 9 | 18 |
ФП | 34 | 66 | 19 | 11 | 23 |
КПРП | 41 | 59 | 18 | 9 | 24 |
Т1П-30 | 53 | 47 | 12 | 7 | 16 |
ППБ | 46 | 54 | 15 | 10 | 19 |
ПД | 52 | 48 | 15 | 10 | 21 |
ППД | 63 | 37 | 13 | 8 | 19 |
рк л | 61,5 | 38,5 | 12 | 9 | 18 |
ПИСЬМА ИЗ ВТОРОГО ЗАГРАНИЧНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ (1777-1778)
Теперь вы уже знаете, что мы сюда благополучно приехали. Благодарю бога, жена очевидно оправляется. Я имею причины ласкаться, что привезу ее к вам здоровую. Лечить ее взялся первый здешний доктор Деламюр. Он здесь в превеликой славе, которую заслужил совершенно исцелением многих от претяжких болезней. Счастливый его успех в лечении произвел такую к нему доверенность, что все чужестранцы ищут помощи у него, предпочтительно перед другими докторами, коих число в Монпелье до семидесяти простирается. Теория его соединена с практикою весьма многих лет. Он целую неделю ходил к нам по два раза на день для того только, чтоб, не давая еще никаких лекарств, примечать натуру больной и чтоб по ней расположить образ лечения. Он дает ей теперь всякий день поутру бульон, который должен отнять остроту от крови и укрепить нервы, а потом хочет ей дать всю полную дозу (прием) известного от глистов лекарства, купленного королем в Швейцарии. (Мимоходом должен я сказать, что данное Сент-Жерменем лекарство не имело никакого действия, и я теперь уверен, что он не иное что, как первый в свете шарлатан.) Не можешь себе представить, друг мой сестрица, в каком мы теперь городе. Монпелье можно назвать по справедливости больницею, но такою, где живут уже выздоравливающие. Как приятно видеть людей, у коих на лице изображена радость, ощущаемая при возвращении здоровья. Множество чужестранцев всяких наций и французов из других провинций съехалось сюда на зиму для здоровья. И действительно, здешнего климата нет в свете лучше. Всякий день мы ходим на гульбище, где встречаем множество людей. Время теперь такое, как среди лета. Не только до шуб, ниже до муфт дело не доходит. Видно, что господь возлюбил этот край особенно. Я поговорю с тобою после о здешнем обществе и о нашем знакомстве, а теперь напишу тебе наш журнал, или лучше сделаю, коли пробегу коротко большие города, не упоминая о ночлегах наших по маленьким местечкам.
[…] Полмили от Мангейма въехали мы во Францию. Первый город Ландо, крепость знатная. При въезде в город ошибла нас мерзкая вонь, так что мы не могли уже никак усомниться, что приехали во Францию. Словом, о чистоте не имеют здесь нигде ниже понятия, - все изволят лить из окон на улицу, и кто не хочет задохнуться, тот, конечно, окна не отворяет. Наконец приехали мы в Страсбург. Город большой, дома весьма похожи на тюрьмы, а улицы так узки, что солнце никогда сих грешников не освещает. Правду сказать, что в сем городе для вояжеров много есть примечательного. Мы видели мавзолею du Marechal de Saxe - верх искусства человеческого. При нас была отправляема у них панихида по всем усопшим, то есть наша родительская. Великолепие было чрезвычайное. Я с женою от смеха насилу удержался, и мы вышли из церкви. С непривычки их церемония так смешна, что треснуть надобно. Архиерей в большом парике, попы напудрены, словом - целая комедия. Между прочими вещьми примечательна в Страсбурге колокольня, уже не Ивану Великому чета. Высота ее престрашная, она же вся сквозная и дырчатая, так что, кажется, всякую минуту готова развалиться. Я не описываю всего, что мы видели, потому что описание мое заняло бы много места. Я делаю особливый журнал нашего вояжа. Из Страсбурга поехали мы в Безансон, город большой, но также темный. Надобно, однако ж, отдать справедливость французам, что дороги щегольские, мостовая, как скатерть. Потом приехали мы в Бресс (Bourg en Bress), Город изрядный, коего жители также по уши в нечистоте. Напоследок Лион остановил нас на целую неделю. Город превеликий, премноголюдный и стоит внимания. Я поговорю о нем побольше. В него приехали мы ночью, и на первой к нему почте адресованы были от почтмейстера в h?tel garni, куда мы въехали. Хотя почтмейстер уверял нас, что мы в этом отеле будем divinement bien, однако мы нашлись в нем diablement mal, так, как и во всех французских обержах, которые все перед немецкими гроша не стоят. Во-первых, французы почивают на перяных, а не на пуховых тюфяках и одеваются байкою, которая очень походит на свиную щетину. Представь себе эту пытку, что с одной стороны перья колют, а с другой войлок. Мы с непривычки целую ноченьку глаз с глазом не сводили. Лион лежит на реках Роне и Соне. По берегу Роны построена линия каменных домов прекрасных и сделан каменный берег, но гораздо похуже петербургского. Сия ситуация делает его очень похожим на Петербург, тем наипаче, что Рона не много уже Невы. В окружности города превысокие горы, на которых построены великолепные монастыри, загородные дома с садами и виноградниками. Как за городом, так и в городе все церкви и монастыри украшены картинами величайших мастеров. Мы везде были и часто видели то, чего, не видав глазами, нельзя постигнуть воображением. Я не знаток в живописи, но по получасу стаивал у картины, чтоб на нее наглядеться. Среди города сделано место, или площадь, называемая la place de Louis XIV, потому что тут поставлена его статуя. Сие место великолепное и усаженное деревьями. Оно служит публичным гульбищем для города и всегда людьми набито. Мы были в l"h?tel de ville (ратуша), которая амстердамской в красоте не уступает. Здание огромное и украшенное картинами драгоценными. L"h?tel-Dieu (госпиталь) заслуживает любопытство. Я не пустил жену, но один ходил смотреть его. Меня впустили нарочно тогда, когда les soeurs, то есть старухи служащие, подносили к каждой кровати больного обеденную пищу. С одной стороны, удивил меня порядок и рачение о больных, а с другой - возмутилось сердце мое, видя тысячи людей страждущих. Кровать стоит подле кровати, и стон больных составляет такую музыку, которая целые сутки из ушей моих не выходила. Видели мы славные лионские шелковые фабрики, откуда привозят парчи и штофы и всякие шелковые материи. Надлежит отдать справедливость, что сии мануфактуры в своем совершенстве. Видели мы древности, ибо Лион есть один из древнейших городов. В нем были два Вселенские собора. Доселе видны остатки дома, в котором жил император Нерон. Я не описываю вам всех древностей, потому что во всякой географии найти их можно; но скажу только то, что я все видел, что достойно примечания. Каждое утро с рассветом до обеда, а потом до спектакля упражнены мы были осмотрением города, а потом ходили в театр, который, после парижского, во всей Франции лучший. Словом сказать, Лион стоит того, чтоб его видеть. Описав его добрую сторону, надобно сказать и о худой. Во-первых, надлежит зажать нос, въезжая в Лион, точно так же как и во всякий французский город. Улицы так узки, что самая большая не годится в наши переулки, и содержатся скверно. В доказательство скажу тебе один пример, а по сему и прочее разумевай: шедши по самой лучшей улице в Лионе, увидел я вдруг посреди ее много людей и несколько блистающих факелов среди белого дня. Я думал, что это какое-нибудь знатное погребение, и подошел посмотреть поближе. Вообрази же, что я увидел? Господа французы изволят обжигать свинью! Подумай, какое нашли место, и попустила ли б наша полиция среди Миллионной улицы опаливать свинью! Словом сказать, господа вояжеры лгут бессовестно, описывая Францию земным раем. Спору нет, что много в ней доброго; но не знаю, не больше ли худого. По крайней мере я с женою до сих пор той веры, что в Петербурге жить несравненно лучше. Мы не видали Парижа, это правда; посмотрим и его; но ежели и в нем так же ошибемся, как в провинциях французских, то в другой раз во Францию не поеду. Коли что здесь прекрасно, то разве климат; но сию справедливость надобно отдать одному Лангедоку. В рассуждении климата здесь действительно рай; а во Franche-Comt?, в Bresse, в Dauphin? мы зубов не согревали. Печей нет; один камин, и тот дымен. Дров нет, и топят хворостом. Здесь также дров нет, да мало в них и нужды. Из Лиона поехали мы водою до города, называемого Pont S.-Esprit. Сей переезд верст на полтораста. Ветр был так хорош, что меньше суток пристань в виду была; но, к несчастию, узнали мы, сколь вода есть вероломная стихия. Вдруг ветр усилился прежестоко и нас прибило к берегу. Целую ночь мы простояли в воде у пустого берега; но поутру погода утихла и мы в час прилетели к пристани. Проехав город Ним, древностями знаменитый, скоро приехали в Монпелье, где, нашед тотчас квартиру, переехали в нее из трактира, в который пристали. Теперь опишу тебе город, а потом и общество здешнее. Монпелье есть столица нижнего Лангедока: улицы его узки и скверны; но дома есть очень хорошие. Университет заведен здесь в 1180 году, и из всех факультетов медицинский есть славнейшим. И сем городе бывают ежегодно держаны les Etals de Languedoc, то есть: губернский суд, или съезд государственных чинов Лангедока. Наместник королевский, губернатор, духовенство и дворянство собираются сюда на ноябрь и декабрь, располагают и решают все земские дела, также и собирают королю подать, называемую don gratuit. Мы приехали сюда в самое сие время, и теперь весь город наполнен людьми; но чтоб возвратиться к географическому его описанию, то скажу, что местоположение его прекрасно. Он стоит на высоком месте. Около его множество загородных домов. Внутри города есть сад королевский; а вышед из городских ворот, есть гульбище, называемое la place du Peyrou. Но признанию всех вояжеров, нигде нет прекраснее сего места. В средине оного поставлена статуя Людовика XIV. Акедюк, чрез который вода проведена из гор, есть здание прекрасное. Из la place du P... течет вода во весь город. С сего места видно Средиземное море а при восхождении солнца видна и Испания. Правда, что мои слепые глаза ее еще не видали. Есть еще гульбище, называемое l"Esplanade. Словом сказать, в гульбищах здесь изобилие превеликое. Теперь опишу тебе образ жизни нашей и с кем мы имеем общество. Из Страсбурга адресованы мы были сюда к маркизе Fraigeville. Приехав сюда, сделали мы тотчас с нею знакомство, а чрез нее познакомились со всеми les Etats. Знатнейшие члены оного собрания суть: первый комендант, или, по-нашему, наместник (приехавший на сих днях из Версалии), генерал-аншеф и Святого Духа кавалер, граф Перигор. Он представляет здесь королевскую особу. Архиепископ нарбонский есть вторая особа. Он администратор лангендокский и кавалер ордена Святого Духа. Третья особа маркиз до Кастр, первый барон и кавалер Святого Духа, а потом интендант виконт de St. Priest; комендант comte de Montcan и первый президент m-r de Claris. Вот здешние первые люди. Я ко всем им был представлен. Все они приняли меня очень ласково и на другой же день отдали визит. Жена моя представлена была их женам, которые также отдали ей визит, а потом званы мы вседневно в их общества. Не знаю, каковы сии знатные господа в Париже, но здесь ласковее, учтивее и любезнее быть никому невозможно. Все здешние дамы жену мою приласкали чрезвычайно, и мы столько счастливы, что каждое утро все они присылают людей своих спрашивать о здоровье. Итак, проводим мы время следующим образом: поутру жена моя, встав в седьмом часу, пьет свое лекарство и одевается. В девятом приходит к ней учитель французского языка, а ко мне адвокат. Здесь все чужестранные учатся по-французски и сим способом стараются показать жителям желание свое узнать их язык. Не поверишь, сколько здесь англичан, которые ни в десятую долю и против нас по-французски не знают; а я, с моей стороны, учусь юриспруденции. В 11-м часу обыкновенно возят жену мою на гульбище, а я за нею хожу пешечком. С приезда моего сюда я ног не слышу. Карет нет; в портшезах носят дам да больных; и так я изволю двигаться на своих ногах с утра до вечера. Обедаем во втором часу, а после обеда тотчас приходит к жене учитель музыки, а я что-нибудь пишу или читаю. В пять часов ходим или в спектакль, или в концерт, а ужинать званы бываем к тем господам, которых я назвал. Они все дни в неделе по себе разобрали. Сверх тех особ, о которых я сказал, жена моя вседневно видится и дружески познакомилась с графинею Дюплесси. Она здесь по причине болезни мужа своего. Дама предобрая. Madame Desplans, падчерица первого президента, madame Claris, его невестка, madame de Serre, жена президента, также с нею знакомы, а я знаком с их мужьями. В знакомствах здесь недостатка нет; но должны мы искренно признаться, что оба весьма чувствуем какой-то недостаток в сердечном удовольствии. Сравнивая вас, друзей наших, и всех знакомых наших, находим, что здесь месяца два-три прожить очень хорошо, а там дома - лучше. Я думал сперва, что Франция, по рассказам, земной рай, но ошибся жестоко. Все люди, и славны бубны за горами! Удивиться должно, друг мой сестрица, какие здесь невежды. Дворянство, особливо, ни уха ни рыла не знает. Многие в первый раз слышат, что есть на свете Россия и что мы говорим в России языком особенным, нежели они. Человеческое воображение постигнуть не может, как при таком множестве способов к просвещению здешняя земля полнехонька невеждами. Со мною вседневно случаются такие сцены, что мы катаемся со смеху. Можно сказать, что в России дворяне по провинциям несказанно лучше здешних, кроме того, что здешние пустомели имеют наружность лучше. Остается нам видеть Париж, и если мы и в нем так же ошибемся, как во мнении о Франции, то, повторяю тебе, что из России в другой раз за семь верст киселя есть не поеду. Жена моя того же мнения. Теперь опишу тебе, с какими обрядами и великолепием было открытие les Etats на прошлой неделе. Сия церемония заслуживала любопытство чужестранных как по великолепию своему, так и по странности древних обычаев, наблюдаемых при сем случае. Собрание было весьма многолюдное, в зале старинного дома, называемого gouvernement, похожего, следственно, на нашу губернскую именем, но, конечно, не вещию, ибо в здешнюю губернскую можно войти честному человеку по крайней мере без оскорбления своих телесных чувств. Граф Перигор, в орденском платье Святого Духа и в шляпе, взошед на сделанное нарочно возвышенное место, сел в креслах под балдахином. По правую сторону архиепископ нарбонский, а по левую бароны, в древних рыцарских платьях. Заседание началось чрез одного синдика чтением исторического описания древнего Монпельевского королевства. Прошед времена древних королей и упомянув, как оно пришло во владение французских государей, сказано в заключение всего, что ныне благополучно владеющему монарху надлежит платить деньги. Граф Перигор читал потом речь, весьма трогающую, в которой изобразил долг верноподданных платить исправно подати. Многие прослезились от его красноречия. Интендант читал с своей стороны также речь, в котором, говоря весьма много о действиях природы и искусства, выхвалял здешний климат и трудолюбивый характер жителей. По его мнению, и самая ясность небес здешнего края должна способствовать к исправному платежу подати, ибо она позволяет людям работать в земледелии непрестанно, а земледелие есть источник изобилия. После сего архиепископ нарбонский говорил слово поучительное. Проходя всю историю коммерции, весьма красноречиво изобразил он все ее выгоды и сокровища и заключил тем, что с помощию коммерции, к которой он слушателей сильно поощрял, господь наградит со вторицею ту сумму денег, которую они согласятся заплатить ныне своему государю. Каждая из сих речей препровождена была комплиментом к знатнейшим сочленам: интендант превозносил похвалами архиепископа, архиепископ интенданта; оба они выхваляли Перигора, а Перигор выхвалял их обоих. Потом все пошли в соборную церковь, где пет был благодарный молебен всевышнему за сохранение в жителях единодушия к добровольному платежу того, что, в противном случае, взяли бы с них насильно. В будущее воскресенье званы мы смотреть процессию, которая пойдет по всему городу и о великолепии которой много говорят; а во вторник звал Перигор меня и жену au gouvernement смотреть первого заседания государственных чинов и оттуда у него обедать. Я не премину описать вам, матушка, все то, что достойного примечания тут увидим; а теперь покидаю перо: кажется, написал довольно. Подумай, друг мой, как нам горестно не иметь от вас ни одной строчки с самого нашего отъезда. Надеюсь на бога, что молчание ваше не происходит от какой-нибудь несчастливой причины. Бога ради, не забывайте нас, а мы разговариваем об вас друг с другом каждую минуту. В Лионе я был очень рад, увидя в спектакле женщину, которая на тебя очень походит. Мы все на нее смотрели. Странно, что, кого ни видим, редкий не походит на кого-нибудь из русских знакомых. Вообще сказать, что между двумя нациями есть превеликое сходство не только в лицах, но в обычаях и ухватках. Особливо здешний народ ужасно как на наш походит. По улицам кричат точно так, как у нас, и одежда женская одинакова. Вот уж немцы, так те, кроме на самих себя, ни на кого не походят. Прости, мой друг сердечный, сестрица! A propos, забыл я сказать о здешнем концерте, то есть о французской музыке. Этаких козлов я и не слыхивал. Поют всего чаще хором. Жена всегда носит с собою хлопчатую бумагу: как скоро заблеют хором, то уши и затыкает.
«Нечистота в городе (речь идет о Париже) такая, какую людям,
не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно. Почти нигде нельзя отворить
окошко летом от зараженного воздуха… Такую же мерзость нашел я и в прочих
французских городах, которые все так однообразны, что кто был в одной улице,
тот был в целом городе; а кто был в одном городе, тот все города видел. Париж
перед прочими имеет только то преимущество, что наружность его несказанно
величественнее, а внутренность сквернее. Напрасно говорят, что причиною
нечистоты многолюдство. Во Франции множество маленьких деревень, но ни в одну
нельзя въезжать, не зажав носа. Со всем тем привычка с самого младенчества жить
в грязи по уши делает, что обоняние французов нимало от того не страждет.
Вообще сказать можно, что в рассуждении чистоты перенимать здесь нечего, а в
рассуждении благонравия еще меньше… По точном рассмотрении вижу я только две
вещи, кои привлекают сюда чужестранцев в таком множестве: спектакли и - с
позволения сказать - девки. Если две сии приманки отнять сегодня, то завтра две
трети чужестранцев разъедутся из Парижа… Корыстолюбие несказанно заразило все
состояния, не исключая самых философов нынешнего века. В рассуждении денег не
гнушаются и они человеческой слабостью. Д’Аламберы, Дидероты в своем роде такие
же шарлатаны, каких видал я всякий день на бульваре; все они народ обманывают
за деньги, и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к
сребролюбию присовокупляет беспримерное тщеславие… Сколько я понимаю, вся
система нынешних философов состоит в том, чтоб люди были добродетельны
независимо от религии: но они, которые ничему не верят, доказывают ли собою
возможность своей системы? Кто из мудрых века сего, победив все предрассудки,
остался честным человеком? Кто из них, отрицая бытие Божие, не сделал интереса
единым божеством своим и не готов жертвовать ему своей моралью?.. Дворянство
французское по большей части в крайней бедности, и невежество его ни с чем
несравненно… Исключая знатных и богатых, каждый французский дворянин, при всей
своей глупой гордости, почтет за великое себе счастие быть принятым гувернером
к сыну нашего знатного господина. Множество из них мучили меня неотступными
просьбами достать им такие места в России; но как исполнение их просьб было бы
убийственно для невинных, доставшихся в их руки, то уклонился я от сего
злодеяния и почитаю долгом совести не способствовать тому злу, которое в
отечестве нашем уже довольно вкореняется…если кто, - писал он, - из молодых моих сограждан, имеющих здравый рассудок, вознегодует, видя в России злоупотребления и неустройства, и
начнет в сердце своем от нее отчуждаться, то для обращения его на должную
любовь к отечеству нет вернее способа, как скорее послать его во Францию».
Единственно, что смущает: после смерти писателя архив его исчез,
а «Письма из Франции», впервые напечатаны в 1830 году…
Денис Иванович Фонвизин совершил два заграничных путешествия, первое (в 1778-м году) – во Францию, второе (в 1784-м г.) – в Германию и Италию. Большой интерес представляют его Письма из-за границы, написанные большею частью к сестре и к графу Н. И. Панину . Писал он, особенно сестре, не для печати; это – простые семейные письма, в которых известия о здоровье, своем и жены, и разные домашние подробности перемешаны с описанием путешествия и дорожных впечатлений. Тем более поражают необыкновенная легкость языка этих писем, непосредственное остроумие, яркие, талантливые картины.
Денис Иванович Фонвизин
Во Франции Фонвизин с женой побывал во многих городах; некоторое время они жили в Монпелье, но больше всего времени провели в Париже.
В России Фонвизин привык ко всем удобствам и роскоши спокойной барской жизни. Поэтому неудивительно то, что при въезде во Францию первое впечатление его было – грязь на улицах французских городов, грязь и неудобство в гостиницах и на постоялых дворах, где ему приходилось останавливаться. Фонвизин – сатирик от природы, поэтому во всем, что он только ни встречает в жизни, он видит сперва отрицательную или смешную сторону. Признавая, что французы – «нация просвещенная, чувствительнейшая и человеколюбивая», он все же критикует и высмеивает эту нацию. По его словам, знаменитая французская вежливость заменяет добродетель и прикрывает пороки; легкость и изящество языка превратили разумную речь в болтливость. Французы ценят остроумие выше разума, причем «все остроумные люди на две части разделяются: те, которые не очень словоохотны и каких, однако же, весьма мало, называются philosopher [философ], а тем, которые врут неумолчно и каковы почти все, дается титул aimables [люди любезные]».
Фонвизин говорит, что главные недостатки французов: невежество, легкомыслие и нравственная распущенность; по его словам, обман не считается дурным делом; все признают, что «обмануть не стыдно, но не обмануть – глупо».
Главная цель жизни французов – деньги и забавы. «Забава есть один предмет желаний. А так как на забавы потребны деньги, то на приобретение их употребляет он (француз) всю остроту, которою природа его наделила». – «Корыстолюбие несказанно заразило все состояния, не исключая самих философов нынешнего века . В рассуждении денег не гнушаются и они человеческой слабости. Д"Аламберты , Дидероты в своем роде – такие же шарлатаны, каких видывал я всякий день на бульваре».
Фонвизин резко отзывается о французских писателях; он не видит светлой стороны философии XVIII-го века и судит о ней по невысоким нравам ее представителей. Только о Руссо говорит он с некоторым уважением; но с ним Фонвизину так и не удалось встретиться, так как Руссо, по его словам, «нелюдим и ни с кем не общается, зарылся в своей комнате, как медведь в берлоге».
Вольтера Фонвизин видел «и был свидетелем оказанных ему почестей». Вольтер присутствовал на первом представлении своей трагедии «Ирена или Алексей Комнин». Актеры и публика приветствовали его шумной овацией, «аплодировали ему многократно, с неописанным восторгом», а после представления «бесчисленное множество народа с факелами провожало его до самого дома, крича непрестанно: «Vive Voltaire!»
Французские ученые и писатели, узнав, что Фонвизин – «русский homme de lettres» [литератор], – оказали ему большое почтение и внимание. Он побывал в Академии, был приглашен на собрание, называемое «Le rendez-vous de la République des lettres et des arts» [Собрание республики словесности и искусств]. – «Сам директор сего собрания», пишет Фонвизин, «у меня был, и комплиментам конца не было». На собрании наш писатель сидел близко от Вольтера «и не спускал глаз с его мощей».
То, что Фонвизин оценил во Франции больше всего и безусловно, это – театр. Он очень часто посещал театральные представления и с восхищением пишет об игре французских актеров.
Второе путешествие Фонвизин совершил в 1784 г.; на этот раз он объездил Германию и Италию. В Германии он побывал в Лейпциге, в Мемеле, Франкфурте (на Одере), Нюрнберге. Немецкая опрятность, чистота улиц, чистота в домах, здоровые и вкусные кушанья очень ему понравились. В городах он осматривал все достопримечательности, музеи, картинные галереи; в Нюрнберге побывал в бедных «чердаках» художников, смотрел, как они работают.
В Лейпциге Фонвизин очень оценил устройство городских ванн и снова восхитился немецкой чистотой. Однако, сами немцы ему надоели; встретив в Лейпциге случайно русских мужиков с лошадьми, которые из Москвы привезли в Германию какого-то профессора-немца, он сейчас же с радостью нанял их для дальнейшего путешествия; немцы толпами собирались и с удивлением показывали друг другу на бороду русского кучера Фонвизина.
Объехав всю Германию, Фонвизин вынес следующее заключение: «здесь во всем генерально хуже нашего». – «У нас все лучше и мы больше люди, нежели немцы».
Первое впечатление от Италии было неприятное, – грязь, вонь, мерзость, пишет Фонвизин. «Трое итальянцев в комнате нашумят больше 20-ти немцев». После опрятных немецких гостиниц – «неизреченная мерзость, вонь и сырость» выгоняли его из итальянских трактиров. Фонвизин пишет, что в одном трактире в комнате, которая была лучшей, «такая грязь и мерзость, какой, конечно, у моего Скотинина в хлевах не бывает».
Но неудобства жизни не мешали Фонвизину наслаждаться красотами Италии. Во всех итальянских городах он осматривал церкви, соборы, картины в музеях и частных домах, и был совершенно захвачен красотой всего виденного. Объехал он много итальянских городов; дольше всего останавливался в Риме, красота которого его поразила; письма из Рима пересыпаны восторженными восклицаниями. «Чем больше видим мы его (Рим), тем, кажется, больше смотреть остается». Собор св. Петра он называет «чудом». Но великолепие католического богослужения не понравилось русскому писателю, он его находит театральным и считает, что наша архиерейская служба «несравненно почтеннее и величественнее».
Среди неописуемой красоты и великолепия римских зданий, Фонвизина поражает невероятное количество нищих, убогих, калек, – тысячи бедняков, «которые не знают, что такое рубашка».
Когда читаешь письма Фонвизина, невольно знакомишься с симпатичной личностью автора; вырастает крупная фигура нашего писателя, умного, живого человека, тонкого наблюдателя. Фонвизин интересовался решительно всем, вникал в жизнь страны, по которой путешествовал; общался с иностранцами, старался познакомиться со всем лучшим, что было в каждой стране, пополнял свое образование. Например, в Париже он слушал курс экспериментальной физики. Во время своего путешествия Фонвизин часто ходил на концерты и в театры. В Германии и, главное, – в Италии, он осматривал произведения искусства, глубоко переживая красоту живописи знаменитых художников. Восхищаясь истинной красотой, он все же везде видел недостатки, критиковал и вышучивал все дурное и смешное. За границей Фонвизин никогда не забывал России, не забывал, что он – русский; любовь его к родине как-то крепла в чужих краях. «Много приобрел я пользы от путешествия, – пишет он сестре, – выучился быть снисходительнее к тем недостаткам, которые оскорбляли меня в моем отечестве. Я увидел, что во всякой земле худого гораздо больше, нежели доброго; что люди – везде люди; что умные люди везде редки, что дураков везде – изобильно и, словом, что наша нация не хуже ни которой, и что мы дома можем наслаждаться истинным счастьем, за которым нет нужды шататься в чужих краях».
Письма Фонвизина, благодаря их живости, остроумию и легкости языка, можно считать в числе его лучших произведений.